Елизавета Федоровна Литвинова
Пьер Симон Лаплас. Его жизнь и научная деятельность

«Мы все, – сообщает Био, – собрались в доме, где лежал усопший, и печальное шествие должно было уже начаться. Фурье, постоянный секретарь математической секции Академии наук, извинялся, что по нездоровью не может присутствовать на похоронах Лапласа, и никого не было, кто бы мог выразить всю тяжесть потери для родных и те чувства, которые испытывали члены академии, лишившись своего славного товарища. Сын Лапласа, ныне генерал Лаплас, просил меня насколько возможно восполнить этот пробел, который был бы весьма ощутителен для близких. Я на несколько минут вышел в соседнюю комнату и написал немногие строки. Не требовалось никаких особых приготовлений для выражения тех чувств, которыми я насквозь был проникнут; я сказал краткую речь».

Мы не приводим этой речи, потому что она заключает в себе только перечисление заслуг Лапласа, о которых было уже говорено. Фурье сказал свою речь на одном из заседаний Академии наук. Но в этих немногих речах людей, наиболее расположенных к Лапласу, нет ничего трогательного, хватающего за сердце: они проникнуты только глубоким сознанием величия его научной деятельности. Для подтверждения наших слов приводим следующее место из речи Фурье:

«Нужно ли говорить, что Лаплас состоял членом всех известных в то время академий наук…

Лаплас обнаружил большую настойчивость в достижении своих целей. В том случае, когда первые его попытки не имели успеха, он избирал другой путь, испытывал все новые и новые средства до тех пор, пока не побеждал трудностей.

Отвлеченные теории имеют свою прелесть, и изложение их должно отвечать их особенности. Это хорошо известно людям, знакомым с сочинениями Декарта, Галилея, Ньютона, Лагранжа. Оригинальность взглядов, возвышенность мыслей, грандиозность предмета вызывают чувство восторга, умиления, не только поражают, но трогают ум. Отвлеченные истины следует излагать чистым языком, просто и благородно. Такова манера писать, которой в высшей степени отличался Лаплас; излагая историю великих открытий в области астрономии, он является образцом изящества и точности.

Ни одна главная черта не ускользает от его внимания; изложение его везде ясно и без всяких претензий. То, что он называет великим, таково и есть на самом деле; все, о чем он не говорит, и не заслуживает внимания…

Может быть, мне следовало бы упомянуть об успехах Лапласа на поприще политической деятельности, но все это не имеет прямого отношения; мы чествуем великого математика. Мы должны отделить бессмертного творца небесной механики от министра, сенатора».

Мы дали общий очерк жизни и личности Лапласа. Постараемся же теперь дополнить его теми фактами, которые находятся в биографиях его современников, преимущественно Араго. Астроном Араго был человек по природе чрезвычайно живой и пылкий, представляя во всех отношениях совершенный контраст с Лапласом. Лапласа не следует, однако, считать человеком без темперамента; это был воплощенный «зимнего солнца холодный огонь». Между ним и Араго, полным молодого задора, неизбежно должны были происходить столкновения, представляющие бесспорный психологический интерес. Мы заимствуем историю этих столкновений из биографии Араго. Лаплас как председатель Комиссии долгот был хорошо знаком с молодым Араго, принимавшим участие во многих ученых экспедициях. Как видно из записок Араго, он часто бывал у Лапласа, хорошо знал его домашнюю обстановку, но, как говорят, с ним не ладил, хотя высоко ценил как ученого и не мог на него пожаловаться как на председателя Комиссии долгот, потому что Лаплас постоянно хлопотал перед правительством, пользуясь своим влиянием, обо всём, что только было необходимо для удачи научных экспедиций, обращая большое внимание также на материальное положение молодых ученых; в числе последних был также молодой астроном Био, об отношениях которого к Лапласу мы будем говорить в следующей главе.

Араго же свое первое знакомство с Лапласом описывает следующим образом:

«Я поступил в обсерваторию по указанию моего друга Пуассона и по посредничеству Лапласа, который благоволил ко мне. Я считал себя счастливым и гордился, когда обедал на улице Турнон, у великого геометра. Мой ум и мое сердце были расположены удивляться и уважать все, что я увидал бы у человека, открывшего вековое неравенство Луны, давшего средство вычислять сжатие Земли по движению ее спутника, объяснившего тяготением большие неравенства Юпитера и Сатурна и прочее и прочее. Но я все же разочаровался, когда госпожа Лаплас однажды подошла к своему мужу и сказала: „Мой друг, доверьте мне ключ от сахара“.

Через несколько дней другой случай поразил меня еще более. Сын Лапласа готовился к экзамену в Политехническую школу и иногда навещал меня в обсерватории. В одно из таких посещений я объяснил ему способ непрерывных дробей, посредством которого Лагранж определяет корни числовых уравнений. Молодому человеку понравился этот способ, и он с восторгом рассказал о нем отцу. Я никогда не забуду гнева отца при этих словах сына. Лаплас осыпал упреками его и меня. Никогда зависть не высказывалась с такою наготою и в таком отвратительном виде! Ах, сказал я самому себе, древние справедливо приписывали слабости тому, кто движением бровей колебал Олимп».

Вскоре после этого разнесся слух, что Араго хотят избрать в члены академии в астрономической секции; Лаплас уговаривал Араго отказаться от этой чести до того времени, когда откроется вакансия в математической секции для Пуассона, который был пятью годами старше Араго. К тому же Лаплас, не отрицая значения и полезности работ Араго, находил, что все это только надежда на будущее, которое было еще впереди, и высказался против принятия Араго в члены академии. В то время в Европе велик был авторитет Лапласа; с ним поспорить в этом отношении мог только один Лагранж. Лагранж и заметил Лапласу, как равный равному: «Но вы сами, господин де Лаплас, были избраны в члены академии, когда не сделали еще ничего выдающегося, вы также в то время только подавали надежды. Вы оправдали их своими великими открытиями потом». Лаплас ничего не ответил Лагранжу, но сказал, обращаясь ко всем: «А я все-таки думаю, что звание академика должно быть у молодого ученого впереди, возбуждая его энергию». На это один из присутствовавших ему заметил: «Вы хотите поступать с молодыми учеными, как некоторые извозчики с лошадьми, привязывая сено к дышлу так, что лошадь только видит его, но не может достать. Дело обыкновенно кончается тем, что бедное животное выбивается из сил…»