Георгий Чулков
Сулус

Какъ странно звучитъ въ туманѣ дикая, заунывная пѣснь! Какъ все кажется неизъяснимо чудеснымъ. И самъ себѣ кажешься другимъ, какъ будто бы вернувшимся въ лоно сырой земли. И хочется привѣтствовать крикомъ эту зеленоокую пустыню.

Ночь притаилась въ тайгѣ. Но вижу, какъ сверкаютъ ея глаза, какъ змѣятся черныя кудри, какъ жестоко смѣются ея пьяныя уста. Иногда она подымается вмѣстѣ съ туманомъ и скользитъ среди елей и березъ, и тогда слышно ея неровное дыханье. И шопотъ ея похожъ на шуршанье печальныхъ травъ. Вотъ она стоитъ надъ озеромъ и гадаетъ. Изъ-подъ темно-синихъ соболей бѣлѣетъ воздѣтая къ звѣздамъ рука. И кто-то рядомъ притаился въ темной дохѣ и бряцаетъ шаманскимъ бубномъ. Вотъ сейчасъ пойдетъ ворожея по млечному пути, поведетъ за собой ночной хороводъ, влюбляя въ себя міръ. Какъ царственная траурная птица рѣетъ надъ землей, вознося высоко благую вѣсть надъ полями, озерами и праматерью тайгой.

А по низинамъ и проваламъ, гдѣ таежныя трещины таятъ ядовитыхъ змѣй и гдѣ вѣчно курится дурманное курево, засѣли демоны и чудовища-абасыларъ. Иные спустились сюда съ юга, иные поднялись сюда съ сѣвера. Сѣверные – страшнѣе. Они становятся багряными отъ непонятной вражды къ міру и хотятъ смерти и опустошенія. Они знаютъ, что на тыльной сторонѣ неба таятся иныя племена абасыларъ. Эти племена нечистыхъ духовъ вѣчно созерцаютъ опрокинутое темнотусклое солнце. А глубоко внизу, въ незыблемой широкой пропасти, зимуетъ и лѣтуетъ великій абасы съ алымъ ртомъ на темени, съ глазами на вискахъ. У ногъ его кипитъ кровавое море.

И вотъ теперь мы ѣдемъ по тайгѣ, нарушая безмолвіе, – и всѣ демоны подымаютъ отъ земли свои тяжелыя головы и озираются. Они готовятъ на лонѣ земли великое шаманство. Они снаряжаются въ путь, дабы итти во мракѣ къ бѣлому камню. Лохматые, они зеленѣютъ, какъ старые полуистлѣвшіе пни, ожидая своего срока. Часы водятъ вокругъ нихъ мѣрный хо-роводъ, топоча копытцами.

Сулусъ видитъ абасыларъ и боится ихъ. Она въ страхѣ плотнѣе прижимается ко мнѣ.

– Не бойся, Сулусъ – говорю я ей: – абасы не возьметъ тебя. Пусть онъ зарится на зеленое болотное отродье, а ты – моя невѣста. Я не отдамъ тебя никому.

Когда мы пріѣхали къ Матвѣю, солнце уже садилось и за тайгой дымилось и алѣло небо. Матвѣй работалъ въ кузницѣ, но, увидѣвъ меня, бросилъ работу и повелъ въ юрту.

На нарѣ лежала больная жена Матвѣя. Я уже два мѣсяца не видѣлъ ея и мнѣ показалось теперь, что она похожа на жену доктора. Отъ лихорадки глаза ея расширились и казались пьяными.

– Какъ твое здоровье, Марія? – спросилъ я, невольно робѣя, чувствуя рядомъ съ ней толпу абасыларъ. Мнѣ казалось, что иные демоны уже прильнули къ ея сердцу и пожираютъ ея душу.

– Худо, – сказала она и съ укоризной посмотрѣла на меня – худо. Но сегодня пріѣдетъ Симонъ, и я вѣрю, онъ вернетъ мнѣ жизнь.

– Я знаю, что сегодня будетъ у васъ Симонъ. И я нарочно пріѣхалъ, чтобы встрѣтить его здѣсь.

Матвѣй досталъ водки и копченой рыбы, и мы стали ужинать, проливъ въ камелекъ нѣсколько капель дурманной влаги.

Матвѣй былъ печаленъ. Онъ встрѣтилъ утромъ попа, и тотъ ему сказалъ, что онъ знаетъ про его знакомство съ Симономъ. Пріѣдетъ засѣдатель и попъ донесетъ ему на Матвѣя.

– Берегись, дагоръ, онъ и на тебя пожалуется, – прибавилъ Матвѣй съ угрюмой улыбкой.

Но Сулусъ разсердилась:

– Мой женихъ никого не боится. И онъ убьетъ засѣдателя, если засѣдатель сдѣлаетъ ему злое.

Должно быть повѣялъ западный вѣтеръ: дымъ изъ камелька пошелъ въ юрту. Стало душно и темно.

Сулусъ притихла, и всѣ мы молча ожидали Симона. Наконецъ, онъ пріѣхалъ, этотъ сѣдой вѣдунъ, съ которымъ насъ сблизила прошлогодняя таежная зима.

Симонъ поставилъ длинный шестъ у юрты и прикрѣпилъ къ его концу чучело гагары.

– Ты будешь сегодня лѣтнимъ шаманомъ, – сказалъ мнѣ Симонъ, лукаво улыбнувшись.

Но я не расположенъ былъ сегодня шутить.

Мы сѣли вокругъ больной, на землю. И я замѣтилъ, что Симонъ прикрѣпилъ къ своему плащу мѣдную бляху въ видѣ рыбы, которой я раньше не видѣлъ у него.

Разливъ по ковшамъ пьяную арги, Симонъ ударилъ в бубенъ и запѣлъ.

Отъ пахучихъ корешковъ, которые Симонъ бросалъ въ огонь, отъ его жуткаго напѣва и отъ близости влюбленной Сулусъ у меня начинала кружиться голова:

Уже два раза мы всѣ – по знаку Симона – принимались пѣть; уже трижды летала гагара къ дальнимъ озерамъ и спускалась подъ воду въ черное царство абасыларъ; уже много разъ Матвѣй брызгалъ во всѣ углы зачарованную арги…

Я взглянулъ на Симона и по странному блеску его глазъ, по мѣрнымъ движеніямъ рукъ и по вздрагивающимъ краямъ губъ заключилъ, что гагара уже несетъ его духъ въ подземный міръ, гдѣ царствуетъ иное солнце и гдѣ время ведетъ свой хороводъ по инымъ кругамъ.

Вольная билась въ судорогахъ, и на плечѣ ея странно алѣло пятно отъ огня въ камелькѣ.

Взглянувъ на Симона, восхищеннаго демонами, я вдругъ почувствовалъ надъ собою власть абасыларъ. Передъ моими глазами мелькала бахрома на рукавахъ плаща Симона; я вспомнилъ почему-то, что эта бахрома означаетъ когти вѣщаго коршуна, и это было послѣднимъ мигомъ сознанія. Потомъ я вошелъ въ шаманскій кругъ, подчиняясь волѣ Симона.