Евгения Минаева
Король Севера. Любовь

Линель

Голые деревья, обрамляющие площадь перед дворцом, выглядели сказочно неправдоподобными в розовом свете занимающегося утра. Большие нахохленные вороны то тут, то там сидели на причудливо искривленных ветвях, изредка оглашая воздух недовольным хриплым карканьем. Люди, маячившие во дворе в ожидании предстоящей забавы, кутались в плащи, скрываясь от утренней прохлады.

Процокала копытами лошадь, пропала в конюшне. Пар от ее попоны, поднимавшийся вверх в кристальной прозрачности воздуха, казался настолько плотным, что его можно было резать ножом. Конюх, выскочивший из-за двери денника, громко отчитывал мальчишку, показывая вглубь стойла, куда скрылась лошадь. Мальчишка разводил руками, оправдываясь.

Через площадь торопливо прошла служанка, приподнимая юбки. Следом за ней позевывая тащился слуга с двумя полными воды ведрами. Недовольная его медлительностью, у ворот женщина остановилась, взмахнула рукой. Слуга ускорил шаг. Ведра в его руках качнулись, часть воды выплеснулась на камни.

Линель отвернулся от окна.

Селисса, теплая, взъерошенная после сна, потягивалась, сидя на краю кровати. В спальне было натоплено, но она не спешила расставаться с одеялом, и оно складками обрамляло ее фигуру, выставляя наружу лишь личико, то и дело искажаемое гримасой зевка, да живот.

– Зрители уже собираются, – сказал Линель. – Бьюсь об заклад, под крайним ясенем стоит твоя фрейлина Дарт с каким-то рыцарем.

– А-а, Милена, – королева вновь зевнула, сверкнув белоснежными зубами. – Надо будет ей сказать, чтоб была поаккуратней: что-то этот парень не кажется мне готовым к женитьбе. Вот покувыркаться на сеновале – пожалуйста, а так чтоб всерьез…

– Да какой там сеновал! – Линель, несколько раздраженный непонятливостью жены, махнул рукой. – Я ей про серьезные вещи, а она мне про сеновал!

– Серьезные вещи? Ты считаешь серьезным известием, что моя фрейлина кокетничает с каким-то обалдуем?

– Нет, дорогая, я имею в виду, что до поединка еще час, а во дворе предостаточно народу. Уже места на трибунах занимают, боятся, что всем не хватит, – и действительно, некоторые из благородных уже сидели на малочисленных скамьях, выставленных вдоль площади, вяло переговариваясь. – Ты представляешь, что будет, когда подойдет время?

– Народу станет больше, – Селисса равнодушно пожала плечами. – А ты чего хотел, чтобы они пропустили такое развлечение?

– Развлечение! – Линель хлопнул ладонью по подоконнику. – Это позор, а не развлечение! Проклятый Линнфред, кто заставлял его на каждом углу трепаться о поединке?

– Ну, не зря же говорят, что у Уолдера не все сыновья умные, – королева, приняв решение вставать, принялась выворачиваться из одеяла. – Что ж ты не приказал ему молчать?

– Мне в голову не пришло. Само собой разумеющимся казалось, что такие вещи следует держать в тайне, так нет.

– Ну-у, – задумчиво потянула королева, изучая пол. Лежавший на нем ковер по-видимому не казался ей настолько надежным, чтобы доверить ему босую ногу, – тебе не кажется, что ему-то как раз ничего подобного не казалось?

– Что ты имеешь в виду? – удивился Линель.

– Что он тоже может полагать, что поступок его рыцаря как-то опорочил тебя.

Король промолчал. Дурацкая, совершенно идиотская ситуация. Как, скажите на милость, на его королевской репутации может отразиться поведение рыцаря Молдлейта? Тем более, что он-то, король, поступок рыцаря неправильным не считал… Ну, наказали болтливого деревенщину, так что с того?

Линель никак не мог понять, отчего такая суета. Тем больше его удивило отношение к случившемуся Байярда.

Королевский советник тщательно выспрашивал все подробности случившегося, особенно обращая внимание на слова наказанного парня. Чем больше он слышал, тем мрачнее становился, а потом и вовсе вздохнул, закрыв лицо руками. Этот жест доконал короля, тот плюнул и ушел. Он даже хотел было отменить поединок, на который уже дал разрешение, но побоялся, что это плохо скажется на нем. И теперь, глядя в окно, он размышлял, не поступил ли опрометчиво.

Время текло, и народу во дворе становилось все больше и больше – сплошь знать. Весть о случившемся в глухой деревушке дошла до каждого. Благодаря трепливым языкам придворных, дошла в приукрашенном, преувеличенном виде. До ушей Линеля долетели и самые отвратительные из этих версий, например, согласно одной из них, деревенщина рассказывал о мародерах из королевской армии, и король лично повелел его умертвить, чтобы слухи о бесчинствах его людей не доползли до других деревень.

Как гадко все выглядело!

И еще рыцарь этот… как его там… Ольбург или Орбурк. А, не суть важно! Важно то, что этот помешанный на рыцарских обетах мужик счел свою честь затронутой, а страдать от этого Линелю.

Ох. Ну что, им тут медом намазано?!

На площадь перед дворцом в полном составе вышли члены королевского совета. Несколько лордов с сыновьями и дочерьми, уже занявшие места на скамьях, потеснились. До поединка оставалось меньше получаса. Что ж, пора и королю занять свое место.

Пока супруг стоял у окна, наблюдая разворачивающийся спектакль, королева успела выбрать себе платье и позвонить в колокольчик, подзывая служанку. Линель со вздохом снял с вешалки темно-синий, контрастный с ярко-алым одеянием жены камзол.

– Оставь, – невольно поморщился он, глядя, как Селисса достает из шкатулки сапфировое ожерелье. – Возьми лучше изумруды или гранаты. Жемчуг в крайнем случае.

Судя по недоуменному взгляду, королева сильно удивилась. Муж раньше никогда не мешал ей одеваться так, как она хотела. Но недоумение на ее лице быстро сменилось злостью, и сапфировое ожерелье было с решительностью застегнуто на шее.

Линель только хмыкнул. В конце концов, в одном нижнем белье и с этим ожерельем жена смотрелась ой как соблазнительно…

Воплощению в жизнь возникших шаловливых мыслей помешал приход слуг. Настроение короля совсем испортилось.

Для королевской четы у самой границы ристалища поставили два удобных кресла, к которым Линель прошел, не глядя на окружающих. Только умастившись на мягком сидении он обвел площадь взглядом. А посмотреть было на что.

Поглядеть на поединок за королевскую честь пришел едва ли не весь двор. Под утренним солнцем переливались всеми цветами радуги драгоценности, яркими пятнами выделялись в толпе женские платья. Со всех сторон слышались шепотки и похихикивания дам. Немного поодаль от благородных стояли слуги, стараясь особенно не привлекать к себе внимания. Мальчишки, в изобилии водившиеся на кухне и в конюшне, оседлали все доступные для того крыши и болтали ногами. Один, особенно усердный, доболтался до того, что слетевший с его ноги башмак едва не попал в голову повару.

Зарождающийся скандал прервало появление поединщиков. Рыцари, красуясь на публике, вышли одновременно с двух сторон площади, сверкая начищенным доспехом. Оба – с непокрытыми головами, держа шлема подмышками – синхронно поклонились королю.

Появился королевский герольд.

– Жители великолепного Сильвхолла! – голос привычного к долгой и громкой говорильне человека разнесся по всему двору. – Сегодняшний день, вне сомнений, благословленный всеми богами, ознаменован рыцарским поединком в защиту чести вассала благородного лорда Уолдера Молдлейта Орбрука и Его Величества Линеля Первого Сильвберна, – при этих словах Линель скривился, но быстро взял себя в руки. – Рыцарь Орбрук обвиняет рыцаря Мельзака в оскорблении деянием, выразившемся в том, что в присутствии Его Величества сей рыцарь позволил себе истязание и лишение языка подданного Его Величества за поносные слова о войске Его Величества, чем подтвердил оные, ибо насилие в ответ на оскорбительную речь лишь подтверждает истинность этой речи. Сим, не позволив Его Величеству самолично вершить суд над своим подданным, рыцарь Мельзак присвоил себе полномочие королевской власти и сим деянием нанес Его Величеству несмываемое оскорбление, кое нанесено и рыцарям, сопровождавшим короля, ибо оскорбление короля в присутствии его рыцарей ложится на сих рыцарей пятном позора. Посему рыцарь Орбрук обратился к сюзерену за разрешением на поединок между ним и рыцарем Мельзаком, ибо по законам войны рыцари одного господина не вправе выступать друг против друга помимо воли последнего. Лорд Молдлейт, даете ли Вы соизволение на оный поединок.

– Даю, – сказал Уолдер. По выражению его лица ничего нельзя было понять.

Герольд вопросительно взглянул на короля и склонился в глубоком поклоне. Линель махнул рукой, показывая, что можно начинать. Подбежавшие оруженосцы помогли поединщикам надеть шлемы, вручили тяжелые щиты. Рыцари медленно пошли на сближение.

Это только в сказках герои от рассвета до заката гремят мечами, в жизни все совсем не так. Попробуй-ка помаши железякой весом в три-четыре фунта несколько часов подряд, принимая на нее удары, да отражая их. Мало кто долго продержится. А вот углядеть у противника слабое место, рубануть, пусть один раз, но зато с результатом, это совсем другое дело. Звон стали на потеху зрителей хорош для турниров, не для смертельной битвы. А именно смертельная битва сейчас разворачивалась перед глазами толпы.

Мельзак, более рослый, чем его противник, с длинными руками, первым пошел в наступление. Рубящий удар он нанес справа налево, грозя развалить противника, но уже в полете поменял траекторию движения меча, и лезвие полоснуло слева направо сверху вниз по ногам Орбрука.

Сухопарый рыцарь не стал парировать удар. Опытный, по-видимому знавший технику работы своего соперника, он просто сделал шаг назад, выходя из-под удара. И тут же, резким рывком устремившись вперед, атаковал сам.

Мечи столкнулись, зазвенели. Мельзак сильным тычком щита попытался отбросить от себя противника, и Орбрук не стал ему в том препятствовать. Разорвав дистанцию, он закружил вокруг соперника, как охотничий пес вокруг медведя.

Впрочем, сравнение не вполне подходящее. Умный пес никогда не пойдет в атаку на лесного хозяина: собаке задрать медведя – задача невыполнимая, бесперспективная и опасная. А Орбрук все же собирался напасть, хоть и выжидал для этого подходящий момент.

И такой шанс ему очень скоро представился.

Высокий рост и большая физическая сила иногда идут не на пользу, а во вред. Такое случается порой, если воин, привыкший побеждать именно за счет этих качеств, забывает о чужом опыте.

Мельзак забыл. Он устал поворачиваться вслед кружащему вокруг него противнику и начал атаку. Меч перышком порхнул в его руке в хитром замахе… и именно этот момент избрал Орбрук, чтобы поднырнуть под воздетую руку и ударить в подмышку противника.

Под доспехами и поддоспешником не было видно, как хлынула из рассеченной жилы кровь, и женщины удивленно заохали, не понимая, с чего такой сильный рыцарь оседает на землю от невинного тычка. Мужчины, больше разбиравшиеся в драках, равнодушно отворачивались. Бой был окончен, с такими ранами как у Мельзака не то что дальше не бьются – не живут.

– Как быстро! – расстроенная Селисса повернулась к мужу. – Столько приготовлений, и все ради минуты! Зато хоть победил этот Орбрук…

И в этот момент Линель вдруг внезапно, сильно, едва ли не в первый раз за всю их совместную жизнь, разозлился на жену. На в целом умную Селиссу порой находила непонятная дурь, и жена невесть с чего переставала понимать совершенно очевидные вещи. Такие, например, как то, что для короля было бы желательнее, победи Мельзак Орбрука, а не наоборот. Ведь победа этого дурака означала, что его честь, честь короля и впрямь была запятнана, что в той задрипанной деревушке и впрямь случилось нечто из ряда вон выходящее, а он, король, этого не увидел. Не просто не увидел, а счел приемлемым. И если Селисса этого не понимает, то другие, те, кому это надо, все прекрасно поймут. И не замедлят обернуть в свою пользу, как только представится возможным.

Линель заскрипел зубами, силясь перебороть себя. Нельзя, нельзя перед всеми показывать недовольство, пусть даже это самое недовольство так и грозит разорвать изнутри…

Излучающий поддержку взгляд Байярда, возникшего как из ниоткуда удержал Сильвберна от глупостей. Король нашел в себе силы подняться, произнести что-то донельзя высокопарное вроде «Корона благодарит своего верного рыцаря за защиту Нашей чести…» , и так далее. На душе было муторно. Было ощущение, что что-то идет не так, да к тому же еще – давно.

Рейна

Существуют люди, принятие решений которым дается тяжело. Люди, поддающиеся давлению, такие, которым проще согласиться с чужим мнением, нежели отстоять свое, пусть даже это повлечет многие беды и лишения. Сложно отвечать за свою жизнь.

Еще сложнее – за жизнь других.

С давних времен, согласно заветам предков, лорды-наместники вершили суд над своими подданными. Кто-то, принимая ответственность, решал судьбы всех своих людей сам, кто-то спихивал проблемы крестьян на плечи вассалов, оставляя себе лишь тяжбы меж этими самыми вассалами. Судьей для всех без различия был король, способный самолично рассмотреть любое дело, пусть даже касающееся самого распоследнего человеческого отребья.

Еще по жизни в Вантарре Рейна помнила, как раз в месяц, в день середины недели, во внутреннем дворе замка собирались люди. На специально устроенный невысокий помост выносили резное кресло из черного дерева. В него садились лорды: сначала отец Моэраля, потом и сам Моэраль.

Сидение кресла было жестким, символизирующим необходимость скорого суда. На таком недолго просидишь, так верши дела быстрее лорд, не затягивай.

И лорды не затягивали – правосудие на севере было скорым и строгим.

Впрочем, на юге оно отличалось от северного не сильно.

Молдлейты, как и Холдстейны, давали мало власти своим лордам-вассалам, что сказывалось и на разрешении судебных тяжб. Лорды-наместники, а в их отсутствие – наследники и кастеляне, казнили и миловали, присуждали и отнимали. Вершить суд было исключительной привилегией рода Молдлейт.

Что, впрочем, не помешало Рейне удивиться, когда к ней, оканчивавшей завтрак, пришел Рене Ифори.

– Суд?! Какой еще суд? —изумленная Рейна даже не заметила, что каша с не донесенной до рта ложки капает ей на платье. – Ты, верно, шутишь?!

– Увы, нет, миледи, – Рене и сам казался несколько растерянным. – Милорд Фадрик лично разбирал дела судебные, в его отсутствие ранее это делал прежний кастелян, по сложным случаям писал самому милорду… Теперь это ваше право и обязанность.

– Не нужно мне таких прав! – Рейна ни на шутку испугалась. – А обязанностей у меня итак через край! Рене! – Рейна с надеждой взглянула на кастеляна. – А ты сам не можешь?

– Не могу, миледи. Дело серьезное, с кровью. На меня милорд прав такие дела судить не возлагал. Такое только лорду разбирать, там казнью пахнет.

Еще хуже.

– Скажи, пусть лорда дожидаются, – схватилась она за последний ускользающий шанс. – Мне самой решать невместно.

Ифори только покачал головой.

Тяжело вздохнув, Рейна поднялась из-за стола.

За последний месяц она сильно раздалась в талии. Беременность, до этого неочевидная, теперь бросалась в глаза. Тяжесть, угнездившаяся в животе, неприятно давила на спину, и Рейне чаще приходилось отдыхать и реже ходить пешком, что не могло не сказываться на ее самочувствии. Будь она не столь хрупкой и миниатюрной, ребенка вынашивать было бы легче, а так грядущее материнство оборачивалось страданием. Сама за собой Рейна замечала новые привычки. Сходя по лестнице, держалась за перила, поднимаясь со стула, придерживала рукой живот. А он не был таким уж большим, этот живот… Все свидетельствовало о том, что основные проблемы еще впереди.

Само собой, ей понадобилось сшить новый гардероб. И само собой, благодаря неуемному языку приглашенной портнихи, слухи о беременности леди Молдлейт разлетелись по всему Фрисму. В дом зачастили гости, и Рейна провела не один неприятный час в обществе местных матрон, жадно глазеющих на ее уже далеко не плоское тело.

Рейна видела их насквозь. Как же, о самочувствии они справиться пришли. Как бы ни так! Сидят напротив нее, надутые индюшки, жуют ее пирожные и гадают, и вправду ли ребенка Фадрика она скрывает в своем чреве. Конечно! От жалкого урода, пусть даже и благородного рода, никто не ожидал получить наследника!

Ее так и передернуло от омерзения. Нитка сапфиров выскользнула из руки и упала на пол.

– Не наклоняйтесь, я сама, сама, госпожа, – тут же засуетилась служанка, спешно поднимая ожерелье. – Вот, все в порядке… Помочь вам надеть?

Рейна милостиво кивнула. Слуги… уж не они ли первыми начали распускать слухи о своей хозяйке?

Для суда она надела темно-синее платье с широкой накидкой. Одежду Рейна выбирала интуитивно, желая скрыть свое дитя от толпы, а от него – грязь предстоящего суда. Будь ее воля, она и вовсе не выходила бы в город, но ей требовался свежий воздух, да и привычка посещать храм никуда не пропала. В немногочисленных прогулках по Фрисму леди Молдлейт сопровождала Сория Уэсс – единственная, чье общество Рейна готова была терпеть рядом. Сория, пожалуй, была одной из немногих, кто никогда не выдавал своих сомнений о грядущем отцовстве Фадрика.

«Ублюдки, – с неожиданной ненавистью подумала Рейна, бессознательным жестом проводя ладонью по животу. – Мерзкие, самовлюбленные уроды». Ребенок, будто поддерживая мать, шевельнулся внутри.

Она окинула взглядом свое отражение в зеркале и грустно улыбнулась. Нет, беременность не испортила ее внешность, лицо не стало одутловатым, как бывает у многих будущих матерей, кожа даже сохранила свой цвет, не испортились ни зубы, ни волосы. Но Рейна все равно казалась пусть и молодой, но очень усталой женщиной.

Правда, все еще красивой женщиной.

– Милая, позови Рене. Пусть проводит меня.

Кастелян, как оказалось, уже ждал за дверью. Бережно подсадив госпожу в карету, он сделал знак кучеру двигаться шагом, а сам торопливо рассказал Рейне о деле.

– Очень неприятное событие, миледи. Стража задержала этого молодчика ночью. Стала по карманам шарить, при нем нож, да браслет. Нож чистый, а вот браслет чищен кое-как, у застежки кровь запеклась.

– Задержали по доносу?

– Нет, в том-то и дело, что по горячим следам! У главы кожевенной гильдии в начале западного конца дом, а при доме – садик. С неделю назад жена главы приметила, что дочка по вечерам больно часто в том садике пропадает, встречается вроде как с кем. Главе доложила.

– Как главу-то зовут, Рене?

– Ох, прощения прошу, Сарт Ливок он, госпожа. А жена его – Амина. А дочку Ритвой звали.

Рейна кивнула. Ее муж наверняка знал всех этих людей не только по имени, но и в лицо. Она же слышала о них впервые. Правительница города…

Рейна грустно усмехнулась, но Рене этого не заметил, продолжая:

– Так вот. Глава калитку заднюю проверил, замок поломанный нашел. Дверь починили, Ритве по какому надо месту дали… Ох, простите, миледи, да ведь так оно все и было. Вроде все спокойно стало. А вчера поздно ночью Амина спохватилась – дочки в кровати нет. Побежали в сад, а там она, как есть мертвая, в беседке лежит, платье рваное, все в крови… Видно – насилие учинено. И браслета, и цепочки нет, а серьги, богатые, с изумрудами, и вовсе с мясом из ушей вырваны.

Рейна молчала. Ее, урожденную Артейн, видевшую и смерть, и насилие, такие мелочи уже не могли смутить.

– А парень задержанный, он что?

– Отпирается от всего.

– Да я не про это. Он к ней в сад лазил?

– То-то и есть, что он! Соседка его видела, да сама Амина. Мельком.

Рейна отвернулась, делая вид, что разговор ее более не интересует. Весь Фрисм теперь ждет, что она осудит на смерть человека, пойманного стражей. Сделает ли она это? Особенно, если иных доказательств, кроме браслета в кармане, нет…

Карета въехала на площадь. Не центральную, что у храма, нет, грязные людские делишки не след судить пред ликом богов и богатых горожан. Боги сами вершат свой суд, а горожанам не трудно и прокатиться, если пожелают поглядеть на казнь. Судили обычно на площади в северном конце.

«Как глупо, – подумала Рейна. – Запрятать все, что пугает взор, подальше, казнить не волею богов, под коими все ходим, а волей наместника и королевской власти. Моэраль… нет, Моэраль так не делал».

И, отгоняя мысли, приносящие боль, она вновь прикоснулась к животу, как к оберегу.

Площадь была полна. Главу Ливока в городе знали хорошо, и страшная, насильственная гибель его дочери взволновала многих. Убийцу, опасаясь гнева толпы, стража спрятала в прилегающем к площади доме. Не то чтобы его владельцы оказались рады соседству, но возражать никто не осмелился.

С помощью Рене Рейна выбралась из кареты и глубоко вдохнула – ее немного укачало, нужно было прийти в себя. В воздухе пахло весной: распускающимися почками, первыми робкими цветами, свежестью освободившейся ото льда воды. Но тот же ветер, что нес с полей благоухание юных трав, донес до носа Рейны и запах смердящих канав бедных кварталов города.

Рейна поморщилась.

– Миледи! Госпожа Молдлейт! – нестарая заплаканная женщина в богатом, пошитом у хорошей портнихи платье, кинулась в грязь под ноги Рейне. – Заступись, госпожа, накажи убийцу!!!

Мать Ритвы. Интересно, дочь была ее единственным ребенком?

– Убили, убили мою ненаглядную, пред смертью поглумились!!!

Рейна слегка коснулась плеча женщины кончиками пальцев.

– Встань. Я приехала сюда судить.

Всхлипывающая Амина поднялась, отошла в сторону, прижалась к кряжистому мужчине с посеревшим от горя лицом – мужу. Отцу.

– Рене. Поддержи меня под локоть, пожалуйста.

Помост для суда здесь был и помостом для казней, и подниматься на него было не в пример выше, чем в Холдстейне. Бережно поддерживаемая кастеляном, Рейна взошла и села в приготовленное кресло. Мягкостью оно не отличалось.

– Введите обвиняемого!

Глухо зароптала толпа. Среди собравшихся Рейна различила леди Розанну, ее мужа, вечно сохраняющего скучающий вид, Сорию, судя по виду, весьма взволнованную, нескольких других лиц из благородных. Простолюдинам не было числа.

Немного поодаль стоял Байярдов соглядатай – Эффсин Шарх.

Распахнулись двери ближайшего дома, появились стражники, волоча за собой парня со страшно разбитым лицом.

– Он это, он!!!

– Небось из тайной гильдии убийц!!!

– Какой там гильдии! Голь подзаборная! На сережки позарился!

– Мало того, что убил, так еще и снасильничал!

– Только вот перед смертью или после?!

Зашлась в новом крике мать Ритвы. Рейна плотнее сжала губы. Она и в страшных фантазиях не смогла бы поставить себя на ее место. Рука скользнула к животу.

«Ох, не место для тебя тут, маленький…».

Убийцу поставили перед помостом, стража отогнала толпившихся вокруг людей. Заочно осужденный поднял на Рейну тяжелый взгляд мутных, налитых кровью глаз. Били его серьезно.

– Я, леди Молдлейт, волей короля и моего лорда-мужа, наместника сего города по слову благородного Уолдера Молдлейта, вершу сегодня суд над этим, представшим предо мной человеком. Пусть день этот не осквернит неправедное решение.

Ифори за ее спиной одобрительно хмыкнул. Леди с честью выполняла свой долг.

– Я, пользуясь правом, врученным в руки мои, верша почетную обязанность, спрашиваю имя твое.

– Я Канд. А рода у меня нет, – ответил пленник.

Слова его звучали глухо из-за разбитых губ.

Толпа вновь зароптала: «Что это еще за человек, без рода? Разве только благородным да простолюдинам из тех, что побогаче, положено родовое имя? Нет родового прозвания, скажи: «Я сын такого-то оттуда-то». А то, нет рода!»

– Откуда ты, Канд?

– Из Гофоса.

– Кто твой отец?

– Нет у меня отца. И матери тоже нет.

– Что ж, Канд-безотцовщина, ты знаешь, почему ты тут?

Вновь тяжелый взгляд заплывших глаз.

– И подумать не могу, миледи.

Рене сунул Рейне в руки заранее заготовленную грамотку. С трудом разбирая корявый почерк, она прочитала:

– Некий Канд из Гофоса обвиняется в том, что ради наживы, воспользовавшись обманом, снасильничал и убил Ритву Ливок, дочь Главы гильдии кожеделов. Ты признаешь свою вину, Канд?

– Нет!!! – крик обвиняемого звенел от отчаянья. – Нет в том моей вины!

– Да как же нет?! – вскричала Амина Ливок. Слезы ушли из ее глаз, уступив место всепоглощающей ненависти. – Как же нет, когда ты к ней в сад лазил, я видела!

– И я видела! – вперед пропихнулась дородная баба в цветастом платке. – Я видела! Что, теперь отпираться будешь?

– Ну, лазил, – признался парень. – Но не убивал я ее.

– А что ты тогда в саду делал? – хриплый голос потерявшего дочь отца был едва слышен в вое толпы.

– Любовь у нас была, – ответил парень.

Рейна подалась вперед, вглядываясь в разбитое лицо. Что-то ускользало от нее, что-то, чего она пока не могла понять…

– Стража! Кто его задержал?

– Мы и задержали, миледи, – подал голос один из приволокших парня стражников.

Толпа, заинтригованная происходящим, замолкла.

– По карманам у него смотрели?

– Смотрели. Вот, – стражник протянул руку. На огрубелой ладони блеснул широкий золотой браслет. Дутый. Весьма подходящий для молодой девчонки, – золотинку нашли.

– Ее это, ее! – вновь залилась слезами безутешная мать. – На день рождения дарили.

– Ну-ка, дай.

Рейна, с трудом скрывая брезгливость, взяла в руки несчастливое украшение. Еще вчера его носила светящаяся первой любовью девочка… Уже завтра руки, так любовно украшаемые блестящей безделушкой, станут пищей для червей…

Так и есть, все как говорил Рене, у замочка следы запекшейся крови.

– Откуда ты взял браслет?

– Нашел, всеми богами клянусь, нашел!!! – парень кричал так, что слышала вся площадь. – Шел мимо канавы, глядь, блестит что-то, я и поднял.

– Всем бы так везло! – раздался из задних рядов молодой задорный голос.

Кто-то рассмеялся: нехорошо, зло.

– Ты сам понимаешь, насколько это глупо звучит? – тихо спросила Рейна.

– Понимаю… Только я правду говорю, госпожа… И лазал я к ней в сад, потому что любил… А не потому, что убить хотел.

Рейна задумалась. Врет или не врет? Она могла бы, конечно, приговорить его к казни… Но как жить потом с сознанием причастности к гибели невинного человека? Более того, не падет ли гнев богов на голову ее ребенка?

Толпа внизу требовала крови…

– Она отдавалась тебе по доброй воле? – едва слышно спросила Рейна Канда. – Ты был с ней?

Парень помотал головой.

– Рене! – Рейна встала. – Пусть его уведут на время. Я хочу взглянуть на девушку.

– Да что вы, госпожа! – на лице кастеляна отразился непритворный ужас. – Как можно! Господин узнает, не простит, вы о ребенке подумайте!

– Ты заставил меня судить в этом деле! Так не перечь. Где девушка?

Ритва лежала в сарае ее собственного дома, бережно укрытая простыней. Не дожидаясь особого указания, стражник сорвал покров, и Рейне открылось искаженное предсмертной мукой лицо. Леди Молдлейт поспешно замахала руками, приказывая закрыть покойницу. Для того, что ее интересовало, не требовалось обнажать несчастную полностью.

– На ней следы насилия, миледи, это я и без всякого осмотра бы сказал, – вездесущий Рене и сейчас стоял рядом с Рейной.

– Это я понимаю. Поверь, Рене, я знаю, как выглядят жертвы насилия…

Разграбленный Клык… Лужи крови на полу… Люди в железных доспехах… Женские крики, искаженные последней мукой рты…

– Покажи мне ее руки…

Девушки, бессильно колотящие по кирасам насильников, женщины… Отчаявшиеся создания, пускающие в ход последнее оружие…

Тоненькие пальчики, на которых должно быть так выгодно смотрелись кольца. Два пальца сломаны, жестоко выгнуты назад… Рейна вглядывалась внимательно, стараясь увидеть и запомнить все.

– Я нагляделась, Рене. Пора возвращаться.

Площадь встретила ее приход молчанием. Суд шел не так, как все ожидали, и это пугало горожан. Чего можно ждать от вероломной северянки?! С такой станется отпустить на волю кровожадного убийцу…

Рейна понимала их опасения, но слишком устала, чтобы волноваться. Ей уже давно не приходилось столько ходить, и теперь спина немилосердно ныла. Живот казался тяжелее, чем обычно. Ей и самой очень хотелось, чтобы все закончилось побыстрее.

– Приведите обвиняемого!

Стражники, те же, что в начале, вновь вытащили на людную площадь убийцу. На этот раз тот выглядел гораздо спокойнее. Знает что-то? На что-то надеется?

– Стража! Вы заставляли пойманного раздеваться?

Недоуменные взгляды. Что задумала эта северянка?! На одежде нет крови, неужели она думает найти ее на теле убийцы?!

Помнящие о надругательстве над Ритвой глумливо захихикали.

Толпе по большому счету было плевать на жертву и ее унижение.

– Снять с обвиняемого рубаху!

Канд рванулся и побледнел, одними губами выговаривая проклятия. Рейна холодно улыбнулась.

– Поверните обвиняемого перед людьми!

И все увидели. Широкие алые борозды, оставленные на лопатке сверху и груди насильника не иначе как женскими ногтями. Бедная Ритва, она исцарапала лишь то, до чего смогла добраться, лишь то, что выглядывало из разреза мужской рубахи.

– Это не то, что вы думаете! Это шлюха, шлюха из борделя, клянусь, она сделала это от страсти! – пытался еще кричать Канд, но его судьба была уже решена.

– Люди Фрисма! – утомленная Рейна из последних сил повысила голос. – Я представила вам доказательства виновности этого человека. На его одежде нет крови, но его задержали ночью, а девушку нашли поздно вечером, и у него было достаточно времени, чтобы переодеться. В его кармане нашли браслет убитой. Его видели в саду девушки. На его спине царапины, а у нее сломано два пальца, изломаны ногти, под ногтями запекшаяся кровь. Волей короля и лорда-наместника я признаю Канда из Гофоса виновным в убийстве Ритвы Ливок, надругательстве над ней и ее ограблении. Приговариваю этого человека к казни через повешение, – и уже тише. – Рене, отвези меня, пожалуйста, домой.

Полумрак кареты подействовал на Рейну успокаивающе. Спина почти перестала болеть и, как ни странно, неприятные мысли не лезли в голову. Она приговорила человека к казни, но это был плохой человек, виновный в страшном убийстве. Молодая девочка пятнадцати лет могла прожить долгую счастливую жизнь, встретить достойного человека, продлить свой род. Вместо этого ее опустят в землю.

А по ее, Рейны, воле, ее убийцу на закате вздернут на городских воротах. С невысоких Фрисмских стен отправят его пинком в полет, перед этим полоснув кинжалом по животу, так, чтобы в полете внутренности мерзавца вывалились и устремились к земле. Еще живой, одновременно истекающий кровью и задыхающийся, он будет болтаться меж небом и землей…

Карета остановилась. Опершись на услужливо подставленную руку Ифори, Рейна принялась вылезать из кареты, поставила ногу на… нет, не мостовую, а что-то мерзкое, липкое!

Она опустила взгляд вниз. Прямо под ее ступней, раздавленная колесом кареты, лежала лягушка, и ее выдавленные внутренности влажно поблескивали в лучах вечернего солнца.