Евгений Старшов
Индия и греческий мир

Посвящается моим родителям – Альбине Федоровне (1947–2017 гг.) и Виктору Васильевичу (р. в 1945 г.) Старшовым

Античный мир.

Предисловие

Невозможно сыну воздать его родителям за их милостивую доброту, даже если бы он мог нести своего отца на правом плече и свою мать – на левом на протяжении ста лет. И даже если бы он мог омывать их тела благовонными маслами сто лет, быть идеальным сыном, завоевать для них трон и отдать им все богатства мира – все равно он не смог бы воздать им в полной мере свой величайший долг благодарности.

«Учение Будды» («Ангуттара Никайя» 2–4, «Самачитта-сутра»; пер. с англ. – Е.С.).

Широко известны строки блестящего представителя британской «колониальной литературы» Редьярда Киплинга (1865–1936 гг.), родившегося и проведшего многие годы своей жизни в Индии: «О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, // Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень суд». Конечно, в наш причудливый век глобализации и устранения разного рода границ (к сожалению, и в морали тоже) они кажутся несомненно устаревшими, однако относительно прошлых эпох и веков вроде бы актуальны. И тем не менее…

Казалось бы, что общего может быть у греко-римского античного мира с Индией? На первый взгляд, как будто бы и ничего, исключая разве что всем известный поход туда Александра Македонского (356–323 гг. до н. э., правил с 336 г.). На поверку же выходит, что культурно-исторических связей этих двух миров – с избытком, и начались они гораздо ранее «Индийской кампании» двурогого Искандера, как о том повествует история философии. Конечно, бурная эпоха эллинизма, которой дал начало македонский царь, объединяя Восток и Запад, катализировала эти связи, проявившиеся не только на философском, но и на военном уровне. Но процесс интеграции – двусторонний: получили существование индо-греческие царства, и один из тамошних греческих царей, Менандр I (правил примерно в 165–130 гг. до н. э., по-индийски – Милинда), известный по одной из классических книг древнего буддизма – «Вопросы Милинды» – вел богословские диспуты с буддистами, сам принял учение Будды (563–483 гг. до н. э.) и более того – после смерти был признан архатом – просветленным, вырвавшимся из круга перерождений, буддийским святым. Не меньшее удивление вызовет сообщение о том, что Будда фактически почитается в христианских святцах под именем святого праведного индийского царевича Иоасафа, порукой чему – «отец» первой законченной системы христианского богословия св. преподобный Иоанн Дамаскин (ок. 675 – ок. 753 гг.), автор религиозно-философской книги «Сказание о жизни преподобных Варлаама и Иоасафа», широко знаменитой и в Византии, и в Древней Руси. Для нее он использовал не только историю Будды, но и отдельные буддийские притчи (равно как и произведения ранних христианских авторов – апологета Аристида и пр.) – только перенес время действия на несколько столетий вперед, уже в христианскую эру. Даже имя главного героя он фактически сохранил, ведь «Иоасаф» – не что иное, как несколько искаженное «Бодхисаттва»… А популярность назидательного и притом экзотического сочинения постепенно привела к почитанию ее главных героев (включая царя Авенира – раскаявшегося гонителя христиан и отца Иоасафа) в лике святых (память их – 19 ноября старого стиля, 2 декабря нового стиля). Это все не еретические измышления автора, такова же точно точка зрения одного из современных авторитетнейших исследователей буддизма – Е.А. Торчинова, выраженная в его «Введении в буддизм», и Г.М. Бонгард-Левина – в статье «Религиозно-философские течения Древней Индии и античные течения». Мы же укажем конкретно, какие сутры использовал св. Иоанн, и дадим их перевод с параллельным текстом Дамаскина.

Я не случайно ввел в название книги термин «греческий мир», а не греко-римский, и не античный (тем более что последнюю форму уже «узурпировал» сборник 2002 г., о котором – чуть ниже). Оно вернее, в том числе хронологически. Исследование начнется со времен зарождения и расцвета древнегреческой философии, еще до эпохи эллинизма и покорения Греции Римом – причем не только в «самой» Греции в ее теперь привычных нам балканских границах, но и в таких неотъемлемых составных частях Древней Эллады, как Иония (на западе Малой Азии) и Великая Греция (в Италии и Сицилии), зачастую культурно и интеллектуально бывших «впереди» балканской части. А завершится оно ранневизантийской эпохой, конкретнее – VII–VIII вв., когда Восточная Римская империя, более известная как Византия, утратив на западе Италию, на юге – Египет и Латинскую Африку, а на востоке – Месопотамию, Сирию и Палестину, станет как раз не чем иным, как «греческим царством», сконцентрировав свои жизненные силы на Балканах и в Малой Азии.

Отдельные аспекты «индо-греческого диалога», в первую очередь философия и искусство, рассматривались ранее. Можно назвать такие известные работы, как «Пифагор и индийцы» Л.Ю. Шредера (1888 г.), «История индийской философии. Греческая и индийская философия» М. Роя (рус. изд. 1958 г., автор довольно специфический, сравнению должного внимания, к сожалению, не уделяет), «Платон и ведийская философия» С.Я. Шейнман-Топштейн (1978 г., переизд. 2010 г.; содержит также хороший сравнительный обзор философии доплатоников), «Искусство Гандхары» Г.А. Пугаченковой (1982 г.). Однако чего-то общего, с широким охватом, создано не было; исключением могло бы стать издание «Индия и античный мир» (М., 2002 г.), собранное из работ трех авторов – Г.М. Бонгард-Левина, М.Д. Бухарина и А.А. Вигасина. Однако хронологические рамки этого издания гораздо уже, с IV в. до н. э. до IV в. н. э. (у нас – с VII в. до н. э. и до VIII в. н. э.), да и направленность совершенно иная: в частности, там довольно скудно представлен (практически отсутствует) сравнительный философский и религиозный анализ, которому посвящена изрядная часть предлагаемого вниманию читателей сочинения, обойдены надлежащим вниманием поход Александра Македонского, история индо-греческого царства, проникновение христианства в Индию – в общем, все то, на чем сосредоточили свое внимание мы. Правильнее было бы назвать эту книгу-сборник 2002 г. «Отражением Индии в античной литературе» (ее первая часть называется «Маурийская Индия в античной литературной традиции», вторая вот – «Индия и эллинистический мир», но она состоит всего из двух глав, занимающих лишь 14 страниц (!), третья, опять же – «Индия в литературной традиции периода Римской империи»). Еще момент: поскольку это – собрание научных очерков, каждый из них исследует какую-то свою собственную проблему; пусть глубоко, если не сказать дотошно (в хорошем смысле) – но свою; связного изложения взаимоотношений Индии с Античным миром «от и до», которое предлагаем мы, читатель там не найдет. Все вышеуказанное – не то чтобы недостатки, просто это совершенно разные книги, несмотря на схожесть названия: можно вспомнить древнюю индийскую легенду о слепых и слоне – каждый, ощупав зверя, уподобил «ощупанную» часть его известному ранее предмету, весь же слон в его «совокупности» не поддался ни осязанию, ни уподоблению – так и рассматриваемая нами тема настолько «слоноподобна», что не поддается охвату целиком, и каждый, опять же, отображает лишь часть ее, и по-своему. Так что, похоже, опыт такого исследования, предлагаемый вниманию читателей, – первый, по крайней мере в России.

Возможно, на Западе тоже – приходилось встречаться с сетованиями по этому поводу, ибо можно вспомнить также отдельные труды по сравнительной философии таких авторов, как А. Гоф, П. Дойсен, Б. Хейманн, В. Рубен, А. Армстронг, Т. МакИвилли, или отметить работы по отдельным аспектам греко-индийской истории – «Историю эллинизма» Иоганна Дройзена с детальным описанием индийского похода Александра Македонского, Г. Банерджи «Эллинизм в Индии», ряд работ таких авторов, как А. Босуорт, Н. Чапекар, К. Карттунен и др., включая фундаментальный труд Уильяма Тарна «Греки в Бактрии и Индии» – весьма добротный, но, к прискорбию, устаревший в части хронологии и преемства индо-греческих царей благодаря последовавшим за изданием книги в 1938 г. ценным нумизматическим открытиям – и работу Джорджа Вудкока «Греки в Индии»; можно указать на серию работ разной степени ценности англо-индо-американских католиков в защиту легенды о проповеди св. апостола Фомы в Индии – епископа Медликотта (самая лучшая и солидная), Кеннета, Д’Круза (фактически – бревиарий Медликотта, чего и сам автор не скрывает), Дэниела и, частично, Эйкена. Разумеется, наш труд не свободен от каких-либо недостатков, наверняка будет налицо определенная диспропорция составных частей, эклектичность – однако начало, как говорится, положено, имеющийся разнородный материал собран и по мере сил систематизирован.

Для автора своеобразным толчком к исследованию заявленной темы послужило посещение в 2014 г. музея Азиатского искусства, размещенного во дворце святых Михаила и Георгия на греческом острове Корфу. Музей вообще интересен коллекциями экспонатов стран Востока, многие годы собираемыми греческими дипломатами; и вот, среди всего этого великолепия есть несколько произведений индийского искусства, которые изваяны древними мастерами… по древнегреческим образцам и канонам! Кому, например, не известен типичный римский саркофаг с масками Горгон, эротами и гирляндами? Но вот индийский вариант «на ту же тему» – барельеф с масками, гирляндами и эротами. Но последние настолько жирны, что вспоминаешь вовсе не античных эротов, но целлюлитных дам позднего Рубенса; да и гирлянда толста, так что бедные эроты еле-еле ее держат, причем ее не меняющаяся на всем протяжении барельефа толщина и своеобразная чешуя заставляют подозревать в ней скорее фрагмент какого-то удава. Пара барельефов с грузными сидящими крылатыми молодцами-атлантами, несомненно, отдает Античностью, а еще больше – барельеф с сидящей богиней: она, правда, как и положено красавице-индуске, широка и грудаста, одеяние ее – гибрид между хитоном и сари, прическа – ближе к греческой, с висящими по бокам локонами; на голове просматривается нечто, аналогичное модию (мере для зерна) на античных статуях Аида и греко-египетских Сераписа и Деметры-Исиды эпохи эллинизма; позади головы – плоский круглый нимб, отлично известный в древнеиндийской гандхарской скульптуре начала нашей эры (возникшей, однако, на греческой основе, и в то же самое время греко-римские статуи его не знали, только поздние мозаики; в какую же сторону шло заимствование?); но главное – богиня держит огромный рог изобилия – тот самый рог божественной козы Амалфеи, вскормившей младенца-Зевса, «иконографию» которого ни с чем нельзя перепутать. Такой был в руках античной Деметры (Цереры), богини урожая. Надо полагать, и эта греко-индийская богиня была Деметрой или каким-либо ее местным аналогом. Так, благодаря нескольким причудливым экспонатам зародился интерес автора сначала к индо-греческому искусству. Оказалось, что дошедшие до нас монеты и скульптуры индо-греческих царств иллюстрируют интереснейший синтез двух культур. Более того, оказалось, что именно индийским грекам мировая кульура обязана тем, что Будда предстал перед нами в человеческом обличье – прежде он изображался лишь метафорически – колесом Дхармы и т. п. Ну не могла культура, давшая Фидия, Праксителя, Поликлета и иных великих, в новых условиях удовольствоваться символом вместо Учителя, указавшего человечеству путь освобождения от страданий! Но и сама Индия к тому времени имела многовековые скульптурные традиции, и вот сочетание исконного и приносного порождает очередной уникальный феномен. Обо всем этом мы тоже расскажем.

Впрочем, тех, кто знаком с Индией чуть ближе, такое не должно удивлять. Ей не то что веками – тысячелетиями удавалось воспринимать «чужие» культурный опыт и достижения и прекрасно и причудливо преломлять их «по-своему». Один пример – современные индуистские храмы: в конструкции и отделке многих явно видны исламские арабески, купола и прочее наследие Великих Моголов. Другой – в Гоа, долгое время находившемся под португальским правлением и сохранившем такие жемчужины португальской позднесредневековой архитектуры, которых нет в самом Лиссабоне, жестоко пострадавшем от землетрясений. И вот там-то весьма интересно наблюдать, как с веками индийская культура «переваривает» европейское наследие. Статуи более древние, находящиеся в музейном отделе базилики Доброго Иисуса, практически ничем не отличаются от обычных европейских статуй позднего Средневековья. А затем, с течением лет, выявляются две тенденции: одна следует древним образцам, а вторая постепенно, но все более и более «индуизируется», что приносит весьма интересные плоды. Вот в Гоа особо почитается древний римский мученик Себастиан, как известно, расстрелянный из луков. В соборе Св. Екатерины расстреливающие его римляне изображены в виде то ли индусов, то ли мусульман – в халатах и чалмах. Там же находится статуя Богоматери с семью мечами (типа нашей «Семистрельной»); при этом Дева Мария облачена в ярко-красные одежды скорее индийского, нежели европейского покроя. Св. Иоанн Креститель, отшельник и пустынножитель, облачен в шкуру тигра. В архиепископском дворце есть статуя св. Георгия Победоносца, попирающего маленького сизо-фиолетового змия; при этом святой более напоминает индийского раджу, особенно лихо закрученными черными усами (совсем как гандхарские бодхисаттвы!). Там же есть статуя относительно недавно (в 1920 г.) прославленной католической церковью французской девы-воительницы Жанны д’Арк (ок. 1412–1431 гг.); как оказалось, скульптор придал ей черты национальной героини Индии женщины-полководца Лакшми-Бай (ок. 1830–1858 гг.), погибшей в бою с захватчиками-англичанами под Гвалиором. В этом, наверное, и кроется одно из главных правил Индии – изменяться, не меняясь.

Вот так, от исследования искусства у автора совершился плавный, но абсолютно неизбежный переход к истории и философии, и результат этого «сплава» Индии с Античностью – перед вами. Лишь одно, последнее отступление. Смотря с печальной высоты прожитых лет на какие-то достижения (автор льстит себя надеждой, что они все же есть, свидетельством чего – эта книга и ряд других), все острее сознаешь, сколько для этого сделали близкие тебе люди. Одно дело – детский интерес к истории Древней Греции, руины Херсонеса, мультфильмы Снежко-Блоцкой по греческим мифам, первая прочитанная книга – «Мифы Древней Греции» Куна и отражение их в живописе и скульптуре Ленинграда и его пригородов, позднее – «Одиссея» и добытый по грабительской договорной цене Плутарх… Другое – поддержать этот интерес, развить, приложить все силы к обучению; это дело матери, Альбины Федоровны (1947–2017 гг.). Дать для этого возможность, для чего оставить пост инженера и уйти составителем на адскую 23‑летнюю работу на железной дороге – дело отца, Виктора Васильевича (р. в 1945 г.), дай Бог ему здоровья. И как не вспомнить, как еще при советской власти, школьником, в газете «Юный ленинец» (украинский аналог «Пионерской правды», но намного интереснее) я прочел статью о приазовском учителе-греке, Григории Ивановиче Меотисе-Данченко, жившем в с. Урзуф Первомайского района Донецкой области. Я списался с ним, он учил меня по письмам началам новогреческого, знакомил с греческой культурой, высылал учебники; с развалом Союза переписка пропала, но страсть к Элладе осталась, пережив горбачевско-ельцинский кошмар 1990‑х, в который, если б не отец, мы бы просто умерли от голода. Потом неоднократно посчастливилось посетить Кипр и Грецию, где пригодился подписанный мне Григорием Ивановичем разговорник. В эти дни (пишу эти строки 30 марта 2022 г.), когда на Мариупольщине идут страшные бои с воскресшей нацистской нечистью, попробовал навести о нем справки – точно узнал, что его уже нет (хотя и в начале 1990‑х он был уже в годах), т. к. еще в 2018 г. кто-то из местных призывал продолжить его дело сохранения живого греческого языка донбасских греков. Что ж, учителя продолжают жить в своих учениках; надеюсь, он остался бы доволен, что я стараюсь своими книгами об античном мире и Византии нести людям бессмертный свет Эллады. Как и другой мой учитель, уже институтских времен, профессор Виктор Михайлович Петров, блестящий византинист, писатель, мыслитель, всегда открытый для общения, несмотря на проректорский сан. Тема св. Иоанна Дамаскина – это уже его наследие в моем творчестве, и в том числе – в этой книге; а когда-то я писал у него курсовую по Дамаскину, планировался и диплом. Встречи с такими людьми если и не определяют жизненный путь (а не уволь Виктора Михайловича тогдашний новый ректор, подлинная реинкарнация Серафима Ивановича Огурцова, я уверен, и моя жизнь сложилась бы иначе), то, во всяком случае, освещают его много-много лет. Они передали мне этот самый свет Эллады, как огонь Прометея – а я уже вам…

Часть 1
Индийская и греческая философии до эпохи эллинизма

Глава 1
Введение в проблему. Индо-греческие мифы и «начало» философии

Определить взаимосвязь греческой и индийской философий и сложно, и просто одновременно. Есть два основных пути решения этой проблемы. Первый рассматривает индийскую и греческую философии как две ветви, идущие от единого, пра-индоевропейского корня, с течением времени и под влиянием различных условий разошедшиеся в стороны, однако еще сохраняющие много общего, сталкиваясь, в общем, с одними и теми же мировоззренческими проблемами. В принципе, это верно и объяснимо, хотя и совершенно недоказуемо соответствующими источниками в силу давности происшедшего. VI–V вв. до н. э. вообще представляют невиданный всплеск философского откровения в мире: в Греции живут и творят Гераклит Эфесский (ок. 544 – ок. 483 гг. до н. э.), Фалес Милетский (ок. 630 – ок. 550 гг. до н. э.), Пифагор (ок. 570 – ок. 490 гг. до н. э.), Демокрит (ок. 460 – ок. 370 гг. до н. э.), в Индии – Будда (да и вообще это время характеризуется там коренным переломом, границей двух эпох в истории философии – ведийской и классической, брахмано-буддистской), в Китае – Лао-Цзы (р. ок. 604 г. до н. э. – ?) и Конфуций (ок. 551–479 гг. до н. э.). Вряд ли это простая случайность или совпадение. Второй путь, которого предпочитали придерживаться сами древние греки, заключается в искреннем признании ими того, что они получили всю свою мудрость, как научную, так и философскую, из Египта и с Древнего Востока (Финикии и Персии, откуда уже и до Индии недалеко), а потом уже развили ее на «своей» почве. По уверению доксографической литературы, «восточное влияние» испытали на себе (в той или иной степени) такие столпы древнегреческой философии, как Фалес Милетский, Пифагор, Платон (ок. 425 – ок. 347 гг. до н. э.)…

Вероятно, правы и те, и другие, и нет смысла противопоставлять эти точки зрения. Другое дело, что по отношению к индийской философии, имеющей серьезную религиозную «закваску», принято употреблять термин «предфилософия» – то есть, упрощенно выражаясь, философия, не достигшая надлежащего уровня развития (термин «недоразвитая» подошел бы больше, но ввиду его негативной окраски мы от него воздержимся), поскольку сочетает начатки наук с мифологией и из-за противоречивости этих составляющих постоянно разрывается на две части; вершины Платоновой мысли и «велемудрствования» ей явно не под силу. К предфилософии часто относят наследие Китая, а также Египта, Междуречья и Персии. По отношению к Китаю это, конечно, вряд ли справедливо. Просто основной акцент тамошней философии – не на проблеме происхождения мира и т. д., но на этике, на взаимоотношениях людей, развитии общества; огромное значение уделено теории власти – а ведь даже греческие философы признавали этику одной из трех составляющих философского учения (например, стоики уподобляли философию яйцу, в котором этика – желток, самая суть; физика, т. е. наука о природе, – белок, а логика – скорлупа). Правда, индийская философия, находясь в истории философии в одном положении с китайской – положении «кандидатов», посматривает на нее свысока: вот Моноронджон Рой пишет, например: «Философские течения Греции и Индии являются древнейшими философскими системами. В Египте, Вавилоне, Иране и Китае в древности возникла высокоразвитая культура, замечательны были их достижения в области музыки, живописи, архитектуры и науки. Но учения Конфуция и Лао Цзы не были философскими школами в точном смысле этого слова: это был кодекс правил морали и этики. Возникновение же философии и ее развитие произошло именно в этих двух странах. Возможно, что развитие это происходило параллельно, но возможно также, что здесь имело место и взаимное влияние».

Да, с одной стороны, индийская философия сумела выкристаллизовать из себя девять школ: шесть ортодоксальных (признающих авторитет Вед: миманса, веданта, санкхья, йога, ньяя и вайшешика) и три неортодоксальных (чарвака, буддизм и джайнизм). При этом, что характерно, именно относительная терпимость философских школ Индии друг к другу дала им развиться и принять совершенный, обоснованный вид. Однако, как видно из приведенного списка, две трети из них зиждутся на авторитете индийского «Писания» – Вед; да и буддизм, в большей своей части, в итоге тоже фактически выродился в религию (махаяна, «Большая колесница»). Эта вот зависимость позволяет говорить не только об исключительной «спиритуалистичности» индийской философии, которую восхваляет С. Радхакришнан, утверждая, что именно это ее качество позволило Индии устоять перед многими историческими катаклизмами, но и все же усомниться в том, что она действительно «выросла» из пеленок предфилософии. Могут возразить, что, к примеру, тот же Платон широко пользовался мифом в своих философских построениях. Но он использовал миф как пример, как некую наглядность, для аналогии – не более того.

Упомянув Веды, следует сказать о них несколько слов. Они начали складываться в III тысячелетии до н. э. и окончательно сформировались в первой половине I тысячелетия до н. э. и по сути являют собой грандиозное творение индийской мифологии и религиозной философии. Древнейший пласт – сами Веды, представляющие собой самхиты – религиозные гимны. Их четыре группы. Ригведа содержит 1028 гимнов богам и занимает в современном издании три солидных тома. Самаведа («Веда мелодий, песнопений»), в основном дублирует «Ригведу», однако последовательность собранных в ней гимнов имеет ритуальный смысл. Смысл «Яджурведы» ясен из перевода ее названия – «Веда жертвенных формул, изречений» (она делится на Белую и Черную). «Атхарваведа» содержит порядка 700 формул различных заговоров. В связи с появившейся потребностью толковать Веды, возникают Брахманы (в нашем труде очень часто будет встречаться это многозначимое слово – Брахман; сейчас это – часть индийского Писания; также это и верховное божество со всеми метафизическими признаками Мирового Закона, Абсолюта и т. д.; это же – если пишется с маленькой буквы – просто жрец, член высшей варны); эти сочинения дают необходимый мифологический, ритуальный и иные комментарии к Ведам. Следующий пласт толкования, уже самих Брахманов – Араньяки («лесные книги»), за ними – наиболее известный, Упанишады («сидение возле наставника», VIII–II вв. до н. э.), которые, формально примыкая к той или иной веде, не просто толкуют и развивают их, так же как и Араньяки, и Брахманы, но главное – именно в них начинается философская разработка проблем бога, человека, природы. Все это объединяется одним термином – «шрути», т. е. «священные тексты». К ним примыкают «смрити» («запоминаемое») – разного рода трактаты мудрецов, носящие законодательный, ритуальный и иные характеры.

Разумеется, связь философии (скорее, даже предфилософии) с мифологией на ранних этапах несомненна. Мифологическое, религиозное и отчасти художественное мировоззрение, образуя вкупе социоантроморфический мировоззренческий комплекс, подготавливают появление собственно философского мировоззрения. От веры, уподобления, поклонения человек переходит к рационализированности, системности, мыслит понятиями и категориями. В древнегреческой религии находят много рудиментов, общих с индийской, начиная с верховного бога Дьяуса – от него – древнегреческий Зевс, «эволюционировавший» в греко-византийского Θεός‘а и латинского Deus‘а; как сообщает «Махабхарата» («Проступок восьми васу», I тысячелетие до н. э.), Дьяус был тот еще проказник, по просьбе своей «дивнобедрой жены» украл у отшельника волшебную корову, за что расплатился реинкарнацией в человека. Также можно вспомнить олицетворение ночного неба и правителя ночи Варуну – древнегреческого Урана (по-гречески «ουρανός» и означает «небо»), и, конечно же, таинственнейший образ Диониса – бога вина, вызывающего в человеке дремлющие в нем «титанические», природные, «слепые» силы, внезапно побеждающие «наносные» воспитание, благопристойность и т. п. (на основе осмысления древнего мифа Ф. Ницше и разработал свою знаменитую теорию «дионисийского человека»). Возможно, некоторые греки эпохи эллинизма недаром считали, вопреки традиционному фракийскому происхождению бога, что Дионис – то ли родом из Индии (воспитывался в Нисе), то ли завоеватель ее (описанию последнего события посвящена большая позднеантичная поэма Нонна Панополитанского (V в. н. э.) «Деяния Диониса»); по крайней мере, он очевидно связан с ней; при этом второе имя Диониса – Вакх – явно не греческого происхождения. Видный русский ученый В. Иванов, посвятивший несколько сочинений изучению дионисийского феномена, проводит прямые параллели древнегреческого культа Диониса с индийским культом Сомы (Хаомы) – бога луны и опьяняющего напитка. Обрисовывая культ Диониса, как движимый экстатическим и оргиастическим началом, находящим свою кульминацию в «мужеубийственной жертве», осуществляемой женщинами (сразу вспоминаются древнегреческие мифы о растерзанных вакханками Пенфее, Орфее и иных) и связующей два мира – этот и загробный, ученый пишет о Дионисе и Соме как источниках благотворной влаги, оживотворяющей и охмеляющей. Бог-Сома, жертвенно изливающийся божественный хмель, поит собой, своим животворящим питьем богов, людей и тени умерших; один из древнеиндийских гимнов гласит: «Мы пьем сому, мы становимся бессмертными, мы входим в царство света, мы узнаем богов». В «Ригведе» (IX, 112) есть такой гимн Соме:

Поистине расходятся помыслы и желания людей.
Плотник желает поломки, врачеватель – болезни,
брахман – выжимающего [сок сомы.]
Для Индры стекайте, о капли [сомы]!
С высохшими травами, с [мехами] из крыльев птиц,
С каменной [наковальней] кузнец каждодневно ожидает
обладателя золота.
Для Индры стекайте, о капли [сомы]!
Я – стихотворец, отец – врачеватель,
мать ловко вращает жернова.
К богатству идем мы разными путями,
словно [пастухи] за коровами.
Для Индры стекайте, о капли [сомы]!
Конь ищет легкую повозку, смеха – потешник,
Детородный орган ищет влагалище, воду – лягушка.
Для Индры стекайте, о капли [сомы]!

Кроме того, В. Иванов видит похожее отождествление жертвы и бога в древнеиндийском культе бога огня Агни; и Агни, и Сома относятся к древнейшему варианту индийско-арийского пантеона еще времен матриархата, позже Агни, став брахманистским богом, стал играть роль посредника между людьми и богами, т. к. жертвы сжигались. Интересна параллель между Прометеем, похитившим с Олимпа огонь для людей, и нисхождении Агни – его, оказывается, тоже похитили с неба, некто Махтришвана, и один из его вполне земных образов – это комета. Вероятно, для подчеркивания жертвенности Диониса следует напомнить читателям одну из античных версий мифа – якобы первого Диониса (также Загрея), младенца, сына Зевса (которого он породил, изнасиловав собственную дочь Кору-Персефону), по проискам ревнивой Геры разорвали и съели титаны (вариант этой легенды – см. в поэме Нонна, песнь VI). Зевс испепелил их молнией и, найдя сердце младенца, проглотил его и зачал второго Диониса – всем известного сына фивянки Семелы, таким образом, «возродив» убитого титанами сына. Однако сердце ребенка в момент казни съевших его титанов смешалось с их пеплом, оттого новый бог, «второй Дионис», и обладал не только божественной природой, но и полузвериной титанической, временами прорывавшейся наружу – на этой основе и возводит свое учение Ницше; с другой стороны, из пепла титанов были созданы люди – полузвери по титанической природе, и полубоги потому, что с титанами соединился поглощенный ими бог. Анализируя эту легенду, индийский историк философии М. Рой подчеркивает: «Титан был земным существом, но, проглотив бога, он приобрел божественную силу. И человек тоже является наполовину земным, наполовину божественным. Выполняя религиозные обряды в честь Вакха, весь человек полностью может стать обладателем божественной силы. Этот Вакх греков весьма напоминает Брахму упанишад».

Полагаем, можно проиллюстрировать это мнение индийского автора следующим гимном из «Брихадараньяка-упанишада» (II, 3): «Поистине есть два облика Брахмана – телесный и бестелесный, смертный и бессмертный, неподвижный и подвижный, сат и тьят. Все, что отлично от ветра и воздушного пространства, есть телесный [Брахман]. Оно смертно, оно неподвижно, оно – сат. Солнце есть сок этого телесного, этого смертного, этого неподвижного, этого сат, ибо оно – сок этого сат. Далее. Бестелесное есть ветер и воздушное пространство. Оно бессмертно, оно подвижно, оно – тьят. Этот пуруша в [солнечном] круге есть сок этого бестелесного, этого бессмертного, этого подвижного, этого тьят, ибо он – его сок. Все это в отношении божеств». Также в сборнике «Древнеиндийская философия. Начальный период» из серии «Философское наследие» можно найти множество иных текстов, посвященных Брахману и его «эволюции» через эпохи; и в конце показан именно Брахман, одновременно и обезличенный, и универсальный – ибо он уже не «просто» индуистский бог, пусть даже и верховный, «самосущий», не «опора», но поистине все во всем. Он – солнце и молния, мысль и действие, зрение и слух, дыхание и речь, сердце и истина, знание и блаженство… ну просто все. Китайские философы к этому времени, разрабатывая концепцию Дао, пришли примерно к такому же пониманию, не обожествляя его, так что один из них смело заявил, что Дао настолько все во всем, что пребывает даже в моче и в кале.

Мы же вновь обратимся к его своеобразному греческому аналогу. Учение о Дионисе-Загрее – это, согласно Ю.А. Кулаковскому, учение орфиков (чей легендарный основатель был растерзан менадами по указанию «второго» Диониса). Данных по нему весьма немного, однако исследователи согласны в некоторых положениях. Первое – что орфизм – это «аполлонизированный» дионисизм, признающий двойственность человека с его высшим – дионисийским (в смысле загреевским) началом и низшим – титаническим, о чем мы сказали уже достаточно. Мир признавался греховным, душа считалась «заключенной» в гробнице тела (интересна их игра слов: σώμα – «тело» и σήμα – «могила, курган»).

следующий лист >>