Гарет Ханрахан
Молитва из сточной канавы

Глава 5

Джери наблюдал за спящим каменным человеком. Каменные люди спят беспокойно, каждые несколько минут меняют позу, удостоверяясь, что не кальцинируются без движения. Джери знавал больных, использовавших изощренные способы – слуг, которые каждый час их расталкивали, наклонные постели, с которых постепенно скатывались вниз, часы, свечные будильники и прочие приспособления для пробуждений. Другие просто упражнялись спать короткими наплывами дремоты, никогда не лежали неподвижно более получаса за раз.

Большинство спали стоя на случай, если вдруг больше не смогут подняться. Ничто не убьет каменного человека быстрее, чем вынужденная лежка.

Запертому на островке Шпату было не на что опереться, и ничто не разбудит его, если сон надолго затянется, кроме собственных страхов. Он вздрагивал каждые пять минут, болезненно распрямлялся, протрясал каменевшие члены, проверяя, что за отдых ни один сустав не заклинило.

Парень снова подхватился и заметил Джери в его маленьком гребном ялике.

– Завтрак, – крикнул Джери и швырнул сверток с едой. Шпат попытался поймать, но от усталости оставался вял и медлителен – и выронил пакет. Тот с плеском упал в воду и погрузился на отмель у островка. Джери мог подгрести и вытащить его, но так близко подходить к заключенному не собирался. Он слишком уважал силу каменных людей.

По-любому, голодным парень скорее сдаст ему Хейнрейла.

Шпат перегнулся над водой, в страхе поскользнуться на илистых камнях и свалиться в пучину. Он выудил из воды промокший сверток. Но сырая бумага расползлась под пальцами, и ломоть хлеба отправился в плавание по темно-зеленым волнам.

– Созрел к разговору? – спросил Джери.

Шпат сел к ловцу воров своей могучей гранитной спиной и начал есть то, что осталось от и так мелкой пайки.

– Вечером вернусь, – добавил Джери и погреб обратно к берегу. Перед уходом он проверил в кабинете коробку с алкагестом. Осталась всего одна порция. Надо найти еще. Джери гордился тем, что способен сломить волю самого упрямого задержанного, но это был сын Иджа. Того Иджа, который плюнул в харю городу и страже и принял петлю, чтобы защитить основанное им Братство.

Папка той девчонки Тай до сих пор на столе. Он взял ее в руки и с раздражением пролистал. Целый день убил на капризную беглянку, а она о Братстве ни в зуб ногой. Ладно, не совсем впустую – хотя бы профессор задолжал ему ответную любезность. Он задвинул папку в лоток и взял с собой тот журнал записей рождений и смертей из разрушенной палаты. Неясно, что с ним делать, – говоря официально, он не имел права его изымать, но он научился полагаться на чутье. Найти важные записи по делу нетронутыми, когда сгорело все прочее, – это что-то значило, даже если он пока не мог разгадать их смысл.

Следующее место встречи – кофейня на площади Отваги. Это заведение высшего разряда, поэтому поверх кожаной амуниции он накинул богатое пальто. Посох с крюком он оставил на вешалке, а взамен взял прочную трость для ходьбы, с потайным клинком. У пальто отличные большие карманы, хватит спрятать и маленький пистолет, и руки самого Джери со всеми их шрамами и мозолистыми костяшками. Утром он побрился – еще одна уступка знатному обществу. Надо напустить респектабельность, когда вращаешься среди членов парламента.

Он сунулся в комнату Болинда. Здоровяк развалился на койке, как выброшенный на берег кит, и читал газету.

– Я пошел. Поглядывай, как там Иджсон.

– Так точно, босс. Принесете мне оттуда один сладкий рулетик, ладно?

– Я похож на официанта?

Газета сдвинулась набок, пока Болинд его оценивал.

– Не, больше похож на гориллу, разодетую в мужика-проститута.

* * *

Кофейня уже более сорока лет де факто являлась офисом Эффро Келкина. До сих пор по утрам старик обходил рынок, приветливо жал руки сторонникам и холодно зыркал на соперников, проверял цены и корабельные грузовые списки – точно как попрошайка пересчитывает у себя в миске монеты. Потом он шел к себе за стол, в зальчик в глубине «Вулкана», и сидел, как гласила легенда, над одной и той же чашкой кофе – ее без конца наполняли снова.

Джери больше узнал о Келкине от профессора Онгента и его привычки фонтанировать наставлениями из новейшей истории, чем от самого старика. Келкин был очарователен донельзя, когда сам того хотел, но Джери его работник, а не приверженец на выборах, поэтому ему досталась другая сторона большого человека – кислая, что твой уксус.

Поколение тому назад Келкин был самым могущественным политиком города. Он был творцом промышленно-либеральной коалиции, разорвавшей хватку теократов на горле парламента, непобедимый чемпион среди торговцев и вкладчиков, чьи состояния приливали и отливали через пристани Гвердона. Будучи у власти, он возглавил карательный поход против «преступности, коррупции и раскола». В изложении Онгента, вместо попытки исцелить раны Святой Розни он прижигал их огнем. Хранители ненавидели его за это до сих пор, и всегда ходили слухи, будто Келкин – тайный член какой-нибудь катакомбной секты или зловещего культа. Пронаблюдав за нанимателем почти четыре года, Джери – ловец воров подозревал, что для Келкина существуют только одни боги: Деньги, обрученные со святою невестой Торговлей, и двое их сыновей – Порядок и Власть.

Ты этот город создал, размышлял Джери, и город тебя одолел. В наши дни старая промышленно-либеральная фракция Келкина – ничтожное парламентское меньшинство, а власть в руках мастеров гильдий, особенно алхимиков, и вражда Келкина с гильдмистрессой Рошей знаменита своим накалом. Несколько лет назад Келкин попытался обойти алхимиков по вопросам закона и правопорядка, а те в ответ вывели на улицы сальников, и Келкин барахтался как мог, чтобы не отстать в соперничестве.

Однако деньги Келкина оседали в кармане Джери, в то время пока старый политикан пытался, как мог, нанести удар по городской организованной преступности. Уже звучали возгласы спустить сальников с поводка, дать им больше свободы в охоте на криминал.

Джери шагнул в гостеприимную теплоту кофейни, протолкался сквозь напиравших посетителей к столу Келкина. Обычно ему приходилось ждать приема, но не сегодня.

– Я б тебя за пальцы на струне подвесил, – прошипел Келкин. – Это же полный провал.

– Я не завтракал, босс, – возразил Джери, – поэтому дайте отдышаться, прежде чем обрушите гнев.

– Я тебя твоими же, сука, кишками накормлю. По-твоему, смешно, что Палата Закона все еще догорает?

– Разумеется, нет. Разумеется, это несчастье – но скорее для алхимиков, а не для вас. Это их свечки горели вокруг здания всю ночь и все равно не предотвратили нападения. Если они не в силах защитить Верховный суд, вряд ли они смогут убедить доверить их рукам охрану всего города?

– Я тебе не за консультации плачу, – отрезал Келкин. – Где Хейнрейл?

Джери поймал взгляд официантки, беззвучно шепнул заказ. Она кивнула. Келкин ложкой шарахнул Джери по кисти. Внутренне Джери расхохотался – он оценил дерзость старика. Келкин наверняка знал: Джери способен мигом сломать ему шею голыми руками, не говоря о дюжине боевых орудий, тайно укрытых ловцом в широком пальто.

– Прошлой ночью в Палате находились две воровские банды Хейнрейла. Одна группа, по-видимому, взламывала сокровищницу под башней. Это они заложили бомбу и, похоже, недооценили, насколько мощным получится взрыв. Я пока не читал отчет алхимика – ознакомлюсь, непременно, – но догадываюсь: взрывом убило всю первую группу. Вторых собрали приманки ради, чтобы привлечь внимание стражи и выманить ее из хранилища. Каменный человек, проныра-воровка и упырь. Упырь достался сальнику, зато я поймал двух других.

– И кто эта воровка? – спросил Келкин.

Джери тщательно взвесил ответ. С одной стороны, Таи участвовали в коалиции Келкина, но это не значило, что они не были заодно и его злейшими врагами, а Келкин ведет дотошный учет долгов, услуг и причитавшихся наказаний. Если рассказать об истинной личности девушки, это может породить новые проблемы. В любом случае Келкин платит ему за Хейнрейла, а не Кариллон Тай. Она – приз Онгента. Чемпион в конкурентной торговле вряд ли обвинит Джери за помощь нескольким клиентам сразу.

– Обычная девчонка, человек, недавно приплыла из Севераста. Даже не принята в Братство. Расходный материал.

Келкин раздраженно хрюкнул.

– Значит, у тебя ничего нет.

– Есть каменный человек, я запер его в старом литозории, на Мойке. Он был вожаком их группы и общался с Хейнрейлом.

– Напрямую или через посредника?

– По-моему, напрямую. Я его пока не расколол, но…

– Но ему нужен алкагест. Знаешь, теперь Хранители дают его даже уголовникам в тюрьмах! Милосердные болваны. Пенсы из тарелки подаяний для бедных идут прямо Роше в карман – и ради чего? Пары новых прискорбных дней жизни ходячему мертвецу? – Келкин щелкнул пальцами. – Я перемолвлюсь с Вангом или другим мировым судьей, добьюсь предписания, и сможешь держать своего каменного взаперти еще месяц. Если не сломаешь к тому времени, придется передать его в обычный суд… или ты думаешь, он ни за что не даст показания на Хейнрейла?

Не один Хейнрейл считает Шпата одноразовым товаром.

– Думаю, сумею его уломать. Он упрям и верен Бра… гильдии воров, но я над ним поработаю, постараюсь убедить, что Хейнрейл его продал – выставил приманкой для стражи – и что старые времена давно ушли.

Келкин кивнул:

– Достану тебе расширенное предписание.

Джери практически слышал за кустистыми бровями перестук счет и скрип пера в объемистой книге долговых записей. Любезность, оказанная судье за продление срока задержания для Шпата. Новый должок перед Джери к выплате серебром. И вечно наращиваемый процент огромных, обширнейших обязательств, которые причитаются Келкину со всего города – по его собственному мнению.

– Что было в хранилище? – спросил Джери. – Если знать, для чего им понадобилось взламывать Палату Закона, многое станет понятней.

– Ладно, будет и список.

Они покинули кофейню. В летах, но темп Келкин задал устрашающий, споро прихрамывая, как сердитый жук. Джери приметил на площади Отваги его карету, но старикан пер к улице Сострадания пешком.

Запах гари. Сажа на стенах и окнах. Непривычное небо без Башни Закона – прежде она высилась над округой, как часовой.

Они миновали виселицу.

Миновали воздвигнутый Хранителями памятник на том месте, где узников некогда продавали с молотка разным культам, обрекая на участь человеческих жертв, – давным-давно, когда Гвердон, бывало, заигрывал со свободой вероисповедания. Кровавые истории о торгах живым мясом Хранители выдвигали как довод против замыслов Келкина открыть город иноземным богам.

Они миновали и ряд бдительных сальников – походило, будто место происшествия обнесли горящими факелами.

Внутри, среди булыжников, ковырялись рабочие. Многие – заметил Джери – каменные люди. Когда напасть проявилась впервые, лет так тридцать назад, Келкин приказал отделить зараженных и заключить их в загородной соляной шахте. Тысячи обызвествились там до смерти, и прокатились Каменные бунты, и то правительство было низложено. Даже Джери похолодел, когда один из хворых монстров обратил на Келкина внимание и узнал его. По гуще людей пробежался ропот недовольства.

Келкин, наплевав, прошел мимо них, будто они уже застыли известью.

Каменных людей бросили на раскопки, потому что на руинах по-прежнему горячо. Однозначно заряд алхимический – фанаты оружия доводили до совершенства огонь, что не гас, кислоту, что проедала корабельный корпус, газы, что слепили и удушали. Сыворотку оборотней, распылители трансмутационных испарений. Стремились познать секрет Философской Бомбы.

На улице Сострадания, за шеренгой сальников, собралась многочисленная толпа. Кучка поменьше, но и знатнее, сошлась по эту сторону, на почернелой траве центрального двора. Гильдмистресса Роша, самая могущественная женщина города, и ее уполномоченный в парламенте, Дроуп, спорили с группой Хранителей в рясах о передаче останков колокола, бившего на разрушенной ныне звоннице. Хранители утверждали, что это освященная церковная реликвия, пускай установленная на гражданской постройке. Роша настаивала на проведении анализа металла – это позволило бы выявить примененное поджигателями оружие. В отсутствие более авторитетной или более компетентной власти решал спор начальник городского дозора Артан Набур. Джери навострил уши и пристроился позади собравшихся, пока Келкин отправился портить жизнь какому-нибудь уголовному приставу или писарю.

Что выберет Набур? Для Джери привычней ставить на то, какой таракан первым домчит до потолка в трактире, или на исход драки в Мойке, однако тот же принцип и здесь. Воспротивится ли Набур переходу городской стражи под опеку гильдии, вступится ли за людей из плоти и жил против восковых чудищ или же, виляя хвостом, потрусит в конуру доживать до отставки ради милостей Роши?

Никакой борьбы мнений. Набур прочавкал о том, как признателен он гильдии за помощь, как важно городу поскорее разрешить это дело, чтобы не потерять лицо, и как Хранителям, ценной и почитаемой части нашего духовного руководства, недопустимо и далее навязывать свою волю светским властям. Он распинался, пока Роше не надоело и та не перебила его: отчет об анализе будет передан страже, как только будет готов. Каменные люди пошли грузить в фургоны с огнеупорными тентами искореженные куски кладки, осколки колокола, разломанный булыжник и до сих пор мягкие наплывы металла. Повозки казались Джери катафалками.

Ему нужна копия этого отчета, в идеале до того, как бумага попадет в руки стражников. Он изучал лица младших алхимиков, надзиравших за работами, – один из них может стать его источником. С алхимиками одна беда – нельзя подкупить людей, способных превращать грубое сырье в золото. В данном случае через продажу за море оружия и лекарств – но принцип тот же. Ничего, он отыщет способ.

Из толпы возник Келкин и вручил ему убористо исчерканный листок.

– Пара тысяч монетами. Церемониальные жезлы и цепи. Один из мечей Изгнания. Копии договоров и всяких правовых документов. Улики и показания к судебным делам, культ Каракатицы, Беканорский вопрос… – бормотал Келкин. – Естественно, все уничтожено. Придурки!

Келкин повернулся с намерением вновь разжечь спор и распять Артана Набура – на такое Джери с удовольствием бы посмотрел, – когда снаружи раздались крики и свист. Шеренга сальников подалась вперед, толпа отпрянула, как стая рычащих волков от горящего факела в морды. Ровная линия охранения изломилась углом, с острием в сторону переулка.

Гильдмистресса Роша и Набур двинулись первыми, толпа, Келкин и Джери в том числе за ними.

Оставленные на время без присмотра каменные люди бросили работу, но не ради отдыха. Топоча, они разбрелись по развалинам, трясли затекшими конечностями, вкалывали друг другу драгоценный алкагест. Одна полустатуя разбойного вида стырила шприц у соседа, и их свара стала дополнительным развлечением для толпы.

Напоказ торжественно и серьезно Набур обследовал ограду со стороны переулка.

– Что там такое? Тебе что-нибудь видно? – допытывался Келкин, не в состоянии глянуть поверх голов. Джери же хватало роста прочесть нацарапанную на кирпичной стене надпись.

ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЁ.

Ниже и ниже.

Вниз, пока не окутает гнилостным теплом с сочным привкусом разложений. Вниз к тоннелям, прогрызенным безымянными тварями, что буровят камень, как трупные личинки ветхую плоть.

Крыс – упырь молодой. Он не лазит сюда, в глубину, без крайней нужды. По природе тело таких, как он, проходит разные стадии: ровное течение жизни чередуется с промежутками стремительных перемен. Как молодой упырь он мог при тусклом свете сойти за надземного жителя в своих глазах и наслаждаться мирскими радостями. Пока он на поверхности среди живых, погружен в вольное, непредсказуемое течение жизни верхнего города, его молодость продлевается, ибо упыри старятся не как люди.

Упыри постарше становятся звероватыми, порочными, их направляет голод. Общаться они не способны, кроме как ревом и воплями, на уме у них одно: где бы поесть падали – или мясца посвежее. Их обжигает солнце, отталкивает город наверху. Крысу противно слабоумие упырей средних лет, ненавистно присоединяться к их бесчисленным хищным ордам, что полонят пещеры в этой области подземного мира. Съеденная ляжка трупа елозила по желудку и тянула вниз тяжелым якорем.

Жара впитывалась в плоть, обволакивала кости. Гнилая вонь проникала всюду, впивалась в мозги. Живот набухал, и Крыс подсчитывал, сколько отсюда до ближней трупной шахты. Целую минуту заняло у него вновь припомнить, что стволы этих шахт пробиты верхним народом для подношений, уплаты дани народу упырей, и не являются неотъемлемой частью мира. Его мысли стали вязки, как смола.

Алина шла сзади. Эти туннели слишком узки, мечом тут не взмахнуть, но при ней кинжал и еще пистолет. Разряжен, но все равно пугающ. Матерые упыри от нее шарахались – из-за почтения к волшбе алхимиков, которая так громко гавкает, и мерцанию на клинке сполохов беспощадного святого духа.

Она окинула взглядом боковой туннель, где свет ее клинка отразила сотня пар голодных глаз. Один упырь протолкнулся на свет, зарычал. Она ухмыльнулась и сделала шаг навстречу. Упырь бесследно скрылся в темноте.

– Шаркать-то еще далече? – задала она вопрос. – А то чего-то твоя родня меня принимает за обед, а не чествует как эмиссара святейшей, растудыть ее, церкви.

Крыс замотал головой, чтобы прочистить мозги.

– Уже недолго. – Он так ответил, а по правде – кто его знает. В туннелях отметок нет, путь прокладывается по чутью. Без понятия, то ли изменились подземные тропы, то ли сознание его просто не сохранило в памяти, какая дорога короче. Придется позволить вести чутью, а надземный разум пусть тонет в упырьем естестве. Придется терять себя по кусочку.

Одичать – не самое плохое. Хуже будет потом.

Зловонный сквозняк задул по коридору, и он понял – уже близко. Проход ширился. Позади зрелые упыри курлыкали и шипели друг на друга, но следовать дальше не смели. Алина и Крыс двинулись в туннель попросторней, и тот вскоре окончился в огромной пещере, куда большей, чем расходилось свечение огненного клинка Алины. Крупнее, чем собор изнутри.

На полу пещеры хрустели кости, вверх вздымались гигантские пьедесталы колонн. И на каждом пьедестале располагался на корточках старейшина упырей.

Крыса охватила жажда спрятаться или упасть ниц перед этими чудищами. На том конце жизненного пути упырей, за хищным лабиринтом слепого голода и бездумного инстинкта, лежал переход в старейшины. Самые маленькие из них были десяти-двенадцати футов ростом, череп устрашающе вытягивался в собачью морду, пальцы навсегда скрючились в когти. Глаза испускали оранжевый свет. Чутье насыщало их колдовской силой – они кидали заклятия, как упыри помоложе рвут глотки, увечили саму реальность. Они – поглотители душ, проводники в иной мир, подъедавшие покойницкие подонки. Их колдовство – застывший жир, вытопленный с тысяч трупов, впитанных ими. Они сидели поджав ноги и пялились друг на друга – беседовали своими способами, которые Крыс и не начинал постигать.

Ноздри их заблестели, когда они унюхали Алину. Один наклонился вперед и что-то пророкотал на языке, более древнем, чем город; его не знали ни Алина, ни Крыс и ни единая живая душа.

Алина задвинула меч в ножны, убрала пистолет.

– Хранители послали меня, – начала она.

Старейшина сердито заворчал – злился от недостатка почтения. Вокруг него другие старейшие заворочались, выходя из задумчивости. В воздухе, как горчичный газ, зашипели чары, у Крыса защипало рот и нос. Ему хотелось сбежать.

– Монахи-мужеложцы и их чертовы свитки! Ох. Я же все это записывала, – бормотнула Алина и попробовала повторить по памяти правильное приветствие. Слова эти для человечьего языка не значили ничего, и она спотыкалась о них, словно пыталась прополоскать горло с пальцем во рту.

Оранжевоглазый старейшина распрямился: копыто одной непотребно длинной ноги коснулось пола пещеры, за ним другое, кроша в пыль черепа. Он встал и навис над пришедшими. Челюсть разомкнулась неимоверно широко – он зевнул и взревел. Пускай старейшины – защитники, жрецы и боги своей расы, но отдельного упыря им ничего не стоит прихлопнуть как муху. Крыс съежился в предчувствии смертельного хлопка.

– Да ну, на хер.

Алина внезапно вспыхнула лучезарным огнем. Преображенное, ангелоподобное, ее физическое тело стало оболочкой из грязного стекла для горящего внутри светоча. А голос подобен небесному хору.

– Я ПОТЕРЯЛА КЛЯТЫЙ СВИТОК, ЯСНО? ИЗ ГОВНА Я ВАМ КОНФЕТКУ НЕ СДЕЛАЮ. – Каждое слово отдавалось трубным эхом. – НО НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИЛОСЬ. УГОВОР ВАШЕГО ПЛЕМЕНИ С МОИМ ЕЩЕ В СИЛЕ. Я ВАМ НЕ ВРАГ. – Она вскинула голову. – ВАМ СО МНОЙ ВОЕВАТЬ НЕ ЗАХОЧЕТСЯ.

Старейшина вздрогнул и уселся обратно на пьедестал. Желтый, чешуйчатый, как у ящерицы, язык облизывал острые зубы, пока упырь взвешивал слова святой. Потом его когтистый палец указал на Крыса, и рот у того вдруг перестал быть его. Через него заговорил старейший упырь – слова извилисто проползали сквозь горло и вываливались наружу.

– Уговор в силе. Что тебе нужно от первых жителей?

Пламень Алины пригас.

– Хранители обеспокоены. Они просили сказать, что узники в клетке бьются и шумят. Они неугомонны. Знают ли узники нечто такое, чего не знаем мы?

Нечеловеческое, студенистое изумление донеслось вместе с приказом говорить, и Крыс невольно сотворил ухмылку, произнося:

– Многое. Они старше ваших Хранителей. Но мы несем дозор на вратах. Веретенщики остаются обузданы. Свирепы, очень разозлены, но обузданы.

– Все?

Крыс понял, что пожал плечами.

– Сосчитай их, коли сможешь. Разве город твой пуст? Не твое ли собственное лицо сейчас на тебе? Мы свою часть исполняем. Ищите среди своих.

Проговаривая, Крыс уловил отголосок мыслей древнего упыря. Воспоминания о старой-престарой войне, о священных бойцах в капюшонах – в руках огненные мечи, о том, как одинаково горят упыри и веретенщики, как горит всякая нечистая тварь из глубин. Они не везде действовали скрупулезно. Иные твари уцелели – и гноили скверной руины храмов, и росли под почвой склепов. Предстали видения: веретенщики расцарапывали каменные печати, что поныне держат под замком остатки нечестивого войска.

Они боятся, подумал Крыс.

Зря он подумал.

Старейшина упырей был в его голове – и читал его мысли быстрей и отчетливей, чем он мысли старейшин. В миг перед взором предстал он сам в виде крысы: клочочек жалкого, обмочившегося меха и мяса метался по темным углам, а великий упырь, словно громадный хищник, урчал, принюхивался, готовился к прыжку. Заткнись и не лезь, куда не звали, – таков смысл послания, и Крыс усвоил его. С краю дольше проживешь – он не матерый упырь, не вор-ухарь, не крутой здоровяк, не агент церкви Хранителей, но по чуточке от каждого, на самой грани. Не ввязан ни во что, всегда готовый свалить, и он искренне стремился таким и остаться. Больше он не понимал и знать не желал, о чем там рядятся упыри и Алина.

Старейшина упырей опустил руку, и Крысу опять вернулось собственное тело.

– Хранители выполнят обещанное. Почившие в вере – ваши, – сказала Алина. Огонь потух, и она хмуро добавила: – Им-то по этому поводу возразить нечего.

Старейшина упырей впрямь засмеялся над этим: загудел клекотом, будто всасывающий водосток, и полез на свой пьедестал. Смежил глаза и вновь вступил в молчаливую беседу с собратьями.

Алина вздохнула.

– Пошли. – Она здорово утомилась.

– Сюда, – позвал Крыс, себе на удивление. Он повел ее по другому туннелю. В голове ясно забрезжил путь обратно на поверхность. Видно, старейшинам тоже хотелось поскорей избавиться от Алины.

Они пробирались в тишине, брели в гору по бесконечным упырьим коридорам, что переплетались, закручивались винтом до самого верха.

* * *

Как ни странно, некоторые лекции оказались для Кари вполне интересными. Первую пару минут она надавливала на алхимическую веревку, намотанную на кинжал, мечтая, что вдруг она за ночь ослабла, но та держала, как всегда, крепко. Потом она рассматривала сотоварищей-студентов, тихо сидящих серыми рядами – как послушники некой церкви обучения. Большинство люди или в целом сойдут за людей; в первых рядах сидел ползущий, одной перчаточной рукой он постоянно придерживал фарфоровую маску. В Северасте она навидалась существ и побредовее.

Некоторые студенты глазели и на нее, гадая, кто эта новенькая. Она пялилась в ответ, пока те не опускали взгляды. Ее владение законами Гвердона ограничивалось практикой уличной воровки, проще говоря, «не попадайся». Теперь она задумалась о своем положении. Ловец воров ее отпустил благодаря посредничеству Онгента – но он частный охотник, а не официальный представитель городского дозора, поэтому формально она все та же преступница в розыске. И сальники всегда на посту… правда, в Университетском округе они особо не попадались – вот и прекрасно.

К аудитории Онгент не обращался. Половину времени он разговаривал как бы сам с собой или вел диспут один на один с задавшим вопрос студентом, но его увлеченность темой вдохновляла весь класс. Кари усваивала лишь обрывки его речи – о том, как постройки меняли свое назначение со временем. Она сама встречала такое на Могильном холме, где усыпальницы сделались домами живых обитателей. Крыс устраивал ее там на ночь-другую, пока не отвел к Шпату.

Ей хотелось, чтобы здесь оказался Шпат. Он почерпнул бы из лекций куда больше. С его умом надо изучать архитектуру, управление или ораторское искусство, а не вытрясать из лавочников поборы за крышу.

Профессор рассказывал о Морском Привозе, где раньше был храм каких-то богов, которых выкинули из Гвердона в стародавние дни, и о том, как под лотками с рыбьей требухой до сих пор можно разглядеть следы изначального предназначения здания. Рассказывал о Колючих Садах в Серране, где старый королевский дворец превратили в лабиринт смертельных ловушек – остановить любого претендента на корону; об изъятии части Замкового холма и о том, как люди заселяли бесхозные дворцы и устраивали там общежития. А потом он перешел на сооружения, королей и династии, о которых она слыхом не слыхивала и совсем упустила нить лекции.

Ее морил сон, пока покрасневшая Эладора не пихнула локтем под ребра. Самопроизвольно Кари схватилась за нож, но, по счастью, он был обвязан, никто не пострадал и почти никто посторонний этого не заметил. Кари пробормотала подобие извинений. Если поразмыслить, она полноценно не высыпалась с самого прибытия в Гвердон, хотя прошлой ночью урвала пару добрых часов в подвале. Она скучала по гулу ветра, по бегу волн. Зевнула, прикрыв рот ладошкой, до того чистой, что сама не признала ее за свою. Эладора заставила Кари отдраиться до выхода в университет, отмыться от Мойки и соскрести любой налет каменной хвори. Эладора поджидала ее с полотенцем. Как в прежние дни в доме у тети Сильвы – обе опять вернулись к своим детским привычкам.

Онгент подхватился из лекционной залы в сопровождении свиты помощников и студентов. Эладора потащила с ними и Кари. Профессор разделывался с учениками по одному – первому ответил на вопрос об обрядах Варитианского королевского дома, второму сказал, когда сдавать сочинение, посоветовал третьему, в каких книгах справляться. Один за другим они поотваливались, и осталось только трое – Кари, Эладора и молодой человек, ступавший за Онгентом как тень. Между ними имелось определенное семейное сходство, и Кари решила, что это Онгентов сын, но там, где профессор был сплошь борода, вдохновение и буйные жесты, его сын был скорее замкнут, даже угрюм, и двигался скупыми шажками, наводя Кари на мысли о скорпионе. Он носил все такую же серую рясу студента, пережиток тех лет, когда здесь находилась семинария, – гляньте, даже она сумела кой-чего нахвататься на лекции, но при нем был кожаный ранец, и юноша постоянно держал его под правой рукой.

Кари рассматривала парня и заметила, что Эладора тоже на него заглазелась, правда, подход к оценке у нее совершенно другой. Кари встретилась с Эладорой взглядом и прыснула. Эладора отвернулась, краснее прежнего, и припустила за профессором, глядя уже не на парня, а на свои туфли. Онгент завел их троих к себе в кабинет. С трудом огибая ворохи записей и шаткие нагромождения книг, они отыскали себе места.

В специальных коробах под стеклом содержались приколотые к дощечкам насекомые, разломанные древние статуэтки, старые книги в кожаных переплетах, разные диковины в банках. На стенах висели простыни карт: на всех Гвердон в различных стадиях развития. На столе еще одна статуэтка: железный, с косой рожей уродец на корточках – напугавший Кари по непонятной причине. Немаленькое помещение, но до того набито Онгентовыми трудами и грудами бумаг, что Кари почувствовала себя в заточении. Это место не для нее. Эладора подметила ее недомогание и сдвинула стопки книг на заставленном подоконнике – так Кари хотя бы могла выглянуть из узкого окошка наружу, на квадрат университетского двора.

– Мирен, сделай нам чаю, – распорядился Онгент. Парнишка выскользнул за дверь. Эладора вызвалась ему помочь – чересчур быстро и охотно, – и Кари осталась с Онгентом наедине.

– Как ты сегодня, Кариллон? – спросил он. Он улыбался, но она – приколотая к дощечке муха.

– Бодро, – сказала она, затем торопливо добавила: – Никаких снов не видела. – Понятно, ей стоило бы кормить его помаленьку, провернуть схемку. Иметь виды на деньги – у Онгента их, ясно дело, полно. Но нет, не выйдет – слишком личное. Сюда оказалась впутана ее сестра. Ее семья.

Похоже, он не разочаровался ее признанием. Только кивнул.

– Отсутствие видений не менее важно. Мы должны изучать твой феномен, понимаешь? Что я хочу, дорогая, – это чтобы ты аккуратно вела наблюдения за… ну то есть за всем. Когда тебя посетит очередная греза, и, конечно, что именно ты увидишь, но также где ты в это время была и чем занималась. Отмечай: как спалось, что ты ела, с кем общалась. Каждый раз, когда возникнет легчайший проблеск, эмм, откровения, – записывай.

– Я не люблю вести всякие записи.

– Что ж, пора научиться новому навыку. – Он залез в ящик стола, вынул чистый блокнот и карандаш.

Она приняла их, как щит и меч гладиаторской схватки – скверно ее снарядили к предстоящему бою. Онгент просиял.

– Сейчас, – объявил он, – ты опишешь, как в своем видении ты узрела юного священника в старой церкви, как он встретил очаровательную и соблазнительную девушку, которая потом, как ты дополнила, распалась на части и его съела. Я велел Мирену с утра немного подсобрать сведения, начав с церкви, ближайшей к твоему бывшему… местожительству на Мойке. Значит, там, в старой церкви Нищего Праведника, служат три священника. Один из них именуется Олмия, и если двое других пожилы и согбенны, совсем как я, то этот едва ли старше тебя. Сверх того, несколько человек припомнили таинственную красивую даму: она в этой церкви посетила всего одну службу и больше ее никто не видел.