Евгений Колесов
Китаец

Глава последняя

Время: 2011 год

Место: неизвестно

На этот раз меня притащили в камеру, в центре которой на бетонном полу, пристегнутый цепями, лежал человек. Его голова, вся в блевотине, не двигалась. Надрывно дыша, он стонал. Его грудь то вздымалась, то опускалась. Периодически он сплевывал кровавую жижу. Рядом с ним стояли два здоровенных мужика.

Меня посадили на стул в метре от него и туго привязали, зафиксировав голову так, чтобы я не мог отвернуться от страдающего человека. Рядом поставили квадратную сетку с небольшими крысами, которые активно бегали из угла в угол. Чжэн – человек, который руководил моими пытками, – резко крикнул: «Начинай!» Один из китайцев, стоявший рядом, быстро присел на корточки, схватил бедолагу одной рукой за голову, а другой за нижнюю челюсть и сильным, резким движением широко раскрыл ему рот. Второй, выхватив из-за пояса рукавицу и надев ее на огромную руку, сунул в клетку с крысами, достав одну. Дикий крысиный писк и крик жертвы делали зрелище жутким.

Тот, что схватил крысу, направил ее мордой в рот бьющемуся в безумных конвульсиях человеку. Крыса на мгновение замешкалась и юркнула в горло. Тело, в которое она вбежала, напряглось каждым мускулом, и по нему проносились все новые и новые волны агонии. Через секунду туда же отправили еще двух крыс. Тело не унималось, из чрева слышался глухой писк. Человек безумно орал. Затем тот, что держал открытым рот жертвы, закрыл его, плотно сомкнув нижнюю челюсть с черепом, и замотал скотчем. Тело безумно орало через нос, из которого вперемешку вырывались тупые крики, писк и блевотина с кровью. Закрыв узнику рот, китаец встал и стал несильно давить ногой то на грудную клетку, то на живот скованного цепями.

Тело изошло еще более неистовым носовым криком и конвульсиями. Я смотрел на эту пытку сквозь щели заплывших глаз, а на меня неотрывно смотрел Чжэн, человек, которому было поручено сломать меня пытками. Я также чувствовал на себе взгляд «доброго», но ничего не добившегося Мина, допрашивавшего меня в первые семь дней после 30-дневного карцера.

Вены на голове узника вздулись до возможного предела. Китаец, давивший ногой на живот мученику, стал это делать агрессивнее, а еще через минуту он достал пистолет и выстрелил жертве точно в кадык. Звук от выстрела в маленькой комнате прозвучал как пушечный залп. Крик прекратился. В возникшую тишину из горла убитого фонтаном брызнула кровь. За несколько секунд вокруг тела застреленного образовалось густое темно-красное пятно крови. Стрелявший продолжал пульсирующими движениями давить на живот.

Скоро из тела в области шеи, в накатывающих от давления волнах крови, выскочили одна за другой три мокрые, мерзкие, растерянные крысы. Как, как крысы остались живыми, находясь в теле человека?

Глава II. «Перезагрузка»

«Пользование шпионами – самое существенное на войне; это та опора, полагаясь на которую действует армия».

Сунь Цзы. Глава XIII. Использование шпионов

Время: 2002 год

Место: Москва

На следующий день я прибыл по указанному Красновым адресу, в здание, расположенное в десяти минутах ходьбы от станции метро «Новослободская». Меня встретил неприметный мужчина невысокого роста, лет сорока.

– Вы Назаров?

– Здравствуйте, да.

– Здравствуйте. Пойдемте, я выдам вам бумаги.

В одном из нескольких десятков однообразных кабинетов он передал мне пачку направлений для прохождения ВВК – военно-врачебной комиссии.

– А можно спросить? – У меня, конечно, накопилось много вопросов.

– Пройдете комиссию, все остальное потом, – не поднимая глаз, ответил мужчина.

За несколько дней меня осмотрело столько врачей, сколько не смотрело за всю жизнь. Итогом проверок стало заключение: «Здоров, годен к военной службе в любых климатических условиях».

Здоровье у меня было крепкое. Выполнив в 16 лет КМС по легкой атлетике, я был кандидатом в сборную России по бегу на дистанцию 800 метров. Однако когда пришлось выбирать между спортом и учебой, выбрал последнее, о чем ни разу не пожалел. К тому же ни переломов, ни сотрясений, ничего такого у меня никогда не было. Один из докторов даже сказал: «Вас прям будто кто-то берег для службы».

* * *

– Подполковник Минин, – представился человек, порывисто зашедший в кабинет, где мне было приказано ожидать. – Сергей Анатольевич.

– Здравствуйте, – привстав, ответил я.

– Минуту.

Минин подошел к столу, снял телефонную трубку и нажал несколько кнопок. Я внимательно следил за его движениями и рассматривал своего нового знакомого.

Около 50 лет, многие из зачесанных набок волос уже полностью поседели, ниже меня почти на голову. Глубоко посаженные глаза делали его взгляд спокойным и мудрым. Его фигура хоть и была не идеальной, но белая рубашка сидела на нем как влитая и была будто только-только из-под утюга заботливой хозяйки.

На том конце провода Минину не отвечали. Он недовольно повесил трубку и сел за стол. Будто отключившись от беспокоящих проблем, он поднял на меня глаза и слегка улыбнулся.

– Ну что, Алексей Петрович. Запомнили, как меня зовут?

– Да. Сергей Анатольевич Минин. Подполковник.

– Отлично, тем паче работать нам с вами, я надеюсь, долго. Я буду готовить вас к экзаменам и вести во время обучения.

– Ясно. – Я кивнул головой, хотя мало что понял.

Именно Сергей Анатольевич и стал моим первым инструктором в Главном разведывательном управлении – ГРУ. А в дальнейшем он же стал моим куратором.

В будущем я часто ловил себя на мысли, что мне очень сильно с ним повезло. Мы быстро сдружились. Он относился ко мне с теплом, я к нему – с уважением. Он был немногословен. Причина этому была лучшая из возможных – он не говорил ничего лишнего, все было только по делу. Очень скоро Минин, что называется, «прочитал» меня, и все, что он говорил, помогало мне понять самого себя.

– Знаешь, Леша, бросается в глаза одна деталь, – однажды деликатно начал Минин.

– Что именно?

– По сути, у тебя нет друзей, – проговорил он медленно, вглядываясь в мои глаза.

Я задумался над тем, как лучше объяснить этот момент старому разведчику.

– Ни по сути, ни по содержанию, – твердо ответил я спустя минуту. – Без друзей легче живется.

По лицу Минина нельзя было понять его реакции на мои слова, но меня это не смущало. Он просил искренности, и я честно пояснил ему свою позицию по «дружественному» вопросу.

– Не волнуйся. Тем паче ты не врешь, и это главное для нас, – подбодрил меня подполковник.

– А я и не волнуюсь, – огрызнулся я. Уважительному тону в беседах с командирами мне только предстояло научиться.

– Ты пойдешь вне основного потока.

– Это как?

– Индивидуальная программа: у тебя будет только один сокурсник – ты сам.

* * *

Вообще, кроме утомительной военной комиссии, экзамены проходить мне не пришлось. Мне провели лишь несколько специальных психотестов. Как оказалось, мой интеллект и морально-волевые качества не нуждались в особой проверке. Спустя годы Минин рассказал, что мои «волю и мозги», без моего ведома, протестировали еще во время моей учебы в Тимирязевке.

Спустя месяц меня поселили на конспиративной квартире, где и проходила индивидуальная подготовка.

За те пять лет, что я провел в Китае, я неплохо узнал страну. Теперь я продолжал ее изучать более глубоко и с профессиональным подходом к вопросу. Совершенствовал язык, изучал технические предметы – радиосвязь, тайнопись, работа с микропленками, фотография. Знакомился с агентурными приемами: вербовкой, обнаружением слежки, уходом от нее, гримом…

Разумеется, не забывал химию, углубляясь не только в теорию, но и в практику многих вопросов. Спецтермины на китайском языке давались мне легко, учить их приходилось дуплетом – «китайский – английский». Но эта «зубрежка» занимала много времени. Однако с каждым месяцем процесс обучения становился только легче. Прежде всего в этом мне помогали занятия со специалистами по памяти. Если в начале учебного процесса я мог запомнить за минуту всего 4–5 из идущих подряд 20 слов, то через год занятий легко запоминал 50 и более слов последовательно, при этом легко мог воспроизвести их в обратном порядке. Номера 20–30 машин, стоящих на стоянке, лица, детали интерьера – все это моя память фиксировала легко и безошибочно.

Меня учили обращаться с оружием. Причем с ним я работал на том же письменном столе, где изучал теорию. Различные системы, сбор и разбор на время и вслепую. Стрельбы проходили в тире на стадионе «Динамо» и в Подмосковье.

Но и после всех обязательных занятий не оставалось ни минуты свободного времени. Разведчику мало вытащить на контакт нужного человека, важно стать интересным собеседником. Поэтому Минин призывал меня расширять кругозор, и мне, ко всему прочему, приходилось успевать читать массу книг на всевозможные темы.

* * *

Плотное расписание занятий помещалось в пять дней в неделю, субботу и воскресенье я проводил с родными и Катей. Разумеется, никто из них ничего о моей новой жизни не знал. Домашним я рассказывал, что отныне работаю в одной серьезной лаборатории, куда меня пригласили после того самого круглого стола. Говорил, что лаборатория располагается в паре сотен километров от Москвы, и нет ни смысла, ни сил каждый день мотаться туда-обратно. Когда поднималась тема моей работы, я обильно сыпал различными сложными терминами. Это всегда помогало скорее завершить неудобный для меня разговор.

Отношения с Катей усложнялись. В один из дней я затратил много времени на проверку приобретенных навыков по уходу от слежки и не смог вовремя прийти в кинотеатр. В итоге у кинотеатра, расположенного в торговом центре «Пятая авеню», мы встретились не до, а после фильма. Катя увидела меня, но сделала вид, что не заметила, и обиженно прошагала мимо.

– Кать, ну стой. – Я нагнал ее в два счета. Катя продолжала идти вперед и даже ускорила шаг. – Кать, ну что, мне тебя силой останавливать? Давай поговорим!

– Слышь, отстань от девушки. – За руку меня схватил лысый шкаф – охранник торгового центра.

Я легко выдернул руку и посмотрел в близко посаженные глаза амбала.

– Занимайся своим делом, о’кей? – весьма дружелюбно я предложил ему не лезть к нам.

Я успел заметить возмущенное удивление в глазах охранника и продолжил догонять Катю.

– Послушай. Я не прав в том, что не смог прийти вовремя. Но ты же знаешь, что, значит, на то была причина. – Мы наконец начали разговор, когда стояли у пустующей остановки неподалеку от торгового центра.

– Леш, у тебя всегда есть причина.

– Ну да, просто так ничего не бывает.

– Мы не можем просто так даже в кино уже сходить! Что настолько важного на этой твоей работе? – Катя говорила спокойно, не кричала.

– Вся работа, которой я занимался столько лет, наконец-то приносит плоды, она замечена, признана, понимаешь? И самое главное…

– Молодой человек!

Я обернулся. К нам приближался тот самый охранник, а за ним, казалось, двое его братьев-близнецов – такие же коротко стриженные крупные ребята в классических костюмах.

– Ты там кому попытался место указать?! А?!

Я сделал шаг им навстречу, чтобы Катя оказалась позади меня. Они подошли к нам вплотную.

– Вы просто полезли не в свое дело, – попытался спокойно и деликатно ответить я.

– Это мне решать – где мое дело, а где нет.

– Нет, – заверил я нового знакомого.

– Что нет?!

– Не вам решать. Вы пришли мне это сообщить и друзей своих позвали?

– Как ты меня бесишь! – Амбал выкинул кулак в сторону моего лица, но я легко увернулся.

Катя стояла сзади и испуганно повторяла:

– Не надо, ну хватит! Леша! Не надо! Отстаньте вы от нас!

– Хотите обязательно подраться? – спокойно спросил я.

Вместо ответа он схватил меня за рубашку, но я тут же коротко всек ему по руке, он ее одернул и затряс от боли.

– Держите его! – приказал своим цепным псам амбал.

Я расслабил плечи, втянул шею, согнул руки в локтях и запястьях. Тому, который приблизился ко мне первым, я вывернул руку, остановившись прямо на грани разрыва связок. Не отпуская его, я резко сместился в сторону, где встретил второго, подоспевшего на пару мгновений позже. Его тяжелый медленный удар ногой было очень легко перепрыгнуть, проще, чем через скакалку. Еще находясь в прыжке, я успел ударить ему в солнечное сплетение, а приземлившись, захватил его шею. Катя вскрикнула. Обе моих руки были заняты, когда предводитель моих «пленников» дернулся в мою сторону. Он не учел, что подпрыгивать ногами вперед с опорой куда проще, чем без нее. Поэтому амбал получил простой удар ногами в грудную клетку и осел.

Я ослабил руки – один закашлялся, другой схватился за сустав. К остановке подъехал троллейбус. Я повернулся к Кате и протянул ей руку.

– Наш, идем, – кивнул я в сторону открывающихся дверей.

Мы зашли в троллейбус. Когда тронулись, троица сразу же осмелела и осыпала меня последними словами, которые глухо доносились внутрь пустого транспорта. Мы проехали пару остановок молча. Катя смотрела в окно, ее трясло, я спокойно держал ее за руку.

– Ты меня почему-то пугаешь… – тихо сказала она.

«Я сам начинаю себя пугать», – подумал я про себя. Троллейбус свернул на улицу Народного Ополчения.

* * *

К ситуации, с которой мы столкнулись с Катей на остановке, я был совершенно готов.

В квартирах, в которых я жил во время подготовки, всегда было три комнаты. Одна – для учебы, другая – для занятий физподготовкой, третья – спальня. Комната для занятий спортом была уложена матами, в ней висела груша, имелись гантели и гриф с резиновыми блинами. Занятия по общей физической подготовке и рукопашному бою проводил один и то же инструктор – мужичок среднего роста, лет сорока, с молниеносной реакцией и дикой силой. Звали его Владимир. Встреть я такого в толпе, никогда бы не подумал, что он способен справиться с дюжиной молодых, крепких парней. Он был самым немногословным из всех инструкторов, а если говорил, то только суть: он объяснял механику ударов, контрприемы, указывал на ошибки. Он был мастером СКАРБ – специального курса армейского рукопашного боя.

Тем временем я продолжал иногда подрабатывать в баре. Там мне удавалось совершенствовать навыки, которым обучался уже несколько месяцев кряду. Подмечать детали, считывать людей, запоминать разом все заказы. Бармен-разведчик… Кажется, я встречал такое в каком-то кино.

Однажды после занятий по рукопашке я собирался на смену в бар. Мастер СКАРБ Владимир спросил, можно ли в баре, где я работаю, цивильно посидеть. Я дал положительный ответ, уточнив – просто так или по какому-то поводу.

– У меня сегодня день рождения, – сухо ответил он.

Я решил, что заплачу за Владимира сам, поэтому наливал ему «за счет заведения». Одинокий, неприметный, он смотрел в барную стойку и периодически пододвигал стакан в мою сторону. Я знал, что он пьет крайне редко. Я пытался заговорить с ним, но он практически приказал мне работать и не отвлекаться на него.

Драк в этом баре не бывало, но именно в этот вечер традиция нарушилась. Когда в разгар вспыхнувшей потасовки один из посетителей кавказской внешности достал небольшой пистолет, Владимир спокойно встал с барного стула. С поразительным спокойствием, будто он лениво направился в туалет, он незаметно оказался рядом с вооруженным гостем, а еще спустя несколько секунд зачинщики неаккуратно лежали на полу. В этот момент подъехала машина с мигалками. Владимир передал им оружие, натянул кепку и, не сказав ни слова, ушел.

Ко мне подошел наш испуганный менеджер Паша.

– Ты его знаешь?

– Конечно.

– Откуда?

– Так он тут три часа пил без остановки.

– Заплатил?

– Я не стал брать с него.

– Ну и правильно. Пойду, посмотрю по камерам повтор всего этого… – Паша был под впечатлением от увиденного.

* * *

Владимир часто говорил мне, что победа в бою возможна лишь в состоянии покоя. Но об этом я узнал еще в период жизни в Харбине от мастера Гу.

Невысокого роста, вечно исцарапанный и пьяный, мастер Гу приходил к нам в университет несколько раз в неделю, чтобы учить всех желающих ушу. Многие над ним посмеивались, говоря, что ему стоило бы преподавать стиль пьяного. Никто не понимал, почему этот человек, когда-то входивший в десятку лучших мастеров ушу Китая, решил учить боевому искусству студентов-химиков, тех, кого часто называют «ботаниками». Желающих постичь тайны ушу оказалось мало, всего трое ребят с курса. Я был в их числе.

Через пару месяцев энтузиазм двоих улетучился, и наши тренировки с учителем стали индивидуальными.

Занятия проходили прямо на улице, за корпусом общежития, в котором я жил. Из инвентаря у нас были только нунчаки и посох. Он учил меня стилю обезьяны – хоу-цюань. Уж не знаю, почему он выбрал именно этот стиль, может, потому что русских на севере называют «лаомаоцзы» – волосатые обезьяны. А может, потому что я обладал быстрой реакцией, характеризующей этот стиль наряду с внутренней силой, находчивостью и активностью. Хоу-цюань – наследие древней китайской цивилизации, и мастера, владеющие им, считаются одними из искуснейших в ушу.

Мастер Гу также обучал меня тайцзицюань. Это динамическая гимнастика, искусство концентрации жизненной силы, позволяющая достичь гармонии между телом и разумом. Мы с ним рассматривали гимнастику как элемент медитативной практики. Мастер много рассказывал о философии боя, больше внимания уделяя тренировке духа через медитацию. Он часто повторял пословицу: «Силу побеждает техника, а технику – дух». Дух – это и есть основной источник силы и энергии человека. Тренировать нужно именно его, а не физическую силу. Мастер категорически запрещал мне драться. Говорил, что в драке можно случайно поймать перо в бок или пулю, но страшно даже не это. Страшно то, что можно самому, не рассчитав силы, ударом расколоть кому-то череп. Признаться, невзирая на это, я по-прежнему не пропускал ни одной драки. Мастеру об этом я, конечно, ничего не говорил.

Драки обычно происходили на вечеринках, которые закатывал мой сокурсник по Харбинскому университету Пэн Сяодэн. Я называл его «Пушкин». Все дело было в прическе: у 99,99 % китайцев прямые черные волосы, но у Пэна они были вьющиеся, и когда я показал ему портрет великого русского поэта, он рассмеялся и сказал: «Я – Пушкин!»

Меня из-за моих научных увлечений он называл «Гербицид». И вот Гербицид с Пушкиным иногда после занятий вместе ходили гулять в Харбинский центральный парк имени Сталина. Его строили в 1953 году и назвали Прибрежным парком, но вскоре переименовали в парк Сталина. Это было неким свидетельством дружбы двух коммунистических держав. Пэн был ленивым пофигистом, поэтому мне не удалось заразить его рассказами о занятиях с мастером Гу.

Я же усердно занимался с учителем два года и достиг очевидных успехов. Но однажды по моей вине все закончилось. После занятий мы с ним продолжали обсуждать какое-то новое движение. Вдруг на обочине тротуара я увидел несколько небрежно валявшихся кирпичей. Я и раньше интересовался, может ли учитель бить кирпичи, но в этот раз, схватив один, попросил его продемонстрировать свою силу. Мастер отказывался. Я уговаривал. Не выдержав моего натиска, он сказал: «Я уже два года учу тебя, ты должен мне верить. Готов показать тебе, что могу, но тогда мы расстаемся навсегда».

Я по глупости согласился, думая, что он блефует. Взяв пару красных кирпичей, он положил их один на другой в ладонь левой руки. Продолжая держать левую руку с кирпичами на весу, он с небольшого замаха разбил их на несколько крупных кусков кулаком правой. Стряхнув с руки кирпичную пыль, он снял висящую на дереве куртку, попрощался и ушел. Он сдержал свое слово и больше не приходил, а мои поездки к нему домой и уговоры не принесли результата.

Мог ли я тогда представить, что все мои поступки и выходки уже были под наблюдением?

* * *

Теперь, спустя несколько лет, когда шел очередной месяц обучения, я сидел на конспиративной квартире и читал книгу о пистолетах китайского производства и моделях, стоящих на вооружении армии Китая. Вдруг, без предупреждения, меня навестил мой ведущий.

С собой у Минина был тяжелый полиэтиленовый пакет. Перекинувшись парой фраз, мы сели за кухонный стол. Он достал из принесенного пакета две толстые папки и пододвинул их ко мне. Я открыл и узнал того, кому было посвящено их содержание, – это было персональное досье на меня. В него поместилась вся моя жизнь, весь я – проанализированный и изученный вдоль и поперек. Я не был удивлен, понимая, что иначе нельзя, и не испытывал иллюзий обмануть людей, которые собирали это досье. Мой куратор предложил внимательно ознакомиться с содержимым и задать вопросы. В досье было даже то, что тщательно мною скрывалось.

Например, в юности, когда мы с семьей жили в Хабаровске, у нас бывали непростые времена. Тогда многие жители Дальнего Востока ездили в Китай, закупали там товар, возвращались и перепродавали его с существенной наценкой. Мне было 14 лет, когда я впервые рванул в такой тур. Часть закупленного в Поднебесной товара я продавал одному мужику, который держал где-то в Хабаровске торговые палатки и имени своего мне никогда не называл. Меня он называл просто «малой». А в этой папке было четко написано его имя: Немыкин Павел Александрович.

Меня заинтересовал раздел «Функциональные особенности»: что и как увидели те, кто наблюдал за мной в течение длительного времени. В разделе было всего семь пунктов: походка, жестикуляция, мимика, улыбка, голос, речь и динамика кожи (изменение ее цвета и потливость). Очень познавательные наблюдения. Оказывается, я обращал на себя внимание тем, что мог за тридцать минут беседы всего раз посмотреть в глаза собеседника, а иногда, наоборот, смотрел в глаза так долго и неотрывно, что смущал визави. Мне предстояло глубоко изучить собственные особенности – это было нужно для одурачивания контрразведки врага.

* * *

В Тимирязевке я появлялся раз в два месяца. Моя жизнь круто изменилась. Постоянные занятия, новые знания, новые эмоции и, как итог, новый взгляд на все происходящее вокруг. Я менялся на глазах. Важную роль в моей подготовке играли разговоры с Сергеем Анатольевичем.

Минин навещал меня раз в неделю. Мы обменивались впечатлениями, он интересовался моими успехами. Чем дальше, тем больше я понимал, что меня готовят к серьезной работе. Однажды у нас состоялся необычный разговор.

– Леша, знаешь, большая удача, что мы работаем вместе, – начал он. – Краснов, тот, что тебя завербовал, специалист экстра-класса. Мы тебя практически вырвали у СВР.

– Служба внешней разведки? – уточнил я.

– Да, у нее, политической разведки, – пояснил Минин.

– Странно.

– Почему странно? – поинтересовался Сергей Анатольевич.

– Да потому что в 16 лет, когда я поступал в школу милиции…

– Тебя не взяли. Я знаю, – перебил он.

Прошло уже полгода, как меня завербовали, но я до сих пор не мог привыкнуть, что обо мне все знают.

– Леш, милиция, ФСБ, разведка – это все не одно и то же, – продолжал Минин. – Перед нами стоят разные задачи, и люди под эти задачи нужны тоже разные. Тем паче пара уголовных дел, в которые ты по молодости вляпался, для милиции были основанием тебя не брать. Для нас же люди с таким темпераментом бывают незаменимы.

– Милиция не взяла, а в разведке нарасхват?

– Алексей, шутки шутками, но суть в том, что, возможно, на тебя еще выйдут люди из СВР. Ты не иди с ними на контакт. Их методы просты: сулить золотые горы, высокие зарплаты, соцпакет, статус. Для себя знай: наш статус не ниже любой спецслужбы, а деньги и всякие льготы у тебя будут и так. Парень ты не глупый, сможешь многого добиться. Пока ты будешь в загранкомандировках, мы позаботимся о твоих родных: для родителей оформим льготы, присмотрим за теми, кто тебе близок. Все согласно постановлению Совмина СССР, которое действует, между прочим, до сих пор.

– Спасибо.

– Тебе нужно было овладеть навыками, позволявшими незаметно жить и работать, добывая секретные сведения. Работай спокойно и, самое главное, обо всем докладывай. Обо всем – это значит: работа, личная жизнь, все контакты, даже если кажутся случайными, – пояснил Минин.

– И даже…

– Про случайные любовные связи особенно, – снова перебил он, прочитав по глазам мой вопрос. – Работа у нас такая. Мелочей не бывает. Мы тебе доверяем, но ты должен всегда и во всем быть честен с Центром. Ты понял? – спросил Минин, глядя мне прямо в глаза.

– Понял, – четко ответил я.

Мы попрощались.

* * *

В тот день я плохо спал и проснулся еще до рассвета от лая собаки за окном. Я заварил чай и смотрел в окно на то, как медленно просыпается город. Анализировать вчерашний разговор с Мининым не было смысла, все сказанное им было, как всегда, четко и ясно. Но не думать об ответственности, которую на меня возлагали, было нельзя. Я посмотрел во двор на неуемную собаку, которая, кажется, боролась со своими демонами.

Как уже стало ясно из истории про солдатика-разведчика, в детстве я мечтал о собаке. Но эта тема зарубалась на корню – отец уже тогда то ли впрок, то ли чтобы я не расслаблялся, называл меня безответственным и обалдуем.

Как-то мы с мамой отправились на рынок за продуктами, тетрадями и другой канцелярией к первому сентября. Когда я засмотрелся на ручку с цветными чернилами, из-за прилавка раздался скромный рык. Мама, отсчитавшая нужное количество одинаковых зеленых тетрадок, подошла к продавщице. Я попытался заглянуть за прилавок. Милая женщина-продавец заметила мой интерес.

– Щенок там у меня. Прибился, не успела еще отнести к этим, которые животиной торгуют. – Продавщица наклонилась и подняла неуклюжий комок, резво вертевший головой в разные стороны. – Возьмете?

– Мам! – Не отрывая глаз от щенка, я вложил в эти три буквы все свое желание.

– Папа прибьет нас. Прежде всего меня, – ответила мама, но не удержалась сама и спросила: – Можно почесать его за ушком?

– Да я вам так отдам, за самую маленькую монетку. Чтобы у нас велось и у вас не свелось. – Продавщица сказала традиционную фразу. Не успела она договорить, как я уже протянул имеющуюся у меня монетку в 15 копеек.

«Жизнь удалась, и более ничего не имеет значения» – с таким выражением лица я тащил этого щенка домой. Я дал ему имя Мандел, в честь Нельсона Манделы. Отец живо интересовался политическими новостями и каждый раз, смотря новости про Манделу в программе «Время», говорил: «Мандел – это хорошо, Мандел сможет».

Известное дело, что не все щенки остаются маленькими… Но мы сорвали с мамой джек-пот! Мандел был щенком алабая – среднеазиатской овчарки, вес которой мог достигать 80 килограммов.

Отец не стал устраивать скандал, он спокойно заявил, что мы рехнулись, объяснил, что эта собака скоро вырастет больше нашей квартиры, и не забыл приплести то, что ответственного хозяина из меня еще не выросло и мне нужно научиться для начала отвечать за себя.

Решение судьбы Мандела было ненадолго отложено. Он ночевал в моей маленькой комнате рядом с кроватью. Иногда он начинал скулить, тогда я вылезал из-под одеяла, садился рядом с ним и начинал его успокаивать – гладить, чесать и шепотом объяснять, что если он будет шуметь, то нас разлучат.

И хотя мне удавалось успокаивать его ночами напролет, нам все же пришлось расстаться. Мандела увезли жить к бабушке на дачу. Мы виделись с ним очень редко. Там он и прожил всю свою долгую жизнь. О его смерти я узнал в первый месяц обучения в ГРУ.