Федор Булгаков
Финансовая оргия XVIII века

Ло воздействовал не только на народ. Он входил в милость также и при дворе, но уже не шарлатанскими рассказами, а широкой щедростью, раздавая акции и билеты. «Своими бумагами, – говорит Сен-Симон, – он держал в руках своих ключ от финансов, которыми при случае осыпал тех, кто мог служить ему поддержкой». По его наставлениям, такие большие вельможи, как герцог Бурбонский, реализовали около 60 миллионов барышей в два года! На долю герцога Антедского пришлось 12 миллионов. В числе особенно обогатившихся значатся: маркиз де-Лассе, маршал д'Эстре, герцог де-ля-Форс и т. д. Что касается Дюбуа, то его счета установить невозможно, ибо он брал из кассы сколько хотел. Он обратился в недруга системы только тогда, когда, вследствие опустошения кассы, источник иссяк.

3

А между тем акции все поднимались. Выпущенные по 500, они вскоре достигли 5000 ливров, затем 10 000, затем 18 000 и наконец 20 000!

Что касается билетов, то они первенствовали. Золото и серебро находилось в пренебрежении. Двое господ схватились за шпаги из-за того, что один из них хотел заплатить долг золотом, за который другой требовал бумагами.

Ло добился этого повышения ловким маневром, придумав на этот случай торговую сделку с премией, которая в настоящее время занимает такое видное место на бирже, – он скупил по нарицательной цене выпуск акций шестимесячного срока с премией в 30 %, в то время, как на этих акциях теряли только половину номинальной их стоимости. И повышение акций не заставило себя ждать, а, поднявшись на эту первую ступеньку, не замедлило взойти и на остальные. Подняв курс акций, Ло выхлопотал разрешение выпустить новые, которые продавались публике по 550 ливров, а при таком курсе перепродажа их немедленно приносила прибыль, утраивавшую основной фонд. Дальнейшие его действия были в том же духе. Вторые и третьи выпуски были сделаны по 1000 и по 5000 ливров, в то время как на спекулятивном рынке эти бумаги шли по 10 000, 18 000 и даже по 20 000 ливров. Перспектива немедленной и крупной наживы одурачила публику, а так как для получения новой акции проситель должен был предъявить известное количество старых, то повышение распространялось на все бумаги. «Матери», «дочери», «внучки», новые акции, взаимно поддерживая друг друга, подымались на высоты, вызывающие головокружение. Игра была в полном разгаре. Вскоре все оказались заинтересованными в ней. Все спешили в улицу Вивьенн, в дверям банка, где можно было получить бумаги из самого источника, где за них платили 550, затем 1000, потом 5000 ливров, с тем, чтобы немедленно сбыть их на рынке ажиотажа. За несколько дней вперед собирался здесь бесконечный хвост. Заполучение драгоценной бумаги находилось в зависимости от физической силы и выносливости, так как приходилось выдерживать солнце и дождь, зной и холод, и нередко отважно работать локтями, чтобы продвинуться вперед или, по крайней мере, не пятиться назад. И всякий раз решетки запирались слишком рано, оставляя позади озадаченную и разгневанную публику, между тем как привилегированные, разделив между собою львиную долю выпуска, поздравляли друг друга и благословляли великого финансиста. Действительно, публике предлагалось только то, что оставалось после удовлетворения влиятельных особ, а особ этих было немало. Неслыханная вещь, – большинство европейских государей содержали в Париже уполномоченных, для которых они выпрашивали протекцию у Регента. Затем шли сильные вельможи и аристократки, вносившие в эту погоню за акциями совсем особую страстность. Наконец, следовала толпа людей второго сорта, располагавших небольшими средствами действия, или же умевших заменить их нахальством либо хитростью.

В качестве распределителя богатства, Ло буквально подвергался осаде. Повсюду – в коляске, в его кабинет, в его комнату, в его салон пробирались челобитчики всякого пола и звания, осаждая его карету, вышибая его окна, взламывая его двери, убивая его лакеев, добираясь до шкафов и вкатываясь чрез камины. Одна аристократка, желая говорить с ним, поехала в карете мимо того дома, где он обедал, и велела своему кучеру и лакеям кричать: «Пожар!» Другая перед его домом приказала опрокинуть свою коляску. Что же касается письменных просьб, писем, челобитных, в стихах и в прозе, – о них нечего и говорить: их было бесчисленное множество.

Заполучив акции, счастливцы бросались в улицу Quincampoix. Эту улицу Quincampoix называли тогда просто «La Rue», подобно тому как некогда порабощенный мир называл Рим «Городом» (Urbs). Улица эта не представляла собою, впрочем, ничего, кроме темного узкого проулка в 450 шагов длины и 5 ширины, окаймленного 90 домами, в которых солнце освещало лишь самые верхние этажи. Такою описывали ее Дюкло и Дюгошан, такою существует она и поныне, между улицами Saint-Denis и Saint-Martin. Еще в последние годы царствования Людовика XIV, она сделалась центром контрабандных ажиотажей, нечистых спекуляций, совершавшихся на всевозможные государственные заемные письма, выданные суперинтендентами великого короля. В ней обитали или, по крайней мере, имели свои бюро евреи, маклеры, банкиры, откупщики казенных доходов. Здесь играли на повышение и понижение бумаг.

Но при системе Ло в один час наживали не 2 %, а целые миллионы. Густая толпа народа ежедневно наводняла улицу Quincampoix, горланя, спеша, кулаками прокладывая себе дорогу. По обоим концам улицы пришлось устроить барьеры, защищавшиеся конной охраной и остававшиеся открытыми только от 6 часов утра до 9 часов вечера. Обладание малейшим уголком в этой привилегированной ограде считалось верхом счастья, причем корыстолюбие размножило эти приюты с поразительным искусством. Каждый жилой уголок обращался в небольшие конторы. При свете смрадных ламп можно было разглядеть таковые в глубине лабиринтов погребов, а некоторые банкиры, подобно хищным птицам, приткнули свои будки на крышах.