Евгений Сергеевич Кузнецов
Стихи о горах
Память
* * *
Памяти Евгения Абалакова,
первовосходителя на самую высокую вершину СССР –
пик Сталина* в 1933 г.
Он шел один, другие заболели,
к вершине родины один упрямо шел.
Крутые пики все внизу белели,
и облачный стелился шелк.
И молотком в висках его долбило,
и сердце разрывалось у него.
А до вершины, до великой было
каких-то метров сто всего.
И руки – плети. Ноги – словно вата.
И он упал. Но мог еще ползти.
И можно было повернуть обратно.
Но не было назад пути.
Был путь наверх. И всё вокруг качалось,
И он почти не видел ничего.
Но победил. И встал. И показалось:
страна смотрела на него.
Свой приговор судьба внизу свершила.
Поныне тайну смерть его таит.
И родины великая вершина
в другой стране, суровая, стоит.
* Пик Коммунизма, теперь пик Исмоила Сомони (Таджикистан)
* * *
Там, где ветер берет разбег,
он лицом каждый луч ловил
и взлетал, восходил, любил
легкий, розовый, новый снег,
голубой, искрометный лед…
Но по скалам, по склонам – бас,
и лавина – как снежный барс,
и душа прекратила лёт.
И теперь по пути его
без него (за него!) иду
по камням, по снегам, по льду,
по карнизам любви его.
И на самом верху, не дыша,
где вершин невесом полет,
мне послышится вдруг: душа
(не погибшая!) все поет.
* * *
Памяти Валерия Ольшанского,
участника восхождения на Белуху в 1963 г.
В одной палатке вместе замерзали,
в обнимку берегли свое тепло.
Но как согреть тебя в прощальном зале,
хотя мое тепло не утекло?
Валера, слышь! Свою веревку дай мне!
Белуха обнялась с твоей судьбой,
и потому в твоем полете дальнем
Богиня белая останется с тобой.
Возьми с собой от старых альпинистов
всю дружбу в абалаковский рюкзак
и там, вверху, на небе серебристом
ты разверни ее, как самый светлый флаг.
* * *
Памяти Л. Третьяковой
На вершине под солнцем с тобою
любовались картиною гор
и, смеясь, целовались с судьбою,
пригубляли, как сладкий кагор.
И влюбились, но вскоре расстались –
разбежались по круглой Земле,
лишь осколочки счастья остались
и светили далекие мне.
Фотографию юной любови
я нашёл у себя стариком,
и теперь, как лекарство от боли,
достаю и любуюсь тайком.
Ни о чём не жалея поныне,
Ту тебя не устану любить,
и хочу, находясь на равнине,
на вершине, на солнечной быть.
У КАМНЯ ПАМЯТИ
Мы шли среди рододендронов гибких,
среди цветов и вот в конце ходьбы –
на камне доски памяти погибших,
пронзительные вестники судьбы.
А где их души? Странно, почему же
мы все идем, а их давно уж нет,
Как будто им наш белый свет не нужен,
а нам так нужен этот белый свет.
И спят вершины и молчат лавины,
лишь только речка резвая шумит,
ползет туман вечерний из долины,
и сердце обнаженное щемит.
О, горы, горы! Как же вы суровы!
То ясные, то прячетесь во мгле.
А мы идем и погибаем снова
и верим в наше счастье на земле.
НАХОДКА
Молодые друзья-альпинисты
поднялись на Кавказский хребет,
пообщались с великим и чистым.
Никаких-то заботушек нет,
ни болезней у них, ни увечья,
все безоблачно, все хорошо.
Но в сторонке я кость человечью
у скалы у ближайшей нашел.
Показал, рассказал и заметил,
как восторг восхожденья угас.
Не угас только памяти ветер,
с давних гор долетевший до нас.
ПОД ПИКОМ РЕВОЛЮЦИИ
Мы эту стену долго изучали,
безмолвие царило, словно звень.
И горы, показалось, излучали
какую-то тревогу в этот день.
Не выдержав, пошли навстречу людям,
а солнце жгло, и мысли тоже жгли.
И вот на солнечном, на белом блюде
мы к черной вести так и так пришли.
Не стало друга. И стояли горы
оплотом нашей памяти навек.
Никто не виноват, оставим споры,
живем внизу, а все глядим наверх.
ХИЖНЯК
Четыре дня совсем не ели,
был примус пуст, и без воды.
Качались скалы, еле-еле
прошли по кромке у беды.
Но Бог берег и сделал встречу
с веселой группой Хижняка,
и пили чай и ели гречу,
и дальше шли наверняка.
А он, Хижняк, такой тщедушный,
и, как с горами, не пойму,
но спас живые наши души,
и это памятник ему.
Другой и не было награды,
лишь только помнили б чуть-чуть.
Ему давно наград не надо,
а мы живем. И в этом суть.