Гейдар Джахидович Джемаль
Стена Зулькарнайна

А.В. Какую роль тогда в развитии героя играет гордыня? Это то, за что следует ценить, а не порицать?

Г.Д. У гордыни есть один важный минус: она направлена на то, что уже существует изначально и даром. Человек осознает свое существование и испытывает гордыню по этому поводу. Он оценивает свое Я, свою реальность, как имеющую право, или то, во имя чего должно быть сделано нечто радикальное, как то, что не может подчиниться тому, сему, десятому. Есть только один минус – он делает гордыню из того, что застает, из того, что находит в уже готовом виде, – то есть из себя самого.

А.В. Ну почему? Если он будет грамотно и последовательно отрицать создавшую его реальность, природу, то он может ценить себя не как следствие природы, реальности, а как некую идею.

Г.Д. Отрицать он может, но во имя чего?

А.В. Во имя свободы.

Г.Д. Правильно. Свободы чего? Дело в том, что если он будет отрицать это для того, чтобы обслужить следствие, следствие, которое отрицает причину, оно на самом деле начинает не с того конца. Отрицать надо весь ряд: и следствие, и причину.

А.В. Но он и отрицает весь ряд во имя своей идеи. Нет никакого доказательства тому, что все существа, живущие в этой реальности, предметы и вещи, находящие в этой реальности, имеют под собой одну причину. Почему Вы думаете, что здесь не может возникнуть и существовать нечто, попавшее из какого-то другого измерения? 

Г.Д. Измерение тоже находится в причинном ряду.

А.В. Почему Вы так верите в эту логику, эти костылики, по которым человек перебирается по миру придуманных смыслов?

Г.Д. Мы можем множить миры, мы можем множить порядки онтологии, говоря о не одной, а о двух онтологиях. Но дело в том, что мы не выходим за границы субстрата, то есть мы все равно не порвали с чем-то единым, которое подлежит онтологии 1, онтологии 2 и т. д., потому что они все взаимодействуют. Если они взаимодействуют на уровне грибницы, причины и следствия, мы, таким образом, не преодолели коренным образом единство причины. Единство причины заключается в том, что у них всех один негатив. Отрицая онтологию 1, онтологию 2 и т. д. мы убеждаемся, что негатив, как коса, работает одинаково и по сорнякам, и по розам, и по подсолнухам, одинаково успешно уничтожает их все. Эта коса – мы не говорим о позитивном субстрате, что они все из почвы растут, ладно, пусть разные почвы будут, представим деревья, растущие корнями из неба, – но коса-то у них одна и негативный субстрат у них универсален! Этот универсальный субстрат является финальным. Если теперь мы представим действительную волю померяться силами с запредельным, то этот сверхгерой, демиург, гордый демон бросит этот вызов негативному субстрату, который косит абсолютно все, в том числе и олимпийцев, кстати…

А.В. Как он это может сделать практически?

Г.Д. Практически он оказывается в положении классического героя, бросающего вызов року, а рок есть не что иное, как этот универсальный негатив, который косит все онтологии, все логически порядки. Естественно, он ему проигрывает. Обязательно проигрывает. Его героизм заключается в том, что он все равно бросает этот вызов. Потому что, зная сущность рока и его беспредельность, он бросает ему сознательный вызов.

А.В. Если герой постоянно проигрывает, почему же он должен погибнуть во имя неизведанного нечто, а не во имя своей глобальной выгоды, но изведанной? 

Г.Д. То, что он получает, несоизмеримо с той силой отчаяния, абсолютного презрения, абсолютного поиска, страстного взрыва, который он осуществляет, когда бросает заранее обреченный вызов бесконечной силе негатива.

А.В. Но ведь он и так заранее обречен? И так, и так у него бесконечная сила отчаяния. Но когда он занимается изведанным, он может повредить этой реальности, а так он просто пропадает неизвестно куда.

Г.Д. Не совсем. Есть концептуальный постулат: если ты принимаешь вызов всей душой, принимаешь последний вызов, оказываешь сопротивление, полностью понимая несоизмеримость твоих сил с силами рока, занимаешь оборону один против всех армий рока, то в этой плоскости ты аккумулируешь некий алмаз потустороннего. Этот алмаз является залогом радикально нового, совершенно немыслимого, того, что ты не испытывал, но предвосхищаешь, кристаллизуешь, вот именно этим трагическим вызовом. И вот почему героя дополняет пророк.

Пророк – это приход с той стороны, который говорит, что твой абсолютный вызов, твое отчаяние, оно сконденсировалось, стало резонатором, услышано. Некая весть приходит из невозможного и повествует о том, что человек никогда не испытывал. Пророк приходит не к людям.

Пророк приходит только к героям. Вокруг пророка собираются только герои. Это потом люди говорят, что весть для них всех, что и пахарь, и горшечник могут также подойти, и никто их не прогонит, всем хватит места, но в принципе весть адресована только к героям.

газета "Завтра" №24 (656), 14.06.2006 г. Беседу вела Алина Витухновская

Еще раз об исламском проекте (интервью)

Исламский комитет России

АРБА.ru Гейдар Джахидович, Вы председатель Исламского комитета России. В чем его функция и Ваша лично? 

Гейдар ДЖЕМАЛЬ. Исторически Исламский комитет возник из моего разговора с доктором Тураби в Судане приблизительно в 1994 году. Мы тогда пришли к выводу, что России (в первую очередь) необходима структура, которая могла бы служить, выражаясь компьютерным языком, «интерфейсом» между кремлевским политическим классом и Исламским миром. Эпоха козыревщины, стремительного демонтажа советской военно-политической системы, откровенного пресмыкательства перед США и допуска американцев на правах победителей в систему контроля и принятия решений на всех уровнях оставила Третий мир беззащитным перед наглостью классического империализма, последним оплотом которого остается вашингтонский режим (глобализм имеет, на самом деле, европейское лицо и предполагает гораздо более изощренные формы империалистического диктата).

Однако намного важнее того, как именно возник Исламский комитет, – то, чем он стал в процессе своей деятельности. Сегодня ИК – это мозговой центр, интеллектуальный штаб исламской Уммы, который берет на себя функции «субъектности», некой точки, в которой выражается позиция независимого суверенного игрока на всемирной политической сцене, каким должен быть Ислам в целом.

А. Но ведь в России присутствует множество официальных мусульманских организаций, включая муфтияты и Духовные управления, – отчего эти функции не возложить на них? Почему именно ИК берет на себя миссию репрезентации Ислама в России? 

Г.Д. ИК берет на себя дерзость говорить от имени Ислама в силу того, что здесь под нашей эгидой соединились практически все импульсы и тенденции современной политической жизни Уммы, опыт позитивов и негативов, подчас уникальный. Кроме того, именно мы владеем необходимым Исламу как воздух дискурсом, направленным против подрывающих кораническое послание пантеизма и общего сентиментального мистицизма, имеющих в виде общего прикрытия бренд «суфизм».

А. Да, но в роли борцов с суфийским влиянием привычнее видеть так называемых ваххабитов, настаивающих едва ли на аскетической элементарности веры, отвергающих все, что она приобрела на протяжении истории… 

Г.Д. Честно говоря, ваххабизм, или салафитское движение, ничего не могут против суфизма, потому что сами они недостаточно хорошо понимают Ислам. Они пытаются бороться с засильем символизма в исламском менталитете, что справедливо, поскольку символизм – это методологическое оружие жрецов (кахинов). Символизм предполагает платоническое или неоплатоническое миросозерцание, веру в объективный реальный мир, независимый от свидетеля, веру в сущности, которые имеют небесные архетипы, отбрасывающие тени вниз. «Что вверху, то и внизу», – вот фундаментальный принцип языческой метафизики, начертанной на Изумрудной скрижали Гермеса Трисмегиста, принцип аналогии, которому подчинена духовная интуиция тварного глиняного существа – человека! Это логический принцип, которому обречено подчиняться бескрылое несамостоятельное создание. Откровение разрывает этот замкнутый круг всеобщего тождества и свидетельствует об источнике, находящемся вне всяких аналогий.

Собственно говоря, Таухид и раскрывающая его суть сура Ихляс утверждают отмену аналогии по отношению к Единственному субъекту и тем самым объявляют абсолютную войну естественному разуму (опыту, чувствам, вере и т. д.).

А.  В чем конкретно заключена обреченность салафитского противодействия суфизму?

Г.Д. Проблема в том, что братья, выступающие за очищение Ислама, не владеют коранической методологией номинализма, которая позволяет эффективно бороться с эллинистическим реализмом, господствующим в подкорке как западных, так и восточных язычников.

Именно здесь начинается моя функция, ибо я как раз занимаюсь разработкой интеллектуального аппарата, который позволит формулировать принцип Таухида не только как кредо веры, но и как инструмент производства новых знаний, необходимых для формирования исламского глобального политического пространства. Хочу подчеркнуть, что речь идет не о «цивилизации», понимаемой как специфическое культурно-технологическое пространство с набором выраженных идентификационных примет, а именно о пространстве, в котором варятся разнородные человеческие элементы, импульсы, побуждения, но над всем господствует постоянное воспроизводство Единобожия в головах и социальной практике лидирующей и определяющей группы людей.

Миссия Ислама

А. Совпадает ли Ислам по своей сути с доктринами других мировых религий? 

Г.Д. К ответу на этот вопрос мы подошли в конце предыдущего ответа. Пространство Таухида, отрицающее аналогию и тождество, есть само по себе противостояние Системе, дух которой – однородность, неизменность, воспроизведение одного и того же, схлопнутость человеческого фактора на самом себе. Правители (которые, согласно Корану, все – преступники) и их духовные учителя и авторитеты, будучи коллективным фараоном, считают себя единственно возможным воплощением божества в хаосе мертвой материи. С одной стороны, это напоминает как бы исламский принцип наместничества: «Человек – наместник Аллаха», – но в исламском контексте речь идет о том, что человек является местоблюстителем от имени абсолютно трансцендентного, скрытого и непостижимого Субъекта, который принципиально не дан ни в образах, ни в аналогиях, ни в сравнениях, ни в самых безумных гипотезах, извлекаемых из человеческих умственных ресурсов. Мусульманин – наместник безусловно Иного, чем всё, что есть. Язычник же подразумевает жесткий принцип аналогии между собой, как он есть, и богом, которым он тщится стать. Поэтому его истинный бог – Люцифер (Иблис). А, стало быть, духовные учителя и их мюриды во власти – это банда сатанократов, хизбу-ш-шайтан. Финальным порождением сатанократии явится информационное общество, черты которого уже воплощаются в жизнь в наше время.

А. То есть вы считаете сегодняшний день практически прологом Апокалипсиса? 

Г.Д. Наши дети играют в компьютерные игры, погруженные в интерактивную работу с Сетью (хорошее название!), а это начальный признак того, как будет строиться жизнедеятельность гражданина информационного общества. Люди станут терминалами, которые свое внутреннее время, кстати, измеряемое вполне конкретным числом ударов живого сердца на этой земле, будут превращать в поток электронных кодировок, обмен которых и составит базу новой интеллектуальной экономики. Это будет рабство, несравнимо худшее, чем фараоновское.

Миллиарды не смогут или не захотят встать под это ярмо, и власть имущие поставят вопрос о том, что этот человеческий балласт должен быть выброшен из Истории и Смысла. Уже сейчас отдельные «ученые» публично завели разговор о том, что надо сжить со свету девять десятых человечества, которые ни на что не годятся. Самый же парадокс в том, что информационное общество будет пародийно эксплуатировать методологию номинализма. Информация вообще не принадлежит к сфере символов и аналогий; это в первую очередь интерпретация знака, который сам по себе условен. Например, когда мы видим греческую статую Аполлона, мы не получаем информацию, а встречаемся с символом, который аналогически указывает как бы на высшую реальность. Этот символ для нас не подлежит интерпретации, ибо мы непосредственно воспринимаем эту статую как самодостаточную реальность – воплощение совершенства. Поэтому Ислам, борясь со жреческим символизмом, борется и со статуями вообще, а не только с культовыми идолами. С другой стороны, когда мы читаем слово, написанное буквами, мы получаем информацию, ибо буквы есть условные значки, конфигурация которых самостоятельно не отражает никакой сущности. Это мы по определенным правилам интерпретируем их, и смысл, рожденный в результате этой интерпретации, никак не связан с физической конкретикой букв. Так вот этот принцип информации, лежащий в основе таухидического понимания, будет использован в информационном обществе, но не качественным, а количественным образом – как высшая форма спекулятивной виртуальной экономики.

Ислам призван противостоять именно этому.

А. Противостоять – как именно? Каков альтернативный социальный порядок, каковы его инструменты? 

Г.Д. Специфическая природа организации человеческого пространства в Исламе, в идеале, – это сеть джамаатов – компактных ячеек, внутри которых, опять же, в идеале, должен существовать образ действия военной демократии: совет, принятие решений группой пассионарных лидеров, проведение этого решения в жизнь гибкими творческими методами. Внутри себя джамаат самоуправляется на основе шариата, его глобальным инструментом является коранический текст, буква которого неизменна, а возможности понимания бездонны. Такое пространство образует информационную цитадель, внутри которой живет и принимает решения новая субъектность контрэлит. Именно на площадке этой субъектности осуществляется выходсамообнаружение ожидаемого Махди (Да ускорит Аллах его приход!) [Махди по-арабски означает «ведомый».] Явление Махди есть завершающая печать, которую Аллах ставит на сумму дел правоверных, преуспевших в реализации Его провиденциального замысла. Но этому предшествует жесточайшее противоборство между двумя духовными векторами: проектом тиранов, ориентированном на имманентное человекобожие (фундаментальный гуманизм господ) и проектом угнетенных, ориентированным на служение непостижимому и неведомому Субъекту (трансцендентный антигуманизм «лишенных наследства»).

Суфизм

А. Суфизм – это мистический Ислам или системный элемент Ислама? 

Г.Д. Суфизм как раз представляет внутри Ислама так называемую «традиционалистскую линию», ориентированную на пантеистический имманентизм. Мировоззрение суфиев практически не отличается от доктрины адвайто-ведантистов – метафизиков ведической Индии, от мировоззрения даосов, от экстатических переживаний великих шаманов Азии и западных неоплатоников. Иными словами, это посвятительная традиция языческого жречества, которая явочным порядком инкорпорировала себя в тело исламской Уммы, пользуясь слабостью калама (а последние семьсот лет просто его отсутствием), концептуально-методологическими брешами в системе исламского теологического сознания.

Забавный, на мой взгляд, парадокс состоит в том, что суфизм, притягивающий профанов загадочностью и мистико-поэтической атмосферой возвышенного гнозиса, на самом деле крайне банален и как всякий пантеизм в действительности сводится к органическим парадигмам так называемой «естественной религии», присущей созданиям из глины. Тварь мыслит и чувствует гомогенно; нарушение этой гомогенности вызывает у нее страдания, а ощущение, что она одно с противостоящим ей Внешним, ведет ее к экстазу и духовному счастью.

Тварь воспринимает свою отдельность, уникальность, эфемерность как травму и грех, в то время как для носителей искры духа Божьего (Рух Аллах) – это, наоборот, залог возможности откровения о Том, Кто абсолютно Внутри – и именно потому непостижим и не дан даже в подозрении!

Учение о трансцендентности и отсутствии аналогии у Единственного на самом деле предполагает перешагивание через то, что человеческому инстинкту кажется бездонным и невозможным парадоксом. Единственность Всевышнего постижима как абсолютная внеположность и оппозиция всему, что не есть Он. А это все, наоборот, представляет собой безграничные модификации совершенного неведения о Единственном. Все, что мы можем почувствовать, узнать, проинтуировать, заподозрить, выстроить гипотезу о … – все это есть не что иное, как формы чистого неведенья, которое относится к Аллаху, пребывающему, безусловно вне всего этого.

Теперь, если взять языческую метафизику, скажем, того же индуизма – там тоже существует принцип неведенья, называющийся на санскрите «авидья». Авидья по их учению есть субъективное состояние, не позволяющее единичному существу постичь свое тождество с Брахманом (абсолютом). С точки зрения же коранической теологии, неведенье есть сама суть безграничного внешнего объекта, который в то же время есть Рок, или Время (Дахр). Это неведенье само про себя не знает, что, во-первых, оно – неведенье, и, во-вторых, тем более не знает, что оно – неведенье о скрытом Субъекте.

Таким образом, можно сказать, что это неведенье бесконечно и как таковое образует чистое объективное бытие, данное лишь в силу того, что оно лишено единственно подлинного знания, могущего прийти в это бытие только извне, путем вторжения Откровения.

Бытие о себе «полагает», что оно есть тотальное «Всё». Именно это и составляет суть языческой доктрины. А кораническая доктрина считает, что бытие есть, на самом деле, ничто, пустая хаотическая субстанция, из которой Аллах пожеланиями вещам быть выводит организованный мир, в центр которого ставит Своего наместника.

На этого наместника возлагается задача: взять под контроль внешнее как инертную массу чистого неведенья и трансформировать это в пространство, куда Аллах направит ведомого им завершающего имама, после чего будет воскресение из мертвых, Судный день и абсолютно новая реальность: если угодно, другое бытие, представляющее собой положительное утверждение непостижимости и трансцендентности Аллаха.

Следует особо оговорить, что вопреки иллюзиям некоторых «теологов», навеянным, скорее всего, сугубо человеческим сентиментализмом, Аллах и по отношению к иному преображенному бытию (Раю) останется скрытым. Но в отличие от сегодняшней ночи ветхого бытия грядущая новая реальность будет всей своей протяженностью утверждать трансцендентность Аллаха как сияющий триумф. То, что было источником лишенности, оставленности и скорби, станет солнцем, сияющим без умаления и энтропии.

Эта доктрина безгранично более парадоксальна и мистична, чем суфийская доктрина тождества.

Ислам и политика

А. Что можно сказать о развитии исламских движений в современном мире?

Г.Д. Начало исламских собственно политических движений связано с высвобождением специфики исламской политической доктрины из пространства так называемой «исламской цивилизации». Последняя представляла собой пирамидальную организацию общества, воспроизводящую языческие модели с мусульманской терминологией. В этом пространстве «наместник Аллаха» был понят как «первосвященник» в римском смысле или «император» в китайском смысле, а на последнем (османском) этапе истории «наместник» и «династический монарх» практически отождествились: одно и то же называется как «султанской Турцией», так и «Османским халифатом». До тех пор, пока Ислам был растворен в цивилизации, смысл его был утрачен для мусульман. Он воспринимался как конфессиональная рутина, следование которой обеспечивает спасение в будущей жизни (и в этом смысле Ислам перестал отличаться от других конфессий), а также как основа для юридической регламентации государственной и частной жизни (и в этом смысле незначительно отличался от «беззаконного» христианства, но зато совпадал с доколониальными азиатскими традициями Индии и Китая и тому подобных цивилизаций).

Необходимо было крушение цивилизационной составляющей мусульманского мира, появление множества стереотипных светских бюрократических этногосударств, копирующих какую-нибудь Швейцарию, чтобы Ислам вернулся к самому себе и своей подлинной миссии: сопротивлению мировому тагуту, отрицанию символов, ценностей и интерпретаций, руководящих «глиняным человечеством», утверждению политической воли неведомого Бога, Который открывает Себя человечеству только в Откровении через специально избранных посланников.

А. Но ведь за этим крушением, как мы видим, не последовало возобновление той изначальной политической нормы, о которой Вы говорите? Казалось бы, напротив – за крахом номинально мусульманских государств следует распад всего политического пространства, его агрессивная атомизация, рост террора и включение в процесс новых тенденций распада (например, этнического сепаратизма, как в случае курдов)? 

Г.Д. Естественно, что начало такого освобождения фактора Ислама от фактора цивилизации не могло быть гладким. Политические активисты, интеллектуалы, начавшие продвигать Ислам как самостоятельную и всеобщую идеологию, неизбежно должны были оставаться под некоторым инерционным влиянием недавно бывшей цивилизации. В самой очевидной форме такое влияние, естественно, проявлялось, как желание восстановить эту самую цивилизацию, уход которой сделал возможным саму постановку вопроса об исламском проекте. Так, наиболее лояльными последователями Османского халифата, рухнувшего в 1922 г., оказались индийские мусульмане, острее всего страдавшие от колониального господства англичан и, в отличие от арабов, не имевшие опыта подчинения Истамбулу. Среди них появился Маудуди, халифатизм которого по сей день вдохновляет Хизбу-т-тахрир.

Разумеется, на начальном этапе, который длился весь XX в. (и нельзя сказать, что кончился сегодня) исламские движения – и стоявшая за ними исламская мысль – должны были пережить влияние неисламских мировоззрений и цивилизаций, подчас в таких тонких формах, что они не отслеживались даже наиболее искренними и радикальными последователями чистого Единобожия. (Влияние западного просветительского космизма XVIII – первой половины XIX вв. ощущается в мировоззрении Сейида Кутба, который на сознательном уровне стремится к очищению Ислама от чуждых наслоений.)

Ислам, безусловно, не есть цивилизация. Цивилизации в традиционном смысле слова – а это включает, вопреки мнению традиционалистов, и современную глобальную западную цивилизацию – являются историческими реализациями в человечестве «аватар» или «теофаний», и первое, санскритское, и второе, греческое, понятия означают «богоявление» или «боговоплощение». Под этим подразумевается формирующее человеческую субстанцию проявление «князя мира сего» – персонифицированной парадигмы метафизического тождества, иначе, тождества Человека с Абсолютом. Человек стремится к обожествлению в том смысле, что хочет стать равным центральному существу «между небом и землей», которое язычники называют Аполлоном, Ормуздом, Ишварой, а мы – Иблисом или Сатаной. В меру этого фундаментального онтологического желания Иблис «показывает» себя людям, дает инструментарий коллективной реализации «приближения» к нему в той или иной форме. Этот инструментарий и образует инфраструктуру конкретной цивилизации, которая всегда контролируется жрецами – ставленниками Иблиса. Эта практика и есть то, о чем Аллах в Святом Коране говорит как о постоянном искушении человека до Судного дня. В исламской перспективе вся историческая деятельность мирового язычества – от Нимврода и Фараона до Сталина и Буша – построена на ошибке, и все цивилизации есть различные формы заблуждения, причем, ось этого заблуждения есть рычаг воздействия клерикального авторитета на грубое глиняное естество человека.

Механизмы клерикальной игры с людьми через королей, диктаторов, партии, парламенты и пр. есть большая политика, шахматная партия, которую Иблис ведет на шахматной доске Земли, чтобы добиться попадания своего противника (а противник его никто иной, как Аллах) в ситуацию цугцванга. Эта ситуация, в которой игроку не хватает времени на обдумывание и следующий ход (кстати, именно поэтому Аллах в различных хадисах не раз передает через своего Посланника (САС), что даже если будет оставаться до конца времени один день, «Я его продлю»). Аллах, конечно, не может быть захваченным такой стратагемой, но человечество – может! Человек как наместник Аллаха, по расчетам Иблиса, может оказаться в динамическом дефиците временного и энергетического ресурсов и проиграть.

А. В чем цель противника в этой игре?

Г.Д. Для того чтобы уяснить себе цель Иблиса, – а исламский теолог обязан эту цель себе ясно представлять, – нужно исходить из коранического указания на соперничество между Иблисом и человеком. Иблис является Великим существом; он – первый из творений Аллаха, медиатор между различными слоями универсальной субстанции. Языческие доктрины знают его как «сына Земли и Неба», суфии – как «совершенного человека» (инсан аль-камиль), каббалисты называют его Адам Кадмон. Иблис – это архетип всех существ, состоящий сам из субстрата чистой энергии («Ты сделал меня из огня…»). Его восприятие себя – основа неподчинения Аллаху и гордыни перед человеком – есть как раз то, что язычники именуют «логосом» или «перворазумом».

Человек же, в силу причащенности к духу Божьему, представляет собой возможность альтернативного сознания, через которое как через некий инструмент может действовать не только явная мысль Аллаха, заключающаяся в приказе вещам быть, но и тайная мысль, которая несет в себе подразумевание цели, ради которой вещи возникают. Такая возможность указана в мотивации творения людей и джиннов словами «абаду уа арифу» – дабы они служили Ему и узнавали Его. Иблис именно своим противопоставлением человеку как заключительному элементу творения отсек себя от этой возможности, но само противостояние между Иблисом и Адамом оказалось центральным «сюжетным» ходом Провиденциального замысла.

Таким образом, возникает поляризация между логосом как досмысловым реализмом «сына Земли и Неба» и свидетельствующим интерпретирующим сознанием человека, которое все основано на факте его смертности. Цель Иблиса – блокировать трансцендентный потенциал человеческого сознания и тем самым сделать человека негодным в качестве инструмента служения Божественному промыслу.

Поэтому Ислам есть не что иное, как контрполитика, направленная на демонтаж и слом цивилизационной машины, через которую «сын Земли и Неба» курирует историческое человечество. Оно предельно важно для замыслов этого существа, ибо по воле Аллаха в нем (человечестве) воплотилась критическая точка взрыва всей системы бесконечного мрака субстанции, которая выдает себя – прежде всего, самой себе! – за светлое бытие, за оптимальную из всех возможных Реальностей.

А. С чего, в таком случае, начинается осознание им альтернативной Реальности? Или, с чего оно может начаться? 

Г.Д. По промыслу Аллаха переход к альтернативной реальности, абсолютно противоположной нынешней по своему смыслу, должен произойти только в том случае, если нынешняя ветхая будет взорвана изнутри нее самой. Для этого глиняный человек и наделен частицей Рух Аллах, которая представляет собой точку оппозиции всему, что не Всевышний.

Контрполитика Ислама есть развитие вширь и в глубину этой оппозиции, которая своим практическим следствием должна повести к остановке традиционной истории, остановке циклов возобновляющихся человеческих манифестаций; эта контрполитика открывает дорогу прямого вмешательства Субъекта – конкретнее, Его провиденциальной мысли – в ход событий, в правила, управляющие этим ходом, в саму человеческую интерпретацию реальности.

Это, конечно, макрозадача, метафизический горизонт исламской политики. В ближнем, техническом, плане исламский дискурс должен стать «точкой сборки» всех протестных сил мира, окончательно отобрав эту функцию у стремительно ветшающего марксизма, у мирового левого движения, у радикальных антикапиталистических правых, у анархо-синдикалистов и любых сил, которые бросают вызов Системе. При этом Ислам должен стремиться к тому, чтобы включить в поле своей стратегии все эти мировые антисистемные силы. Разумеется, вектор решения исламских задач всегда остается особым, теологическим, никогда не совмещающимся по истине с любыми другими протестами, мотивированными внешними побуждениями.

Для того чтобы быть в состоянии вести такую борьбу планетарного масштаба, Ислам должен открыть в себе субъектность, альтернативную цивилизационному измерению (любая цивилизация есть объект). Субъектность – это всегда штаб, ложа, «мировое правительство» или некая группа людей, сошедшихся для того, чтобы потребовать себе такой статус. Посланник Аллаха (САС), заручившись поддержкой и верой первых нескольких сподвижников, тем самым уже образовал штаб мировой истории и мирового правительства. Да, он был Посланник, но в его Умме сохранился принцип наместничества по отношению к нему. Этим наместником является скрытый Имам (Да ускорит Аллах его приход!), а пока он не проявил себя, функция наместничества должна принадлежать политическим джамаатам – сетевой структуре, пронизывающей мировую Умму, где каждая ячейка состоит из братьев, принявших общую для всех политических джамаатов идеологическую платформу.

Разумеется, джамаат, образованный теми, кто готов отдать жизнь во имя реализации целей исламской политики, не будет однороден. В нем будут пассионарии ума и пассионарии тела. Цель джамаата – их синтез, возможный только в сравнительно небольшом человеческом пространстве, где все члены общины находятся в перманентной и ни чем не затрудненной коммуникации. Эти джамааты имеют своих представителей, которые буду образовывать координационные советы, вырабатывающие решения по всем вопросам борьбы, и, соответственно, исполнительные группы при этих советах, которые будут проводить эти решения в жизнь.

Оптимальная ситуация – это ситуация, при которой советы и исполкомы политических джамаатов могут мобилизовать любого мусульманина на содействие исполнению принятых решений. Только таким образом полуторамиллиардная мировая община единобожников превратится в суверенный субъект истории, и не просто в один из более или менее автономных факторов, а в главного, центрального оператора по реализации Божественного замысла о человеке, его смысле и его истории.