Герхард Гауптман
Одинокие люди

Действие третье

Время: утро около 10 часов. На письменном столе горит лампа. Катя сидит погруженная в счеты. На веранде кто-то обтирает себе сапоги. Катя встает и напряженно ждет. Браун входит.

Катя (ему навстречу). Ах, как это мило с вашей стороны.

Браун. Доброго утра. Ужасный туман.

Катя. Сегодня кажется совсем не рассветет. Подите сюда. Здесь печь топится. Исполнила ли фрау Леман свое обещание?

Браун. Да, она была у меня.

Катя (весь следующий разговор в противоположность всегдашнему спокойному состоянию ведется оживленно и нервно. Она горячится. Глаза блестят. На её бледных, худых щеках появляется нежная краска). Подождите. Я принесу сигары.

Браун. Не беспокойтесь, не надо (Обгоняет Катю, которая старается снять с книжного шкафа ящик с сигарами).

Катя. Ну, устройтесь поудобнее.

Браун (смотря на Катю). Но мне не хотелось бы курить.

Катя. Сделайте мне удовольствие. Я так люблю запах сигары.

Браун. Если так, то… (закуривает).

Катя. Не стесняйтесь, будьте совсем, как раньше. О, злой человек. Почему вы целую неделю не показывались у нас?

Браун. Я думал, Ганс больше не нуждается во мне.

Катя. Как вы можете…

Браун. Теперь у него ведь есть Анна Мар.

Катя. Как вы можете говорить подобные вещи.

Браун. Он ведь плюет на своих друзей.

Катя. Вы знаете его резкий характер. Ведь у него это не серьезно.

Браун. О конечно. Я знаю, кто в этом отношении влияет на него. Вообще – Анна очень умная особа, но при этом эгоистична, упряма и беспощадна в преследовании своих целей. Меня она боится. Она знает хорошо, что не сможет одурачить меня.

Катя. Но какая у неё может быть цель…

Браун. Он ей нужен Бог знает для чего. Я ей не гожусь. Мое влияние для неё излишне.

Катя. Но я действительно никогда не замечала.

Браун (встает). Я не навязываюсь. Я удалился отсюда по просьбе Ганса. Если я оказываюсь лишним, то уйду снова.

Катя (быстро и с ударением). Анна уезжает сегодня.

Браун. Да? Так она уезжает?

Катя. Да. И потому я хотела попросить вас… Для Ганса было бы так ужасно вдруг никого не иметь около себя. Вы должны опять приходить к нам, г-н Браун. Не сердитесь на него за резкость и угрюмость. Мы его хорошо знаем. Мы знаем, какой он в сущности добрый.

Браун. Я разумеется не обидчив, но…

Катя. Ну, хорошо. В таком случае оставайтесь у нас. Сегодня-же. На целый день.

Браун. Я, в крайнем случае, могу придти снова,

Катя. Но так, чтобы быть здесь при прощанье. Обратите внимание, теперь у нас будет все прекрасно. Я научилась понимать кое-что. Мы проведем хорошую зиму. Да, я еще хотела вас спросить (как будто шутя), я бы хотела зарабатывать деньги… Да. да, серьезно. Разве мы тоже не созданы для труда, мы женщины?

Браун. Как вам пришла подобная мысль в голову?

Катя. Мне иногда весело об этом думать.

Браун. Легко сказать – зарабатывать деньги.

Катя. Я могу например писать по фарфору. Наш сервиз моей работы. Если же это не годится, могу вышивать, вы знаете, на белье прелестные метки.

Браун. Вы шутите, конечно.

Катя. Ну, кто знает.

Браун. Если вы мне не объясните, в чем дело, то действительно не знаю.

Катя (забываясь). Умеете вы молчать? Ах, нет. Коротко и ясно: к людям предъявляются известные требования. Мы все не из таких особенно рассчетливых людей.

Браун. И менее всего Ганс.

Катя. Ах, нет… т. е. не следует этим огорчаться. Надо только заботиться, чтобы хватило.

Браун. Вы думаете так много заработать? Напрасная мечта.

Катя. Но 400 талеров в год ведь можно заработать?

Браун. 400? Едва ли. Почему-же именно 400?

Катя. Мне они необходимы…

Браун. Разве опять кто-нибудь воспользовался безграничной добротой Ганса?

Катя. Вовсе нет.

Браун. Может быть Анне необходима поддержка.

Катя. Нет, нет, нет. Как вы можете предполагать это? Как может придти в голову подобная вещь! Я больше ничего не скажу. Ни слова, господин Браун.

Браун (берет шляпу). Во всяком случае, я не могу вам помочь. Это было бы действительно…

Катя. Ну, хорошо, хорошо. Оставим это. Но вы вернетесь еще?

Брлун (собираясь уходить). Конечно. Так вы серьезно задумали это?

Катя (хочет засмеяться, но в глазах показываются слезы). Ах, где там, я шучу (кивает головой и потом продолжает шаловливо). Уходите, уходите. (Не в состоянии совладать с собою, убегает в спальню).

Браун (уходит в задумчивости).

Г-жа Фок. (с подносом яблок садится к столу и чистит. Катя приходит, садится к столу).

Г-жа Фок. Как хорошо, что опять наступит тишина и спокойствие. Не правда ли, Катя?

Катя (над счетами). Постой, мама. Я должна думать.

Г-жа Фок. Вот как! Не беспокойся. Куда она собственно уезжает отсюда?

Катя. В Цюрих, кажется.

Г-жа Фок. Ну, вот и хорошо, там она больше ко двору.

Катя. Как так, мама? Ведь она кажется тебе понравилась?

Г-жа Фок. Нет, нет, она мне не нравится. Для меня она чересчур новомодна.

Катя. Но, мама…

Г-жа Фок. Это ни на что не похоже – молодой девушке не следует по три дня бегать с дырьями на рукавах. (Ганс в шляпе входит с веранды, хочет пройти к себе в кабинет).

Катя. Ганс!

Ганс. Что?

Катя, ехать мне вместе с вами на вокзал?

Ганс (пожимая плечами). Это уж твое дело (Уходит в кабинет. Пауза).

Г-жа Фок. Что с ним опять? (кончает чистку яблок, поднимается). Нет, право. Давно пора успокоиться. Уж болтают об этом.

Катя. О чем-же?

Г-жа Фок. Ну, уж там не знаю. Я только говорю… И потом… все-таки это стоит денег.

Катя. Ах, мамаша. Не все ли равно, готовить на троих или на четверых, об этом не стоит и говорить.

Г-жа Фок. Копейка рубль бережет, Катя. (Ганс приходит, садится, кладет ногу на ногу и перелистывает книгу).

Ганс. Бессовестная чинушка, подобный начальник станции, целый день ему бы только пить, пить и пить; и при этом груб, как…

Катя. Когда идет лучший поезд? Не сердись, Ганс.

Ганс. Вообще проклятое гнездо (вскакивает, захлопывает книгу). Я тоже не останусь здесь.

Г-жа Фок. Но ты нанял дом на 4 года.

Ганс. Неужели я здесь должен погибать спокойно только, что имел глупость нанять дом на 4 года?

Г-жа Фок. Тебе же всегда хотелось жить в деревне. Не прожил ¹/₂ года, и опять уж рвешься куда-то.

Ганс. В Швейцарии тоже можно жить в деревне.

Г-жа Фок. А ребенок? Что будет с ним? Неужели и его таскать с собой по свету?

Ганс. В Швейцарии будет и для ребенка здоровее жить, чем здесь.

Г-яса Фок. Скоро тебе захочется переехать на луну. Бог с тобой, делай что знаешь. На нас стариков нечего обращать внимания (Уходит).

Ганс (вздыхает). Дети, берегитесь, говорю вам.

Катя. Почему ты выбрал Швейцарию?

Ганс. Да, да, делай благочестивую физиономию (передразнивая ее). "Почему ты выбрал Швейцарию?" Слушай, ведь я же знаю, что ты это спрашиваешь не без задней мысли. Я знаю, что ты думаешь. Ты отгадала. Я хочу быть там, где Анна. Это вполне естественно. Я говорю откровенно.

Катя. Ганс, ты такой странный сегодня. Такой удивительный… Я лучше уйду.

Ганс (живо). Я тоже могу уйти (Уходит на веранду).

Катя (вздыхает, качает головой). О Боже, Боже! (Анна приходит, кладет шляпу, пальто и сумку на стул).

Анна. Я готова (обращаясь к Кате). Сколько еще времени осталось?

Катя. Не меньше ³/₄ часа.

Анна. Ах, я с удовольствием провела время у вас (Берет Катю за руку).

Катя. Время скоро проходит.

Анна. В Цюрихе я запрусь совершенно. Работать, работать и больше ничего не видеть, ни о чем не думать.

Катя. Не хочешь ли закусить?

Анна. Нет, благодарю. Только не есть (Пауза). Если бы прощанье скорее окончилось. Ужасно. Друзья – расспросы! брр (сжимаясь, как от холода). Будешь ли ты писать мне иногда?

Катя. О да, но ведь у нас ничего особенного не случается.

Анна. Дай мне свою карточку?

Катя. С удовольствием (ищет в ящике стола), но она старая.

Анна (гладит ее по голове, почти с состраданием). Какая худенькая шейка!

Катя (все еще роясь в ящике, оборачивается, с горьким юмором). Ей не много тяжести носить, Анна. Вот нашла (дает карточку).

Анна. Очень хорошая. Нет ли у тебя карточки мужа? Я так вас всех полюбила.

Катя. Я не знаю, право.

Анна. Ах, милая Катя, поищи, пожалуйста! Нашла? Да?

Катя. Вот одна оказалась.

Анна. Можно взять.

Катя. Да, Анна, бери ее.

Анна (быстро прячет карточку). Ну, вы меня скоро забудете. Ах, Катя, Катя (обнимает ее со слезами).

Катя. Нет, Анна, конечно, нет. Я всегда буду помнить тебя.

Анна. И будешь продолжать любить?

Катя. Да, Анна, да.

Анна. Разве ты чувствуешь только любовь ко мне?

Катя. Что это значит: только?

Анна. Разве ты не радуешься немножко моему отъезду?

Катя. Почему ты это думаешь?

Анна (отпустив Катю). Да, да. Я хорошо делаю, что уезжаю. Во всяком случае. Матушка тоже не очень жалует меня.

Катя. Я этого не думаю…

Анна. Поверь мне (садится около стола). К чему все это (забывается, вынимает карточку и внимательно рассматривает). Какая у него глубокая черта около рта.

Катя. У кого?

Анна. У Ганса. Настоящая складка скорби. Это от одиночества. Кто одинок, тому приходится много переносить от других. Как вы познакомились?

Катя. Ах это было…

Анна. Он был еще студентом?

Катя. Да, Анна.

Анна. Ты была еще очень молода и сказала да.

Катя (покраснев в замешательстве). Т.-е я…

Анна (печально). Ах Катюша, Катюша (прячет карточку, поднимается). Есть еще время?

Катя. Да, еще много.

Анна. Еще много? Боже, еще не скоро (садится к роялю). Ты не играешь? (Катя отрицательно качает головой). И не поешь? (Катя отрицательно качает головой). А Ганс любит музыку? Нет? Я пела и играла раньше. Но давно не дотрогивалась до рояля (Вскакивает). Все равно. Что прошло, то прошло. Надо себя сдерживать. Все подернулось каким-то туманом, какой-то дымкой. Это самое лучшее. Не правда ли, Катя?

Катя. Я право не знаю.

Анна. Не все то хорошо, что манит к себе и кажется хорошим.

Катя. Весьма возможно.

Анна. Это почти на самом деле так. Ах, свобода! Свобода! Надо быть свободным и независимым во всех отношениях. Не следует иметь ни отечества, ни друзей, ни семьи. Теперь, думаю, пора.

Катя. Нет еще, Анна (Небольшая пауза).

Анна. Мне еще рано в Цюрих, еду целой неделей раньше, чем начнутся занятия.

Катя. В самом деле?

Анна. Хоть бы скорей начать работать (Вдруг с плачем обнимает Катю). Ах, Боже, мне так тяжело и скучно.

Катя. Бедняжка, бедняжка…

Анна (порывисто освобождаясь из объятий Кати). Но я должна уехать. Должна.

(Пауза).

Катя. Ты теперь уезжаешь – хочешь дать мне один совет?

Анна (печально, почти сострадательно улыбаясь). Милая Катюша.

Катя. Ты это поняла. Ты так благотворно влияла на него.

Анна. В самом деле? Это так действительно было?

Катя. Да, Анна. Послушай – и на меня также. Я за многое благодарна тебе. У меня есть сила воли. Посоветуй мне, Анна.

Анна. Я не могу советовать тебе. Я боюсь давать советы.

Катя. Ты боишься?

Анна. Я слишком полюбила тебя, Катюша.

Катя. Если бы я могла помочь тебе, Анна?

Анна. Ты не смеешь, ты права не имеешь.

Катя. А может быть. Может быть я и понимаю твои страдания.

Анна. О чем-же я мучаюсь, дурочка?

Катя. Я могла бы это сказать, но…

Анна. Пустяки, о чем я могу страдать? Я приехала сюда и теперь уезжаю. Ведь ничего не случилось. Посмотри, вот показалось и солнышко. Хочешь, пройдемся в последний раз. Так или иначе, но многим сотням, даже тысячам людей живется не лучше или даже хуже. Ах, я вспомнила – мне надо написать несколько слов.

Катя. Можешь-писать здесь (приготовляет место на столе). Впрочем нет. Перо и чернила там – в комнате Ганса. Его нет. Иди, не бойся, Анна (пропускает Анну в дверь, сама остается).

(Небольшая пауза).

Ганс (входит с веранды, беспокойнее, нем раньше). Опять идет, дождь… Следовало бы взять карету!

Катя. Теперь уже поздно.

Ганс. К сожалению, да.

Катя. Браун был здесь.

Ганс. Я вполне равнодушен к этому. Что ему надо было?

Катя. Он придет еще раз; между вами все будет попрежнему.

Ганс (отрывисто смеется). Забавно. Мне это нравится. Нельзя ли послать поскорее? Ах, вообще…

Катя. За каретой, Ганс? Ведь до станции недалеко.

Ганс. Но грязно, едва можно пройти. Ужасно неудобная погода для путешествия.

Катя. Сидеть-то в вагоне?

Ганс. В третьем классе, масса народа, с мокрыми ногами.

Катя. Она может сесть в дамское отделение.

Ганс. Дай ей, по крайней мере, большой плэд.

Катя. Да, да. Ты прав. И я уж думала об этом.

Ганс. Ах, вообще – все это так глупо!

Катя (не отвечает).

Ганс. Она бы осталась еще на несколько дней с большим удовольствием.

Катя (после небольшой паузы). Ты ведь предлагал ей?

Ганс (резко и горячо). Я, но не вы. Ты и мать. Вы обе промолчали, и она конечно заметила.

Катя. Вот в чем дело! Я, право, не думаю, чтобы…

Ганс. А если двое тут стоят и молчат, как рыбы, тогда поневоде пропадает охота, и приходится отказываться. Мне страшно тяжело, что её выпроваживают на ночь и в такой туман.

Катя (подходя к нему с боязливой нежностью). Нет, Ганс. Не будь так несправедлив. И не думай так дурно обо мне. Об выпроваживании не может быть и речи.

Ганс. Вы недостаточно деликатны. Вы почти слепы. Я получаю такое впечатление, как будто мы ее выгоняем за дверь. Право. "Ты довольно побыла здесь, теперь уходи. Уходи, куда знаешь. На все четыре стороны. Посмотрим, как ты уйдешь, умеешь ли ты плавать?" Мне так представляется дело, Катя. Пожалуй, немножко пожалеем ее, но вот и все.

Катя. Нет, Ганс. Мы ее наверно избавили от нужды.

Ганс. Уверена ли ты, что она примет нашу помощь? Да и этим чертовски мало сделано. Деньги не вознаградят ее за отсутствие любви.

Катя. Ах, Ганс, должна-же она когда-нибудь уехать.

Ганс. Так думают филистеры. Она жила здесь, сделалась нашим другом, и филистеры, говорят теперь: мы должны расстаться. Это для меня непонятно. Это проклятая бессмыслица, которая портит и отравляет жизнь.

Катя. Не хочешь ли ты, чтобы она осталась еще?

Ганс. Я ничего не хочу. Я говорю только, что наш кругозор так-же узок, как у каждого из филистеров. И если бы дело шло по моему – уж на столько-то я понимаю – если бы я не был связан по рукам и по ногам разными мелочными соображениями, я совершенно иначе повернул бы дело, внутренно я считал бы себя совершенно правым, я бы тогда имел дело только с самим собой, все было бы не так, как теперь. Будьте уверены.

Катя. Знаешь, Ганс. Поневоле приходит в голову, что я совсем лишняя.

Ганс. Я не понимаю.

Катя. Если ты не можешь быть счастлив со мной одной.

Ганс. О, Боже, Царь небесный! Нет, право – на самом деле – знаешь. Только этого недоставало. Ведь не канаты-же у меня вместо нервов! Этого еще я теперь не в состоянии переносить (уходит в сад).

Г-жа Фок. (приносит чашку бульону, ставит ее на стол). Для Анны.

Катя (рыдает в отчаянии, бежит к г-же Фок. и обнимает ее). Мамочка, мамочка. Я должна уйти отсюда, уйти из этого дома, уйти от всех вас. Это выше моих сил.

Г-жа Фок. Но ради Бога! Дитя мое, что ты? Как? Кто-же тебя мог?..

Катя (делается вдруг сердитой). Нет, для этого я чересчур хороша. Для того, чтобы меня выбросить я еще слишком хороша. Я не могу так унижаться. Я ставлю себя выше этого. Я тотчас уезжаю, мамочка. На корабле, – в Америку, – только вон отсюда – в Англию, где ни одна душа меня не знает, где…

Г-жа Фок. Что ты, милая. В Америку – милосердный Боже! Да что с тобою случилось? Ты хочешь уехать от мужа, от ребенка? Филиппу придется расти без матери? Это невозможно!

Катя. Ах, что такое мать? У него мать – глупое, ограниченное существо. Какую пользу может принести ему такая глупая мать, как я! Я знаю хорошо, как я глупа и невежественна. Они мне это повторяли изо дня в день. Они меня сделали такой маленькой и ничтожной, что я сама себе противна. Нет, нет, прочь отсюда, прочь!

Г-жа Фок. Но, Катюша, опомнись-же! Уезжать от мужа и от ребенка… Прошу тебя ради Бога, ради Христа.

Катя. Разве он был когда нибудь моим? Прежде владели им друзья, теперь Анна. Со мной одной он никогда не был счастлив. Я проклинаю свою жизнь. Довольно с меня этого проклятого существования.

Г-жа Фок. (приходит в экстаз, как будто под влиянием внезапного просветления. Глаза делаются неподвижными и блестят; щеки то краснеют, то бледнеют). Видите вы? видите? (указывает пальцем в пространство). Посмотрите только. Помните, что я всегда говорила. Посмотрите. Дом из которого, говорила я, изгоняется Господь Бог, такой дом разрушается. Посмотрите. Вы не ошибаетесь. Видите ли вы? Что я говорила? Сперва вероотступник, теперь прелюбодей, а там… Катя!!

Катя (борясь с обмороком). Нет, мамаша, нет. Я… Я…

Г-жа Фок. Катя, соберись с духом, пойдем. Кто-то идет. Пойдем (уходят в спальню. Ганс входит с веранды. Г-жа Фок. открывает дверь спальни).

Г-жа Фок. А, это ты, Ганс (входит, стараясь побороть свое волнение, делает вид, что ищет что-то в комнате). Ну, Ганс.

Ганс. Что, мамаша?

Г-жа Фок. Ничего (Ганс смотрит на нее вопросительно). Что ты думаешь, Ганс?

Ганс. Мне показалось, что ты… Я хочу сказать, я не люблю, когда на меня так смотрят.

Г-жа Фок. Сынок, сынок, хорошо, что зима настает. У тебя такое настроение… Никогда ты не относился ко мне так отвратительно. Прежде всего тебе нужен покой.

Ганс. Да, да. Вы всегда знаете лучше меня, что мне необходимо.

Г-жа Фок. Да и Катя еще не совсем хорошо себя чувствует.

Ганс. Нельзя сказать, чтоб Анна доставляла ей много забот.

Г-жа Фок. Хотя бы и так. Но я уже тоже стара, и если бы я даже и хотела все делать, то мои старые кости иногда отказываются служить.

Ганс. Нет никакой надобности тебе так хлопотать, сотни раз я говорил тебе это. Ведь в доме довольно прислуги.

Г-жа Фок. Надо-же когда-нибудь и Анне приняться за работу.

Ганс. Это её дело.

Г-жа Фок. Право, я не понимаю. Все должно быть в меру. С неё вполне достаточно. Здесь она прожила довольно долго.

Ганс. Чего ты, собственно, хочешь? Мне все это так странно… Я право не знаю…

Г-жа Фок. Ты хочешь уговорить эту Мар погостить здесь еще и…

Ганс. Я это и сделаю. Непременно сделаю. Ты имеешь что нибудь против?

Г-жа Фок. (грозя ему). Сын, сын!

Ганс. Нет, мама, право это… Как будто я совершил Бог знает какое преступление. Ведь это невозможно!

Г-жа Фок. (вкрадчиво). Будь благоразумен. Послушай. Выслушай меня покойно. Ведь я твоя мать. Я тебе добра желаю. Нет ни одного человека, который больше любил бы тебя. Послушай, я знаю, что у тебя благородный характер – но мы слабые люди, Ганс, и Катя воображает и…

Ганс (смеясь). Не обижайся, мамаша; но, право, я не могу не смеяться. К этому невозможно отнестись иначе, как со смехом! Это просто забавно!

Г-жа Фок. Сынок, сынок, и более сильные люди попадали в сети! Часто заметишь только тогда, когда уже поздно.

Ганс. Ах, мама, если вы действительно желаете, чтоб я не сошел с ума, то ради Бога не приставайте ко мне с подобными вещами. Не дурачьте и не сердите меня. Не приписывайте мне поступков, которые… Не навязывайте мне таких отношений, о которых я и не думаю. Убедительно прошу вас об этом.

Г-жа Фок. Ты можешь понять сам, что делаешь, Ганс. Я только предупреждаю тебя – берегись.

Г-жа Фок. уходит в спальню, входит Анна.

Анна (заметив Ганса). Г-н доктор! (идет к столу, где сложены её вещи, берет ватерпруф, хочет надевать его). Ну теперь пора!

Ганс (вскакивает, чтоб помочь ей одеться). Итак, все-таки.

Анна (застегивая пальто). А то, что вы обещали, вы мне скоро пришлете?

Ганс. Обязательно. Но я хотел бы выяснить одну вещь, чтобы окончательно успокоиться. Ведь вы не захотите отнять от нас своей дружбы.

Анна. Вы оскорбляете меня, г-н доктор.

Ганс. Ну хорошо; не буду больше приставать с этим. Но вы обещаете, в случае необходимости, обратиться к нам. Если другие с нами делятся, вам помогают, то и нам следует принять здесь участие (идет в спальню и зовет). Мамаша, Катя!

Катя и г-жа Фок. входят.

Анна (целует руку г-же Фок.). Благодарю за все (дружески обнимает Катю). Милая, дорогая. ниши-же иногда!

Г-жа Фок. Дай вам Бог всего хорошего.

Катя. Будь (плачет), будь счастлива (не может дальше продолжать, плачет).

Ганс несет сумку Анны, г-жа Фок. и Катя провожают до веранды. Встречаются там с Брауном, который прощается. Расстаются. Г-жа Фок., Катя и Браун остаются на веранде. Катя машет платком. Все входят в комнату.

Г-жа Фок. (утешая тихо плачущую Катю). Ну, милая, перестань, успокойся. Она легко перенесет это, она еще так молода.

Катя. Какие у неё трогательные глаза. Ах, ей пришлось вынести так много горя!

Г-жа Фок. И все мы живем не на розах, Катя.

Катя. Сколько на свете горя и несчастья (уходит в спальню).

(Пауза).

Г-жа Фок. Она и бульона не выпила (берет чашку, хочет ее унести, останавливается перед Брауном). Г-н Браун, я должна сознаться – в последние десять минут мне пришлось кое что пережить (делает несколько шагов, вдруг ослабевает и принуждена сесть на стул). Теперь я чувствую во всем теле, во всех суставах, чувствую что совершенно разбита.

Браун. Разве случилось что-нибудь, г-жа Фок.?

Г-жа Фок. Я ведь хочу быть довольной. Я не скажу ни слова, если дело так окончится. Это Господь Бог погрозил нам, и я Его поняла. Вы ведь тоже безбожник. Да, да, но поверьте старой, опытной женщине. Без Него не уйдешь далеко. Рано или поздно споткнешься и упадешь. (Небольшая пауза). Я пойду (хочет встать, но еще не может). Поспею еще… Уже проходит… Кто знает, может быть это испытание и послужит в пользу (прислушивается в сторону входной двери). Кто там? В сенях?* Кто-то идет по лестнице. Ах, да. Сегодня стирка. Вероятно прислуга. Ну хоть теперь будет поспокойнее; можно опять и за дело приняться.

(Небольшая пауза).

Подумайте, такой золотой характер, такой честный, безупречный человек, как Ганс. Посмотрите, куда все ведет, если положиться только на свои собственные силы. С виду так громко: у меня религия дела. А выходит плохо. Господь Бог разрушает наши карточные домики.

(Ганс, возбужденный, быстро входит в комнату, нерешительным голосом):

Ганс. Господа, она остается!

Г-жа Фок. (не понимая, в чем дело). Кто, Ганс, остается?

Ганс. Ну, она остается еще на несколько дней, мамаша. Фрейлен Анна, конечно.

Г-жа Фок. (как громом пораженная). Анна оста… где-же она?

Ганс. В своей комнате. Но я не понимаю…

Г-жа Фок. Вот как!

Ганс. Будьте так добры и не принимайте этого так торжественно.

Г-жа Фок. (встает, вкрадчиво). Ганс, выслушай меня (с чувством). Я тебе говорю – этой девушке нечего здесь делать. Во всяком случае, эта девушка должна оставить наш дом. Я этого непременно требую.

Ганс. В чьем мы доме, мама?

Г-жа Фок. О, ты. Я знаю, я хорошо это знаю. Мы в доме… мы в доме человека, забывшего свои обязанности; и если ты напоминаешь об этом, то конечно я могу уступить место этой особе.

Ганс. Мама! Ты говоришь об Анне таким тоном, которого я не могу вынести.

Г-жа Фок. А ты говоришь с матерью тоном, который запрещается 4-ою заповедью.

Ганс. Матушка, я постараюсь сдержаться. Но примите во внимание мое душевное состояние. Иначе может случиться… Если вы меня вызовете, то я способен на поступок, который нельзя будет поправить.

Г-жа Фок. Кто накладывает на себя руки, тот проклят вовеки веков.

Ганс. Все равно. В таком случае, вам надо быть вдвойне осторожными.

Г-жл Фок. Умываю руки в этом деле. Я уезжаю.

Ганс. Матушка!

Г-жа Фок. Или я, или эта особа.

Ганс. Матушка, вы требуете невозможного. Мне стоило много труда уговорить ее. Неужели теперь придется… нет, я скорее застрелюсь!

Г-жа Фок. (с внезапным решением). Хорошо, ну так я пойду. Я ей выскажу свое мнение. Эта бессовестная кокетка, эта… Она завлекла тебя в свои сети.

Ганс (заступает ей дорогу). Мама, ты не пойдешь. Она находится под моей защитой – я сумею защитить ее от подобных грубых оскорблений.

Браун. Ганс, Ганс!

Г-жа Фок. Хорошо, хорошо. Я вижу, у тебя (уходит) дело очень далеко зашло.

Браун. Ганс, что случилось с тобой?

Ганс. Оставьте меня. Не лезьте в чужую душу со своими грязными руками.

Браун. Ганс, образумься! Меня зовут Брауном. У меня нет ни малейшего желания читать тебе проповеди нравственности.

Ганс. Дети, вы оскверняете мои мысли и чувства. Ведь это умственное насилие. От этого я ужасно страдаю. Больше не скажу ни слова.

Браун. Ганс, ты теперь не имеешь права молчать. Дело обстоит так, что ты обязан говорить. Постарайся хоть немного успокоиться.

Ганс. Что собственно вы хотите знать? В чем обвиняете вы нас? Во всяком случае, я не стану защищаться. Гордость не позволит – понимаешь ли. Мерзость. Одна только мысль…

Браун. Слушай, Ганс! Дело это мне кажется в высшей степени простым.

Ганс. По-моему, смотри, как хочешь на это дело. Но ни слова о твоих взглядах, потому-что каждое слово мне все-равно, что удар хлыста по лицу.

Браун. Ты должен сознаться, что играешь с огнем.

Ганс. Не желаю ни в чем сознаваться. Мое отношение к Анне не подлежит вашему обсуждению.

Браун. Не можешь-же ты отрицать, что у тебя есть известные обязанности по отношению к своей семье.

Ганс. А ты не можешь отрицать, что у меня есть обязанности относительно самого себя. Помните, раньше вы все хвастались передо мной своим свободомыслием, своей решительностью, а теперь, при первом моем самостоятельном шаге, вы струсили и заговорили об обязанностях.

Браун. Вовсе и не думал так говорить. Что значит долг, обязанность? Ты должен только ясно смотреть на вещи. Дело вот в чем: или Анна, или твоя семья.

Ганс. Но послушай – ты с ума сошел, вероятно? Все вы хотите придумать затруднения, которых на самом деле не существует. То, что вы мне говорите, ложь. Мне вовсе не предстоит делать решительного шага. То, что меня связывает с Анной, ничего не имеет общего с тем, что связывает меня с Катей. Одно не исключает другого. Нас связывает только дружба, чорт возьми! Паша дружба явилась в силу духовной близости, в силу одинакового умственного развития. Потому-то мы и понимаем друг друга в таких случаях, когда другие нас не понимают, когда вы не понимаете меня. С тех пор, как она здесь, я как бы возродился духовно. У меня возвратилась бодрость духа, чувство собственного достоинства. Я чувствую в себе творческую силу. И все это явилось под её влиянием. Я чувствую – она произвела во мне этот переворот. Понимаете, только дружба. Разве мужчина и женщина не могут быть друзьями?

Браун. Ганс, не сердись только, ты относишься к делу не вполне объективно и хладнокровно.

Глис. Люди, вы не знаете, что творите! Вы судите по жалкому шаблону, я-же попрал его ногами. Если вы любите меня, оставьте меня в покое. Вы не имеете никакого представления о том, что происходит во мне. После ваших нападок я и сам понял, что положение опасное. Но у меня есть сила воли обеспечить себе то, что составляет для меня насущную потребность жизни, обеспечить, не оскорбляя никого. Понимаете – у меня есть сила воли.