Герасий Чудный
Удача Бурхарда Грэма
От усталости слипались глаза, спорить не было сил. Каменные стены превратили мокрый сюртук в орудие пыток. Окоченевшие руки в поисках тепла лезли в карманы – и там сырость. Пальцы нащупали что-то твердое…
– Как же я про тебя забыл, – в ладони весело постукивало огниво, – нужно высушить.
Умолкший ворон внимательно следил.
Зная любовь птиц к мелким безделушкам, вернул огниво в карман. Не хватало трута, и я спасён. Ринулся из пустого холла в прихожую, наткнулся на закрытую дверь. В груди будто ниточка оборвалась, на которой висела злость, не помню, чтобы так злился. Руки, ноги, даже голова изливала ярость на неприступный тис, никакие шторма истории поколебать упрямство дерева не могли. Огонь отменялся.
– Бурррх! – у ворона отлегло, продолжил умничать. – Должен сказать, мастер Грэм, вы не такой, как всегда. Не вижу прежней любви к суициду. Прошлый раз подобрались ближе обычного, почти выпили зелье… Если бы не аллергия на ореховое масло… Кто бы мог подумать… Хотя, неудачнику лучше сразу сойти с дистанции, нельзя мучить драгоценную память…
Доктор тарахтел, как трещотка. Никакой пользы, только отвлекал от наклюнувшейся идеи. Огниво придало оптимизма, не хотелось потратить запал впустую. Воспитанное веком прогресса, несогласие с чудесами верило, есть реальное объяснение. Например, по волшебству открывающимся и закрывающимся дверям. Метафизика с эзотерикой здесь не нужны, достаточно разбираться в механике. Будь условия комфортнее, сообразил бы, как устроен механизм, но еле держась на ногах, борясь с подступающей болезнью, не мог заставить себя думать. Да ещё Доктор промывал мозги, что-то доказывая, то и дело перепрыгивая с латыни на гэльский, с гэльского на галльский, пока я не оборвал скачку.
– Эти языки давно вымерли. Что ты за птица такая? Сколько тебе лет?
– С вами вижусь тринадцатый раз, – запыхавшись, констатировал ворон. – Считайте сами.
– Откуда ты знаешь? Птицы не умеют считать, – вспомнились слова одного типа из Сорбонны.
– Там, откуда вы явились, они и говорить не умеют, но мне это не мешает.
Вынужден был признать, Доктор не просто говорил – ему позавидовали бы некоторые люди, а мои годы в университете летели к чертям.
– Нужно растопить камин. Поможешь?
– Чем же я могу помочь? Эти камины огня не видели от начала времён.
– Как так? – удивился я. – Ты сказал, я тринадцатый. Неужели до меня всем было тепло?
– Точнее – всем вам! Бурррх! Хотя, вам это не интересно. А должно бы. Сколько можно мучить меня? Не пора ли прекратить эксперименты. Самое время: тринадцатый – лучшего числа не придумать. Баста! Хочу говорить только с вами! Слышите! Хватит с меня проходимцев: Стрёмссонов, Укакисов, Эрогонов, Чиниханов, Хамирланов, Шпицель-Торов, Ступорменов, Зольденшвайнов, Швыдкохлиблов, Нирастрелли, Шнеллердраплей, Бубенгуннов. Теперь Глюк. Да чёрт с Глюком, но Францт… Францтр… – Доктор прослезился, перья на шее слиплись, исхудали. Выдохся, поник.
Я сделал вид, что не слышал.
– Открой дверь.
– Не могу, не просите, – он утёрся, как ни в чём не бывало принял вид самой мудрости.
– Ведь это ты открыл.
– Вы с ума сошли! Понятия не имею, как она открывается! Это к Батлеру, а я Доктор! – нижний клюв обиженно выдвинулся, требуя извинений.
Признание Доктора застало врасплох, разбив намечающиеся планы. Он здесь не один; есть кто-то ещё. Где? Почему не покажется? Я совершенно запутался.
– Кто такой Батлер?
– Дворецкий, естественно! Подозрительный тип.
– Я думал, дворецкий – ты. Ты похож…
– Это немыслимо! – крылья возмущённо хлопнули.
– Ну, не сердись. Хотел сделать комплимент… откуда мне знать… Не хочешь быть похожим на Батлера?
– Кто захочет быть похожим на страшилу? – он посмотрел на сумасшедшего, коим я был уже целые сутки. – Когда-то вы привезли сюда милое существо, помещавшееся в кармане, оно вызывало жалость и ещё одно чувство, о котором благоразумнее умолчать. К вашим визитам оно преображалось, становилось уродливей и больше, пока не превратилось в то, что есть…
Если бы у птиц было лицо, ворон изменился бы в лице, обрисовывая дворецкого. Птичья лексика не вытягивала портрет, крылья дирижировали нечто большое, дёрганый глаз округлился до монокля, в котором двигалось изможденное отражение, похожее на меня.
– …и это чудовище всё время молчит.
Старания Доктора вылетели в трубу, я и смутно не представлял, как выглядит Батлер, но вспомнил, как ночью, обходя дом, слышал из окон подозрительные звуки.
– А почему он не с нами? Где этот страшный дворецкий?
– Не знаю. Должен быть где-то здесь. Он появляется всегда вместе с вами.
По спине скукоженным ручейком потёк оптимизм, взвыла тревога. Над окнами нависли тучи. Благородные ночники отдыхали на стенах без работы, а где-то рядом по дому бродило то – не знаю что, могло подкрасться, напасть, и ни звука. Единственная польза от новости – вытеснила озноб, успокоился желудок, начавший привыкать к голоду. Захотелось спать, но кровать бездельничала в прихожей. Зато имелся стол, не меньших размеров, на котором можно прилечь, прогнав Доктора… Мысль показалась интересной. Стол – единственное, что могло заинтересовать, а я почти не обратил на него внимания… И всё из-за Доктора… всё внимание на него.
– Быстро отвечай, что скрываешь?
Доктор с отвисшим клювом оторопел. Не дожидаясь ответа, я нырнул под плиту саркофага. Лучшего сравнения не найти столу, похожему на усыпальницу; чем больше вникал, тем меньше видел стол. Эллиптический, по форме столешницы, но не мраморный, а из тиса – древа смерти, как звали древние. Тисовым делали всё, что планировалось навсегда. По периметру, чередуясь, крепились железные головы людей и птиц, словно насаженные на пики, и, кажется, это были головы воронов. Я покосился на Доктора – очень похож. Спиритические салоны, куда мамзели затягивали кавалеров, заострили нюх, чуявший некроманта за версту. Подкатило жуткое чувство, как при встрече с поместьем. Мрачности добавляли бестелесные головы, с бюстами было бы веселей, а не так, как на площади после казни. Все сговорились – смотрят, давят, ждут. Ну и дождались – окрестил, как нравилось – это помогало не замечать молчаливых требований.
Уже вылезал, и то ли ситуация показалось знакомой, то ли саркофаг зацепил струны памяти, что-то тронуло в железных лицах, заставило задержаться. Да, что-то общее, но ворон, похожий на Доктора, увёл мысли в сторону. Гордец, следивший за входом – римский легионер. Похожих лепок в музеях предостаточно, тех грамотеев ни с кем не спутаешь. За ним греческий профиль, борода норманна, турецкий тюрбан. Саркофаг стерегли отъявленные ребята, начхавшие на века. Даже пару женских занесло каким-то ветром – красавицы – молчали о тёмном происхождении, но я заметил – их с бандой связывала несокрушимость римлянина. Печать легионера стояла на всех. Добравшись до последнего, похолодел. Он примагничивал крепче других: спокойный, уверенный, что трудности римлянина его не коснуться; будто знал – всё начнётся с начала и нет смысла рвать душу, стоя на краю пропасти. Давил металлическим взглядом, я тоже не мог оторваться, прикованный ужасом, которого не испытывал ни один смертный, словно встреча была долгожданна и мучительна для обоих. Потрясённый, прикоснулся: те же формы, только с твёрдостью металла, о которой мечтал; те же контуры, что ладони пробуждали по утрам холодной водой. Несомненно, хоть и не верилось, прототипом для последнего бюста послужил я. Вдруг раздался щелчок: головешка в руке провернулась, ударила, возвратилась на место.
– Жаленые медузы! – рука в испуге отпрянула.
– Слишком рано вы увидели, мастер Грэм, слишком рано, – причитал Доктор. – Как бы не пришла беда в наш домик.
Столешница едва возвышалась над саркофагом. Новость привлекала нескучным продолжением, но усталость уже посадила любопытство на цепь, вытолкнув из-под стола.
– Что я должен знать?
– Не принуждайте торопить события, скоро узнаете. Вы сами, к сожалению, хорошо справляетесь.
– Почему – к сожалению?
– Потому, что… – Доктор замялся, подыскивая слова, – вы говорили – события должны быть последовательны, иначе возвращение будет тяжёлым.
– Как утро, после дня рождения? – попытка сблизиться прошла коряво, Доктор понял по-своему.
– Вы имеете в виду день, когда закончили строительство дома?
– Да, – злился я, – именно этот день. Ты помнишь его?
– Я появился гораздо позже.
– Тогда почему вспомнил?
– Вы о нём часто рассказывали. Подумал…
– Теперь твоя очередь! Разве не для того ты здесь? – давил я, чувствуя, как пленный поддается.
– Да, но это всегда было не так, – почти оправдывался он.
– И тебе не приходило в голову, что когда-нибудь форма изменится?
Доктор в нерешительности молчал, что-то обдумывая.
– Возможно, вы правы. Никогда не знаешь, что в голове гения.
– Тогда начинай! – не выдержал я. – Ещё немного и тебя некому будет слушать… – напряжение забирало последние силы, подступал жар, за ним, как правило, следовало беспамятство, а хотелось узнать, как выбраться из этого проклятого дома.
Доктор вышагивал взад-вперёд, прижав крылья к бокам, как член Конвента, который, незадолго до моей поездки в Германию, настоятельно рекомендовал придать ежедневной печати оттенок революционного духа, объясняя свою настойчивость слабым участием народа в розыске врагов. Его доводы показались неубедительными, я ответил, что навьюченная лексика угробила шрифт, наборщик получил удар, а редактор свихнулся, запоминая имена двенадцати месяцев. От Доктора хотелось услышать больше конкретики. Однако он не торопился.
– Прежде чем говорить о главном, о чём вы велели рассказать, когда вновь здесь появитесь, попрошу не перебивать и попытаться понять: отсюда можно выйти на все четыре стороны, но путь к свободе только один, без выбора, – Доктор вбивал идею молотобойной интонацией: задрожали витражи, хронический озноб улетучился.
Наконец-то забрезжил рассвет в темной истории, прощай дурдом. И толкнул же чёрт спросить:
– А если не выйду или сделаю выбор не по сценарию. Что тогда?
Клюв кисло скривился.
– Тогда сценарий прошлых возвращений.
– Прошлых что? – Ах, да, тринадцатый, – ну, уж нет, в это я верить отказывался. – И что же было?
– Да ничего… Ни подвигов, ни застолий, ни бесед уютными вечерами. Двенадцать раз испускали дух по собственному желанию в этом гостеприимном зале.
– Не густо. От скуки, что ли? Без подробностей?
– Подробности у каждого свои, но одинаково глупые. Никто не понимал меня, никому не виделось будущее. Спасибо Батлеру, он единственный, кто заботится о чистоте здания. Иначе бы пришлось выбрасывать ваши косточки в разбитый витраж… В общем, неготовые к трудностям, все погибли здесь.
– Как же так? Под столом головы воинов, они должны быть готовы к любым трудностям.
В какой-то момент я заподозрил, что Доктор просто издевается. Такой учтивый тон был у начальника жандармерии, перед моим заточением в Бастилию. Тот не шутил. И мне это не нравилось.
– Вот и посмотрим. Ведь вы тоже, кажется, воевали? Где-то за океаном.
Прицельный вопрос подстрелил речь. Как? Откуда? Впрочем, тогда войны прожигали планету со всех сторон. Вероятность военного прошлого не такая уж редкость. Но за океаном! Это невозможно!
– Конечно, возможно! Просто вам нужно вспомнить. Я помогу.
Сеанс по восстановлению прошлого начался с глубокого молчания, напоминавшего скорбь, переросшую в печальное удивление, а потом в ужас.
– Кажется, я сказал всё, что должен, – в виноватом взгляде читалось извинение, – вы что-нибудь вспомнили?
Приём фехтовальщика в бешенстве кинулся к чёрному горлу. Улизнув от расправы, пострадавший взлетел на недосягаемую высоту. Выругавшись, я полез далее пытать саркофаг.
Как и ожидалось – никакой магии – под столешницей постукивала механика. Прикинув массу плиты, уверенно навалился – сдулся, навалился – не смог, навалился – упал, без сил прилёг на полу, вспоминая о двенадцати предшественниках.
«Доктор не лжет, жаленые медузы. Против двенадцати неизвестных, загадка саркофага проигрывает. Кто они? Как сюда попали? Что делали? Как погибли? Если отбросить бред, что это я двенадцать раз заходил в гости, в чём Доктор абсолютно уверен, получается – в разное время здесь побывала дюжина людей, которые ели, пили, грелись, спали и делали всё, что этому сопутствует, но никаких следов не оставили… Призраки что ли?».
День закатывался гаснущими витражами. Убаюканный ночью, измученный и больной, уснул под столом. Последнее, что видел, засыпая – блеснувший чёрный шар. Накрыло туманом, замельтешило, сдавило голову, перекрыло воздух и… в теплой кровати, в доме Глена Уркхарта. Рядом колдует лекарь над пробирками. На мраморном столе две свечи и саквояж, но света хватает, увидеть вороний клюв на лице и озабоченный взгляд черных глаз. Из доспехов легионера выглядывают перья. Перед хитрым прищуром каменная чаша или котелок, в ней, пришёптывая, словно волшебник-жрец, лекарь готовит снадобье.
Рецептик сварен, вороново крыло подало напиток.
– Прошлое готово, мастер Грэм! Оно возвращаться.
Огонь растёкся по венам, обжигая до кончиков пальцев; криком вылетел из обожженного горла, разбудив древние стены. Разрывались мышцы, выкручивались кости. Позвоночник вибрировал, пропуская боль в мозг. Терпение приблизилось к грани и вдруг, шторм утих, волны растеклись по незримой глади, наружу рвалась свобода. Руки взмахнули крыльями, понесли по небу, прощаясь с разбитой трубой на крыше, с полуразрушенным мостом над туманной бездной и с вересковыми холмами, хранившими тайну. Хотелось взмывать до бесконечности… Возглас лекаря вернул в кровать.
– У нас нет времени. Моя память уходит. Я всегда вас узнаю, но не смогу помочь вспомнить прошлое. Это последний способ, поэтому внимайте. Вас зовут – Децим Элий Ренатус. Моё имя – Сервий Таруций Корвус. Нас пленили и принесли в жертву каледонцы. Язык не поворачивается сказать, что с нами сделали. Теперь я живу в птице, а ты бесконечно возвращаешься в этот дом, чтобы вспомнить себя и её. Ты помнишь её, Ренатус? Из нас троих ей досталось самое страшное. Она застряла, ждет тебя, ей плохо… Запомни: я твой пропуск в этот мир. Предстоит много выяснить, ещё больше изменить. Дом не случайно построен на этом месте. Твой дом. Ты создал его – гениальный отшельник, обречённый на непосильную ношу…
Лекарь поминал почивших легионеров, колыхаясь миражной дымкой. Остатки видения втягивались ноздрями с воздухом, щекотали; боль прострелила мозг, разбудила ударом в затылок.
Голова раскалывалась, на губах вкус крови. В цветные стекла протискивалось утро. Видимости хватало лишиться речи от длинных, живых усов под собственным носом. Нечто тараканоподобное, размером с кота, сидело на сюртуке, изучая пуговицы с любопытством лаборанта. Домашние насекомые – дело обычное, но этот экземпляр заставил пренебречь болью в затылке и замереть, позабыв обо всём. Архижуткие размеры повергли в оцепенение. Оно с лёгкостью бритвы лоскутило ткань и глотало, посматривая человеческим взглядом. Меня бы стошнило, если бы не был так напуган. Глотая, оно блаженно закатывало глаза, будто камлотовые кусочки имели вкус рождественского пирога. Вершина расчленения была непредсказуема: один ус поддел пуговицу, в мгновение ока вырвал, сопроводив металлический предмет в ненасытную пасть. Отойдя от шока, я закончил блаженство уродца молниеносным ударом в голову. Не ожидая нападения, оно отлетело, вывернулось, встало на ноги. За пышными ресничками кровавые зрачки бушевали яростью.
– Бурррх! Вот и у вас появилась собственная глупость. Следующей ночью, он придет не один, – Доктор ехидно оплакивал недальновидность Грэма тринадцатого, – советую не спать.
Ковыряя дырку в сюртуке, я и сам догадывался, насколько везуч: можно было лишиться пальца, носа или уха. Маленький негодяй пялился злыми глазками, по-кошачьи прижавшись к полу. Не дожидаясь атаки, я пошёл в наступление, топнул ногой в шаге от прожорливой пасти и моментально поплатился. Стремительный бросок не оставил ни шанса: правую ногу обожгло. В ботинке засквозила дырочка, как от швейной иглы.
– Это серьёзный противник, мастер Грэм. Если сможете, убейте: выиграете время, подготовиться к встрече друзей, а их придёт немало, – умничал зритель, взирая на гладиаторов с трибуны.
– Понадобятся советы опытного голубя, дам объявление в газету.
– Зовите, как хотите. На успех это не повлияет.
– А что повлияет? – для первого везунчика войны вопрос принципиальный.
– К примеру, дружба с вашим нелюбезным противником. Сколько себя помню, усачи ни с кем не дружили. Хотя слухи шепчут, так было не всегда. Или Францу Глюку это не интересно?
– По правде сказать, интересней, почему он съел пуговицу.
– Так и думал. Бурррх. У парня в брюхе завод алхимика. Диапазон рациона не имеет границ. Как любому домнундийцу, ему питаться не обязательно: это увлечение. Советую и вам чем-то увлечься, когда пропадёт аппетит… к жизни.
– Вот так сюрприз! Не ожидал!
Крыло безнадёжно махнуло, клюв повернулся к лесу передом. Расстроенный лекарь так и не понял, что выдал военную тайну неприятеля.
Когда-то неплохо фехтовал, считался в полку из лучших, да проку нет: под рукой никакого оружия и с шестиногими головорезами не имел раньше дела. Боцман сказал бы: пуст и гол чуть меньше, чем в бане. Типографский дворник и наставник по пиратскому абордажу, чудом избежавший виселицы, говорил: «Когда нет ничего, всегда есть душа пирата, а это самое страшное оружие. Оно превращает жертву в убийцу».
На дуэль вышел прихрамывая, сразу попятился к стене, снимая сюртук. Приземистое всеядное ползло по пятам, нацеливая усики в лицо. Спина к стене, обмотанная рука приготовилась отразить нападение. Невидимый прыжок: усы пробили камлотовую защиту, застряли в кости. Разворот, хлопок, раздавлено.
Свесив перебитые лапки, насекомое провожало стекающие внутренности. Уязвимое брюхо не пережило стресс, но панцирь – миниатюрный рыцарский доспех, ничуть не пострадал.
– Если придёт хотя бы двое, запасусь терпением для четырнадцатого, – обидевшемуся Доктору не хватало короны на задранной голове, как на гербе монеты.
– Понимаю… Подскажи, как от них избавиться. Яд какой-нибудь или клей… Думаешь, сожрут?
– Вы хотели убить меня, мастер Грэм, – он был подавлен, – я не могу вам помочь, – он взмахнул крыльями, в прощальном круге скинул перо на память, – но могу вас узнать, кем бы вы ни были!
– Постой! Ты мне нужен!
Он скрылся в проеме второго этажа, бросив меня на растерзание монстрам.
Следующий час прошёл в безделье. На ум приходили разные глупости, не проливавшие свет – как обезопаситься. Не давала покоя сакраментальная фраза – «смогу вас узнать, кем бы вы ни были» – приснившийся лекарь пугал тем же. Что значит «кем бы вы ни были»? Кем можно быть, кроме себя? Хороший ребус на закуску, рядом ждало нечто поинтересней. Дневной свет показал под головешками гравировку. Столешница провела ночь открытой, попробовал вернуть её на место тем же способом, плита состыковалась с тисовой подставкой. Наклюнулась идея. До вечера манипулировал рычажками в разных вариациях. За стенкой двигались детальки, хотя видимых результатов не принесло. Догадка, что механизм саркофага приводил в действие объекты, возникла неспроста. Во время последней поездки в Германию я познакомился с изобретателем, предложившим поместить рекламу в моей газете следующего содержания: «Изготавливаю несгораемые шкафы с секретными замками». Он показал экспериментальный шкаф, объяснив принцип действия. Определенно, саркофаг был таким шкафом, только вместо числа – слово. Гордое, пернатое слово, до волдырей натёршее мне язык.
Шесть воронов с литерами «C», «O», «R», «V», «U», «S» указывали клювами в одну сторону, оставалось надавить на фигуру с собственным изображением. Я застыл, словно на пороге исторического открытия. Под зданием заворочался проснувшийся великан. Отъехавшая крышка поманила заглянуть внутрь.
Из шахты пахло вековой затхлостью. Через четверть часа собрался с духом. Плита сдвинулась на треть, мешая свету в глубине разгуляться. Когда глаза привыкли, появились ступени.
– Так, так, так, – свесившись, опустился глубже.
Позабылся голод, отступила недавняя хандра, не терпелось вниз. И всё же благоразумие не рискнуло сунуться в подземелье с голыми руками. Кто знает, что там? Поблизости бродил чудовищный Батлер, вероятно, бегали собратья почившего дуэлянта. Мысль – использовать доспехи, появилась сама собой. Членистоногое к тому времени окаменело, усы вытянулись в настоящие рапиры. Были ещё ноги: покрытые мелкими зубчиками, напросились на прозвище – ногопилы. Испытав боеспособность на металлических часах, ногопил спрятался под сюртук. Для факела частично пожертвовал сюртуком, маслянистые внутренности послужили пропиткой для камлотовых лоскутов. Перо Доктора, разобранное на ворсинки, заменило трут. С двумя рапирами, пилой и факелом, я нацелился выяснить, что находится в подземелье.
Ни свисающей паутины, ни ржавчины за шиворот, ни малейшего скрипа. Спуск лежал сквозь механический узел, виртуозно петляя между шарнирами и шестернями, то проползая под тросами, то проходя мостами над червячными валами и рычагами. Подчинившись паролю, детали обнажались, ожидая указаний хозяина. Из причудливых дебрей за прислугой следил глава хаотического порядка – маятник.
Под ногами сработал датчик. Охрана проснулась, застучали каблучки, плита поплыла по салазкам, ловушка захлопнулась.
– Жаленые медузы! – в панике рванул обратно: засветился выход. – Уххх, – отлегло. – Пару учебных тревог, и Доктор не потребуется, – отметив контрольные ступени копотью, полез на глубину.
Узкая лесенка, исчезая во тьме, заманивала ниже. Балки, своды, колонны – от грандиозной мистической сказки трепетало сердце. Не верилось, что это всё – человек. Глянул вверх: выход спрятался за чередой извилистых поворотов и грудой механики. Тут факел ослепил вековую тьму. Яркость усиливали зеркала, светившие из тьмы ошеломительными звездами. Внизу, под вуалью потревоженной пыли, держались за руки сотни молчаливых идолов. Большие и маленькие, каменные и деревянные, устремили взоры в единственное место, куда свет не дотягивался. За этим столпотворением открылось нечто, не поддающееся здравому смыслу.
Среди обломков статуй торчала дубина мифических размеров. В двадцати шагах растянулось невероятно уродливое существо в лохмотьях, подпёршее каменный столб.
– Откуда такие родители берутся?
В анатомии распозналась только спина, перемешанные конечности с головой не могли сложиться в картинку и объяснить, как это всё работало. На бугристом, толстокостном черепе, прилепленном с какого-то бока, подтекал единственный глаз. Одна нога из плеча, другая из живота, хотя в животе и плечах уверенности не было. Руки вычислялись методом исключения. Впечатляли губы, которыми оно укрывалось, будто одеялом. Ушей не нашёл. Удивляла нетленность этого армицефала.
Факел опустился в ковёр пыли. Огненные змейки весело расползаясь, показали перевернутый котел, вылизали изваяния и взяли след гиганта, по пути освещая побитые колонны. Тропа заканчивалась утоптанной площадкой возле высокой двери, закрытой на три таких засова, что без лошади не обойтись. От кого она ограждала – догадаться нетрудно, но кто её закрыл? По всем подсчетам предполагаемая граница дома была пройдена. Попробовал представить, что там произошло.
От меня до армицефала, топталась толпа, как на площади Революции вокруг эшафота, дальше идолов не пошла, кроме одного. Самый рьяный швырнул дубину, споткнулся о котел, влетел в столб с летальным исходом. Описание казалось достоверным, но не раскрывало суть картины. А главное – не нашёлся выход из дома. Вскоре факел подал первые признаки угасания. Я поторопился отпилить от дубины несколько чурок и счастливый вылез из саркофага.
Через час, наслаждаясь теплом камина, слушал завитражную дробь дождя. Не хватало кресла, бокала местного виски из монашеских погребов, и благоуханного дыма сигары. Маленькие радости остались за бездонной пропастью, за мостом и холмами, в прошлой жизни. Предчувствие нашёптывало – надолго. За окнами темнело: то ли сгущались тучи, то ли подступала ночь. Там легко потеряться во времени. Сколько пробыл в подземелье – не знал, где раздобыть еду не понимал. Слабость брала верх всё чаще, всё сильнее расшатывая нервы. Источников опасности становилось больше, а разгадки давались трудней. Нужен был ответственный шаг, о котором я не догадывался или страшился. Возможно, суть появления в этом странном месте лежала на поверхности, а я упрямо от неё бежал. Доктор говорил о том же. Его не хватало больше всего.
– Корвус! – тонуло в грозовых раскатах.
В конце концов, тем вечером появился огромный плюс, нестроение благоволило от души им воспользоваться. Задвинул жар поглубже в камин, улегся на прогретый пол, утомленный приключениями, уснул, позабыв о приближающейся опасности. Незаметно, со второго этажа спланировал лекарь. На этот раз он прятался под черным плащом, в глубине капюшона пламенела пара огней. Подсел к камину, подбросил щепок; по рукавам заструились ручейки, повалил пар.
– А ещё говорят, число тринадцать не счастливое, – каркающий смех казался натянутым. – Сегодня праздник не только у вас, мастер Грэм, у вашего дома тоже. Жаль, не разводили огонь раньше, могли бы хорошо провести время. Мне нужно многое тебе рассказать, Ренатус.
– Я хочу испить тот напиток. Сделаешь?
– Нет, рецептик затерялся, – крылья вывернулись пустыми карманами. – Неважно, прошлое уже возвращается. В напитке нет надобности, он может убить, а тебе нельзя умирать. Нам всем пора выбираться, а вытащить нас отсюда можешь только ты… Не торопись с вопросами – ответы сведут с ума, всё постепенно. Придет время, картина сложится. Верь. Двенадцать раз ты погибал, потому что не верил.
– А ты? Сколько жизней было у тебя?
– Одна, – с клюва сошла улыбка, – вечная. Иногда кажется, просто долго сплю, а в нашем мире бежит время, меняются люди, стираются и рождаются города. Хотя время здесь почти стоит, и я выгляжу, как в правление Рима, мышление изменилось. Благодаря тебе, Ренатус. Благодаря вам, мастер Грэм, – лекарь действительно менялся, произнося эти имена: одно по-дружески, другое с трепетной почтительностью.
– Почему ты зовешь меня разными именами? Они принадлежат разным людям, и ни одно не принадлежит мне.
– Да! Для Корвуса ты всегда останешься Ренатусом, а для Доктора вы всегда мастер Грэм. Это разные существа, ты не представляешь – насколько, но их объединяет душа.
– Разве ты можешь знать? Ведь ты не Бог!
– Тут нечего знать. Да и кто сказал, что боги различают души. Им что воро́на, что центурион – финита ля комедия, – грудь расправилась, тяга подхватила полы плаща, взмахнула, будто крыльями, засосала в дымоход.
Проснулся от жжения в груди. Пропаленный сюртук дымился в области сердца, костер угасал, жар маячил в ночи парой тлеющих глаз. В поле зрения попалось что-то увлекаемое ввысь нагретым воздухом. Вскочил, бросок – добыча в ладони – черное перо.
– Это прощение или старость?! – пальцы бережно спрятали драгоценность в кармане. – Всё равно – не признаешься…
Однажды похожая радость явилась на Святого Николая в новых сапожках под кроватью. Тридцать лет, как один день, всё помнил. Сунул ножку в правый, там записочка: «Любимому Троллю». Сунул в левый: кораблик, на парусе «Счастливому Францу». Мать старалась, только она могла звать меня любым именем, у отца язык волдырями покрывался, а бывало, рвота заряжалась на сутки. Наверно из-за этого мы не особо ладили.
К воспоминаниям детства плавно присоединился лекарь, занесло обратной тягой. Приволок под крылом раскладной стульчик, разложил напротив камина, уселся, кофе сёрбает.
– Помню, как рядом с Эфиопией крепость Баршабарш брали? – микроноздри втянули аромат эфиопских кустов, перья выстроились по алфавиту, блаженно закрылись веки. – Попалась там наложница одна, так заваривала… Вот уж заваривала. Забуду всё, что ты говорил, а её зёрнышки, чашечки, жемчужинки – никогда.
– Перенеси память на африканскую платформу, тебя травят или отключают частями.
– Будет сделано, мастер Грэм. Я тоже несколько посланий вставил, найдите. Пока не забыл: бородатый Стрёмссон следит за той дверью. Открутите ему голову, кхе-кхе-кхе, – пошалила горячая радость не в том горле. – Оххх, стёртые сандалии, как просто было центурионом, почти император. Здесь эти правила, перья, то не скажи, туда не глянь, о том не думай – мудрость наизнанку лезет, устала.
– Тише ты, Стрёмссон не спит. Доложит соседям, Фортуна мозоли сотрёт. Будешь память лечить ещё двадцать раз по сто… А что за дверью? Может, овчинка выделки не стоит?
– Может и так, пусть Глюк думает, у него боги на посылках. Чего бояться?
– Не завидуй. Его история не легче нашей. Просто он другой по рождению: другое мышление, другие методы…
– Другие боги? Чушь! Послушай, что они говорят, – лекарь выплеснул кофейную гущу на пол, уставился. – Дьявол. Похоже, вы опять правы.
Брызги молотых зёрен впились в пол шипами тернового венца…
– Жаленые медузы! Уххх, – пересохшие губы искали воду, – приснится же.
Преследуемый сновидением, побрёл шататься по холлу. Третий, четвёртый, пятый, на шестом круге заметил в двери светлую полоску.
– Зёрна в башне, – гласила записка. – В доме, который построил Грэм, – вертелся на языке народный стишок. – Свернуть бы лекарю башню за кофе.
Аромат лучших воспоминаний до рассвета выгуливал меня по холлу зигзагами, как болонку на поводке. Память закипала от наплыва незабываемых моментов, проведенных за чашкой кофе. Одновременно великолепно и ужасно. Возвращались прекрасные женщины, воскресали преданные друзья, успокаивали закаты Великих озёр, наслаждали одинокие хижины в Аппалачах. Сердце любило, ныло и ждало, когда по щелчку крыла всё лучшее спустится водопадом в Бездну, будто в парижские помойные стоки. Желание свернуть лекарю башню только усилилось.
– Вспомнил! Он предлагал открутить голову какому-то Стрёмссону. Так-так, жарко. Знакомая фамилия. Где? Кто? Когда? Точно! Доктор ныл, жалобился на трудную роль душеприказчика, психиатра и ритуального агента в одном лице. Перечислил двенадцать неудачников…
Бегом к саркофагу, к викингу. Схватил покрепче за бороду, не поддавался, свернул… Записка из двери выпала.
– Входить, не входить, входить, не входить, входить… – под рукой створка распахнулась, поскользнулся, ввалился, – что за… Жа-ле-ны-е… Нацистка Фортуна… Рагнарёк…
По щиколотку в неприличии, вокруг запёкшиеся лужи, обезглавленные кишечные змеи смердят, ползут из тоннелей рёберных, позвонки с хребтов сыплются, будто доски с моста над Бездной. Стены плачут испарениями, просят воздуха, тряпок вымаливают. Оковалки, окорочка, ляжки, лопатки кругом, в коморке дрессировщика такое видел.