Харлан Эллисон
Живой и невредимый в одиноком путешествии

– Вы обретете покой, – попыталась утешить его невозмутимая женщина.

– Спасибо, – поднимаясь, сказал Мосс и отошел от столика.

Мужчина и женщина снова устроились поудобнее в своих креслах, а свет, который озарял их глаза, когда они говорили с Моссом… постепенно, медленно угас.

Молодой человек с напряженным лицом и нервными руками сидел за столиком один. И не сводил глаз с мегапотока, проносившегося за иллюминатором.

– Могу я тут присесть? – спросил Мосс.

Молодой человек взглянул на него, неохотно оторвавшись от мечущегося, пузырящегося желе. Ничего не сказал. Но на его лице появилась ненависть. Не говоря Моссу ни слова, он снова повернулся к хрустальному иллюминатору.

– Пожалуйста, позвольте мне сесть с вами. Я хочу поговорить.

– Я не разговариваю с трусами, – ответил молодой человек и гневно стиснул зубы.

– Я трус, не спорю. Согласен, – печально проговорил Мосс. – Пожалуйста, позвольте мне сесть.

– О Господи, садись уже! И замолкни; не смей ко мне обращаться! – Юноша снова отвернулся к окну.

Мосс уселся, сложил руки на столе и, не говоря ни слова, принялся изучать профиль молодого человека.

Прошло всего несколько мгновений, и молодой человек взглянул на Мосса:

– Меня тошнит от тебя. Я с удовольствием врезал бы тебе по морде, потому что ты гнусный трус.

– Да, – с тоской в голосе согласился Мосc – Я не стал бы вам мешать. Вы правы, я трус.

– Хуже! В сто раз хуже, чем просто трус. Ты лицемер, безмозглый, напыщенный кретин! Ты всю жизнь изображал из себя настоящего мужчину, настоящего жеребца, кавалера. Жесткого, циничного манипулятора, вобщем, крутого парня. А на самом деле был не умнее и не крепче любого тупоголового ублюдка, у которого яйца вместо мозгов.

– Я совершал ошибки, – признал Мосс. – Как и все остальные. Человеку всегда не хватает опыта. Мне казалось, я знаю, что делаю. Я же полюбил ее.

– Просто потрясающе, – заявил юноша. В его голосе звучала откровенная враждебность. – Чудесно. Ты полюбил… Подонок! Ей же было всего девятнадцать. А тебе – в два раза больше. Как ты мог позволить ей себя заманить, заставить жениться? Ну давай, придурок, объясни мне, почему это произошло.

– Она сказала, что любит меня, что я лучше всех остальных мужчин на свете, сказала, что, если я на ней-не женюсь, она уедет и я больше никогда ее не увижу. Я был влюблен, такое со мной произошло всего во второй раз в жизни. Нет, не верно: я любил всего один раз, до нее. Мысль о том, что я никогда не увижу ее лица, наполняла меня нестерпимым страхом. Вот именно: я боялся, что больше ее не увижу. Я не знал, как с этим жить.

– И поэтому ты на ней женился.

– Да.

– Но ты не мог с ней спать, не мог заниматься любовью. Чего ты от нее ждал? Она же была ребенком.

– Она рассуждала как женщина. Говорила все то, что обычно говорят взрослые женщины. Я не понимал, что она в смятении, не понимал, чего хочет.

– Но ведь ты не мог заниматься с ней любовью, не так ли?

– Не мог. Она была точно ребенок, дочь; я не понимал, что происходит то, что происходило. Я потерял Интерес к сексу; потерял интерес к ней, да и ко всем остальным женщинам. Мне казалось…

– А она думала, что ты импотент. Что ты разваливаешься на части. И с каждым днем ей становилось все страшнее и страшнее. Хорошенькая перспектива – провести целую жизнь с человеком, который не испытывает к тебе никакого влечения!

– Но ведь была же любовь. Я ее любил. Беспредельно. И показывал ей это миллионом разных способов, каждую секунду, проведенную нами вместе.

– Подарки.

– Да, подарки. Прикосновения. Объятия, поцелуи, улыбки.

– Покупка. Ты пытался ее купить.

– Нет, никогда.

– В таком случае взять внаем. То же самое.

Юноша сжимал и разжимал кулаки. Казалось, ими управляет некая сила, находящаяся вне его тела. Руки двигались, словно хотели ударить Мосса. Человек в белом клоунском одеянии не мог этого не заметить, но не отшатнулся, не дрогнул. Просто сидел и ждал нападения – жертва, готовая принять любую кару.

– Ну и что ты почувствовал, когда узнал, что она с ним спит?

– Было ужасно мучительно. Ничего похожего мне испытывать не приходилось. В груди образовался комок боли, словно внутри меня что-то жило и дышало, второе сердце… не знаю, как объяснить. Только каждый раз, когда оно делало вдох, боль становилась невыносимее.