Георгий Алексеевич Серов
Неформат
Вера Павловна и общество потребления
Всем (почти всем) известна притча о девятом сне Веры Павловны. Ныне умеющий читать человек гораздо больше знает именно о девятом сне Веры Павловны, чем о её предыдущих восьми снах вместе взятых.
Мне почему-то не кажется, что многочисленные отсылки к роману Чернышевского «Что делать?», кидаемые Пелевиным в конце рассказа о злоключениях Веры Павловны, действительно сподвигнут читателя к обращению к тексту данного романа.
«Что делать?» воспринимается, скорее, как символ, обозначение, ибо позволяет при упоминании названия романа поднять целые пласты воспоминаний и культурных ассоциаций – вспомним хотя бы небезызвестные:
«Кто виноват?» и «Что делать?» – два извечных вопроса на Руси»
или
«Кто виноват?», «Что делать?» и «Кому на Руси жить хорошо?» – на Руси три извечных вопроса».
Вкратце идея «Девятого сна Веры Павловны» выведена в эпиграф рассказа – это слова Л. Витгенштейна, содержащиеся в «Логико-философском трактате», – «солипсизм совпадает с чистым реализмом, если он строго продуман».
Если же серьёзно, то в рассказе повествуется о некоем ангелоподобном существе – Вере Павловне, осуществлявшем в конце 80-х годов прошлого столетия свою трудовую деятельность в одной из многочисленных уборных столицы.
Я, наверное, не совсем корректно выразился об ангелоподобном существе. Просто навеяло – ангелы существа бесполые и неопределённого возраста. Хотя, возможно, у меня просто превратное представление об ангелах.
Подругой Веры Павловны являлась Маняша. Впоследствии, правда выясняется, что она, по всей видимости, – не более чем мираж, не существующий вне головы героини рассказа.
Из диалога Веры Павловны со своей второй сущностью, для нее становится очевидной та простая мысль, что мы сами вольны создавать реальность.
После данного диалога заканчивается часть вступительно-описательная и разворачивается основное действо. Для начала (для эксперимента) Вера решает сконструировать окружающую её реальность в своём вкусе. «Например, чтоб здесь на стенах появились картины и заиграла музыка».
Действительно, через некоторое время в уборной произошли перемены и из простого сортира она превратилась в туалет – сменилась, если можно так выразиться, парадигма отхожего места.
Наряду с увеличением платы за услуги, сменился и антураж – советский блёклый кафель был заменен на плитку с изображением цветов, появились бархатные портьеры, а на стене у входа повешена была картина, изображающая преследуемую волками тройку белых лошадей, везущих сани, заваленные сеном, в которых сидели два мужика-гармониста и баба (Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несёшься?).
Затем новый Верин начальник принёс магнитофон, процедура избавления от отработанного материала определённым образом облагородилась, поскольку Вера теперь включала классику – от Баха до Вагнера.
Но, как известно, нет ничего более соответствующего перестройке, чем постоянная смена парадигм – место общественной уборной занял через некоторое время магазин или как мы это заведение сейчас называем «минимаркет», ибо реализовывалась в нём буквально всё: от жвачки и бижутерии до радиоэлектроники и одежды.
Верина жизнь, казалось бы, изменилась в лучшую сторону – работы стало меньше, а денег, наоборот, больше. Казалось бы…
В какой-то момент Вере стали видеться фекалии буквально везде: на прилавках магазина, на его посетителях – в форме чёрных очков, кожаных курток и джинсов («некоторые вещи, надетые на них, упорно выдавали себя за говно, или, наоборот, размазанное по ним говно упорно выдавало себя за некоторые вещи»). Название «туалетная вода» на флаконах, выстроившихся на прилавках, где ранее находились писсуары, обретало, порой, в её видении свой буквальный смысл.
Читателя наверняка может заинтересовать вопрос о том, чем были обусловлены такие видения, было ли обязаны они прозрению героини относительно ближайшего будущего России (тогда ещё СССР), или же у Веры Павловны в какой-то момент сорвало технический этаж, а если проще – чердак, – ветрами перемен, свистевшими тогда над страной?
А может быть, это вовсе даже не было прозрением, а навеяно прочтением бодрийяровского «Общества потребления», что в дальнейшем повлекло в полном соответствии с концепцией солипсизма конструирование реальности в определённом направлении?
В такой мысли укрепляет тот факт, что Вера Павловна – весьма и весьма опытный читатель, что становится очевидным при исследовании истории её жизни.
По мере продвижения по тексту рассказа становится очевидным, что героиня знакома с творениями Блаватской, Рамачараки (Аткинсона), Майринка, Достоевского с его «Преступлением и наказанием», а также Шопенгауэра и Набокова.
Стоит ли упоминать о Фрейде с его «дьявол дарит своим любовницам золото, а после его ухода оно превращается в куски кала» и отсылающим к более древнему «золото – только адские извержения – mammon ilu man man».
Кроме того, судя по направленности рассуждений Веры (вспомним её обращение к Маняше: «…получается, что поиск смысла жизни – сам по себе единственный смысл жизни»), мы можем также констатировать, что она в немалой степени была осведомлена и в вопросах экзистенциальной философии и онтологии. Впрочем, об этом мы можем лишь догадываться – более конкретных указаний в рассказе не даётся.
Можно представить себе склонившуюся над томиком или распечаткой листков «Общества потребления» Веру Павловну. Скорее всего, чтению она посвящала периоды времени между часами пик, то есть примерно с половины десятого до половины двенадцатого утра.
Можно, конечно, представить Веру Павловну, читающую Бодрийяра по дороге на работу и с работы – в сонном вагоне метро, однако, во-первых, это будет выглядеть уже не столь феерично, а во-вторых, Пелевин не даёт нам никакой информации на тот счёт, передвигалась ли Вера Павловна на работу и с работы на метро или же на ином виде общественного транспорта.
Нельзя исключать, что Вера Павловна жила в двух кварталах от Тимирязевского бульвара.
Впрочем, судя по тому, что у героини была привычка отсыпаться в одной из кабинок подведомственного учреждения, читать ей приходилось по ночам. По-видимому, в одну из таких бессонных ночей, когда Вера Павловна взбиралась к вершинам духа, она одолела и «Общество потребления», ну, или, по крайней мере, главы, предшествующие сравнительной аналитике.
Некоторые, кстати, отмечают определённую гротескность персонажа Веры Павловны – как может туалетный работник читать Фрейда с Набоковым, солипсистов и экзистенциалистов?
Однако это противоречие мнимое, ибо что мешает сотруднику уборной быть начитанным и что, зачастую, в нашем мире остаётся читателю сложных книг, кроме уборки туалетов?
Наверняка в её памяти отложился бодрийяровский пассаж «контролируемая, смазанная, потребленная фекальность перешла теперь в вещи, повсюду рассеяна в неразличимости вещей и социальных отношений», ибо в действительности, мы не только конструируем мир вокруг, но и являемся отражением окружающей действительности (как верно заметила Маняша).
Припоминая и конструируя мир вокруг, воплощая бодрийяровский концепт в крайних, гиперболизированных его проявлениях, Вера Павловна, как мы помним, сослана была на страницы романа «Что делать?».
Мы же остались здесь, в затопленной коричневой массой стране. Столицу-то косметически вычистили, по крайней мере, в центре (не на метафизическом уровне, разумеется, – на таком уровне столицу, пожалуй, невозможно расчистить в принципе), а вот то, что находится за Садовым кольцом…
Автор здесь, правда, не говорит, что до перелома было лучше.
Л'л'т
В начале, как известно, было Слово и Слово было Бог.
И Бог был сам по себе, единственный и неповторимый, и тьма была непроглядная.
И вот, проснулся Он как-то раз, днём или ночью, тогда ещё они не различимы были (впрочем, время суток для нашего повествования не имеет значения). Оглядываться было некуда, поэтому Он, не оглядываясь, воскликнул: «Э-э-эх! Скукота-то какая!»
Делать Ему, действительно, было нечего. Он наполнял Собой всё и был Всем, в том числе и любым действием, поэтому смысла особого чего-то делать не было.
– А не придумать ли Мне какую-нибудь проблемку? – Задал Он Сам Себе вопрос.
«Есть проблема, значит, есть задача разрешить эту проблему, значит, есть движение, а значит, есть и жизнь!» – Таков или примерно таков был ход Его рассуждений.
Дальше всем известно: «Все чрез Него на́чало быть, и без Него ничто не на́чало быть, что на́чало быть».
И сказал Он: «Да будет свет!». И зажёгся свет.
И сказал Бог:
– Вот и славно. Хоть видно будет, чего творить. Тэк-с. Значит, когда свет будет гореть, это будет день, а когда выключаться будет – это ночь. Хорошо, определились.
Затем отделил Он землю от воды, небо от земли, всё по полочкам разложил и увидел, что неплохо это. Сказал траве и деревьям расти, животным рыбам да птицам приказал народиться. Луну со звездами и Солнце создал, обустроил райский сад.
И тут Его, как известно, осенила роковая мысль:
– А давай, – думает, – создадим человека по образу Своему и подобию.
Сказано – сделано: появился на земле Адам, стал ходить по райскому саду, рвать цветы и травы, вкушать от плодов дерев персиковых да яблочных.
Но что-то явно пошло не так, ибо на третий день после появления обратился Адам к Богу:
– Послушай Боже, я понимаю, конечно, что обращаться к тебе с такой проблемой негоже, но всё-таки выслушай меня.
– А-а-а? Что такое? – Раздался громовой голос с покрытого тучами неба.
– Видишь ли… Я, вот, всё хожу туда-сюда, маюсь, места себе не нахожу. – Начал Адам. – А та штука, чрез которую я исторгаю выпитую воду или райские нектары, свербит и словно просится куда-то. Куда-то, куда я и сам не знаю. И всё как-то я хожу, хожу. А мне на голову что-то всё давит и давит.
– Ну-ка, покажи, что тебя мучает! – Приказал Бог.
– Ну вот, смотри, Боже. – Воскликнул Адам и показал Ему источник беспокойства.
– Ха-ха-ха. – Рассмеялся Боже. – Вот этот маленький отросток портит тебе жизнь в раю?
– Да не такой уж он и маленький. – Обиделся Адам. – Но жизнь райскую действительно портит порядочно.
– У-ху-ху. – Всё не мог остановить Бог свой безудержный смех, сотрясавший землю и небеса. – Я вообще не знаю, откуда у тебя это взялось. Я создал тебя по образу и подобию своему, а у меня такого уродливого отростка нет!
– То, что Ты, Боже, мне сейчас рассказываешь, весьма познавательно и, наверное, полезно, но мне то что делать с моей маетой? Ты не можешь это как-то убрать, куда-нибудь девать, чтобы я об этом не вспоминал более и в голову мне всякие мысли глупые не лезли?
– Подожди. – Молвил Бог. – Может, я и ошибся при сотворении тебя, прицепив тебе этот придаток, но исправлять я ничего не буду. Я лучше создам подобного тебе, чтобы смог ты с этой маетой своей справляться, получая при этом райское наслаждение. Создам-ка я тебе женщину по образу твоему и подобию.
– По образу моему и подобию? Это как же? – Возмутился Адам. – Да не дай Боже! Прости, Боже.
– Нет, создам я тебе женщину таким образом, что она будет принимать тебя в себя, то есть будет являться как бы противоположностью твоей, но всё же одного с тобой рода.
– Ничего не понял, но согласен. – Обрадованно воскликнул Адам.
– Итак, Адам, создам я для тебя женщину. – Раздался с небес величественный глас Божий. Луч солнца позолотил полянку, на которой стоял, обратив взор свой ввысь Адам. – Нареку её Лилит. И там, где у тебя излишек плоти, у неё будет этой плоти недостаток, дабы могли вы наслаждаться друг другом и жить в мире и согласии.
Невдалеке, словно в подтверждение слов Божьих, сверкнула молния и раздался оглушающий раскат грома.
– Ну всё, Адам. – Молвил вновь Бог. – Создал я тебе подругу жизни. Иди же к ней – туда, где я спустился на землю в обличии света ослепительно сияющего. Не забудь цветов нарвать благолепных.
Адам, до этого стоявший в испуге от грохота, прокатившегося по небесам, встрепенулся и, срывая по пути прекрасные цветы, произраставшие в раю, побежал к месту, где в землю недавно ударила молния.
Когда выбежал он из чащи лесов райских, открылась ему картина, от которой сердце его отчаянно заколотилось, а дыхание, наоборот, остановилось.
На поваленном древе райском сидела в позе мыслителя прекрасная Лилит волоокая. До талии её ниспадали вниз чёрные вьющиеся шёлком волосы. Тронутая лёгкой бронзой кожа была без изъяна. Перси её, налитые, словно зрелые крупные яблоки, маняще вырисовывались из-под полупрозрачного покрывала волос. Изящная линия талии, переходящей волнительно в гладкие бёдра и далее, к стройным ногам, будоражила всё Адамово естество.
