Евгения Ивановна Хамуляк
Алла Амуон Ра
– Знаю все ваши грешки, знаю слабости, – прищурами зло стреляла Алла в своих соплеменников, словно стрелы ядовитые разнося. – И поведутся на бесчинство мое многие! Распадутся семьи, осиротеют роды на мужей и жен ратных, и разрастется воинство скверное до беспределов земных… – проклинала зловеще шальная красавица. – Никаких обычаев! Никаких традиций! Сам себе хозяин, сам себе судья! Что хочу – то ворочу, коли сила и власть в руках имеется. А я во главе такого государства демонического царицей встану! И пойдет чума из дома в дом кочевать, Павлинушка, тебе в уреканье. Мне несчастной жить пророчествуешь, так и вы поплачете со мною вдоволь! Ха-ха-ха! Никогда не поклонюсь тебе в колени!
– Говорил – НЕ-ПРО-БИ-ВА-Е-МАЯ, – прошептал на ухо Павлине Куприяновне Степан Ладамирович, бледнея и страшась вида разъяренного Аллы Сергачевской.
И только он это сказал, как ахнула староста, всем телом содрогнувшись от догадки нечаянной.
Вздохнула, затаила дыхание, крестом воздух разверзевая, зрением внутренним на взбешенную всматриваясь, и узрела другую фигуру могучую, вверх высившуюся – БОГАтыря русского Ильи Муромца, за телом женским распоясанным, словно в ларец тугой, стальной, непробиваемый, заткнутую. Стоял Великий Русский Дух не двигаясь, околдованный, плененный, помертвевший, но живой…
Улыбнулась староста надежде, удаче и провидению озарившимся и обратилась к пылающей злобным пламенем женщине:
– Далекие у тебя планы, красавица, да только придется ноги по пояс стереть, чтобы в царицы пройти. А вот скажи мне, девица, коли удастся мне раньше твоего царю нашему батюшке тебя сосватать, а он женится на тебе – поверишь в твердыни человеческие, поклонишься моей власти до земли самой? Откроешь сердце?
Расхохоталась Алла дьявольски, стукнула себя кулаком в грудь и вещала самолюбиво:
– Уж если твоя власть такая могущественная, что сам царь моей руки попросит прилюдно и в жены возьмет по твоему совету, и водворюсь я царицей богоподобною… Клянусь красотою и гордостью своею – уважу тебя, склонюсь на коленях до земли и ноги твои деревенские поцелую отрадно.
Но коли обманешь и через три дня не стану я царицею Великорусскою, женою царя нашего Повелителя Земли и семи планет, все твое имущество моим станет. Ты тогда в ножки мне поклонишься и поцелуешь пяты мои девичьи?!
– Добренько, – рассмеялась староста.
А люди ахнули разом, кто за сердце, кто за голову хватаясь от такого уговора страшного. Степан Ладамирович тот и вовсе без чувств упал, головой о пол ушибившись. Лишь Данила Александрович спокойной улыбкой светился, представляя приключения сказочные в скором будущем.
Царь-Град встречает
Провожали со слезами, рыдали в голос, желали удачи и покровительства богов в деле нелегком старбеевцы. Отселе мир в деревню вернулся, а буря ураганная, смертоносная старосту Курдюмову-Тихомирову в заложницы уволокла в Царь-Град. И не знай плакать, и не знай радоваться за нее, за себя, за всех нас?!
Павлина Куприяновна спокойно прощалась, подмигнула Степану Ладамировичу, что белее березы стоял, в душе себя коря за напасти сотворенные. Так с богами да с удачей нежданной отправились в путь далекий.
***
Дошли до поля, где зверье, схоронившись, тише воды, ниже травы лежало. Скомандовала Павлина Куприяновна выйти из логова громилам, а самим садиться на спины огромным птицеглавам с ястребиными башками, остальным животным побыстрее бежать-скакать-ползти в Царь-Град, в Кремль самого Царя Великорусского.
Уселись на монстров летающих, и хоть в диковинку было Алле видеть огромных чудищ, послушных воле ненавистной старосты, ничего не сказала, лишь грубее да побольнее за перья птицу большую схватила, что та безумно глазами от пытки сверкнула, да почувствовав в девице силу могучую, досадно подчинилась.
И хоть на крыльях мощных без воды, без отдыха, быстрее до Царь-Града лететь сделалось, а все равно поспели день в день назначенного срока бедствия.
Пока летели, с неба видели, как велика страна ратная, как богата и чудесна со всех сторон, как бескрайна и многолика родина, как мирна жизнь в ней, и с каждым днем все лучше делается… И как страшно будет увидеть ее в огне и горе, в утратах и смерти. Как когда-то давно было…
Издали, с птичьего полета, на ветру, с неба ночного синего узрели чудо великолепное – реку широчайшую, по размеру с морем сравнимую: извивается, переплетается, сверкает, переливается и в самом своем широком месте огибает и припадает к расчудесному дворцу Царь-Града, устроившемуся вдоль могущественной артерии земной, словно драгоценная жемчужина.
Как вдруг ястреглавы заволновались, закрутили башками тяжелыми, замотали клювами кривыми и, словно подстреленные, стали падать вниз, крыльями размахивая отчаянно.
Павлина Куприяновна в воздухе знак нарисовала и крикнула зывно приветствие в никуда. И мига не прошло – воины суровые из прозрачности шагнули, в видимое воплотились и, признав своих, головы склонили на обращение. Да то не воины были, а ангелы с крыльями…
Заприметила староста среди них старого друга закадычного, Радагостя с крыльями дивными белоснежными, воздух вихрями разметающими. И тот неузнаваемым не остался – подлетел, приобнял друзей. Сбросили воины арканы свои невидимые с монстров летающих и в дозоре стоять остались, пока Радогость полетел с гостями в Царь-Град.
– Уж рассвет последнего дня ознаменовали, а Илья так и не объявился. Ни слуху ни духу… Без него тяжко будет всем миром выстоять. Только он умел к каждому сердцу ключик найти, чтобы Русский дух поднялся, коли Земле угроза выросла, – невесело рассказывал Радагость последние новости, поглядывая на свирепые лица птицеглавов, горделивую девицу простоволосую в порванном платье да довольные лица друзей Павлины и Данилы, что светились в ранних лучах Солара просыпающегося.
– Ничего, друг, прорвемся. Не в первый раз сквозь тернии к звездам… – и приложила палец к губам хитрая староста, внутренним словом прося не расспрашивать покамест. Блеснули пониманием глаза Радагостя, что вмиг повеселел и убыстрил лет своих белоснежных крыльев.
***
Кто в Царь-Граде хоть раз побывал, тот никогда не забывал чувства этого трепетного – сердце живое Земли Русской увидеть. И каждый раз возвращаясь, вновь трепет чувствовал, который по-особенному волновал и ласкал. В унисон начиналось сердцебиение с городом – гордостью за размах построения, за величавость архитектуры, за красоту необыкновенную, за гармоничность и силу, что от столицы исходила. А все потому, что живое и неживое здесь божественным окутано было, великим пращуром восстановлено из пепла войны, облагорожено по золотому сечению и благословлено на жизнь бесконечную во благо всех и каждого. И видели Павлина Куприяновна с Данилом Александровичем, что не сказки это ходили про мощь величавую Царя Великорусского, который содержал великое царство по-хозяйски хорошо, всему уделяя должный разум, благодаря чему цвели и расцветали райские кущи плодовыми волшебными дарами, разнося по миру и округе аромат благоденствия. Мир в душе наступал, а ум радости и надежде предавался легко.
Но подлетая, заметили, как из-за туч, набегающих издали, по небу дозоры витязей да панов стоят, наготове мечи и волшебные флейты держа. У ворот в град расставлены дружины сатиров с семирами в зерцалах блестящих, в любой час вражеский удар готовые отразить. А из-за горизонта виднелось марево костров магических визирей с риками, чарующие любого чужака и в дым его развевающих. И сама река мировая РА, что иноземцы Вольгой звали, а кто Гангом на свой лад – кровь царственная земли русской, благодатно омывающая провинции до самых до океанов, и та на дыбы встала, черной жижей бурля.
И воздух будто остекленел в ожидании, походя на купол кристаллический дворца царского, через который светилось-переливалось самое главное святилище руссов: Священная Роща Древлеправославия – зодиак-библиотека древ волшебных, чудом восстановленная после захвата почти семьсот лет тому назад.
***
Ястребов гигантских да девицу чудную бесстыжую хотели в острог отвезти для разъяснения, однако под честное слово Павлины Куприяновны да с согласия Радогостя, ратника-ангела дружины царской, повели через сады райские к самому властителю. Ибо важная новость имелась у четы Курдюмовых-Тихомировых о нахождении славного богатыря Ильи Муромца.
И не верилось глазам, как под куполом переливчатым радужными мотивами разрослось древо чудесное, на котором все Ивакино с Вечкановым уместить можно было, а у подножия притулились цветы необыкновенные, оживая при встрече гостей, колоколами колыша в приветствии. Не поспевали восхищаться флорой и фауной, не успевали рты открывать от великолепия дворца-сада царского, который неожиданно звуками да шелестами переполнялся, и плыло перед лицом все радугой: близкое далеким казалось, а далекое совсем рядышком. Волшебство куролесило повсюду! И хотелось до всего дотронуться, отведать, поласкать, надивиться. Да беда толкала вперед идти…
Через время неведомое остановился Радогость у корня преогромного, на котором, пожалуй, терем уместиться мог, и сказал:
– Теперь, Павлинушка, на тебя одна надежда… Обратись к царю, и хоть разум его многогранный по свету бродит, услышит твои слова непременно… А мы тебя здесь подождем.
***
Ступила Павлина Куприяновна ближе к древним корням трепетно, великий царь всегда слышал молитвы ее и помогал, да никогда не приходилось перед ликом его стоять и спрашивать. Дотронулась до корня, не зная как начать, посмотрела вверх и ахнула. То не корень лежал и не дерево росло, то лишь мизинец преогромный великана гигантского покоился. Огляделась по-новому на дворец и увидела, то не залы высились, то сам царь и возносился: лианы косматые с кронами – волосы, животные и рыбы священные – глаза, дерево могучее – тело, аромат древесно-цветочный – дух его. От размаха такого, от широты и объема, уму человеческому неподвластных, не знала, как и говорить с таким могуществом. Как неожиданно из центра купола кристального лестница, золотом переливающаяся, возникла, и так по воздуху, сначала ноги светящиеся проступили, потом одежда ратная, а затем и сам человек божественной красоты, а вокруг сияние, то белое, то синее, то фиолетовое, а то ультрапереливы да мигания. Лучезарно улыбаясь, спустился молодец к старосте на пол мраморный, освещая все вокруг, и заговорил голосом человеческим:
– Здравствуй, Павлинушка-кровинушка, – лицом стал изменяться, нечаянно походя на дедушку Павлины Куприяновны, когда тот молод был, в войне с царем воевал и мир принес родной земле. Рот прикрыла от радости нечаянной женщина и от трепета и любви к прародителю не могла устоять на ногах, на пол, на колени, в поклоне присела, уважение безмерное выказывая.
– Здравствуй, Паюшка, – продолжал вещать молодец, уже другим лицом обернувшись, отцовским в молодые года.
И припала Павлина к одеждам святым, целуя радостно, слезу взволнованную на ходу смахивая.
– Почета и славы, Человече, – приветствовала женщина, в глубоком поклоне и превеликом благолепии находясь. – Благодарю, что низошел до моего предела для разговора важного.
– Мы с тобой всегда в разговоре находимся, правда же, – тепло улыбался молодой человек, и от его улыбки свет озарил и Павлину Куприяновну, чьи глаза и волосы засветились чудесным золотым и морщины старческие слегка разгладились.
– Все верно, Царь Батюшка.
И подал знак подниматься с колен. А сам завел с толком, с расстановкой речь:
– Беда на нашу родину вновь пришла. Сквозь космические дебри протаранилась. Через титанов всевидящих просочилась. Возникла нежданно-негаданно. Сегодня в час ночной, в минуту наиважнейшую, ожидаем набега ига проклятого с семисот лет недобитого. Выбран час бойни неслучайно, когда мне требуется Ворота Вечные открывать на Соларе нашем, которым суждено раз в сто лет отворяться, чтобы, как из рога изобилия, души наимудрейших звездопадом долгожданным посыпались на Землю, дабы продолжить круг честной перерождения. Коли останусь здесь противостоять – минута большая зазря пройдет. Полечу на Солар, открою ворота, хитрый враг в ловушку страну возьмет. Чувствую, обман кроется в деталях мелких, куда взор мой не дошел еще.
Если б был Рус Илия, братец мой меньший, великий БОГАтырь, он бы постоял за Землю браво, а я б ворота открыл, а потом всем миром ударили б по злу нечеловеческому. Да как ты ведаешь, пропал без вести мой брат. Последний раз виделись ровно двадцать пять лет назад. Говаривал, что отправляется в преисподнюю, очищать-скоблить нечеловеский чад, коим опалили скрытно души землян иноземцы и гнить оставили, чтоб вернуться на старые дрожжи еще разок. Так и пропал в том мареве, видимо. Чувствую, что жив, да спрятан глубоко.
Павлина Куприяновна досадно кивала, прознавая, как плохо обстоят дела.
– Скажи мне, женщина, что тебе удалось узнать про Илью? – и с улыбкой лучезарной, взглядом светозарным глубоко заглянул в душу Павлине Куприяновне, по духу и крови с ним единую.
А уже через миг, познав все прошедшее: и встречу с гостями в Ивакино, долгий путь до Старбеево, разговор с жителями да встречу с Аллой непробиваемой, дал знак невидимым силам привести к подножию своему беспутную красавицу с монстрами, что все это время в покоях ожидали свидания.
***
Покамест царь с Павлиной Куприяновной беседовал, разговорились меж собой и Алла Сергачевская-бездумница, восседая на кристаллах в виде тронов королевских, с Данилом Александровичем, восхищенно изучающим природные красоты и живность чудесную дворца.
– То, что мы на крыльях монстров прилетели да во дворе царском находимся – это неважное. Уговор был – женитьба с царем, – глазом васильковым подмигнула сама себе в отражении красавица, а потом пнула ногой разлегшуюся от усталости дальнего полета птицу огромную. Та лишь зло зашипела в ответ и отстранилась.
– Стану царицей, – зло продолжала Алла, на птицу наседая, – зажарю всех монстров на сковородах с маслом кипящим! Никого не прощу! Никакого милосердия тварям поганым! Гореть адским пламенем будете при моей власти! – Потом вдруг на руки свои прекрасивые глянула, потерла одну о другую и умирилась. – А может и не пожгу… Летать на вас станем до дальних земель. – Потом вновь как озлобилась, волосы свои русые непокрытые, неприбранные в стороны сердито раскидывая полотном тяжелым. – Ан нет! Пожгу! Коли царицей стану вездесущей, всевидящей, всезнающей, на рожна мне ваши крылья с перьями?! Если я сама летающей сделаюсь…?
Данил Александрович лишь головой мотал досадно, глядя на неистовство безрассудное.
– А вот скажите, дяденька, верите ли вы в обещанья своей супружницы? – обратилась Алла к нему.
– Поверь, девочка, такой царицей станешь, лучшей из всех кого Земля Русская на себе носила, – по-доброму отвечал старик, тепло глядя на сумасбродку.
***
А тем временем из воздуха невидимый обычному глазу человеческому, одичавшему к волшебству древнему, вновь конвой шагнул, прося жаловать к царю на прием.
Прикусила губу Алла, ожидая вскорости развязки узлов тугих судьбы своей непростой. Шла гордо, спину держа ровно, привыкая к царственной осанке, а чем ближе приближалась, тем глазам меньше верила. То ли стоял, то ли плыл в воздухе красавец неземной красоты, аполлон распрекрасный, молодой и чудесный, высокий и стройный, как кипарис, и весь сотканный из золота свячённого. Рассеивался и вновь четким становился, неизменно в улыбке искренней на Аллу смотря, будто любовался ею.
Приблизилась девушка, а от такого свечения да изящества, что от царя исходила, хотелось на колени пасть. Да сдержалась. Негоже было царской невесте себя принижать. Да и староста, как назло, рядом стояла.
– Посмотри, Государь, на нее повнимательнее… Никогда и нигде не найдешь крупнее алмаз, что скрыт в ларце стальном, непробиваемом, беспросветном, словно острог, – шепнула Павлина Куприяновна.
– Вижу, – отвечал царь голосом мужским бархатным, глядя как за фигурой женской, облаченной недостойно и унизительно, другая фигура высилась, недвижимо…
– Если Боги так всемогущи, то может ли один из них создать мир, где он будет безвластен? – прехитро спросила Павлина Куприяновна старую загадку.
– Может, и если станет там развиваться и совершенствоваться, вновь достигнет всемогущества и величия, – отвечал царь, смеясь шутке престаринной. А как Алла приблизилась, ей слова приветственные отвесил:
– Здравствуй, девица, здравствуй, красавица! Не чаял и не верил, что и мне в бесконечности подарок судьбы приготовлен. Да жизнь вечная мудрее человеков, – раскрывал объятия солнечный жених, на ходу обрастая кольчугою и латами праздничными, короной золоченой с алмазами прозрачными с Аллин кулак. – Дай налюбоваться на тебя, так расхвалила твои прекрасы Павлина Куприяновна, коей я верю безоглядно, и силу неимоверную, красоту безграничную, ум широчайший. А теперь дивлюсь этому сам!
И протянул руки свои царственные в знак благосклонности.
Стрельнула глазами хитрыми в сторону старосты Алла Сергачевская, не веря ушам и глазам своим и словам царя великорусского. А потом глянула в глаза его чистые, будто те алмазы прозрачные, что на короне переливались, и узрела искренность, а от чувств таких, которых давно не испытывала, пустила слезу горькую по лицу строгому, к ласке не привыкшему. А печаль ее вот отчего росла: еще давным-давно, с самого малолетства знала Аллочка и верила, что необыкновенная она девочка и ждет ее судьба выдающаяся, царственная. И всем, всем вокруг об этом рассказывала, да никто не верил. Родители отмахивались, другие посмеивались, а некоторые так и вовсе обзывались, что, мол, умом тронулась, и надобно для начала в мудрости поднатореть, а потом в царицы кидаться. Перестала Алла всем о своих воззрениях рассказывать, сердцем закостенела и озлобилась, да не забыла в душе, а решила, что когда добьется желаемого, всем досадникам отомстит за неверие. Шли годы, берегла Алла себя для царской судьбы, да пришла пора замуж выходить, а ни один принц, ни один князь, а уж тем более, царь к ней не сватался. Пошла за того, кто побогаче подвернулся, чтоб хотя бы жизнь морковкой сладкой казалась. И после свадьбы сама себе перестала верить про жельные сны о троне царственном.
А вот прямо сейчас ее мечта, что в руках уж голубем белым курлыкала, исполняться стала. И видела Алла, что царь еще краше, мудрее, богаче и прекраснее есть, чем ей грезилось. Именно такого мужа величавого она желала рядом иметь, и чтоб по канонам древлеправославным любил ее и боготворил, как надобно. И она готова под руку с ним жить-поживать в царстве его славном и верить хоть канонам, хоть традициям, хоть в черта, хоть в дьявола, хоть в ноженьки старосте упасть, лишь бы остаться во дворце на попечении великого господаря, купаясь в его ласке да свечении, и в уважении общества.
– Как зовут тебя, прекрасная? – спрашивал царь, за руки девушку держа и с нежностью в лицо ее глядя, по которому мысли облачками серыми летали, прозрачными для Владыки.
– Имя мое самонареченное Алла, отчество Святославовна, обережество БероРода, имя сакральное непроизносимое СтрибоСлава, имя рода СвентоЛеля…
– А имя вечное скажи мне, суженая, – приблизился царь к губам девицы взволнованной, чтобы шепнула ему то, что никому рассказывать не велено.
– Сара… – лишь смогла выдохнуть девушка, в ответ поцелуй получая.
– Царица моя, – улыбнулся властитель, зная ответ.
И в целовании волшебном все лохмотья от сарафана рваного стали преображаться в золоченные тоги да латы, на руках и ногах появлялись браслеты обережные коловратные, на шее – ожерелья чудесные солнцеворотные, покамест на голове дугой бриллиантовой диадема царевны не окончила процесс превращения.
