Евгений Кремчуков
Деление на ночь

Приглашение

– А я другим вас себе представлял, – встретил Белкина у входа высокий, не очень седой, но очень уставший и чуть измождённый старик. Он не назвал своего имени, зато рукой сразу указал на дверь в одну из комнат. Судя по большому количеству книжных шкафов – кабинет.

– Каким же? – больше для того, чтобы поддержать разговор, вежливо спросил Белкин, заходя в комнату.

– Не так и важно, в сущности. Присаживайтесь. Кофе? Чай? Холодной водички?

– Воды – это хорошая идея, – искренне ответил Белкин.

Воловских внимательно посмотрел на собеседника:

– Мне нравится, что у вас такая выдержка.

Странно, отметил Белкин, в этих словах нет ни иронии, ни краешка улыбки.

– Одну секунду. Схожу на кухню.

Он вернулся с бутылкой модной и дорогой минералки. Откупорил, налил в изящный бокал, подал. Белкин мгновенно выпил и жестом попросил себе всю бутылку, после чего налил себе ещё полный стакан.

– Я надеюсь, что моё столь срочное появление здесь оправдано. Потому что, конечно, я бы хотел поскорее оказаться дома, – молвил Белкин, утолив жажду.

– Понимаю. И поэтому незамедлительно начнём.

Воловских коротко, безэмоционально, но быстро и подробно описал произошедшее в Египте. Белкин на протяжении почти всего рассказа старика сидел с закрытыми глазами, пытаясь уложить в голове нагромождение не просто фактов, а вселенных: хотя Кёльн и Петербург как-то увязывались, хотя тоже не идеально, но Египет, пустыня, ночное исчезновение в море… Темно и шумно. И тревожно.

– Искать Алёшу здесь никто не будет. А в Египте решение уже вынесли: утоп. Они сожалеют, но так.

– Понимаю. Вы хотите, чтобы я поехал туда, – прервал старика Белкин, заранее в депрессивном шоке от замаячившей перспективы.

– Что?! Ох, нет! Конечно же, нет!

Воловских даже усмехнулся.

– Это совершенно бесполезно. Если бы я думал хоть что-то найти там, я бы нанял водолаза с плавающим графиком работы.

На сей раз Белкин улыбнулся – шутка понравилась. Да и отлегло, чего скрывать. Он любил и Египет, и весь Ближний Восток – с его профессией как не любить! – но в Марса Алам на поиски утонувшего студента ехать точно не хотелось.

– Но в чём же дело?

– Борис Павлович, ноутбук. Ноутбук Алёши. Дело в том, что… мне хотелось бы взглянуть на его содержимое. У меня есть свой, но я им пользуюсь только для развлечений, знаете, сериалы, игры примитивные, какие-то фотографии. Переписку я там не веду. А у Алёши всё иначе. Я знаю, что он постоянно что-то писал. И писал именно в ноутбук. Поэтому у него, кстати, нет планшета – на нём неудобно набирать тексты. Так вот, на ноутбуке сына установлен пароль.

Воловских сделал многозначительную и хитрую паузу, как будто приглашая Белкина догадаться, но тот не менее хитро промолчал. Старик продолжил.

– И не просто на ноутбук, а непосредственно на жёсткий диск. Я выходил на разных специалистов. Хороших, прошу поверить. Все они посмотрели ноутбук и одинаково уверили меня, что обойти пароль невозможно. То есть даже если вытащить сам жёсткий диск, к нему по-любому доступа извне не будет, поскольку как раз на диск пароль и установлен. Подробности в эту секунду не так важны. Кроме того, дело осложняется тем, что, помнится мне, сын однажды обмолвился, пусть и в шуточном между нами разговоре, что на ввод пароля надо вообще-то устанавливать не три, как в сказках, а только две попытки, чтобы при ошибке дважды подряд данные были полностью уничтожены. Если он действительно так думал, а я почему-то в этом не сомневаюсь… Словом, взломать защиту методом перебора также, скорее всего, не удастся.

Белкин уже догадался, но решил до прямого высказывания Воловских ничего не говорить.

– Так вот. Дело в том, что я прошу вас, Борис Павлович, помочь мне выяснить, какой пароль установил мой сын. А теперь я готов выслушать ваши вопросы.

Хоть Белкин и догадался, какой будет просьба, ясности произнесение её вслух не прибавляло.

– А как вы себе всё представляете? Я ведь, Владимир Ефремович, как вам известно, не сыщик, не криптограф. И, вы удивитесь, не программист и не хакер. Я преподаватель философии. Как я могу подобрать пароль к компьютеру человека, которого я никогда прежде не знал?

– Да, я понимаю прекрасно ваше недоумение. Однако я не прошу вас найти Алексея или установить, что именно с ним произошло. Мне невыносимо об этом говорить, но я не исключаю, что до конца дней своих мне придётся удовлетворяться текущей версией. Мне не нужен ни математик, ни специалист по шифрам или хакер, потому что расшифровывать нечего, а взломать установленный пароль, как я вам объяснил, невозможно. Кроме того, вы упомянули, что не знали Алексея, а меж тем я ещё в телефонном разговоре сказал, что он – ваш бывший студент, и более того, писал под вашим руководством диплом.

– Ах, точно! – воскликнул Белкин. Об этом факте он в самом деле забыл. – Но я не припоминаю студента Воловских у себя, а преподаю я не так давно, пока что помню всех.

– Дело просто в том, что у нас с сыном разные фамилии, он с рождения носил фамилию матери… покойной матери. Он, повторюсь, у вас учился и одиннадцать лет назад, Борис Павлович, он защищал у вас диплом, вспомните. Андреев.

И, да, тут он вспомнил, конечно же, Алексей Андреев, Лёша. Ничего особенного в нём не было, но вспомнил.

– Но я всё равно не понимаю. Почему именно я? Ведь вы же можете поговорить с его знакомыми, друзьями, девушкой или женой, нет? Возможно, они могли бы чем-то помочь.

– Возможно, – ответил старик. – Я уже говорил с некоторыми, кого нашёл… и с теми, кого знал сам, и с теми, о ком говорили другие. Но когда я размышлял, кому я мог бы довериться в деле, о котором вам рассказываю, перебирал возможности, я вспомнил в какую-то минуту, как Алексей отзывался о вас во время учёбы и перед защитой… Он говорил, что, кажется, понимает вас раньше, чем вы что-то скажете, и вы так же понимаете его идеи. И… Дело в том, что мы с сыном никогда не были всерьёз близки друг другу, так, как мне хотелось бы, во всяком случае. И меня это вот задело тогда – то, что он вас понимал так хорошо. Наверное, я позавидовал, и поэтому, должно быть, вас и запомнил.

Он замолчал. После небольшой паузы Белкин заговорил:

– Вы позволите, я попробую тезисно ещё раз всё сформулировать… просто для себя. Итак, вы хотите, чтобы я провёл некое исследование. И постарался понять образ мыслей Алексея, чтобы, м-м, угадать, какой пароль он мог установить на своём компьютере. Но как, скажите, я – или мы с вами вместе – сможем понять, какой вариант подойдёт лучше? Но там же будут десятки, если не сотни вариантов, а у нас сколько попыток, две, вы говорите? Не говоря о том, что нам просто в голову может не прийти то, что он выбрал, или не хватит одной цифры, буквы, нижнего подчёркивания… и потом, – Белкин принялся размышлять вслух, как любил делать в аудитории, – и потом, а вы не допускаете, что паролем может быть просто случайный набор цифр и букв, без какого-либо смысла, автоматически сгенерированный программой? У нас же тогда вообще нет ни одного шанса!

– Вы правы, – сказал старик. – Однако вы говорите «мы» – хороший для меня знак, хоть вы пока и не ответили формальным согласием на моё предложение. Я поясню свою позицию. Действительно, если это случайный сгенерированный пароль, то возможны миллионы миллиардов, не знаю, миллиарды миллиардов комбинаций. Поскольку у нас – с вашего позволения, я тоже буду говорить «мы» – всего две попытки, то в таком случае мы, разумеется, правильную комбинацию не угадаем. И именно поэтому такую ситуацию можно просто вынести за скобки. То есть исходить из того, что это не так. Что пароль имел какой-то смысл. Если наше предположение окажется неверным, мы ничего не теряем. Если же оно окажется правильным – у нас появляется шанс. Очень небольшой, да… Борис Павлович, я стар, а в последние недели постарел ещё больше, но я не выжил из ума и понимаю, что вы не можете мне дать каких-либо гарантий. Поэтому я прошу вас только о том, чтобы вы попытались вспомнить, каким может быть пароль, – исходя из того, что вы знаете и что сможете узнать об Алексее.

– Вспомнить?..

– Да. Вы сказали «угадать», но «вспомнить» звучит более точно в свете моей просьбы. Я бы хотел, чтобы вы, узнав Алексея, насколько это возможно, смогли стать им, стать Алексеем. В конце концов, вы же специалист по исагогике.

Белкин безмерно удивился и не сумел скрыть удивления.

– Да, – самодовольно ухмыльнулся Воловских, – хоть я и на пенсии, но контора работает. Мне пришлось даже немного почитать энциклопедии, чтобы узнать, чем же занимается ваша наука. Вроде как историческими источниками религиозных текстов?

– Упрощённо – да.

– Ну вот, и разве вам это не близко – понять, в чём кроются корни, источники текстов и размышлений моего сына?

Белкин на сей раз сумел не выказать свои эмоции – Воловских вряд ли бы понравилась снисходительная улыбка, которой он, Белкин, одарил бы своего заказчика. Но зачем расстраивать и без того огорчённого навек человека?

– Сколько у меня будет времени?

– Я не могу поставить перед вами конкретный срок, – старик помолчал. – Конечно, я осознаю́, что это не могут, как бы мне того ни хотелось, это не могут быть часы… Но пусть, – могу я просить вас? – пусть мы остановимся на днях, а не неделях. И ещё. Я в любом случае заплачý вам. И, если хотите, заранее – до того, как мы с вами здесь попробуем ввести предложенные вами пароли. Кроме того, я обещаю вам любое необходимое содействие – информационное, материальное, какое угодно – любое необходимое. У меня есть люди, которые моментально смогут поехать куда-либо, чтобы что-то для вас забрать, отдать или посмотреть. Кстати, внизу стоит машина. Вадим может отвезти вас домой. И со мной созванивайтесь в любой момент, хоть ночью.

Он помолчал.

– Я не знаю, что можно добавить.

– Мне стоит взглянуть на сам ноутбук? – спросил Белкин.

– Если хотите. Хотя, честно говоря, вряд ли это чем-то поможет. Вы согласны?

Слова

Такие слова говорил Белкин следующим утром Елене в пустой её квартире в доме, стоящем на улице Доблести, на перекрёстке с Зорге, между парками Южно-Приморским и Полежаевским, в расстоянии часа пешего пути от метро «Проспект Ветеранов», по дороге от Западного скоростного диаметра к Невской губе:

– Мне очень сложно всё осознать, так как события слишком плотно упаковались в последние часы. Но с кем же поделиться, как не с тобой. Произошедшее только в очередной раз доказывает, какие мы блестящие планировщики своей жизни и её течения. Слишком много наслоилось, понимаешь? Вчера утром я проснулся в Кёльне, что-то съел и выпил на завтрак, пытаясь читать местную газету.

Елена безмолвно удивилась.

– Ну, немецкий язык развивал. Просто ради любопытства. Но писали в газете о местных выборах, так что я на какое-то время погрузился в ту тему. Потом сел в поезд, поехал в аэропорт Кёльна.

– На поезде? – снова удивилась, но на сей раз вслух, Елена.

– Ну, на электричке, конечно.

– О чём ты думал там?

– Думал о тебе и о твоих словах, которые ты мне написала.

– Какие именно?

– Никто не знает, когда придёт последний гудбай.

Елена улыбнулась.

– И что ты надумал в этой связи?

– Знаешь, как-то вертел, взвешивал, предполагал, какой у кого гудбай может настать. А потом переключился на диссер. Вот так брык – и перескочил. Зайцев ждал отзыв, ждал, а я тянул и тянул, обещал и обещал, но так пока и не прислал. Пришлось ему звонить. Зайчик остался без текста. На самом деле так ему и надо, диссертация так себе получилась, крайне тупая, я даже оппонировать не хотел, недостойна она меня, извини уж за снобизм. А дальше сел в аэропорту перед выходом на посадку и снова стал думать о тебе. Сколько лет-то прошло – шесть? Семь? А почему всё так странно у нас?

– Хороший вопрос, главное – свежий.

– Да, но я не жду ответа, просто рассказываю. Впрочем, почему меня интересует не так сильно, как зачем.

– Однако надо отметить, событий не так много. Что тебя так перепугало?

– Ты самое главное пока не знаешь. В общем, в такой обычной мысленной чепухе я пробыл весь полёт, а после приземления, ещё чуть ли не в аэропорту, мне позвонили с незнакомого номера. И представь себе, какой-то непонятный старик с фамилией, которую чёрта с два запомнишь, хотя у меня где-то визитка осталась, стал меня в странных выражениях умолять к нему заехать, потому что я, видите ли, руководил дипломом его сына, а сын пропал. Точнее, судя по всему, погиб. Ну, я это узнал уже, когда приехал, по телефону он не признался. Папаша-то. Но пока ехал, чуть не тронулся умом, потому что пришлось думать сразу резко не о том, о чём я бы хотел. Дорóгой я просто чуть последний мозг не сломал, пытаясь догадаться, о чём речь. А потом он рассказал, но легче не стало. И во-от… В общем, сын его исчез пару-тройку недель назад где-то в Египте. Кажется, нырнул и не вынырнул, в прямом смысле слова. Но плавал он, опять-таки по словам старика, очень хорошо, и никакого шторма не было в тот день. Загадка, короче говоря. И попросил меня отец подобрать пароль к его ноутбуку – дескать, он, сын то есть, хорошо ко мне относился во время учёбы, и я единственный, кто сможет догадаться, что там у него в качестве пароля установлено. А в ноутбуке том, полагает старикан, разгадка. И я в глубине души согласился, хотя весь вчерашний вечер, ночь и сегодняшнее утро не могу понять, стоило ли.

– Почему ты сомневаешься? Благое же дело.

– Ну вот что-то изнутри гложет. Не могу понять, что.

– А ты порассуждай.

– Думаешь, я не пытался? Только этим и занимаюсь. Старик довольно противный, конечно, но умный. И если бы он не обронил одну фразу, я бы так не мучился, хотя всё равно, вероятно, согласился бы.

– Гони фразу.

– Что-то вроде: чтобы угадать, вам придётся стать Алексеем. И я слегка подвис. Я не готов, я не хочу становиться кем-то ещё. Это ж какие бездны подсознания разверзнутся передо мной. Но я обещал, а старик натолкнул меня на эту мысль. Вот и придётся становиться невнятным Алёшей, чтобы попытаться разгадать. Халтурить я не буду, скорее всего.

– Денег-то обещал?

– А то.

– Вот и хорошо. Подумай, ты же для того и родился, чтобы думать. Что-нибудь надумаешь. Я верю в тебя. А потом ты меня пригласишь в ресторан, и мы нажрёмся как свиньи.

Елена, сидя на диване по-турецки, бесстрастно и бесстыдно смотрела на него, и Белкину очень нравился её взгляд. Он встал, всунул руку в задний карман джинсов, чтобы достать бумажный платок, и внезапно обнаружил там визитку.

– Вот! Гляди. Воловских. Послал же бог фамилию.

– Как-как? – переспросила Елена.

– Воловских.

– Владимир Ефремович?

– Да.

– Быть такого не может. А фамилия Алёши этого – не Андреев?

– Да. Андреев.

– Но… – потрясённо пробормотала Елена, падая на спину и закрывая лицо диванной подушкой, – почему всё так, почему, почему…

Часть вторая. Поручение

Проповедник

Беготня беготней, всё – беготня.

Что пользы человеку от работы, на которой трудится он под солнцем?

Не может человек охватить разумом всего.

А пересказать – тем более.

Ещё не нырнув в исследование с головой, Белкин постановил вначале разобраться с насущными делами – работой и, главное, личным. Зашёл в деканат, поговорил с Линой Петровной о всяком. Потом вдруг осенило:

– Линочка Петровна (так к ней все обращались), а возможно ли в наш век информационных технологий отыскать хоть какие-то сведения о студенте, который писал у меня диплом лет десять назад?

– Ну конечно же, Борис Павлович. О ком речь?

– Некто Алексей Андреев. Мне кажется, он учился не у нас, а на филологическом, но диплом решил писать у меня.

– А что, вы его сами не помните?

– Как он выглядел, вроде, в голове осталось. Его работу забыл, но это не беда, я совершенно точно не удаляю никакие студенческие файлы из компьютера. Просто ещё не смотрел. А вот прочих подробностей не восстановить.

– Кажется, я его помню. Ещё требовалось формальное согласие их кафедры и нашей. Да-да, точно.

Лина Петровна знала всё и не забывала ничего.

– Раз он не наш, у нас ничего нет о нём?

– Вряд ли – только протокол с того заседания, ну и с защиты диплома что-то обязательно осталось. Так что надо на филологический обращаться.

– Я там никого не знаю. А вы знаете?

– Борис Павлович, идите на лекцию, я всё сделаю. Не волнуйтесь.

Если Лина обещает, она делает. И даже если не обещает.

Прочитал лекцию об эпохе Первого Храма, увлёкся. Забыл не то что об Андрееве и Фариде – о Елене тоже забыл, а такое редко случается. А ещё забыл отключить звук на телефоне, что вызвало нездоровый ажиотаж среди студентов, потому что Белкину позвонили – хорошо хоть, что до конца лекции оставалось совсем немного. Будь это простой звонок или банальная песня какая-нибудь, никто бы и внимания не обратил, так, пару человек прыснули бы – просто чтобы чуть отвлечься от серьёзной темы. Но Белкину всегда было принципиально важно знать, кто звонит, ещё до того, как он посмотрит на экран, поэтому каждому из своих постоянных собеседников он назначил отдельную мелодию. В тот же раз позвонил не кто иной, как Влад, давний приятель, которого Белкин шутки ради называл Вкладом, а на его звонки установил старую добрую матерную песню про муравья. Вся группа с готовностью заржала, развеселилась и мигом потеряла рабочее настроение. Белкин, впрочем, тоже.

– Вот видите, господа, как мы с вами зависимы от внешнего, – заметил Белкин. – Пара слов не по теме – и всё, мы уже не с Соломоном, а здесь.

– И вы зависимы? – крикнул кто-то из глубины.

– И я, конечно.

– Борис Павлович, – другой голос, – а вы там бывали?

– Где?

– В Израиле, в Иерусалиме.

– О да, много раз.

– И в Египте?

– Конечно.

– В Хургаде?

– Нет. Я в Хургадах не отдыхаю. В Египте тьма других интересных мест.

– Шарм-эль-Шейх, Марса Алам, – съязвили сзади.

Марса Алам. Алёша. Смерть.

Белкина как будто ткнули в исследование: не забывай, дескать, о самом важном. Помни. Не скачи – не поможет.

Он собрался с духом, в тщательно скрываемой задумчивости продиктовал студентам следующие темы, попрощался и, не чувствуя себя, вылетел в коридор. «Борис Павлович, можно вас?» – крикнула из деканата Лина Петровна. Повернулся на негнущихся, зашёл.

– Я позвонила на филологический. По Андрееву у них осталось только самое общее досье, что-то вроде анкеты. Ничего интересного, но вы можете к ним в любой момент зайти и посмотреть или сфотографировать, как захотите. А ещё случилось нечто странное.

– Что же?

– Я связалась с Могилёвой из ректората, я с ней хорошо общаюсь. Изложила ей суть, она меня перенаправила в деканат филологического, и там мне всё объяснили. А через десять минут, сразу же, мне перезвонили. Но не Могилёва и не из ректората. А неизвестный мне преподаватель, который спросил, в связи с чем я интересуюсь Андреевым Алексеем. Я намекнула, что это, собственно, и не я вовсе. И тогда он попросил вас как-нибудь зайти к нему в перерыве, когда вы сможете. Аудитория тринадцать-двенадцать.

– Что за преподаватель?

– Я его лично не знаю. Он назвал только имя-отчество: Александр Самуилович.

– Тоже не знаю, но зайду. И в деканат, и к Самуиловичу. Спасибо огромное, Линочка Петровна.

Но Самуилович, конечно, выскочил из белкинской головы сразу же.

…Разобраться с личным оказалось куда сложнее. Потому что легко сказать – разобраться. Понять суть отношений с Еленой бесполезно, можно даже не пытаться. Вся предыдущая жизнь плавно подводила к тому, что, встретив такую женщину, Белкин вцепится в неё и не отпустит. Но вышло иначе: повстречав Елену, Белкин исполнился жутчайшим, невыносимым отвращением к… самому себе. Он понял: затащить её в постель – несложно, сплестись с ней в каком-либо подобии совместной жизни – реально, но дальше-то что? Белкин отлично знал что и как раз это в себе и ненавидел. Вот и получилось, что о Елене он не прекращал думать, на Елену не переставал оглядываться, с Еленой он встречался и разговаривал по телефону так часто, как только мог, но никакого продолжения их общение не получало. Самóй же Елене как будто только это и требовалось: она отвечала ему таким же приязненным отношением, ни единым словом не намекая на переход границ.

Бегая по Кёльну, Белкин загадал в Петербурге поговорить с Еленой, только подобные загадывания повторялись раз в несколько месяцев и ни к чему не приводили. А уж после разговора с Воловских подавно.

Зато с Фаридой вполне можно и разобраться. Белкин порой невероятно стыдился связи с ней (он вообще многого стыдился), в первую очередь из-за несовпадения целей. Даркман, после Сахалина накрепко обосновавшийся в Берлине, раз в месяц педантично спрашивал Белкина, с ним ли ещё Фарида, и, слыша, что да, восклицал: «Ты же её не хочешь!» – «Хочу, ты прекрасно знаешь». – «Ну да, я знаю, кáк ты её хочешь!» – удивлялся Даркман, впрочем, по американской привычке, не утерянной за десятилетия вне родины, без малейшей злобы и подначивания.

Даркман знал. Белкин, исстари не пропускавший ни одной возможности для удовольствия, после знакомства с Еленой вдруг решил, что надо отринуть всё лишнее. Он постановил полностью избавиться от всего телесного, сосредоточившись на Елене. Но намерения, как водится, пошли прахом: судьба как будто в насмешку почти сразу же подослала ему Фариду, симпатичную фигуристую одинокую ровесницу, служившую невнятной редактрисой в большом издательстве (точнее, редактрисой она была вполне внятной, но Белкин её работой интересовался лишь по касательной). Фарида изнемогала от постоянного желания, и Белкину, так и не понявшему, почему именно ему выпало испытание, для любого другого ставшего бы подарком, приходилось её буквально сдерживать. Зато когда Фарида получала своё, она легко давала то, в чём сильнее всего нуждался Белкин: молчание, внимание и объятия. Он мог лежать так с ней часами, лишь изредка вставая, чтобы выпить воды.

«Когда я сплю с женщиной, я в этот день больше не могу ничего делать, потому что я в процессе эмоционально истощаюсь», – сказал однажды доктор Аронов в самом начале их знакомства. Тогда ещё совсем молодой Белкин удивился до крайности – но Аронов пояснил, что речь идёт о музыке, о которой они в тот момент рассуждали (Лёва играл на гитаре в полулюбительском бэнде). Дескать, энергия уходит в женщину, а не в музыку, а музыка фальши не терпит. Аронов пояснил – и, наверное, забыл, а вот Белкин не забыл, с той поры мучительно прислушиваясь к себе каждый раз, пытаясь определить по завершении, способен ли он теперь на что-то или нет. Рядом с Фаридой Белкин хотел напитаться чистыми эмоциями – потому что Фарида как никто иной простым движением руки по его, Белкина, лицу умела возвращать силы и уверенность. Но и забирала она их постоянно – как и все иные. Каждое животное после соития печально, только петух поёт.

Накануне отлёта в Германию они как всегда встретились у него дома, только Фарида вела себя гривуазно и даже чуть хамовато, постоянно требуя его внимания и общения. А Белкин хотел собраться с мыслями перед поездкой. А Фарида приставала. А Белкин раздражался. А Фарида смеялась. В итоге он прикрикнул на неё («Ты же уже всё, так полежи спокойно!!!»), за что, впрочем, и не подумал извиниться. Фарида против ожиданий не обиделась, а молча оделась и ушла, вопрошающе подняв свою красивую татарскую бровь перед выходом – мол, и что дальше, товарищ доцент? Белкин сердито отвернулся, не желая её удерживать.

Но что делать сейчас, по прилёту? В принципе, вот отличный повод для того, чтобы не встречаться с ней хотя бы некоторое время. У меня важное исследование! Воловских! Андреев! Египет! Пароль! Ноутбук! Так ей и скажу, решил Белкин, так ей и сказал, когда Фарида позвонила (Белкин не допускал мысли, что она добровольно пропадёт). Впрочем, упомянул только исследование, без подробностей.

А Елена?

Тех самых границ между ними на самом деле было протянуто немало, и две они случайно преодолели накануне. Когда к Елене пришло понимание, что за комиссия выпала Белкину, кого он теперь ищет, она кинулась ему на грудь (первая граница) и зарыдала (вторая).

!!!!Думал Белкин, что делать с Еленой, всю дорогу до дома думал и, конечно же, ничего не надумал, зато очень вовремя всплыла в памяти дипломная работа Алексея. Включил ноутбук, быстро отыскал нужный документ и стал его просматривать – совершенно, невыносимо всё скучно и незаметно. Хоть бы писал он вопиюще неграмотно или чушь несусветную – но нет, аккуратненько и чистенько и как-то… никак. Неудивительно, что Белкин сам не вспомнил текст Андреева. Хотя, конечно, читая его, Белкин мгновенно восстановил почти все сопутствовавшие события: их разговоры, встречи («…вы понимаете его идеи», – сказал старик), переписку… Переписка! Белкин стал вспоминать, каким адресом он пользовался в те годы… Кажется, не нынешним, увы. На всякий случай поискал в электронном ящике – ни одного письма от Андреева не нашлось. Помыкался немного Белкин по квартире, а потом снова сел за компьютер – продолжать начатое, ещё не задумываясь над тем, хорошо ли это, или худо.