Е. П. Бажанов
Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 14. Часть 19. Смена ритма
Вот так приближается новый этап моей жизни, ведь мне скоро 60 лет. Нужно принимать решение и уж теперь не отступать ни на шаг. Вспомнить прошлое, все спокойно обдумать. Доброе вспоминается с ностальгией, но главное – это понять, почему я постоянно наступаю на одни и те же грабли. Как случилось, что все эти годы, любя Женю и стараясь ему во всем помогать, оберегать, максимально освободить от рутинной стороны жизни, быта, домашней и прочей «мелочевки», в итоге получаешь 3-летнего избалованного ребенка.
Он сидит у тебя на голове, да еще и с плеткой, обвинениями, погоняет и хлещет. А я оказалась не замужем, а раздавленной им, не женой, а прислугой, не женушкой, а обузой с болячками, бременем, наблюдающим оком, ограничивающим свободу.
В муже я не вижу друга, с которым можно было бы все обсудить, посоветоваться, «излить» душу… Сплошное непонимание, а сейчас ощутила и полное отчуждение. Со стороны Жени чувствую вражду, ненависть. Хотя Женя то же самое говорит обо мне. Не понимаем друг друга, не чувствуем.
А по большому счету жизнь – это миг, и не только между прошлым и будущим, а миг в целом. Она очень коротка, и в ней, действительно, нет времени для ссор, скандалов, предательств. Однако так бывает только в песнях и сказках, в реальности все может быть наоборот. У меня, к сожалению, получился патологический вариант.
Скоро мне 60 лет!!! Завершается по китайскому циклу первый возрастной цикл. Что же я сделала за эти годы, чего достигла?! Муж; говорит, что ничего, всю жизнь ничего не делала, ничего не заработала. Ужасно слышать и видеть это нравственное уродство. По словам моего супруга, я вообще никогда не работала, даже справки (на моей работе) писал он.
Я понимаю, что такая оценка мне – это чудовищная несправедливость. Сама я понимаю, что всю жизнь вкалывала за 10 мужиков и заработала, по нашим меркам, очень неплохо, тем более для женщины. Но главного не сделала: этого не видит, не видел, не понимает мой муж. Фантастически виртуозная способность переложить все негативное с больной головы на здоровую. Вся моя деятельность – это ничто?
Женя говорит, что его я никогда не любила… Он же меня любит и любил. Вот только его любовь ко мне какая-то виртуальная. Он думает, что меня любит, а в реальности я имею то, что имею. Трагедия на данном этапе, не утратив своей трагичности, уже превратилась в фарс. Скандал днем опять вызвал у меня повышение давления, внутреннюю нервную дрожь, тремор в руках. Господи, только бы не «свалиться» еще больше.
Пытаюсь понять мотивы своего поведения. Ревность?! Нет! Просто прорвавшийся накопленный десятилетиями бунт, несогласие со сложившейся ситуацией. Прорыв «дамбы» смирения произошел в связи с последней «каплей» – очередным нежеланием моего присутствия на юбилее в ДА.
Сейчас больше ни о чем не хочу думать, слишком велика нагрузка.
Легла спать в 11 вечера, пытаюсь сократить дозу реладорма до 1,5 таблетки. Проснулась в полпервого ночи. Снова на кухню, так как сна «ни в одном глазу».
До трех ночи пила валерьянку (не помогло), полтаблетки реладорма (не помогло). В итоге приняла еще 1,5 таблетки реладорма + валокордин. Вот это лечение – уже 3 таблетки реладорма!
30 октября 2006 года, понедельник, Красновидово
Проснулась в 10:30. Самочувствие ужасное, видимо, такое бывает после тяжелого похмелья. Опять повысилось давление – 130/85, пульс – 90. Ничего себе поспала и отдохнула! С продуктами в доме плохо, нет даже сгущенного молока, кофе выпить не могу. Телефон стационарный не включаю, нет ни сил, ни желания с кем-либо разговаривать. На душе – черный осадок от вчерашнего разговора.
Горько ощущать себя бездельницей всю жизнь. Вот так тебе и надо. Все нужно иметь свое, в том числе работу, а не выкладываться ради работы мужа. Вчера я получила великолепную оценку всей моей 10-летней деятельности. Теперь же, действительно, ничего не могу делать – это болезнь, боль души. Все, все, все, что накопилось.
Включила телефон. Сразу позвонила Ира, я просила поздравить Аню с днем рождения, сказала ей, что буду разводиться с Женей. Объяснила, почему теперь решение окончательное.
Голова идет кругом, жить нужно отдельно, иначе я этой пытки больше не выдержу. Но, похоже, вновь и вновь всеми этими делами придется заниматься мне – бездельнице. Женя, как уж, снова увернется от всех этих тягот, будет безмерно занят постоянным трепом на работе, банкетами, посиделками, пьянками, сплетнями. Жуткое чувство одиночества, несостоявшихся надежд, планов… Кошмар какой-то.
Нашла свое школьное сочинение о Пискаревском кладбище. Поражаюсь, как же я сумела так растерять все свои способности, как же здорово, искренне, душевно я писала. Неужели это была я? Что же теперь… от меня осталась какая-то тень. Словно меня кто-то «сжирает», невидимо, неслышимо, как-то нематериально, энергетически.
…Оглушенность и одурманенность таблетками – снотворными, антидепрессантами, – не в состоянии начать действовать. Господи! Пошли же мне сил и здоровья! Вразуми! Направь! Я совсем растерялась, мне очень плохо. Я очень несчастна!
Звонили Ира Дворникова, Люба, я долго говорила с ними. Периодически звонит (пару раз) мобильник. Звонки от Жени, я даю отбой. Женя приехал в Красновидово где-то в 9 вечера. Не разговариваем.
Перед сном стали говорить. Развод он мне не дает. Рассказал что-то о ситуации на работе: Галумов, Панов, Кулматов и т. д.
31 октября 2006 года, вторник, Красновидово
Вчера в 11 вечера начала принимать ночные препараты, начиная с ремерона (30 мл), затем лорафен 2,5 мг. И в заключение – таблетку реладорма с валерьянкой.
Уснула сразу, живу на 1-м этаже в маленькой спальне. Удивительно, но ночью проснулась, не вставала, спала до 10 утра. Впервые за длительное (порядка трех недель) время. Встала около 11 утра, позвонила Володе, пригласила его (если не занят) на массаж. Из-за малоподвижного образа жизни, лекарств и т. д. болит все тело, болят кости, мышцы… Володя приехал около 2 часов дня. Женя уехал в Павловскую Слободу менять колеса, за овощами и фруктами.
Разговариваем, позвонил Чэн Гопин, дал телефон врача китайской клиники в Москве. Договорились поехать 8 ноября к 14:00 на 1-ю встречу к иглотерапевту. В ходе обсуждения даты посещения врача Женя упомянул, что у него 15 ноября мероприятие (имеется в виду юбилей), именно у него. Ну что ж, поживем, увидим. Я (как и всю жизнь – наивна до глупости) заказала впервые в жизни специально к юбилею наряд – красивый, как мне кажется, костюм. 6 ноября он отмечать юбилей ни с кем из друзей не хочет, 15 ноября – юбилей на работе.
Я все сказала, что чувствую, что думаю, что больно, от чего страдаю, что хочу, но все, кажется, было напрасно. Посмотрим, как что будет 15 ноября. Ничего не загадываю, но после 15 ноября, Бог даст сил, буду принимать окончательные решения.
…Я подошла в своем терпении к красной черте – дальше взрыв. Я, видимо, в этом очень похожа на папу, могу бесконечно долго терпеть издевательства, но если терпение лопается, то – со взрывом, не обращая внимания на последствия. О последствиях для Жени даже думать себе запрещаю, ведь я всю жизнь так самозабвенно создавала его репутацию, его достижения и пр.
…Придется мне все делать самой. Мамы больше нет рядом, посоветоваться не с кем. Нужно все решать самой, ради, в конце концов, своих интересов, своего душевного покоя, в память о маме, папе, бабушке и дедушке, которые вложили в меня столько своих сил, любви, забот, чтобы я была счастлива, жила достойно, чисто, по совести, честно, в любви и радости.
Связей у меня теперь очень мало – Женя все подмял под себя, близких людей тоже почти не осталось. И все равно я благодарю Бога за то, что у меня есть, за то, кто я есть, за все, что было, есть и будет. И прошу помощи, вразумления. Поступить правильно, праведно, честно. А ведь это так трудно в условиях вражды. Но «на войне, как на войне». Пора к 60 годам научиться постоять за себя.
1 ноября 2006 года, среда, Красновидово
Попробую объективно оценить свой вклад в наш совместный достаток, в служебное положение Жени, его достижения. И далее – кто из нас с чем остался теперь.
Командировка в Сан-Франциско – это помощь покойного М.С. Капицы в знак поддержания контактов с Жениным папой П.И. Бажановым.
Роль этих семи лет жизни в США неоценима прежде всего для моего становления как взрослой личности, кругозора, знания мира, обретения друзей практически по всему земному шару. Работали мы оба ноздря к ноздре, много, неистово много, честно, полностью выкладываясь, отдавая свои знания и приобретая бесценный жизненный опыт.
Хотя командировка могла и не состояться, так как семейная жизнь наша складывалась, по моим стандартам, чудовищно плохо. Поведение Жени в отношении меня было таким, что после получения назначения на работу в Сан-Франциско, о которой мечтал любой мидовец, я подала на развод. Женя протестовал, а получились действительно и смех и грех: развод был назначен на 10 марта (годовщина нашей свадьбы – 16 марта), а отъезд планировался на 3 марта. Ехать я никуда не хотела, и не потому, что не мечтала увидеть Сан-Франциско, США. Просто считала, что Женя по-прежнему любит Сашу Музыкину (первую жену, изменившую ему со студентом МИМО Черным). Для Жени это была, конечно, трагедия, но я-то к ней не причастна вовсе.
По промыслу божию летом после 3-го курса родители купили мне путевку в санаторий «Мыс Видный» (Хоста), и мне пришлось уехать. Когда приехала и обосновалась на месте, все показалось очень скучным, но что делать – надо было терпеть… набираться сил около моря.
По заведенной ранее традиции позвонила одногруппнику-сочинцу Жене Бажанову и узнала, что чуть ли не треть нашей группы отдыхает в Сочи. Оля Гречко, ее сестра Света с мужем Дунаевским, позже – Валя Моисеев, Алик Швечков и еще пара их друзей.
Компания была знакомая, в тот же вечер меня пригласили к Бажановым в гости на встречу с группой. Приличное платье у меня было одно, нацепила его, села в автобус и через 40 минут или 1 час была уже на ул. Роз, д. 58.
Очень рада была видеть всех своих, познакомилась с Жениными родителями, они мне очень понравились умом, добротой, гостеприимством. Уговорили меня приезжать из Хосты купаться у остановки автобуса «Красный штурм» (середина пути между Сочи и Хостой). День на море мы проводили очень весело.
Позже я встретилась с Жениной сестрой Викой и ее маленькой (3 или 4 года) дочкой Аней. Мужа у Вики не было, как мне сказали, он умер. Квартира у Вики двухкомнатная, поэтому Ольга Гречко со своими родственниками жили у нее. Подруга родителей тетя Люба Калачева перевела меня в другой санаторий («Правду»), что ближе к Сочи. Стало удобнее общаться. Купались, вечерами ходили в ресторанчики (я – на мои копеечные отпускные), много путешествовали. Нам вместе было очень хорошо. Я не чувствовала себя лишней – Женя, его родственники, Оля Гречко приглашали меня каждый день, чтобы вместе проводить время.
Потом я, правда, узнала, что Оля Гречко, усиленно приглашая меня присоединиться к любому мероприятию, за моей спиной выражала недовольство моими приездами. Дело доходило до издевательств: к примеру Оля очень зовет приехать в 4 часа, я приезжаю, а они ушли в кино в 3 часа.
Я, конечно, этого не понимала и по наивности думала, что произошла какая-то ошибка. Ведь у меня не было никаких целей, никаких планов в отношении одногруппников, кроме как по их же приглашению проводить с ними время, что было интересно и весело.
В Москве у меня была, мягко скажем, активная жизнь. Только теперь понимаю, что поклонников было много. Я как-то этого не видела, не задумывалась. Встречалась я с Мишей Калошиным, чувствовала в нем настоящего мужчину-друга, о дальнейшем развитии отношений не задумывалась, хотя, конечно, Миша хотел (и очень-очень хотел) на мне жениться. Прошло много лет, и я поняла, что Миша меня очень любил.
Но со мной что-то произошло – мне стало с ним скучно, хоть и надежно. Знакомый Наташи Абакумовой привел к ней в гости своего друга. Почему-то, несмотря на свойственную мне верность, я как-то шутя стала встречаться с Виталием, познакомилась с его родителями. Но толком сердце мое тогда никому не принадлежало, несмотря на обилие ухажеров.
После лета в Сочи мы продолжили встречи группой и в Москве, и… вскоре я и Женя стали парой, как-то неожиданно он стал первым в моей жизни мужчиной. Я знала, что Миша безумно переживает, но ничего с собой поделать не могла.
С Женей мы учились в одной академической группе в институте. Ему вдруг поступило предложение от ректората учиться в течении года в Сингапуре. Женя стал настаивать на том, чтобы нам расписаться до его отъезда. Мои родители не советовали торопиться. Но я Женю полюбила, решила выйти замуж; именно за него.
Так, 16 марта 1968 года мы расписались, свадьба была в «Метрополе» с колоссальным количеством гостей. Однако скромность и даже бедность наряда невесты заставляли меня комплексовать. Свадьба шумела и играла, было очень весело.
Хотя тогда я очень много не знала. Оказывается, Женя получил анонимное письмо (и это на меня, когда я вся открыта), в котором содержались оскорбительные намеки в мой адрес: «Два года валандалась и спала с Калошиным» и т. д.
Вместе с тем накануне нашей свадьбы родители Оли Гречко, которая собиралась замуж за Валю Моисеева, пригласили к себе в гости родителей Жени, приехавших в Москву, и в ходе застолья предложили все переиграть: Женя женится на Оле Гречко. Вот так пассаж! Как в водевиле…
С самого начала наша семейная жизнь с Женей как-то не заладилась. Практически сразу.
Денег у нас было очень мало: крошечные стипендии и помощь родителей, и при этом через день у нас собирались гости по 5-10 человек. Надо было накрывать столы. Причина сборов: Женя имел временную комнату в общей квартире (вместо общежития), и у нас можно было собираться вольготно, не мешая никому из родителей. Холодильника не было, даже мечтать о нем не осмеливались. Продукты хранили между рамами окон.
На майские праздники мы собрались ехать к Жениным родителям в Сочи. Я пошла в «Детский мир» на Кутузовском проспекте и купила подарок Жениной племяннице Анечке. Как сейчас помню – это был детский несессер, очень симпатичный, нежный, и по цене денег хватало. Купила еще что-то, не помню. Радостная и безмятежная, я дома показала Жене подарок!!! В ответ был устроен невероятный скандал – подарок позорный, нищенский и т. д. Сейчас уж и не помню все эти эпитеты. Я очень долго плакала, так и не поняв, что плохого сделала, что не так. Я не понимала!!!
На майские праздники должны были поехать с нами в Сочи мои родители по приглашению родителей Жени. Я сдуру его спросила: «Может быть, мы возьмем с собой Вовку (моего двоюродного брата)?» Он тогда, кажется, развелся с Таней, своей первой женой. В ответ получила: «У моих родителей не постоялый двор!» Еще одна оплеуха.
Одежды у меня было катастрофически мало, родители жили более-менее обеспеченно, нормально, но достать что-либо симпатичное и по карману было невозможно. И вдруг вспомнила, как Аня, когда мы приехали в Сочи, со своей детской непосредственностью мне сказала: «Наташа, ты такая красивая женщина, а на тебе такой некрасивый халатик!»
И вот мне ехать в Сочи, а ни одной летней майки у меня не было. В институте девочки уж не помню кто, уговорили меня купить белую простую трикотажную майку с синей каемкой (кажется, за 11 рублей). Очень дешево. Я решилась. Показала Жене дома – скандал, почему я потратила деньги? Я каждый день все больше удивлялась, обижалась, даже плакала.
Особенно было обидно из-за невольного сравнения: за пару лет до этого я отдала японские колготки Жене для жены (Саши Музыкиной) в Сочи, она о таких мечтала, а мне папа привез случайно из Японии. Как Женя был щедр из-за этих колготок. Я их просто так отдала. Он же принес огромный торт на всю группу в знак благодарности, ведь этого так хотелось Саше.
Я видела двух абсолютно разных людей. И все так по мелочам-мелочам, которые оставались шрамами на моем сердце. Решений я не принимала, хотя иногда стала уходить к родителям. Не хотелось срывать Жене намечающуюся стажировку в Сингапур. Отношение ко мне, мягко говоря, ничем не напоминало любовь.
Все это очень похоже, как я понимаю теперь, на то, что психологическая травма, полученная Женей от Музыкиной, целиком и полностью этакой «отрыжкой» пала на меня. Видимо, сам по себе сложился постулат: если любишь жену, балуешь, то тебе будет больно, плохо, тебя предадут. И если пофилософствовать дальше, то можно сделать много выводов: чем хуже, тем лучше, жену надо не баловать, а подавлять, подминать и т. д.
Единственное родное и надежное – это родня по крови, все остальное можно менять – жен, женщин, полезно сочетать (быть женатым на бессловестной твари и уходить в разгул). Все это с самого начала кардинально не соответствовало моему пониманию семейных отношений, отношений мужчины и женщины.
Абсурдность Жениного поведения доходила до того, что, когда мы приезжали на Кутузовский, он кидался к холодильнику, чтобы проверить и пересчитать количество консервов, присланных нам из Сочи. Стыдоба-то какая! Особенно в отношении моей семьи, когда никто не тронет ничего чужого. Между прочим, поужинав на Кутузовском с родителями, мы каждый раз увозили полные сумки продуктов, которые доставали нам мои родители. И тем не менее это пересчитывание банок продолжалось каждый раз.
Женя, видимо, этого не помнит, а я не забуду никогда – не по злопамятству, а от потрясения, ведь в нашей семье никогда такого не было. Были беды, были ссоры, разногласия, но такого… не было. Мне было стыдно и больно видеть столь явную патологию, такое пренебрежение не только ко мне, но и к моим родителям.
В ноябре 1968 года Женя улетел в Сингапур. Отъезд намечался каждый месяц, поэтому раз пять мы устраивали банкеты по случаю отъезда. Проводив Женю, я приехала к родителям, чувствовала себя совершенно опустошенной, резко стала по нему скучать, беспокоиться относительно полета. На душе было очень грустно, тоскливо, забылись все обиды, осталось только тепло.
Придя в себя, поняла, что мне предстоит масса дел – окончание института, практика, дипломная работа, распределение и выпускные экзамены. Плюс к этому стали возникать проблемы с комнатой, где мы жили. Женин папа, Петр Игнатьевич, попросил меня прописаться на ул. Георгиу-Дежа, началась беготня по жэковским инстанциям. Через некоторое время (не помню, когда) в связи с моей постоянной московской пропиской Петру Игнатьевичу удалось закрепить эту комнату за нами уже не на птичьих правах.
Стали приходить письма от Жени, они очень радовали, все было интересно, я скучала, очень ждала Жениного возвращения, которое откладывалось и откладывалось.
Закончила учебный год, защитила диплом – все получилось прекрасно. Даже распределение в Институт народов Азии АН СССР под крыло Г.Ф. Кима, как ни билось Восточное управление МВТ СССР, состоялось!!!
После всех этих мытарств я поехала вместе с друзьями, Таней и Володей Солодкими, в Одессу, где пару недель отдыхали, затем перебрались в Сочи. Я жила у Жениных родителей, а Солодкие снимали комнату у соседей.
Но каникулы получились неудачными, я заболела. Долго не могли поставить диагноз. Анализ крови «смахивал» на очень тяжелое гематологическое заболевание.
Пришлось даже полежать в Боткинской больнице у мамы (в 5-м корпусе) вместе с Алисой Михайловной (женой С. Кочаряна, первой женой Лемешева), с ней было интересно. Рафинированная интеллигенция. Вот уж истинно говорят, что интеллигентности научить нельзя. В соседней палате лежала на лечении К.И. Шульженко, которая щедро делилась рецептами масок на лицо, величаво и бодро прогуливалась по больничному коридору, ни на секунду не допуская у окружающих мысль, что она лечится, т. е. чем-то болеет. О! Сила духа!
За два месяца болезни родители мои стали седеть, но вида, особенно папуля, не подавали. Все обследовали, и наконец – прием у известного тогда прекрасного врача-гематолога Дульцина. Его вердикт: инфекционный мононуклеоз (в районе Сочи тогда была зона вспышки этого заболевания). Видимо, осел он на мой изнуренный постоянными экзаменами, дипломом, нервотрепкой, связанной с распределением, недосыпами, организм. Все дома стало становиться на свои места, я долеживалась. Жене ничего о болезни не писала, слишком пугающая и серьезная была ситуация.
Где-то в начале октября 1969 года я вышла на работу. Постепенно входила в ритм новой жизни. Заработную плату мне назначили 75 рублей на должности научно-технического сотрудника, и это – с двумя языками и дипломом МГИМО с отличием. Вот такие были времена!
Материально было очень туго, но как-то я не фиксировалась на этом, просто вкалывала. В дополнение к этому работала немножко в МГИМО, преподавала корейский язык студентам 1-го курса, давала частные уроки на дому Дементьеву-младшему – он очень отставал по корейскому языку.
Вернусь к воспоминаниям.
Наступил 1970 год, я по-прежнему одна, Женя в Сингапуре. Целый день с 10 до 18 часов сижу на работе, так как я новенькая, библиотечных дней у меня нет, поэтому кроме среды и, кажется, пятницы, я постоянно в отделе. Институт тогда находился в особняке в Армянском переулке. С улыбкой вспоминаю ту свою прежнюю наивность, застенчивость до абсурда. В течение 1-го месяца работы мне было даже неудобно спросить, где находится туалет, так без оного я и проводила целый рабочий день.
Заведовал отделом Г.Ф. Ким, сектором экономики Кореи – И.С. Казакевич, в отделе работала и самый крупный в СССР кореевед Ф.И. Куликова-Шабшина. Вот с ней я очень подружилась. В дальнейшем она мне много помогала, подсказывала правильные решения! Отношения сложились добрые, теплые, родственные. На заседаниях отдела я на этом этапе каждый раз терялась, расстраивалась, что «не потяну» работу. Все казались такими умными, знающими, виртуозными ораторами.
В отдел пришла не с пустыми руками, а с основательным научным багажом по моей теме: помощь СССР в развитии народного хозяйства КНДР. Материалы собирала еще в рамках МГИМО, готовя курсовые, а затем диплом у Н.П. Семеновой.
И что еще очень важно: на практику от МГИМО меня распределили в ГКЭС при Совмине СССР. Архив ГКЭС был кладезем этих материалов, но почти все они имели или гриф «секретно», или «для служебного пользования». Поэтому мне как практикантке МГИМО в то время удалось получить на руки лишь крохи. Но главное – я знала, что материал есть и где его найти.
Знала также, что хранятся материалы по моей теме в Историко-архивном управлении МИД СССР, в отделе Дальнего Востока МИДа, которым руководил М.С. Капица. Знала еще одну точку, которая мне казалась интересной, – ВНИКИ (Конъюнктурный институт) МВТ СССР.
Но пока все это было только информацией. Реальным сбором материалов, трудясь в отделе, я заняться не могла, ибо на меня почти сразу «кинули» массу «черновой» работы по сборнику «Нерушимая дружба», в котором публиковались воспоминания и впечатления некоторых советских людей, побывавших в КНДР по линии Общества дружбы, или тех, кто был связан с освобождением Кореи.
Генерал Лебедев, участвовавший в освобождении Кореи и создании социалистического строя на Севере этой страны, много рассказал интересного, предоставил уникальные фото тех времен. Режиссер И. Лукинский (снявший картины «Чук и Гек», «Деревенский детектив» и др.), посетивший КНДР в недавнем прошлом, оказался в числе авторов этого сборника. И его статья была посвящена развитию культурных связей между СССР и КНДР. Посему мне пришлось почти три месяца, мечась между работой (дежурствами) в отделе и Министерством культуры СССР, собирать материалы по данной теме, обрабатывать их, писать саму статью, периодически встречаясь с Лукинским у него дома на одной из Фрунзенских улиц.
Встречи были интересные, человек он, конечно, талантливый, но главный интерес был не в рекомендациях по статье, а в тех жизненных уроках, которые он преподавал: «Первые 50 лет ты должен работать на авторитет, а уж дальше отдохни, расслабься, ведь авторитет во вторые 50 лет жизни должен работать на тебя».
Другим моим «клиентом» был рабочий Антонов, кажется, член ЦК КПСС в то время. Таковы были нравы эпохи. С производства, «прямо от станка», в нашем случае – с завода им. Ильича выдвигался хороший рабочий, преуспевающий в партийно-общественной деятельности и порой (как Антонов) достигавший столь высокого уровня – ЦК КПСС.
Отдельными вспышками вспоминаются картины встреч с этими людьми. Весь из себя благостный, приветливый, простой в обращении Лукинский каждый раз кричал своему маленькому сыну: «Колька! Неси чай. Разве ты не видишь, Наташа пришла!» Теперь, когда я вижу по телевизору концерты с участием юмориста Николая Лукинского, не могу поверить, что это тот самый Колька, который шустро подавал нам чай. Интересен и тот факт, что Лукинский в отличие от большинства других официальных авторов воспоминаний настоял на том, чтобы поделиться пусть крохотным, но гонораром за статью в сборнике.
Пока вспоминала эти детали, с горечью для себя обнаружила, что вся моя корейская библиотека, собранная годами, распылилась. Я даже не знаю толком, где мои собственные книжки. От Жени сейчас узнала, что часть здесь, в Красновидово, другая – у Жени в кабинете на работе, в ДА. Придется все снова собирать – это расплата за мое вынужденное превращение в часть кухонной утвари, вынужденную переквалификацию в массу разных профессий – уборщицу, кухарку, прораба по стройкам и ремонтам, специалиста по недвижимости, снабженца, дизайнера, прачку, сотрудницу химчистки, медсестру, пиарщицу для Жени и т. д. Ну что ж, значит так должно было быть, а вот как поступать теперь – это другое дело. Очень переживаю, что не стала матерью, но и здесь в утешение мне слышатся слова папули, сказанные в Боткинской больнице, в 7-м корпусе после случившегося 2-го выкидыша. Папа сказал: «Ты, Наташенька, не страдай, не плачь так. Чем больше я смотрю сейчас на подрастающее поколение, тем страшнее теперь иметь детей…». Видимо, мой папочка многое имел в виду, говоря это.
Первый выкидыш был в Сан-Франциско, когда Женя улетел в Сочи хоронить Петра Игнатьевича. Видимо, потрясение от смерти Петра Игнатьевича дало толчок. Таково было предположение гинеколога в Сан-Франциско, доктора Крайса.
Уже позже я ходила к другому гинекологу в Сан-Франциско, который мне сказал, что у Жени несколько вялая в передвижении (как я поняла) сперма. Поэтому беременность возможна, но не факт, что она произойдет. Я об этом Жене не сказала, чтобы не расстраивать. Более того, Женя очень далек от медицины, мог это неправильно понять, а отсюда мог развиться комплекс (так мне казалось).
Кстати, об этом визите к врачу и о его заключении я никому никогда не говорила. Впервые сказала на майские праздники в Красновидово в 2006 г. Вике, а тогда сказала только маме, она и перестала медицину подключать.
Вероятно, я должна была об этом сказать и Жене, и Анне Зиновьевне, но не хотелось никого огорчать. Вот так, мечтая о рае для всех, я превратила (если утрированно) свою жизнь в ад. Типичная ситуация «пытаться стать святее Папы Римского».
Я, кажется, очень отступила от основного своего изложения о первых шагах на работе в Институте народов Азии АН СССР, в отделе Кореи, Монголии и Вьетнама.
Для того, чтобы написать статью Лукинского, я несколько месяцев параллельно с выполнением других обязанностей в отделе исправно работала в архиве Министерства культуры СССР, что по-своему было интересно. Атмосфера старинного особняка, даже его дизайн и архитектура. Очень милый смешной человечек Толя Педин был прикреплен ко мне в качестве куратора. Относительно без проблем – походы в Большой театр на самые аншлаговые спектакли (билеты организовывал Т. Педин и довольно часто меня приглашал, даже его коллеги подхихикивали, что Толя пытается ухаживать за мной).
Я, как всегда, ни на что не обращала внимания, в Большой пару раз сходила, а дальше у меня просто не было времени. Собирая материалы, помню, что постоянно находилась в каком-то оцепенении от страха, что написать требуемый очерк не смогу. Тем не менее написала, кто-то из коллег по отделу (Т.С. Яскина, Ф.И. Куликова) подправили, подредактировали. Слава Богу, получилось. Впоследствии через несколько лет я использовала эти материалы для очерка на тему «Культура в КНДР – культурные связи СССР с КНДР» для коллективной монографии «Современная Корея» (М.: Наука, 1971. С. 274–276).
До сих пор не могу понять, как я описывала впечатления Лукинского о виденном в КНДР, особенно с учетом того факта, что не только Лукинский, но и сама ни я разу не были в КНДР (почему – об этом позже).
Еще раз хочу вспомнить рабочего Антонова. Мои впечатления о работе и общении с этим милым и добрым человеком были более скудными. Главное помню: выиграв в «политической рулетке» СССР роль выдвиженца из рабочих, что называется, прямо от станка, и оказавшись на невероятной для себя высоте тогдашнего политического Олимпа со всеми вытекающими «благами» и «привилегиями» (в частности, переселение в большую, прекрасную квартиру в новом престижном доме в центре Москвы, что уже было немыслимым для обычного рабочего), Антонов постоянно в беседах скатывался на эту тему, не мог поверить, что все происходило наяву.
Как-то прихожу к нему работать над статьей о визите в КНДР. Он, будучи всегда приветливым, гостеприимным, в хорошем тонусе, вдруг показался мне каким-то испуганным, усталым, разбитым. Причина оказалась простой, очень грустной и смешной одновременно: ночью ему приснился сон, что все то, что он получил от властей, у него отнимают…
«Наташа, – сказал он мне, – я, честно говоря, не знаю, когда я сплю, а когда бодрствую. Ибо вся обрушившаяся на меня сказка из обоймы привилегий и благ – это не может быть правдой, это может быть только сном. В то же время я все это могу потрогать, всем этим пользуюсь и так боюсь, что в одночасье оно (это номенклатурное благосостояние) исчезнет и я останусь вновь у разбитого корыта, влача, как и все мои коллеги, прежнюю, почти нищенскую жизнь!»
Мне стало его очень жаль, несмотря на то что сама я возвращалась из роскошной квартиры Антонова в нашу нищенскую комнату в общей квартире, в которой мы жили на «птичьих» правах.
«Собрав» у Антонова его воспоминания о поездке в КНДР вплоть до крохотного дневничка – записей впечатлений, – я остановилась. Что-то пыталась набросать своей неопытной, полустуденческой рукой, однако ничего толкового не получалось по многим причинам. Тогда ко мне на помощь пришли мои коллеги, опытные корееведы, профессионалы. Статья в сборнике в итоге была опубликована.
