Елина Иркова
Почти детективная история (только для женщин!)
© Елина Иркова, 2018
© ООО СУПЕР Издательство, 2018
* * *
День первый
Темно-зеленая вода, густая, как кисель, затягивала…
Я опускалась все глубже и глубже, на самое дно. Воздуха не хватало. Я поняла, что если опущусь на это самое дно, то умру. Отчаянно забарахтавшись, я вдруг открыла глаза…
Воздуха по-прежнему не хватало. Было темно. С трудом откинув груду одеял, закрывавших меня с головой, я села. Сквозь плотно закрытые темно-зеленые шторы пробивались тоненькие лучи солнечного света. Голова гудела, как пустой котел. Где я? Я похлопала глазами, пощупала диван, закрутила головой. Дома! Ну, конечно же, я дома! Но почему я лежала закрытая с головой всеми одеялами?! Даже с кровати дочери все было снято и навалено на диван, вернее на меня. А сверху еще и покрывало! Совсем немного, и я, действительно, могла бы задохнуться!
Спустив ноги на пол, я с трудом, пошатываясь на ходу, поплелась в ванную. Меня сразу вырвало. Я ополоснула лицо холодной водой, прополоскала рот и посмотрела в зеркало. Видок у меня был ужасный: волосы всклокочены, под глазами – темные круги… Я с удивлением оглядела себя: одета полностью, в свое единственное «выходное» платье, мятое и потерявшее всю свою нарядность. А где же мои единственные «выходные» туфли? Раз платье «выходное», то и туфли должны быть «выходные»… Я поплелась назад, к дивану. Туфли валялись под кроватью дочери, далеко, у самой стенки, словно кто-то нарочно их туда забросил. Наклониться и достать их сил не было. Я побрела на кухню, как была, в перекрученных колготках. Тапочек, моих любимых домашних тапочек, тоже нигде не было!
На кухне горел свет. На столе стояло приготовленное для подачи жаркое из курицы, в блюде из «парадного сервиза», торт с подсохшей верхушкой «Наполеон» (сама пекла!), коробка конфет.
Еще ничего не понимая, я жадно попила воды и побрела в большую комнату, которую мы называли «гостиной». Обеденный стол был раздвинут, покрыт единственной моей «праздничной» скатертью – белой, льняной, накрахмаленной, предметом моей тайной гордости, и сервирован на четверых. От хрустальных фужеров, подаренных когда-то отцу на юбилей, по столу пробегали солнечные зайчики.
На тарелках – остатки еды, полупустая бутылка с шампанским и коньяком (армянский, пять звездочек!), нетронутая бутылка «Столичной» …
От тарелок и салатниц по комнате расползался противный кислый запах. Все испортилось! Я бросилась к окну, открыла его настежь и глотнула свежего воздуха. Под окном, на солнышке, во дворе весело чирикали воробьи, от нежного ветерка шелестели ветки деревьев, гуляли мамаши с детьми…
«Где Танька?» Сердце моментально сжалось от нестерпимой тревоги за дочь. Я схватила телефонную трубку и, с трудом вспомнив номер, набрала телефон родителей. Мама ответила бодрым и веселым голосом:
– Ну и как там у вас дела? – лукаво спросила она и замолчала, ожидая подробностей.
– Где Танька? – я с трудом шевелила пересохшими губами.
– В садике. Где же ей еще быть? – удивилась мама.
– А который сейчас час? – спросила я, все еще туго соображая.
– Уже скоро два часа… – в голосе мамы зазвучало беспокойство. – Похоже, вы вчера увлеклись… Мне зайти?
– Нет, нет! – испуганно ответила я. – Я тебе потом все расскажу! Забери, пожалуйста, Таньку из садика сама. Я приду к вам за ней вечером.
– Хорошо, – медленно ответила мама. Она была явно удивлена и обеспокоена, но старалась этого не показать.
Положив трубку, я медленно села в кресло, стоявшее рядом с телефоном, и тупо уставилась на сервированный стол. «Что здесь было? Что здесь произошло?!» В голове, наконец, появились обрывки каких-то мыслей. Я снова поплелась на кухню, насыпала в турку изрядную порцию молотого кофе («Арабика»!), когда – то с трудом добытого, налила воды, поставила на плиту и довела до кипения. Кофе получился что надо! Густой, с пенкой! Прихлебывая обжигающий кофе, посмотрела на часы, висевшие над кухонным столом – два часа тридцать минут. Почти конец рабочего дня! Работа… Почему я не на работе?! Какой сегодня день? Раз Танька в садике, значит день рабочий…
Я пыталась построить логическую цепочку, но мысли продолжали путаться. Постепенно, после большой кружки кофе, способность мыслить частично восстановилась. «Раз я мыслю, значит, я существую!» – криво улыбнулась я себе самой. Я все еще переживала зеленый кошмар…
«Надо позвонить на работу!» – наконец догадалась я и побрела к телефону. Номер доцента я вспомнила сразу! Он быстро снял трубку.
– Михаил Юрьевич! Здравствуйте. Это Надежда Александровна. Я заболела, – виновато прошелестела я в трубку. – Извините, что не позвонила раньше, была высокая температура, можно я задним числом оформлю день «без содержания»? Внезапно я вспомнила, какое сегодня число. Это был мой последний день ординатуры. В трубке сгущалось непонятное для меня молчание. Наконец доцент, цедя слова, медленно ответил:
– Я ничего не понял! Куда вы опять исчезли? Мы вас ждали… некоторое время…
В голове у меня вспыхнула и разлетелась на радужные осколки шаровая молния. Я все вспомнила и…похолодела!
– Извините… Так получилось… – лепетала я, покрываясь холодным потом.
– Странно. Очень странно! – раздраженно отозвался доцент. Голос был сухим, металлическим. – Вы всегда исчезаете в самый последний момент… Не понимаю! Это такая тактика?!
– Я заболела… – снова попыталась я оправдаться. Теперь уже горячие капли стекали у меня между лопаток…
– Ладно, болейте! – голос доцента несколько смягчился. – Я скажу на кафедре, что сегодня вас не будет. Но завтра вы должны быть обязательно! Последнее кафедральное совещание. Мы должны дать вам характеристику и выдать документы об окончании вашей ординатуры. Надеюсь, что вы поправитесь к завтрашнему дню?! – в голосе звучал явный сарказм.
– Конечно, конечно…Завтра я обязательно приду!
Снова повисло молчание.
– Это последнее мое здесь кафедральное совещание, – уже совершенно другим, грустным голосом продолжил доцент. – Сегодня утром я подал заявление о переводе… Я не сомневаюсь, что вопрос будет решен положительно…
Сердце у меня вдруг ухнуло и покатилось куда-то вниз.
– Это ваше окончательное решение? – с дрожью в голосе переспросила я.
– Да! Но… Если бы вы вчера не исчезли, то все было бы по-другому!
В трубке запикали короткие гудки. Я медленно положила трубку на рычаг. На глаза тут же навернулись слезы. В голове понеслось: «Ну, вот и все! Все закончилось, так и не начавшись! Надо ехать к нему, уговаривать остаться!»
Я бросилась к входной двери. «Куда? В таком виде?!» Дверь была заперта снаружи, на второй замок, который открывался только ключом. Это был запасной замок, который мы закрывали только тогда, когда уезжали надолго. В обычной жизни я им никогда не пользовалась. Ключей, которые висели у меня на крючке в прихожей, не было!
«Странно, очень странно!» – повторила я про себя фразу доцента. Голова опять загудела. Вспомнить номер Ирки я не смогла. Схватила свою записную книжку и стала лихорадочно перелистывать страницы. Позвонить опять маме и узнать номер Ирки я не хотела. Это и без того усилило бы ее беспокойство, а волновать ее я не хотела. Наконец я нашла телефон Ирки и перевела дух.
Ирка была моей подругой. Некоторое время назад родители сдавали им (это Ирке и ее мужу Косте) комнату. Тогда у нас после очередной папиной операции было очень плохо с деньгами. Они прожили у родителей почти год, пока не получили, как молодые специалисты, комнату в заводском общежитии «для семейных». Оба они окончили политехнический институт там у себя, в Запорожье, а распределение получили сюда, к нам, на один крупный завод. По специальности Ирка была химиком, а Костя – инженером-конструктором. Я в то время почти каждый вечер проводила у родителей. Мы, я и Ирка, понравились друг другу и подружились. Потом Ирка стала приходить ко мне поболтать, поделиться… В нашем городе они еще не обзавелись знакомыми и друзьями, да и у меня особых подруг тогда не было. Незаметно Ирка стала моей самой задушевной подругой. Когда у меня были ночные дежурства, она часто выручала меня, оставалась с Танькой ночевать, отводила ее в садик! Костя, ее муж, не возражал. Он был домосед. Вечерами обычно что-то чертил, конструировал, придумывал по своей работе, а Ирке тогда становилось скучно, и она бежала ко мне. Иногда она жаловалась мне на Костю, что он «скучный, как осенний дождь», никуда не хочет идти – ни в театр, ни в кино, и что он страшный скряга. Я пропускала эти жалобы мимо ушей. Костя мне нравился – спокойный, на́ллежный, уравновешенный, увлеченный своей работой. Да и внешность у него была очень приятная. Ирку, на мой взгляд, он очень любил. Это, с высоты моего печального жизненного опыта, было видно по всему. И я не понимала, почему Ирка «дергается». Я не раз говорила ей, что «не два горошка на ложку», но она только обиженно поджимала губы. Ирке надо было все и сразу!
Она была полной противоположностью своему обстоятельному и немногословному Костику. Недаром говорят, что противоположности сходятся! Она была болтушкой, каких мало. Непоседливая, веселая, живая. Настроение у нее постоянно менялось от плюса к минусу. Усидеть на месте ей было очень сложно. По самому незначительному поводу могла залиться слезами, а через пять минут все забыть и смеяться какой-нибудь глупой шутке. Типичный холерик! Костик любовно называл ее «попрыгуньей-стрекозой». Мне она почему-то отчаянно завидовала. То ли из-за доставшейся мне после развода квартиры, то ли из-за того, что мои родители были рядом, то ли из-за того, что у меня была дочь. Всему завидовала! Я это знала, но не понимала. Хотя это не мешало нам дружить! Я тоже была, наверное, в ее глазах «скучной, как осенний дождь» … Своими перенесенными бедами и обидами я, из-за своего дурацкого характера, не делилась. Это было только мое! А ей казалось, что у меня в жизни все было просто и легко.
Еще она была страшной неряхой и лентяйкой. Мама потом, когда они уже съехали, мне жаловалась, говорила, что Ирка никогда за собой тарелки не помыла. Все делал Костя. Даже белье ее стирал! Да и за собой она не следила: ногти всегда облупленные, волосы – грязные, не расчёсанные. На мои замечания она оправдывалась, говорила, что это из-за ее работы в химической лаборатории, но я подозревала, что ей было просто лень. После того как она оставалась с Танькой на ночь, на кухне высилась гора грязной посуды, на столе – крошки, в ванной на моей расческе пучки волос. И всегда – не заправленная кровать! Почему-то после ее ночевки я всегда меняла постельное белье… Все это были мелкие бытовые детали, и свое раздражение я, конечно, никак не проявляла. Терпела. Терпела потому, наверное, что мне с ней было легко. Она никогда не «комплексовала», как я. И потом я к ней привязалась, глубоко, по-настоящему. Мне казалось, что она привязана ко мне тоже. Болтать мы могли подолгу и о чем угодно. Ирка много читала, любила кино, знала все о знаменитых актерах. Как-то она призналась, что хотела поступать в театральный, но потом выскочила замуж за Костика… И стала химиком.
Ее внешность немного портил слегка косящий взгляд. Никогда нельзя было угадать, куда она смотрит. Мордашка у нее была вполне симпатичная, да и фигурка – тоже.
Я вспомнила! Ирка с Костиком были вчера здесь!
Когда я дозвонилась Ирке на работу, она была на месте и сразу взяла трубку.
– Ир! Мне же надо за Танькой в садик, а я не могу выйти из дома! Дверь закрыта снаружи. Где ключи?
– У меня… – наконец ответила Ирка. Голос у нее был какой-то странный, безжизненный. – Я смогу приехать только через час.
– А я не могу тебя так долго ждать!!! – взвилась я. – Зачем ты взяла ключи?! Давай скорее!
Я в раздражении бросила трубку. Не могла же я ей сказать, что мне надо успеть застать доцента на работе. Тут явно что-то не сходилось. Но пока я не стала забивать себе голову. Я стащила с себя мятое платье и бросилась под горячий душ, вымыла все еще болевшую голову. Потом я переоделась в свой родной домашний халат. Сразу стало легче: руки уже не тряслись и перестало тошнить. Я принялась убирать со стола тарелки с прокисшей едой.
«Сколько трудов и продуктов пропало!» – с горечью подумала я, выбрасывая салаты в мусорное ведро. Торт выбрасывать было жалко. «Надеюсь, что не успел испортиться. От Таньки спрячу, потом съем сама… А жаркое еще раз протушу… Конфеты и спиртное точно не испортились». И тут я застыла. Внутри вдруг возникло какое-то непонятное беспокойство: «Надо вылить шампанское. Это от него мне стало плохо…». Память возвращалась… Я вспомнила: как всегда, после выпитого бокала, почувствовала себя дурно и выскочила из-за стола и еле-еле добралась до своего дивана… Что было потом, не помнила! Все было покрыто зеленым мраком. Почему-то я была уверенна, что кроме шампанского я ничего не пила! Я взяла бутылку и собралась было ее вылить, но что-то меня остановило. Руки сделали совсем другое: я закрыла горлышко пробками, лежащими здесь же, на столе, и спрятала бутылки на антресоли. Тогда я не совсем понимала, зачем я это делаю. Наверное, интуиция сработала…
«Надо будет проверить…» – пронеслась в голове нелепая мыслишка. Что проверить – я не знала! Я уже закончила уборку и домывала посуду, когда в замке повернулся ключ и в прихожей появилась Ирка. Она была необычно бледна и старалась не смотреть мне в глаза.
– Куда ты вчера исчезла? Мы тебя ждали, ждали, а потом ушли… поэтому я и забрала ключи. Звонить родителям было уже поздно. Извини.
Голос у Ирки по-прежнему был совершенно безжизненный, словно это она отравилась, а не я! Я внимательно посмотрела на подругу: что-то тут явно не сходилось!
– Мне стало плохо. Я легла… Странно, что ты меня не заметила!
Ирка никак на это не отреагировала, словно не удивилась моему ответу. Она была словно замороженной!
– Меня отпустили всего на полчаса, держи ключи. Я пойду…
– Да, конечно… – поспешно ответила я. Видеть ее и разговаривать с ней мне совсем не хотелось. Мне надо было застать доцента!
– Ого! Ты уже все убрала… – удивилась Ирка, зачем-то заглянув в гостиную и наконец, проявив хоть какую-то эмоцию.
– А я бы выпила сейчас чего-нибудь!
– Ты же торопишься на работу! – теперь пришла моя очередь удивляться. – Что-то случилось?
– Нет, все нормально. Только настроение паршивое…
– Не получится у тебя выпить! Я все вылила, – объявила я с легким злорадством в голосе. Мне показалось, что Ирка с облегчением вздохнула.
– Да? Тогда ладно. Я пойду. Пока!
– Пока!
Когда за Иркой захлопнулась дверь, у меня вдруг ослабли колени, и я плюхнулась на стул. Села и задумалась: «Не понимаю, как они могли меня не заметить! Хотя… в комнате было темно, и шторы были плотно задернуты. Странно. Я никогда так плотно не задергиваю шторы на ночь – Танька боится! Или они уже крепко выпили? Но в бутылках оставалось больше половины… Костик почти не пьет – не любит. Тогда на Ирку и доцента получилось больше? Но для доцента – это капля в море!
То, что доцент всегда здесь был, я вспомнила очень отчетливо… Он мог выпить очень прилично и при этом внешне никогда не пьянел. Я это знала – изучила за эти два года!
Я поняла, что мне надо все вспомнить в мельчайших деталях, иначе я ничего не пойму и мне опять станет плохо. Плохо – от тревоги и подозрений…
«Так, когда мы сели за стол, открывал шампанское и разливал его по фужерам доцент. Он же и произнес первый тост. Поздравил меня с успешным окончанием ординатуры, пожелал всяческих успехов… Мы выпили, потом ели закуски, салаты. Смеялись, разговаривали. На столе все было свежее, ведь все это делала я сама! Могу ручаться! И майонез был свежий, только что купила баночку. С трудом! Помню, как доцент удивлялся, что у меня подруга не враг…»
В голове стремительно крутились обрывки кадров. Как на старой пленке…
«…Потом я вышла на кухню, проверить жаркое, а когда вернулась, фужеры вновь были наполнены. Кто тогда разливал? И где были все, когда я вышла? Так. Стоп. Доцент вышел на балкон, покурить. Это я помню совершенно точно. Костик, когда я вернулась из кухни, стоял у шкафа и рассматривал книги. А Ирка? Ирка продолжала сидеть за столом…»
У меня теперь мелко и противно задрожали руки, словно я чего-то испугалась. Так же дрожали руки у меня вчера – я безумно волновалась, когда доцент все-таки пришел. Пришел такой нарядный: в костюме, с галстуком, который он обычно никогда не носил, в начищенных до блеска ботинках и с букетом шикарных гладиолусов… темно-бардовых!
Раздался телефонный звонок. В тишине квартиры он прозвучал так резко, что я невольно вздрогнула. Звонил Костик.
– Надя! Ты не знаешь, где сейчас Ирина? Звоню в лабораторию, говорят, куда-то ушла, – спросил он встревожено.
– Только что была у меня. Привезла ключи.
Костик вдруг засмеялся и смущенно продолжил:
– Она вчера отправила меня домой, а сама пошла тебя искать с этим… ну… твоим доцентом. Ее не было всю ночь! Я очень волновался. Где ты была? Она тебя нашла?
Я молчала, потому что вспомнила тягучий, темно-зеленый кошмар.
– Нашла… – промямлила я в трубку, холодея от ужаса и подозрений.
– У вас что-то с ним произошло? Почему ты исчезла? Вы поссорились?
Я опять замолчала, не зная, что ему ответить.
– Извини, что надоедаю с вопросами. Просто извелся весь за эту ночь… Позвонил ей утром на работу, ее – нет, звоню тебе – молчание…Ирина была с тобой?! Твоим родителям звонить не стал, чтобы не волновать. Потом она пришла на работу… Говорит, что ночевала у тебя. Это правда?!
– Да, – соврала я дрожащим голосом. Костик с облегчением вздохнул.
– Ну, тогда извини! Пока!
– Пока… – машинально ответила я, думая совсем о другом.
Я была дома, на своем диване, но ни доцент, ни Костик меня не видели? Как это могло случиться?! В моей маленькой двухкомнатной квартирке?!
Я вспомнила груду одеял, наваленных на меня, да еще покрывало сверху. За такой горой, пожалуй, что действительно, не увидишь. Но кто меня так закрыл? Сама я?! Словно нарочно… Ирка?!
Снова возник темно-зеленый кошмар. «А ведь я тогда умирала!» – это я поняла сейчас совершенно четко. Мне это не приснилось! Если бы я не сумела открыть глаза…
Я взглянула на часы – на кафедру я уже не успевала. Позвонила родителям. Ребенка они уже из садика забрали. С Танькой все было в порядке – сейчас она, счастливая, что меня нет и ей никто ничего не запрещает, смотрела свои любимые мультики по телевизору. Домой она совершенно не хотела! Я воспользовалась ситуацией и попросила маму оставить Таньку у себя еще на одну ночь. Никто не возражал, все были довольны, особенно дочь! А у меня появилось время еще раз все вспомнить и обдумать. Из тщательно запрятанной пачки я взяла сигарету и опять заварила кофе. Потом с дымящейся кружкой забралась с ногами в кресло, затянулась и постаралась сосредоточиться… Я никогда не курила при Таньке (не педагогично!) и на работе. Но сейчас я была совершенно одна. Сразу же нахлынули воспоминания…
По странному и даже загадочному стечению обстоятельств в моей жизни, все мои несостоявшиеся женихи были из Ростова, а всех состоявшихся соперниц звали Зинками… Доцент тоже был из Ростова. Это так, к слову… а теперь все по порядку!
В доцента я влюбилась сразу, как только оказалась в ординатуре, на этой кафедре. До этого я тихо прокисала в цеховых терапевтах и изо всех сил старалась не забыть того, чему меня учили в институте. Состав моих пациентов был удручающе однообразен – грипп, ангина, гипертонический криз, обострение гастрита. Мне бы этому радоваться и тихо работать, но мне было скучно. Хотелось новых знаний, нового опыта, интересной работы. В мечтах я представляла, как занимаюсь научной работой, становлюсь знаменитым специалистом, защищаю диссертацию, нахожу новые методы лечения, приношу пользу стране и людям…
Здесь, где я работала, в заводской МСЧ, мужики обычно, тщательно скрывая свое похмелье, «заболевали» после выходных, а женщины, наоборот, перед выходными, к концу рабочей недели, когда накапливались домашние дела, которые хотелось сделать до выходных, когда все семейство было в сборе.
Все «цеховички», то бишь цеховые терапевты, хорошо знали эту закономерность и даже извлекали из этого некую материальную выгоду в виде коробки конфет или баночки дефицитного растворимого кофе «Пеле», на мой взгляд, совершенно гадкого на вкус. Иногда выгода была более ощутимой, но этого, конечно, никто не афишировал. Больничные листы выдавались и тщательно обосновывались записями в амбулаторных картах, по сути дела – записями фиктивными: «Комар носа не подточит!». Это устраивало всех – и пациентов, и медицинское начальство, которое тоже имело свою выгоду…
И кроме того – высокую посещаемость. Все это мне было противно и скучно. Главное – скучно!
У каждой «цеховички» (а работали у нас в терапевтах только дамы среднего возраста) была своя, неизменяемая годами схема лечения. Вскоре по этим назначениям я могла безошибочно узнать, у кого из врачей был тот или иной пациент.
В этой среде новые подходы и методы лечения не приветствовались и даже встречались в штыки, и тем более рассуждения об этиологии и патогенезе заболевания, дифференциальной диагностике. Как-то, «по-дружески», одна из самых заслуженных и долго работающих в МСЧ коллег назидательно мне посоветовала:
– Не забивайте себе голову! Нашим работягам что нужно? Больничный? Главное, чтобы у тебя в документах все было правильно написано, а лечиться они все равно будут по-своему!
Меня тогда удивил, если не поразил, этот профессиональный цинизм, и я долго переживала по этому поводу. Сдаваться мне не хотелось. Тогда надо было поставить жирный крест на своих мечтах! Я сопротивлялась, как могла! Ходила в областную медицинскую библиотеку, выписывала серьезные медицинские журналы, покупала новые книги и монографии. При моей зарплате это было тяжело, но я отказывала себе в покупке «маленьких радостей», чтобы быть в курсе всех новых достижений терапевтической науки. Конечно, на ребенке я не экономила, но во всем остальном… Когда ко мне попа́ллал «интересный» пациент и мне удавалось поставить правильный диагноз и назначить нужное лечение, я была счастлива. Даже завела себе картотеку таких интересных случаев, куда вносила и опубликованные в журналах «записки из практики». Коллеги посмеивались, говорили, что это от отсутствия «личной жизни», усиленно предлагали разных женихов из заводского начальства.
Где-то они были правы… Может быть, я действительно так старалась отвлечь себя от боли за преданную первую любовь…
В те годы «партия и правительство» делали упор в медицине на профилактику. Постоянно звучал девиз: «Болезнь нужно не лечить, а предупреждать!». Поэтому все цеховые терапевты один раз в неделю обязаны были заниматься профилактической работой: выходить на предприятие в прикреплённые цеха и отделы, осматривать рабочие места, проводить беседы и лекции на разные актуальные медицинские темы, заниматься анализом заболеваемости. Конечно же, многое или почти все делалось для «галочки».
Первое время, из-за своей наивности, принимая все эти призывы за «чистую монету», я попыталась, хотя бы приблизительно, изучить все технологические процессы на «вверенном» мне участке и выявить опасные для здоровья факторы. О, «святая простота»! Это вызывало у начальников моих подшефных цехов сначала откровенное изумление, а потом такую же откровенную насмешку. Моя наивность и молодое личико первое время сглаживало раздражение от моей активности и разных неприятных вопросов, но, когда я стала проявлять «настырность», меня поставили на место жестко и грубо. «Ты, девонька, в наши дела не лезь! Не суйся! – заявил мне один из начальников. – Твое дело лечить, а наше – пушки делать! А уж как мы это делаем – это наша забота. Нам государство платит за продукцию, а не за «технику безопасности»! У меня главное – план выполнить!»
ОТБ – отделы техники безопасности – на заводе были в совершенном загоне и в своих кабинетиках сидели тихо, как мышки, целыми днями «гоняли чай», перебирали свои, никому не нужные инструкции и циркуляры. Расшевелить их было невозможно. Все боялись за свои теплые, насиженные места и неплохую зарплату. И только тогда, когда случалось какое-нибудь очередное «ЧП», начальство вспоминало о службе «техники безопасности». Там быстренько находили соответствующую инструкцию, которую был обязан подписать каждый поступающий на работу, акты инструктажа. И всю вину сваливали на работника. Дело быстренько закрывали, и все шло по-старому… В целях все той же «профилактики» устраивались периодические диспансерные осмотры. На завод выезжали целые бригады «узких специалистов», поликлиника пустела. Задачей цехового терапевта было максимально обеспечить явку на сто процентов и потом составить отчет по анализу заболеваемости. В диспансерные карточки тщательно записывались рекомендации, которые никто не думал выполнять. Эта диспансеризация тоже существовала только на бумаге! Это был как раз тот период, когда ВОЗ признало наше советское здравоохранение лучшим в мире…
Почему мне сейчас это вспомнилось? Потому что я стала просто задыхаться в этой атмосфере узаконенной всеобщей лжи! Несколько раз я подавала заявление в ординатуру, и когда меня, наконец, приняли, для меня это стало настоящим счастьем! Наконец-то я вырвалась из этого болота!
Ординатура: лекции ведущих профессоров, конференции, консилиумы, клинические разборы – все это было безумно интересно, окрыляло и вдохновляло. Я была постоянно в непривычной для меня эйфории. Мне все нравилось. Меня даже не пугали надвигающиеся проблемы – в ординатуре стипендия была гораздо ниже моей небольшой зарплаты. «Ничего, где наша не пропадала! Возьму дежурства, буду подрабатывать!» – думала я тогда.
На кафедре, куда я попала, жизнь, как мне тогда казалось, била ключом. Каждое утро я просыпалась счастливая от того, что выбралась из опостылевшей рутины. И каждый день стал для меня праздником! Ну и как тут было не влюбиться?! Доцент сразу поразил мое воображение! Его лекции, на которых я сидела, затаив дыхание, его эрудиция, его логика, его блестящие клинические разборы, его виртуозное умение на голову разбить оппонента – все это вызывало у меня обожание. Его любимым выражением было: «Кто ясно мыслит, тот ясно говорит!» Я это полностью разделяла. Сначала я совершенно не обратила внимания на его внешность – была поражена его интеллектом. И только некоторое время спустя я, как говорится, оценила «фактуру». Он был мужчиной в моем вкусе: подтянутый, мускулистый, с густой русой, слегка вьющейся шевелюрой, тронутой едва заметной сединой, очень колоритной «шотландской» бородкой. Глаза, ярко-голубые, умные и насмешливые, руки – сильные и, в то же время, чуткие и мягкие, особенно когда он проводил осмотр больного. Ах! Как он «пальпировал» пациента, при этом весь уходил в свои «тактильные» ощущения, слегка прикрывая при этом глаза. Он словно видел патологию своими пальцами, без всякого рентгена! Губы – средние, влажные и яркие, тонко очерченные. Небольшие уши плотно прилегали к хорошо вылепленной голове… Да. Он был откровенно сексуален, как стали говорить много позже (тогда так не говорили!). Я об этом тогда не задумалась! Мне тогда и в голову не пришло об этом задуматься!
Доцент совершенно выбивался из общей массы захиревшей к его годам профессуры. Да. Он был красив! Красив той особой мужской красотой, которая не может оставить равнодушной «слабую половину» человечества. Особенно ту, что прибывала всю жизнь в «белых» халатах. В него были влюблены все: студентки, молодые врачихи, нянечки, медсестры и весьма почтенные коллеги! Даже старенькие гардеробщицы и санитарки, привыкшие к своей грязной работе, увидев доцента, ласково улыбались и млели.
Однажды я услышала, как одна из санитарок с придыханием шепнула своей товарке: «Какой видный мужчина!» Устоять тут было невозможно. Да я и не пыталась, хотя всегда очень неодобрительно относилась к такому всеобщему поклонению… Хотя, может быть, я себе врала? Главным был не интеллект, а это его мужское обаяние? Нет. Наверное, все-таки, все вместе! Глупых и ограниченных мужиков, даже очень красивых, я никогда не замечала! Мне с ними было скучно!
Когда я первый раз попала на его лекцию, сердце вдруг судорожно трепыхнулось и уже не захотело потом биться спокойно и ровно. Недаром все-таки говорят, что женщина любит ушами, а мужчина – глазами. Расхожая, много раз говоренная всеми, «народная мудрость» … но, тем не менее, это так!
Да. Тогда я была серой, неприметной «мышкой», задерганной болезнями родителей и ребенка, постоянным безденежьем и заботой о пропитании. Я прекрасно отдавала себе отчет, что мне не на что надеяться, но у меня, как сказала мама, «загорелись глаза». Она это увидела сразу.
– Ты влюбилась? – спросила она меня через неделю.
– Угу… – я промычала в ответ что-то неопределенное.
– Я счастлива! Наконец-то ты забудешь этого своего подонка! – моего первого мужа мама не выносила.
– Он не подонок, он просто мелкий потаскун! – на удивление, я ответила ей совершенно равнодушно, без какого-либо волнения.
Но забыть его мне было очень трудно. Конечно, за эти годы обида и боль за предательство притупились и спрятались глубоко внутри, но иногда вырывались бурными, тайными ночными рыданиями и бессонницей. Да я его продолжала любить… и презирать. Он был моей «первой любовью» и отцом моей дочери… Хотя, может быть, я продолжала любить то состояние невесомости и счастья, которое сопровождало эту первую любовь, а совсем не его?!
Я так и не разобралась в этом. Это была моя постоянная боль, к которой я в конце концов приспособилась.
А тут с доцентом все было по-другому. Это был подарок судьбы, на который я уже не надеялась! Я была уверенна, что никогда больше ни в кого не влюблюсь, не смогу. И вдруг это случилось! Потрясенная этой своей влюбленностью, я не сразу разобралась в истинной жизни кафедры, куда я попала. Но мое немое обожание не осталось незамеченным – на кафедре работали опытные и всесторонние диагносты…
Одновременно со мной на эту кафедру в ординатуру была зачислена еще одна особа. Алла. Она была годика на два постарше меня. Яркая, веселая, острая на язык, благополучная в семейной жизни (интересный муж, с положением, школьник-сын, двухкомнатная квартира в центре города, материально обеспеченная). Одевалась она по тем временам красиво, дорого и со вкусом. На кафедре она знала всех и про всех, и все знали ее, ведь до ординатуры она работала врачом здесь же, в больнице, где размещалась кафедра. Она была «своя», и все звали ее исключительно Аллочкой. Институт, в отличие от меня, она оканчивала тоже здесь, в этом родном мне городе, куда я вернулась после своего неудачного замужества с дочкой, поближе к родителям. Отец Ады был известный в медицинских кругах профессор, специалист по нервным болезням, заведовал кафедрой… Да, «тылы» у Аллочки были надежные. Она-то и посвятила меня в тайные подробности жизни этой кафедры.