Евгений Назаренко
Сила традиций
Игнат ушёл в комнату и лёг, теперь уже на кровать, а не на пол. Как только тело приняло горизонтальное положение, появилось головокружение. Не то, чтобы оно было невыносимым, но очень неприятным, перед взором всё плыло. Он закрыл глаза, тотчас же увидел какое-то серое звёздное небо, тоже крутившееся бесконечной каруселью, затягивавшей его дальше и дальше. Он подумал, что если встать (или хотя бы сесть), «вертолёты» исчезнут, но встать сил не было.
Минут через сорок Стас сунул нос в комнату, спросил не надо ли чего – например, чаю или алка-зельтцеру. Игнат подумал, и согласился на химию. Хозяин квартиры заботливо развёл препарат и принёс шипучий раствор. Получилось выпить полстакана. Стас поставил остаток на стул и сказал, что они отчаливают на прогулку, поскольку все уже встали и в состоянии.
– Звони, если что.
Вскоре хлопнула дверь, в квартире установилась тишина.
Минут через десять после приёма алка-зельтцера Игнату слегка полегчало, и он впал в лёгкую полудрёму. Это было странное состояние, когда вроде бы ещё не спишь, но уже начинаются сны – неглубокие и зыбкие. Перед ним поплыла всякая ерунда – то он видел Барака Обаму, в одних трусах несущегося вниз по лыжному трамплину в Яхроме, то Лёлика в костюме-тройке с сосредоточенной миной наяривавшего Бетховена на безладовой бас-гитаре, то ещё какой-то бред. Наконец накатил сон.
Пробуждение пришло с ощущением, что проспал он с полдня, не меньше. Но часы недвусмысленно показывали, что прошло всего каких-то минут пятьдесят с ухода Стаса и компании. «Вертолёты» прекратились, вновь накатило ватное отупение и тяжесть. Сил не было, ощущалась такая беспощадная усталость, словно вместо новогодней гулянки он таскал брёвна. Игнат посмотрел на стакан с алка-зельтцером, стоявший рядом. Подумав, привстал и выпил остаток препарата, после чего рухнул обратно.
Ещё пару часов он пролежал в похмельной медитации – без движения, думать ни о чём не хотелось, да и не моглось. Потом щёлкнул дверной замок – Игнат услышал голоса Стаса и Милы – видимо, вернулись они вдвоём. Вновь заглянул Стас.
– Как ты тут?
– Ну, так. Живой, но больше ничем хорошим похвастаться не могу.
– Живой – и то хлеб. Обедать будешь? Вроде время уже, мы сейчас сядем.
Игнат задумался. При слове «обедать» внутри что-то ёкнуло, но это была не тошнота, а какое-то другое ощущение, тоже не очень приятное. Он не мог понять – то ли организм проголодался и требует пищи, то ли, наоборот, паникует, как бы чего в него не запихнули.
– Не знаю. Вы садитесь, а я подойду, там видно будет. Завари чаю, если можно. Некрепкого.
– Окей, присоединяйся, когда решишь.
Через десять минут Игнат нашёл в себе силы подняться и пройти на кухню. Стол был, как на богатом натюрморте, заставлен остатками блюд, которые обычно остаются после новогоднего ужина и потом поедаются ещё день-два. Мила обедала пирожками, Стас уплетал запечённую картошку с салатом-оливье. Игнат опустился на стул и исподлобья оглядел постпраздничное изобилие. Ни одно блюдо, стоящее перед ним, организм не возбуждало. Подумав, он кинул ложку мёда в чай и медленно выпил, заедая куском белого хлеба. Вроде бы не тошнило, но и желание съесть что-либо ещё отсутствовало напрочь.
– Ну как? – спросила Мила.
– Да так. Непонятно как-то, – Игнат вздохнул. – Пойду я, пожалуй, опять прилягу.
– Да без проблем, – кивнул Стас.
До ужина Игнат так и провалялся, то погружаясь в полудрёму, то вновь просыпаясь. Ни говорить с кем-то, ни думать о чём-то по-прежнему не хотелось. К вечеру где-то на периферии ощущений появился аппетит. Съев немного картошки и выпив полстакана кефира, он вздохнул и оглядел сотрапезников.
– Останусь я у тебя, и правда, до завтра. Сил нет.
– Не вопрос, – откликнулся Стас. – Мы сейчас кино сядем смотреть. «Лабиринт». Хочешь – присоединяйся.
Игнат подумал. По-прежнему не хотелось ни смотреть кино, ни делать хоть что-либо ещё. Совсем.
– Я опять лягу, пожалуй. Не могу.
– Лады.
Давно уже стемнело, за окном в свете фонаря плясали снежинки, выманивая на улицу детей и взрослых – снаружи доносились весёлые крики и звонкий смех. В голове начали мелькать обрывки мыслей – видимо, к мозгу возвращались функциональные способности. Лейтмотивом была одна простая фраза:
