Георгий Юров
68 минут

С трудом отдавая себе отчёт, что делает, Игорь рванулся к окну. С неожиданной для себя ловкостью он вскочил на подоконник и, обернувшись, бросил прощальный взгляд на соседа, имени которого так и не узнал. Бывший доктор смотрел на него поверх планшета абсолютно будничным ничего не выражающим взглядом, и если бы сейчас вдруг зевнул, ему стало бы по-настоящему обидно. Но тот просто вернулся к чтению, и тогда развернувшись лицом к трёхсотметровой бездне, Игорь шагнул вперёд, расставив в стороны руки.

Его свободное падение продлилось недолго. Больно ударившись о едва заметную в солнечном свете металлическую сетку, что не давала обледеневшему снегу падать на вход, Землянский стал скатываться в пропасть. С каждым мгновением таяла его решимость расстаться с жизнью, уступая место сволочному инстинкту самосохранения, что вопреки воле разума заставлял пальцы мёртвой хваткой впиваться в подавшуюся под его весом сетку.

Он висел отстранённо глядя на слетевший с ноги кроссовок, что падал, переворачиваясь в воздухе, словно искусный эквилибрист. Проклиная себя за слабость, и с радостью видя, как одетые в скафандры неповоротливые люди лезут к нему на помощь по спущенной из окна верёвочной лестнице.

***

Его не упекли в криогенную камеру, не заточили в одиночке, дистанционно оказывая минимум заботы: город исторгал его, как выдавливают из гнойника свербящую занозу. Покидающий Москву спецсостав стоял на отдельной колее Павелецкого вокзала, готовясь навсегда избавиться от нависшей угрозы.

Перед изгнанием ему дали прощание с семьёй – с родителями, дядьями с жёнами и их детьми. Впрочем, кроме родителей и десятилетнего двоюродного брата ник-то не пришёл. Детей, как и жены у двадцатилетнего Игоря ещё не было и потому, покидать этот мир было не так больно. Своих родственников Землянский безумно любил, но это были люди, за которых он не нёс ответственности. Прощание навсегда была делом не из лёгких и он глядя на самых близких ему людей отчего-то не испытывал ничего, кроме горечи. Игорь смотрел на них сквозь стекло, одетых в чёрные костюмы и траурное платье и видел заезженную сцену из старого фильма, когда семья, близкие друзья и не очень прощаются с усопшим. Один за другим они подходят к гробу, брезгливо касаются губами холодной кожи лба, испытывая душевный трепет от встречи со смертью. Ведь там, в гробу уже не тот, кого они любили и знали, а лишь кусок разлагающейся зловонной плоти. Но он, он был всё ещё жив! Они же видели его лежащим в гробу. Землянский нажал кнопку со своей стороны стекла, и оно стало мутнеть, теряя прозрачность. Он не хотел, чтобы они запомнили его таким.

Игорь не знал, сколько вагонов в составе и есть кто-то в нём ещё кроме него. Он был один в вагоне электрички, уезжая в свой новый мир, своё безрадостное будущее, где возможно не проживёт и дня. Изгнанник старался не думать об этом, по привычке взглянув на часы. То, что он увидел, было невозможно, Игорь закрыл глаза, открыл – но всё осталось ровно так, как и секунды назад.

«Внимание! – гласила приведшая его в ступор, мигающая надпись на табло электронных часов. – Ваша смерть наступит через сорок. Восемь. Минут. Внимание!»

Так вот как это происходит – лишь обратный отсчёт от ста до нуля. В его же случае это значило, что через сорок восемь минут он покинет обитаемый мир, оказавшись по ту сторону жизни. Что выберет он и кто его? С омерзением, словно это был маленький липкий монстр Игорь почти сорвал с себя таймер прошлого, попытался вышвырнуть его в окно – но оно оказалось закрыто, хотел бросить в урну, но не нашёл взглядом и тогда просто кинул на пол под лавку на которой сидел.

Он смотрел в не дающее обзора матовое стекло, видя отражение осунувшегося коротко стриженного вытянутого лица с запавшими почти безумными глазами. Игорь смотрел на себя и не узнавал. Время его старой жизни истекало, но что ждало на другом берегу реки Стикс, куда вёз его равнодушный Харон? Землянский этого не знал, как не знал и многого другого. Ведь он умирал впервые.

Вампирские игры

Десять лет спустя.

Отшельник спал чутким тревожным сном, просыпаясь, едва начинала лаять собака. По-другому и быть не могло в этом постапокалипсическом мире, где единственный закон, которому подчинялись все – это право силы. Отшельник не выбирал собаку, скорее она выбрала их, забредя к избушке. Вначале отшельник думал, что это полудикий молодой пёс и назвал его Шарик, но вскоре выяснилось, что это самка; кличка уже прижилась, менять не хотелось, и он стал звать её Шара.

Собака жила с ним уже несколько лет, за это время хозяин успел выучить её заливистый лай в разных вариациях. На забредшего к заимке зверя она лаяла в одном тембре, на человека в другом, на нескольких, людей в третьем. Лишь только начало светать, когда он проснулся от надрывистого лая, которым Шара обычно встречала приближающихся гостей, а потом услышал характерный скрип телеги из Полиса.

Полисом называли небольшой посёлок – полу город, полу деревню – пытавшийся поддерживать в этих диких краях цивилизацию. Их выселки были под покровительством Полиса и если оттуда ехали к нему ни свет, ни заря, значит, случилось что действительно из ряда вон. В этих краях всегда нужно было быть начеку, и когда в дверь постучали, он, открыв, встретил визитёров дулом винтовки.

– Ты это, Отшельник, не балуй. Мы по делу к тебе! – Возмущённо завопил один из незваных гостей, бородатый субъект лет пятидесяти, в заношенном латаном коротком пальто и в концертном цилиндре, каким-то чудом оказавшимся в этих диких краях, прячась за спину своего спутника, выше которого был на пол головы. Нос и рот обоих визитёров были замотаны шарфом. – Мы эти. Парламентарии!

Второй, невысокий худощавый тип лет сорока в нейлоновой куртке, не обращая внимания на глядящее ему в грудь ружьё, прошёл в единственную комнату убогого жилища, и хозяину пришлось попятиться, не опуская оружия.

– Тебе что, голова, ружьё дали чтобы ты в мирных граждан целился? – не унимался обладатель цилиндра.

– Откуда мне знать, что вы мирные?

– Да брось, мы по делу к тебе, – повернувшись к стоящему у стены на удивление хорошо сохранившемуся серванту, усмехнулся худощавый. Раскрыв дверцы он взял стеклянную бутылку из под спиртного, открыл её и, удостоверившись, что в ней вода, поставил на место.

– Алёна хворая. – Тяжело вздохнув, вставил бородатый, а худощавый продолжил поиски, найдя среди пустых банок из под кофе и кока-колы плитку превратившегося в камень шоколада. Но ограничился одним из трёх лежащих в вазе довольно крупных яблок.

– Алексей Михайлович, перестаньте рыться в моих вещах.

– Хворая она, – повторил долговязый бородач, а человек, которого он назвал по имени-отчеству, прежде чем ответить сел в плетёное кресло и, достав из чехла на поясе нож, разрезал яблоко напополам: – Да, был когда-то Алексей Михайлович, капитан спецназа Московской городской самообороны и старший опер Хамовнического райотдела муниципальной милиции. Только нет его больше – здесь я для всех Леший. Мог что-то и поприличней припасти для гостей, чем три зелёных яблока.

– Я вас в гости не звал, это для дочери.

– Это хорошо, что о дочери заботишься. Кстати, где она?

– А вам зачем? – подозрительно спросил Отшельник и бородатый ответил, теряя терпение:

– Говорю же тебе, голова, матушка расхворалась!

– Да это я уже понял. Но чем я могу ей помочь? Я ведь не доктор.

– Доктора здесь уже не помогут, – не притронувшись к разрезанному на части яблоку ответил Алексей, враз растеряв своё напускное благодушие. – Вирус сожрал её буквально за день – ещё вчера у неё было лёгкое недомогание, а ночью жар и обмороки с бредом.

– Пусть немая вылечит её своей кровью, – заглядывая Отшельнику в глаза, просительно затянул бородач, сняв цилиндр, который ему видимо очень нравился, придавая этому деревенскому увальню некий светский лоск.

– Опять эти вампирские игры! Моя дочь не будет в этом участвовать! – в сердцах воскликнул хозяин. – Есть в вас хоть капля человеческого? Решать кровью семилетнего ребёнка все свои проблемы!

– Ты ошибаешься, дружище, насчёт крови и всего остального. Начнём с того, что кровь одна на двоих у Алёны и твоей дочери. Не считая конечно твоей, чёрной крови дьявола. Не станет Алёны, и ни я, ни кто-то ещё не сможет вам помочь, каждый будет занят спасением собственной шкуры. И вашему маленькому мирку, – говоривший обвёл руками скудное жилище, – придёт конец. Вам ник-то не поможет, никто. В этом аду год идёт за два, если не за три – она вполне взрослый для этих краёв человек. Может быть, стоит спросить у неё?

Та, о ком они говорили разбуженная спором на повышенных тонах, тихо шлёпая босыми ногами подошла к отцу, спрятавшись за его спину. Увидев её, Алексей заулыбался, двигая по столу в её сторону, словно шахматную фигуру, тарелку с разрезанным на дольки яблоком:

– Ну, иди милая, обними дядю Лешего. Алёна заболела, нужно чтобы ты поехала с нами и спасла её своей кровью, как уже делала несколько раз. Если ты её не спасёшь, она умрёт, возможно, как раз именно сейчас она умирает. Поэтому нужно торопиться, Лина. Ты же не хочешь, чтобы бабушка умерла? Как мама, – глаза девочки расширились, вмиг наполнившись слезами от страшного напоминания, и она отрицательно замотала головой. – Вот и отлично. Иди, собирайся.

– Это было жестоко. Про Нину, – со злостью произнёс отшельник, когда девочка скрылась в своём занавешенном простынёй углу.

– Ты меня глазами не сверли. Не я её отправил на тот свет. Я то, как раз и заботился о ней, словно о дочери и да, был против вашего брака. Как в воду глядел, – Леший обернулся, с сожалением взглянул на пустую бутылку и сказал с досадой: – Ну, это же надо. У мужика, чья дочь самое большое сокровище этого долбанного мира нет в доме ничего приличней столетней шоколадки. А я бы сейчас выпил. Но только чего-то покрепче воды.

– Не трогай мою дочь. Не впутывайте с Алёной её в свои игры, – хмуро глядя на покачивающегося в кресле гостя произнёс Отшельник, всё ещё сжимая в руках винтовку.

– А то что, выстрелишь? И убьёшь безоружного на глазах у Лины? Что будет потом с ней, тобой, Полисом?

– Если я выстрелю, – веско заметил хозяин, – то тебя-то это уж точно не будет касаться.

– Если я выстрелю, – передразнил его Леший. – Слишком много «если» для начала одного дня. Раз так хочешь встретиться со смертью, Отшельник, просто посмотри в зеркало.

– Да прекрати ты уже эту глупую гусарскую браваду!

– Что ты знаешь о гусарах, – пренебрежительно хмыкнул Леший. – Хотя здесь я не как Денис Давыдов, а больше шериф с Дикого Запада.

– С запада чего? – хмуро спросил Отшельник и говоривший задумался. А действительно чего, России? Только ведь нет её больше, как нет и других стран, некогда могущественных империй. И нельзя идентифицировать себя с флагом, гимном и гербом, ибо ничего этого больше нет. Но тут одетая в синие брюки и курточку девочка появилась из-за ширмы и они, наконец, вышли на улицу, готовясь к отъезду.

Бричка, на которой приехали за Линой, выглядела весьма колоритно, как раз в духе сегодняшнего времени. Это была до половины обрезанная малолитражка, к которой приделали оглобли. Девочка села Лешему на колени, бородатый «парламентёр» управлял повозкой, а Отшельник, надев брезентовый плащ, ехал следом на видавшем виды велосипеде.

***

Полис стоял на холме, подковой омываемом неширокой рекой, возвышаясь над подступавшим почти вплотную лесом. Когда-то это был небольшой городок, возможно воинская часть с посёлком для семей военных, лесопилкой, заправкой и чем-нибудь ещё. Со стороны леса Полис окружили глубоким рвом, единственной возможностью проезда оттуда была порядком разбитая дорога, в случае необходимости перегораживавшаяся брёвнами. Через реку был проложен мост к раздолью полей левого берега, где жители сеяли пшеницу, сажали овощи, но лучшая земля отводилась под опиумный мак, из которого химик Алёны выделял морфин, а из него синтезировал героин. Больше не было законов, а значит всё, что приносило доход, было во благо. Героин не употреблялся на своей территории, а полностью окольными путями уходил в Москву. Стомиллионный город искал соблазна и, конечно находил, но всё что производилось на месте, было синтетическим, со стопроцентной зависимостью после двух-трёх приёмов и не способствовало долголетию. Алёна же предлагала качественный натуральный продукт и на её товар всегда находились покупатели.

Проблема была в том, что ходившие в городах электронные деньги ничего не стоили за их чертой, поэтому Алёне приходилось через доверенных лиц вкладывать их там. В строительство, бизнес, производство пищевых добавок для людей и корма для животных, в телекоммуникационные услуги, мобильную связь и телевидение, в электромашины, самолёты и чиновников всевозможных рангов. Не только в Москве, а везде, где ходили электронные деньги. Ведя натуральное хозяйство в духе девятнадцатого века, Полис нуждался в технологиях, стремительно развивающихся в Москве и других городах, но не доступных за их чертой. В то время как перенасыщенная виртуальной реальностью столица нового мира хотела всего натурального.

От Москвы до сотого километра шла санитарная зона, доступ в которую был возможен лишь по спецпропускам, а всё живое, не имевшее электронного чипа и не идентифицированное как свой уничтожалось патрулирующими район эскадрильями беспилотников, невидимых за облаками. А от сто первого километра, до сотого следующего мегаполиса – ближайшим был Воронеж – находилось дикое поле Корпорации Семи.

Безделье здесь было равносильно самоубийству, и каждый в Полисе искал себе занятие. Можно было идти на работу к Алёне, главной держательнице рабочих мест или идти в сталкеры. Эти полу бродяги предпочитавшие хоть какой-то цивилизации Полиса одиночество скитаний по пустоши, в поисках всего, что можно было обменять. По одиночке или группами по два три человека вольные скитальцы обследовали всё что ещё не было стёрто с земли или разрушено временем, там где когда-то жил человек. Самым дорогостоящим стало топливо, такое привычное в прошлом и нереальное теперь. С помощью топлива можно было запустить генераторы, завести сохранившиеся машины, не зависящие от электрического тока. Вырабатываемой местной ГЭС мощности хватало лишь на самое необходимое в жизни посёлка, что-то давала солнечная и ветровая энергия. Но всё же и первое, и второе, и третье было в большом дефиците.

Найденные в разграбленных банках деньги теперь ничего не стоили, в основном сейчас шёл натуральный обмен. Те, кто работал в казино Алёны и на её плантациях брали всё, что им было нужно в местных магазинах под отработанные дни, или в обмен на то, что имело цену.

Резиденция местной владычицы была, вероятно, в штабе бывшей части – огороженном трёхметровым бетонным забором двухэтажном кирпичном доме. По сравнению с другими здание было почти в идеальном состоянии. Все окна оказались застеклены, крыша перекрыта тёмно-красной металлочерепицей, кирпичные стены оштукатурены и покрашены. Большой асфальтовый двор, перед домом чисто убранный в обычное время сейчас заполнили люди, которых волновала жизнь Алёны в контексте собственной судьбы, могущей измениться в результате смены власти в ту или иную сторону.

Наркобаронесса, или как звали её здесь за глаза Барыня, управляла Полисом авторитарно, единолично принимая все решения, хотя и собирала для вида городской совет, что не могло нравиться поселковой элите, но в целом её правление устраивало всех. Она находила общий язык как с людьми внутри общины, так и с главами шести союзных кланов, занимающих весьма обширную территорию. Нельзя сказать, что вирус был побеждён, и угроза миновала, просто в городах корпорации за долгие годы сложился коллективный иммунитет, и появление чужаков с новым штаммом могло легко разрушить установившееся равновесие. Поэтому на границах корпорации была установлена карантинная зона, и каждый клан выделял людей и всё необходимое для несения пограничной службы.

Примерно раз в полгода платформу сто первого километра прибывал поезд из Москвы, высаживая приговорённых к смерти преступников и людей, желавших самостоятельно распоряжаться своей жизнью, и если следующий день станет последним, это будет их личный осознанный выбор. В перенаселённой Москве отток населения поощрялся да был он минимальным, ведь в основном обитатели пустоши хотели попасть в города. Москвичи были вакцинированы от всех известных современной науке штаммов вируса, они были стерильны как выращенная в пробирке субстанция и поэтому, их прибытие не несло эпидемической, угрозы. Но ко всем, кто шёл со стороны пустых земель, где не было жизни на тысячи километров, относились как к смертельной опасности.

Полис был не самым богатым или сильным, как впрочем, и все остальные так называемые «города» конгломерата и это делало их равными во взаимоотношениях. Правда, было одно обстоятельство выделявшее поселение из остальных: на перегороженной плотиной реке работала собранная своими руками мини ГЭС, дававшая необходимую посёлку электроэнергию.

Героин в Полисе не толкали, зато можно было курить опиум и канабис с плантаций Алёны в местном казино «ХХ век» с небольшим борделем, находящемся в трёхэтажном панельном здании бывшей казармы. Алёна была деловым человеком и времени зря не теряла, тем более что жизнь здесь могла оборваться в любой момент.

За время отсутствия Лешего ситуация в посёлке стала критической – Алёна, сорокалетняя всё ещё довольно стройная особа, потеряв сознание больше в себя не приходила. Местный медик, человек неопределённого возраста с торчащей в разные стороны седой шевелюрой и полубезумным выражением лица прикладывал то зеркальце ко рту больной, то стетоскоп к её груди. Лицо доктора, как впрочем, и у всех присутствующих было закрыто почти до глаз плотной марлевой повязкой.

– Ну что? – спросил его Леший, едва спрыгнув с остановившейся у входа брички.

– Что-что, – неохотно выпалил врач, подозрительно глядя на приближённого Алёны, имевшего довольно крутой нрав, и единственная, кто имел на него влияние, была сейчас даже не одной, а двумя ногами в могиле. – Она впала в кому, едва вы уехали, и шанцев на излечение нет. Ни единого. Все доступные мне медикаментозные средства я использовал и если честно, так и не понял, откуда взялась болезнь.

– Ещё заболевшие есть?

– Да вроде нет; я сейчас занимаюсь только ей. А что вы собираетесь делать, Алексей Михайлович? – неодобрительно спросил он, глядя как Леший выносит из брички уснувшую девочку и идёт с ней в покои Алёны.

– Если традиционные методы не подействовали, прибегнем к нетрадиционным. Готовься к переливанию крови, док.

– Чьей крови, – обречённо бурчал эскулап, плетясь следом за мужчиной. – У нас нет плазмы девочки, та, что была, давно кончилась.

– Значит, будем переливать напрямую, – изрёк Леший, кладя проснувшуюся Лину на большое кресло рядом с бабушкой. – Не зли меня, Федька, быстро берись за дело. Лучше представь, что будет с тобой, если Алёны не станет.

– Кому Федька, а кому Фёдор Романович, – проворчал доктор, почесав голову, отчего его непокорная шевелюра пришла в окончательный беспорядок, и крикнул в спину быстро выходящего во двор визави. – Но так мы можем сделать только хуже!

– Кому? Труппу, который лежит на кровати? – не оборачиваясь, отрезал местный шериф и доктор, поняв бесполезность препирательств, наконец, принялся за дело.

Если раньше кровь для изготовления плазмы брали у Лины поэтапно, то сейчас это больше походило на убийство чем на лечение. Девочка была худенькой и невысокой даже для своих лет, и доку пришлось изрядно помучаться, прежде чем он настроил процесс. Перелив немного крови девочки Алёне, он тут же совершал обратную процедуру. С первого раза видимых улучшений не наступило, и он повторил цикл снова.

Пока местная хозяйка витала где-то между жизнью и смертью, собравшиеся на бывшем плацу люди пытались как-то её поддержать. В Полисе не было каменной громады храма православной церкви, впрочем, как и любой другой. После падения государственности православие потеряло своего главного союзника, и люди теперь каждый по своему молились Богу, представляя его в пригодном для себя виде. Православная церковь как главенствующая испокон веков на Руси легче других религий пережила апокалипсис, по крайней мере, в центральной части бывшей России. Как ни странно, конкуренцию ей смогли навязать, казалось давно забытые верования в славянских богов, так называемое идолопоклонничество.

Ни одно из божеств, в которых веровала паства на территории России, не пришло им на помощь и оскорбленные прихожане обратили взоры на исконных славянских богов давным-давно списанных в тираж в угоду политической конъектуре. Но теперь стало не до геополитики и люди просто хотели выжить.

– О Мокошь, милостивая государыня наша, прости нас за былые прегрешения и смени праведный гнев на милость, ибо не ведали мы что творили, – начал свою молитву за здравие Алёны друид, живший в обставленной идолами лесной заимке, там совершавший обряды со своими сторонниками и ненадолго приходящий в Полис. Выглядел он, как и положено волхву: с густой седой бородой лопатой, спадающими на плечи прядями волос, носил белое грязное рубище до пят. – Сегодня в священный пятый день недели сотки из солнечной пряжи на священном станке прочную нить. И даруй её милостью своей сестре нашей, великодушно заботящейся о нас, как и мы позаботимся теперь о ней.

Пока люди терзаемые неизвестностью слушали волхва, два человека, отделившись от сопровождающих их бандитского вида мужчин, вошли в дом с чёрного хода. Это были главы дружественных Алёне кланов, с которыми у неё было общее прошлое и вполне продуктивное настоящее. Но именно это делало их основными претендентами на наследство бедовой женщины.

– Что говорит твой человек? – спросил мужчина лет сорока с кожей цвета кофе с молоком своего спутника, невысокого худощавого субъекта, вытянутое лицо которого было обезображено старым шрамом.

– Говорит, что всё хуже, чем хотят представить и самое главное, никто не знает, что делать. Люди в Полисе напуганы.

– Придётся их успокоить, Топор, – холодно изрёк спутник, без малейшего намёка на акцент, снимая колпачок с иглы вынутого из кармана пиджака шприца. – Мы не можем оставить всё на волю случая.

– Но Алёна…, – попытался возразить Топор, однако спутник властно перебил его:

– Пора привыкать, что её больше нет, и все решения нужно принимать самим. Да она сделала немало для всех, но дальше придётся идти без неё – это нужно отпустить сейчас и идти дальше. Надеюсь, она уже мертва, – войдя из чёрного хода в общий коридор, они подошли к комнате Алёны и, не постучав, мулат решительно открыл дверь, держа наготове шприц со смертельной инъекцией.

Вероятно, его мысли читались в его лице; женщина, которую они надеялись застать в беспамятстве, стояла, держась за край стола, что-то чуть слышно говоря сидящей на кресле девочке, но услышав их шаги обернулась.

– Слетелись вороны, – помрачнев вместе приветствия, сказала она пристально глядя на мулата, в её лице не было страха, она была готова принять свою судьбу. Тот, держа руки за спиной, передал шприц с ядом, стоявшему за ним товарищу. – Как видишь, слухи о моей смерти, слегка преувеличены.

– Выглядишь так, что краше в гроб кладут, но я рад, что ты жива, – почти искренне ответил мужчина, мельком взглянув на девочку. – Это избавит от грызни за твой бизнес с другими Домами. Уверен, их главы внимательно следят за ситуацией. Мы слишком разные чтобы быть друзьями, но от этого мы не перестаём быть одним целым, и всё что касается тебя, бумерангом бьёт по нам. Это кто?

– Так, прислуга. Помогает мне по хозяйству, – ответила Алёна глядя в холодные глаза мулата и спросила, меняя тему: – Вы поедете или останетесь на какое-то время?

– Пожалуй, останемся. Испытаем удачу в твоём казино, раз уж мы здесь.

– В нашем казино, у вас здесь все права, – поправила его хозяйка, добавив с усмешкой: – А теперь, когда все формальности улажены, мне нужно успокоить народ. А то чего доброго, люди решат, что я умерла.

***

На самом деле ник-то не знал, какой сегодня день недели и какой год, ведь не было понятно от начала чего вести летоисчисление. От сотворения мира, рождества Христова или начала пандемии. Но если друид говорил что сегодня пятница, оставалось поверить ему, особенно если это поможет женщине выздороветь.

– И приветствуем мы Даждьбога, как благословляет он нас лучами солнца и мужа твоего Перуна, – вновь затянул друид, кланяясь показавшемуся над лесом светилу. В этот момент, влетевший в центр образовавшегося круга, разъярённый пастырь местных христиан, улучив момент, с силой пнул в зад согнувшегося конкурента в борьбе за человеческие души:

– Изыди нехристь мерзопакостная! Не слушайте его, ибо не напутствие в его речах, а сладкий яд, вливающийся в душу. Так будем же тверды, братия и сестры, не дадим лжепророкам и лжеучителям увести нас от Бога истинного, Иисуса Христа и от веры нашей православной! Помолимся же миром за здравие матушки нашей Алёны, да прибудет с ней благоденствие на многие лета жизни! – глаза батюшки наполнились слезами, он смотрел на паству, но старался не терять краем глаза из виду поверженного врага. Тот сидел на плацу, потирая ушибленный локоть и сдаваться, не собирался: – Стоит ли слушать того кто пустил в душу свою бесов и кто сам превратился в бесовское отродье, – с ненавистью глядя на местного архиерея воскликнул друид. – Ведь видите вы и видят боги, наши с вами родные боги, боги русской земли, а не тот инородец, кто рождён был в блуде и грехе, и чтобы скрыть позор родительницы своей нарёк себя Сыном Божьим! Ведь посмотрите на него, на эту сытую поповскую рожу, лоснящуюся от жира, когда другие пухнут от голода! Ведь он же пьян, пьян с самого утра! Пьян и безумен! Одни безумцы превратили землю в ад, другие хотят уничтожить души тех, кто выжил!

– Кто пьян, я пьян?! – негодующе закричал батюшка, разворачиваясь к успевшему подняться с земли противнику; росту были они примерно одинакового, но поборник старой веры заметно уступал упитанному батюшке в комплекции, пожалуй, чрезмерную полноту которого не могла скрыть просторная ряса.

– Ты, ты бесовская морда! – не унимался волхв, пятясь к стене дома от наступающего на него врага.

– Я пьян? Да даже если и так, грех не то что в уста – причаститься вином церковным, это ли грех? – а то, что из них, та ересь, которую ты выдаёшь за своё учение!

Приперев противника к стене, батюшка схватил его за бороду, тот в долгу не остался, пнув в причинное место. Следящие за потасовкой люди на время совсем забыли о том, зачем сюда пришли, удивлённо глядя как батюшка и друид отвешивают друг другу тумаки. И в этот момент грянул гром, да такой силы, что все присели от неожиданности, едва не повалившись на землю. Близкий удар молнии вошёл в высокое дерево на той стороне реки и оно, разделившись на части, стало падать в разные стороны. Кто-то крестился, кто-то молча смотрел, как падает вековая сосна и даже бойцы, забыв о своём антагонизме, глядели на это, видя каждый свой знак.

И тут люди стали толкать друг друга в бок, поворачиваясь к бывшему штабу, на крыльце которого глядя на них стояла осунувшаяся бледная Алёна, опираясь о вытирающую бегущие слёзы внучку. И люди пали ниц, уверовав в случившееся на их глазах чудо, и каждый плакал и, смеясь, ликовал, будто это именно он восстал из мёртвых. Лишь один, не поддавшись общему веселию, бежал прочь, так быстро, как только мог и, в изнеможении влетев в свою убогую хижину на отшибе посёлка, стал яростно рыться в ящиках стола, достав оттуда толстую тетрадь, в которой вёл летопись этого смутного времени.

«И так, в день четвёртый второго месяца лета захворала барыня наша, (что впрочем, против названия этого, но мы, жители Полиса, зовём её так за глаза), и поговаривают что умерла. И мы, жители посёлка собрались у дома её, дабы узнать, что стало с ней и что будет дальше с нами. И пришёл друид, желая обратить нас в веру свою, а затем пришёл поп православный, желая того же. И сцепились они, таская друг друга за космы, да так рьяно, что забыли все, зачем пришли. И грянул гром, и пало дерево, рассечённое надвое небесным огнём. А когда оглянулся я и посмотрел на усадьбу, то увидел девочку на крыльце в лучах пробивающегося из туч солнца. И видел я, как парила она над землёю в лучах света, казалось, исходящего от неё, но Алёна, счастливо избежавшая смерти крепко держала её за руку. И так стояли они – святая и грешная».

Вампирские игры

Десять лет спустя.

Отшельник спал чутким тревожным сном, просыпаясь, едва начинала лаять собака. По-другому и быть не могло в этом постапокалипсическом мире, где единственный закон, которому подчинялись все – это право силы. Отшельник не выбирал собаку, скорее она выбрала их, забредя к избушке. Вначале мужчина думал, что это полудикий молодой пёс и назвал его Шарик, но вскоре выяснилось, что это самка; кличка уже прижилась, менять не хотелось, и он стал звать её Шара.

Собака жила с ним уже несколько лет, за это время хозяин успел выучить её заливистый лай в разных вариациях. На забредшего к заимке зверя она лаяла в одном тембре, на человека в другом, на нескольких, людей в третьем. Лишь только начало светать, когда он проснулся от надрывистого лая, которым Шара обычно встречала приближающихся гостей, а потом услышал характерный скрип телеги из Полиса.

Полисом называли небольшой посёлок – полу город, полу деревню – пытавшийся поддерживать в этих диких краях цивилизацию. Их выселки были под покровительством Полиса и если оттуда ехали к нему ни свет, ни заря, значит, случилось что действительно из ряда вон. В этих краях всегда нужно было быть начеку, и когда в дверь постучали, он, открыв, встретил визитёров дулом винтовки.

– Ты это, Отшельник, не балуй. Мы по делу к тебе! – Возмущённо завопил один из незваных гостей, давно не стриженный бородатый субъект лет пятидесяти, в заношенном латаном коротком пальто и в концертном цилиндре, каким–то чудом оказавшимся в этих диких краях, прячась за спину своего спутника, выше которого был на пол головы. Нос и рот обоих были замотаны шарфом. – Мы эти. Парламентарии!

Второй, невысокий худощавый тип лет сорока в нейлоновой куртке, не обращая внимания на глядящее ему в грудь ружьё, прошёл в единственную комнату убогого жилища, и хозяину пришлось попятиться, не опуская оружия.

– Тебе что, голова, ружьё дали чтобы ты в мирных граждан целился? – не унимался обладатель цилиндра.

– Откуда мне знать, что вы мирные?