Георг Еллинек
Общее учение о государстве

5. Исторический метод исследования в области учения о государстве

Теперь давно уже стало общим местом, что научное познание какого-либо учреждения необходимо предполагает историческое исследование его. Впервые это положение выставила и применила историческая школа юристов, к которой примкнула затем политико-экономическая историческая школа. Исторический материал, собранный кропотливым трудом целых поколений, представляется почти необозримым. Тем не менее ни в одной, даже ограниченной области, не может быть речи об исчерпывающей полноте материала, которая вообще представляется недостижимой. Но и с имеющимся материалом едва возможно совладать, – даже исследование, посвященное какой-либо отдельной специальной проблеме, рискует быть подавленным количеством подготовительной исторической работы.

Неизбежно возникает, таким образом, вопрос, в какой мере понимание существующего учреждения обусловлено изучением его истории. Если бы мы должны были ответить на этот вопрос так, что изучение существующего возможно только при совершенно свободном от пробелов познании прошлого, то последним словом мудрости в этой области могло бы быть лишь безнадежное ignorabimus.

В действительности, однако, такое пессимистическое решение вопроса было бы неправильно. Возникновение и развитие исторического метода исследования находится в тесной связи с успехами эволюционного метода во всей вообще области знания. Всякий исторический метод исследования – прямо или косвенно – основан на убеждении, что история должна выяснить нам не простую только смену явлений, а их живое образование, их рост и исчезновение. Для теоретических и прикладных социальных наук исторические явления распадаются поэтому на две категории – имеющие научное значение и лишенный такового; это различение, конечно, только относительно, и результаты его различны для каждой отдельной области знания.

В частности, для учения о государстве, поскольку оно стремится объяснить современное государство, из этого вытекают следующие положения.

Учреждения меняются, но не всякое изменение есть развитие; последним являются только такие изменения, которые ведут от простого к сложному. Прогрессирующую величину, продолжительность, интенсивность явления, увеличивающуюся многосторонность и продуктивность учреждения называют их развитием. Юридические и государственные учреждения нередко меняются, однако не развиваясь при этом и даже регрессируя. Простое изменение имеет место, если с течением времени меняется цель учреждения, ибо развитие социальных учреждений предполагает сохранение прежних целей рядом с вновь возникающими.

Там же, где цели только изменяются, существует лишь чисто внешняя связь нескольких, отделенных друг от друга определенным периодом времени явлений^[41]. Поясним это несколькими примерами.

Современное жюри произошло от свидетельского жюри норманского права. Последнее первоначально дает свидетельское показание, но не оценивает доказательств. В XVI столетии оно преобразуется в Англии в судебное жюри. Перед жюри начинают приводить доказательства, так как то, что известно о деле самому жюри, оказывается уже недостаточным. Таким образом, жюри произносит теперь вердикт уже не на основании фактов, известных ему самому, а на основании фактов, ему сообщенных. Институт судебного жюри рецепируется затем французским правом и при этом вновь преобразуется – но не получает дальнейшего развития, ибо здесь, между прочим, компетенция его ограничивается решением вопросов факта.

Палата лордов есть высшее судебное место Британской империи. Жалобы палаты общин против высших государственных должностных лиц уже в XIV столетии могли поэтому рассматриваться только этим верховным судом.

Североамериканское право заимствовало это учреждение. Палата депутатов является в таких случаях истцом, сенат, представитель штатов, – судьей. Но сенат не есть высшее судебное учреждение унии^[42]. Английское учреждение подверглось таким образом в Соединенных Штатах преобразованию, но не дальнейшему развитию.

Усыновление возникло, вероятно, в связи с культом предков. Бездетность представлялась арийским народам величайшим несчастьем, так как именно члены семьи должны были приносить жертвы душам умерших предков. Поэтому было создано искусственное агнатское родство, чтобы не прерывать постоянства жертвоприношений^[43]. Усыновление существует и теперь; но оно изменилось, а не развилось, так как цель этого института в современном праве не находится ни в какой связи с его первоначальной целью.

Германский брак первоначально совершался, вероятно, посредством похищения невесты, затем покупки ее, уступившей впоследствии место помолвке, – покупная цена превращается в Wittum позднейшего немецкого права.

К помолвке присоединяется венчание лицом, которому принадлежит отеческая власть (Muntwalt) над невестой, и этим власть передается жениху. Католическая церковь требует затем изъявления согласия брачующихся в присутствии духовного лица и двух свидетелей, и из этой церковно-католической формы, в свою очередь, произошли формы протестантского и гражданского брака. Эти церковные и гражданские формы заключения брака представляют, однако, только изменение, а не развитие древнего права.

Это изменение цели социальных учреждений представляется явлением величайшей важности. Чем учреждение древнее, тем более вероятно, что оно не сохранило или, по крайней мере, не сохранило в чистом виде своих первоначальных целей. Мы, естественно, всегда стремимся связать политические и юридические институты с существующими отношениями, приспособляя их к возникающей в каждый данный момент новой цели. Нередко сохраняются, далее, институты, уже давно не соответствующие создавшей их цели, – в силу социальной инерции или интересов тех лиц, которые умеют, для собственной выгоды, настоять на удержании институтов, потерявших всякую цель. Обильные примеры того и другого мы видим и при самом поверхностном изучении истории публичных учреждений. Так, первоначально личная власть графа как должностного лица превратилась в наследственное территориальное верховенство; мелкий землевладелец отдавал себя под защиту крупного, и из этого отношения покровительства возникает несвободное состояние, под конец ничем не возмещаемое; добровольный дар сословий превращается в односторонне взимаемый государством налог; из петиций и жалоб английских сословий возникает конституционный закон; незнание Георгом I английского языка и неспособность его вследствие этого председательствовать в совете кабинета повели к тому, что последующие английские короли устранялись от участия в совещаниях кабинета, и т. д.

Уяснение переменного характера целей во многих направлениях имеет решающее значение для уяснения критерия и метода исторического исследования социальных учреждений. Прежде всего оно доказывает, что для понимания природы существующего явления не требуется знания всего его прошлого. Лишь с того момента, когда впервые проявляются его современные цели, когда зарождается таким образом живая связь с настоящим, – начинается его развитие, лучшему пониманию которого учит нас история. То, что предшествует этому развитию, не содействует уже научному выяснению настоящего. Существо усыновления в его современном значении не делается для меня понятнее от того, что я узнал происхождение усыновления от культа предков, так как отсутствует всякая живая связь между настоящим и этими исчезнувшими религиозными представлениями. Столь же мало значения имеют исследования о браке через похищение или покупку невест для познания нашего современного брака.

Это, конечно, не умаляет важной самостоятельной ценности таких исторических изысканий, равно как и большого значения их для других областей знания. Выясняя происхождение социальных явлений, они доказывают их постоянную обусловленность разнообразными естественными, психологическими, этическими причинами и обстоятельствами. Но существенно они служат, однако, для пони-мания прошлого, не настоящего. Для последнего достаточно знания развития. Что не касается развития, относится в интересующей нас области к юридическим и государственным древностям, а не к истории права и государства. С прагматической точки зрения объяснения живых учреждений, из исторического материала выделяется значительная часть, которая в лучшем случае является мертвым балластом, но не движущей вперед силой.

Переменный характер целей побуждает нас к самоограничению еще в другом направлении. Невозможно сознательно, путем законодательного творчества, вдохнуть в существующие учреждения констатированные историческими исследованиями исчезнувшие цели или просто восстановить отошедшие в область истории учреждения ввиду их симпатичных целей. Учение, будто народу достаточно вспомнить свое прошлое, чтобы в силу единства его исторических судеб пробудить к новой жизни отжившие учреждения, неясно и мистически туманно. Этим заблуждением и следует объяснить большую часть практических грехов исторической школы. Попытки такой реставрации могут быть успешны лишь там, где современная жизнь народа способна успешно воспринять в себя учреждения прошлого. Но это отнюдь не есть дальнейшее развитие, а только рецепция того, что было забыто и потому стало чуждым, – рецепция, которая только в редких случаях может быть осуществлена без изменения первоначальной цели отжившего института, вследствие изменения сопровождающих его обстоятельств.

Но и некоторые конечные и высшие принципиальные вопросы общественных наук получают, благодаря уяснению переменного характера социальных целей, неожиданное и в то же время весьма поучительное освещение. В частности, это относится к принципиальной концепции всего социального развития вообще и истории государства и права, в частности. Издавна здесь противостоят два резко расходящихся основных воззрения. Первое, теперь почти всеми оставленное, настаивает на сознательном первоначальном создании государства, права, социальных учреждений; второе, ныне господствующее, усматривает в этом процессе естественное явление, управляемое высшими, непоколебимо противостоящими индивиду силами. Оба принципиальных воззрения неправильны. Первое резко противоречит всякому историческому познанию, допуская, что изолированный, еще совершенно не тронутый культурой человек может с ясным сознанием цели создать то, что в действительности является результатом лишь накопленного тысячелетиями знания. Теория естественного права не уяснила себе переменного характера целей социальных учреждений, и в этом заключается один из основных ее недостатков. Но тем же недостатком страдает, в противоположном направлении, и другое воззрение. Настаивая на естественном происхождении государства и права, будь то из мистического народного духа или под воздействием слепых стихийных сил, оно упускает из виду тот основной факт, что ни одно учреждение не может возникнуть помимо сознательно направленной на определенную цель воли человека. Удовлетворение потребности в пище, жилье, безопасности всегда совершается и у народов, стоящих на низшей ступени культурного развития, при свете сознания. Все учреждения и обычаи таких племен всегда имеют первоначально сознательную цель, быть может, неразумную и вредную, но психологически необходимую. Новейшими исследованиями собран в этом отношении обширный материал. Но сознательная цель некультурных эпох направлена, конечно, не на то, что привносится в нее лишь постепенно развивающейся культурой. Раз выработанные учреждения, нравы, обычаи постепенно меняют свои цели, присоединяются новые цели, нередко совершенно вытесняя или оттесняя на задний план прежние, и таким образом возникают, путем вызванных переменой целей развития и изменений, учреждения, о которых и не думала предыдущая эпоха. Созданное сознанием далеко выходит поэтому, по мере прогрессирующего развития, за пределы создавшего его сознания, и лишь в этом смысле правильно утверждение, что государство и право в их основах не суть продукты сознательной деятельности человека.

Что создание государства есть бессознательный и в то же время, однако, совершающийся при свете сознания процесс, – предугадывали уже великие мыслители Греции, которых традиционное поверхностное учение называет творцами теории исключительно естественного происхождения государства. Для Платона и Аристотеля государство не есть что-либо произвольное. Понятия «быть человеком» и «жить в государстве» были для них неразрывно связаны. Подобно стадным животным или, быть может, еще в большей степени, человек, по Аристотелю, по самой своей природе есть существо общежительное. Государство генетически предшествует индивиду, так как понятие части может быть выведено только из целого, и вне государства живет только божество либо животное. Тем не менее, однако, государство исторически возникает по учению этих мыслителей лишь в силу целесоответственных действий индивида.

По Платону, разделение труда вынуждает людей, управляемых стремлением к взаимному пополнению друг друга, объединяться^[44], а по Аристотелю, люди, первоначально живущие, несмотря на стадное чувство, изолированно^[45], образуют под влиянием социальных инстинктов сперва семью, затем сельскую общину и, наконец, государство, в котором стремление людей к взаимному восполнению находит полное удовлетворение. Хотя стремление и прирожденная склонность к государственной жизни общи всем людям, Аристотель называет, однако, величайшим благодетелем человечества того, кто первый осуществил государство^[46]. Но в основанном таким образом государстве тотчас же начинается процесс развития вследствие усложнения первоначальной цели. Возникнув в интересах жизни к таковой, государство существует τοа εв ςБν >νεkα, для жизни совершенной.

Учение о переменном характере социальных целей ясно обнаруживает также ошибочность теории органического возникновения и развития социальных явлений. По общему правилу об органическом происхождении учреждения говорят только вследствие незнакомства или недостаточного знакомства с процессом этого возникновения и развития. Не зная, как учреждение в действительности развилось, мы думаем, что сознание вообще не принимало здесь никакого участия. Чем отдаленнее от нас какой-либо исторический процесс, чем меньше источников сохранилось о деталях его развития, тем охотнее приверженцы органической теории государства и общества ссылаются на него для обоснования своих гипотез; и, напротив, то, что возникло при свете исторического сознания и, стало быть, в частности, в новейшее время, нередко называют неорганическим и потому отвергают. На этом основании старые учреждения представляются часто органическими, новые, – процесс развития которых ясно виден, – механическими. Но чем глубже проникает исторический анализ, тем более он убеждает нас в том, что должно было бы быть понятно само собою, – что все учреждения обязаны своим происхождением сознательным волевым актам и только вследствие изменения цели становятся чуждыми первоначальной причине их возникновения и потому получают вид образований, бытие которых не зависит от воли человека.

Кроме изменения цели, на развитие социальных институтов влияет еще и другая причина. Если, с одной стороны, всякое действие неизбежно имеет какую-либо цель, то, с другой стороны, не всякое действие служит к достижению предположенной или исключительно только предположенной цели. Всякое действие может иметь социальные последствия, которых нельзя не только предвидеть, но нередко даже и предчувствовать. Вследствие чрезвычайного многообразия и сложности социальных отношений деятельность человека может послужить источником и не предусмотренных последствий. Последствия новых правоположений, новых должностей, новых налогов, поведения, парламентских партий, торгового договора, объявления войны, уступки территории, заключения мира и т. д. никогда не могут быть предусмотрены с точностью. Все эти события имеют ближайшие непосредственные цели, без сомнения, сознаваемые их активными участниками. Но последние не могут знать, достигнут ли они этих целей, не повлекут ли их действия каких-либо иных желательных или нежелательных последствий. При тесной внутренней связи всех социальных явлений результаты исторического акта, для его участников строго телеологически-детерминированного, могут даже вообще выйти за пределы доступного чело-веку предвидения. Стоит только вспомнить о великих всемирно-исторических решительных сражениях, последствия которых, по необходимости скрытые от самих участников, отражаются на всей дальнейшей судьбе человечества. Всякое новое техническое изобретение влечет за собою последствия, которые не могут быть предусмотрены, каждый шаг вперед в области хозяйственного производства имеет, рядом с предусмотренными благоприятными, и не предусмотренные вредные последствия в общей экономии народного хозяйства.

Эти непредусмотренные и не могущие быть предусмотренными последствия социальных учреждений еще усиливают впечатление, будто создание их, в особенности, когда мы не умеем точно отличить предусмотренное от непредусмотренного, вообще не зависит от воли человека и представляется поэтому естественным органическим процессом. Но это «естественное и органическое» присуще всякому, даже самому незначительному и ошибочному человеческому действию. Ни один волевой акт не вызывает во внешнем мире изменений, которые могли бы быть предусмотрены полностью, и является поэтому одновременно разумной и неразумной естественной силой. Благочестивые богомольцы благоговейно целуют изображение святого, но это целование в течение столетий стоило пальца знаменитому созданию Микеланджело в соборе св. Петра.

Здесь не место останавливаться на том, какое значение, кроме того, имеет обыкновение рассматривать социальные и государственные учреждения как образования, совершенно независимые от человеческой воли. Чем дольше существует учреждение, тем в большинстве случаев труднее преобразовать его. Несмотря на то, существование его всегда требует сознательных волевых актов. В существе оно ведь есть не что иное, как сумма планомерно согласованных актов человеческой воли.

6. Юридический метод в учении о государстве

^[47]

Он применим к установлению принципов учения о государственном праве и к развитию их содержания. Учение о государственном праве есть, как уже упомянуто, наука нормативная. Нормы его должны быть строго отличаемы от положений о бытии государства как социального явления. Значительная часть методологических контроверз в государственном праве вытекает из неясного представления о двойственной природе государства и вызываемом ею различии между посвященными государству науками.

Познание этого исключает всякую возможность перенесения неюридических методов исследования из области социальной в юридическую область учения о государстве. К социальной области относится и право в качестве социальной функции. История и социальная наука, равно как и политика, изучают также право, его возникновение, развитие, действующие в нем экономические, этические, национальные идеи, его влияние на всю народную жизнь. Но догматическое содержание юридических норм может быть изучаемо исключительно только при помощи юридического искусства абстрагирования от правовых явлений и дедукции из выясненных таким путем норм. Эта догматика права не может быть заменена иного рода наукой. Однако односторонняя догматика, стремящаяся обнять все явление права, этой цели не достигает, ибо, как это уже достаточно выяснено сказанным, она нуждается для плодотворности ее изысканий в пополнении другими посвященными государству дисциплинами.

Все исследования об эмпирическом, биологическом, естественнонаучном, социологическом методах изучения государства в действительности относятся к социальному учению о государстве. В государственном праве применим только юридический метод, который, однако, должен считаться с особенностями публичного права. Юридическое – не то же, что частноправовое. Простое, чуждое критики перенесение гражданско-правовых понятий в публичное право, без сомнения, представляется методологической ошибкой, хотя существуют юридические формы, общие всем областям нрава. Тем не менее точно так же нельзя говорить о гражданско-правовом или государственно-правовом методе, как в естествознании о совершенно самостоятельном химическом или механическом методе. Единый юридический метод должен, напротив, как и всякий другой метод, приспособляться к особенностям подлежащего изучению объекта. Публичные права и правоотношения по своей природе отличны от частных. Всякое научное юридическое исследование должно не стирать это различие материала, а считаться с ним. Тот факт, что это не всегда соблюдается, ничего не говорит против единства метода, а доказывает только, что он не всегда правильно применяется.