Елена Николаева-Цыганкова
За волшебным порогом
Делолика
– Мама, мама! Я влюбился! – закричал я, в безудержном восторге врываясь в дом.
Мама, увидев мои огромные светящиеся глаза и услышав мой полный ликования голос, охнула и приложила палец к губам, и тут же испуганно оглянулась, хотя кроме нас в доме никто не жил.
Кто бы мог подумать, что этот мой восторг выльется в такие события.
То лето было знойным, поникли все травы, деревья с опустившимися почти до земли ветвями безмолвно просили воды.
Я шёл домой с учебы. Вдали показался столб пыли. Я остановился, и вскоре увидел повозку, запряжённую волами. На повозке в тесной клети стояла девушка. Одежда её была грязна и оборвана так, что она была похожа на нищих, которых на нашей планете было много, гораздо больше, чем достопочтенных граждан. Лицо девушки удивило меня тем, что оно светилось необычной для наших краёв красотой. Оно сияло нежной силой света. У нас на планете таких лиц не встретить. Разве что у мамы такое лицо бывает, когда она задумывается или подолгу смотрит вдаль.
Девушка держалась за толстые прутья клети и пела. Напомню читателю, что лето стояло такое жаркое, что даже дышать приходилось с трудом, не то что петь, а она пела. О, как она пела. А какие слова были в песне той. Какие слова. У нас не было таких песен. Конечно, матери пели колыбельные детям, но они были такие строгие, что уснуть хотелось сразу. На нашей планете ценились только инструкции и учебники. Но я тогда почти дословно запомнил слова её песни. А девушка пела и пела:
– О, милая моя планета
Планета радости, добра,
О, сколько, сколько же ты света
Мне подарила и тепла
Но не увижу я теперь тебя, о, Родина моя,
Меня поймали, заключили в клетку,
Как будто я не свет любви твоей,
А лютый, хищный зверь.
Но ты, моя планета,
Любви и радости, и света,
Ещё подаришь миру светлых,
Любовью полных сыновей и дочерей.
Мне не страшна темница,
Над казнью я смеюсь,
Я не боюсь погибнуть,
Я смерти не боюсь,
Я вижу пред собой пылание зарницы,
Я вижу ангелов, хранящих твой, о, Родина, покой,
Я вижу вкруг себя родные лица,
О, свет любви моей, о, Родина, навек пребудь со мной.
Я, очарованный её песней, спросил у возницы, кто эта девушка и куда её везут, и мне он, скривя лицо, ответил, что это лазутчица с другой планеты, с планеты резервации Z-1585. Что он везёт её в столицу, а там её ожидает казнь.
О, сколько же горя и радости я испытал одновременно. Я долго шёл рядом с повозкой. Я смотрел на девушку, на её светлое лицо, и в моем сердце, – я-то думал, что оно каменное, – что-то произошло. Как будто извержение вулкана, будто расплавление металла в печи. Сердце стало тёплым, потом горячим, а потом запылало. Меня это удивило и испугало вначале. Я же с детства знал, что любовь на нашей планете невозможна. Что все жители, заподозренные в любви, ссылаются в резервацию на планету Z-1585. Потому как считалось, что любовь и спокойствие несовместимы. Таким образом на нашей планете остались люди только с каменными сердцами. Никого это не пугало, все уже давно привыкли к такому положению дел. Но всё же, раз в столетие или в два столетия, кто-то проникал на нашу планету и заражал вирусом любви наших жителей. Тех, у кого иммунитет был не на высоте, схватывали вирус и влюблялись. Но это происходило крайне редко. О таких случаях у нас можно было прочесть в учебниках.
Я никак не ожидал, что я подхвачу вирус. Фу, какое ужасное слово-то дали наши соплеменники этому прекрасному чувству любви. В том, что я влюбился, я уже не сомневался. И готов был за эту девушку, за свет её любви к миру и к своей планете, пойти хоть в тюрьму, хоть на эшафот. И не важно даже, ответила бы она взаимностью на моё чувство к ней, или нет. Чувство, которое зародилось в моем когда-то каменном сердце жило теперь само. Оно просило света и радости. Оно давало радость.
Вот в таком состоянии я помчался домой и с порога закричал маме, что я влюбился. Понятно, что мама очень переживала за меня. Боялась, что меня схватят и тоже посадят в темницу, а потом сошлют в резервацию.
Потому-то она и приложила палец к губам, услышав мой восторженный крик. Страх потерять сына ею руководил. Но потом, закрыв плотно все двери в доме, мы обняли друг друга, и она сказала мне, что мой отец рожден на Z-1585. Но она мне об этом не рассказывала, потому что надеялась, что во мне не проснётся любовь, она понимала, что любовь на нашей планете наказывается. А теперь терять ей было нечего, и она рассказала давнюю историю знакомства с моим отцом. При воспоминании об отце у матери стали влажными глаза, но лицо её не потускнело от грусти, а наоборот прояснилось. И она призналась мне, что тоже полюбила отца, когда встретила его на планете Z-1585. Мать в те далекие времена была астронавтом, то есть училась на него, но отец, властный и деспотичный, не отпустил мою мать в полёты, так что всего один раз моя мать побывала на Z-1585. А потом родился я.
Отец матери, мой дед Вагулит, и сейчас управлял нашей планетой. И в его силах было отправить в резервацию девушку-лазутчицу, которую я видел в повозке. Но мать мне сообщила, что дед решил устроить показательную казнь, а не ссылать лазутчицу на её родину.
Казнь была назначена на вечер следующего дня.
Как я пережил тот страшный день, трудно описать. Поэтому я не буду этого делать. Но вечером, когда девушку подвели к костру, когда решение было наверное невозможно отменить, я, так как сидел рядом с дедом и матерью в первом ряду, бросился к костру. Нет, я не стал его тушить. Я подбежал к девушке и протянул ей руку. Она улыбнулась мне, лицо её просияло, и она, протянув мне свою ладонь, подалась ко мне. Я обнял её. И мы вместе вошли в пламя костра.
Всё это случилось молниеносно. Ни мать, ни дед, ни стражники не успели меня схватить и отвести от костра.
Мы с девушкой, обнявшись, стояли в центре пламени. Огонь и искры скрыли нас от толпы. Но мы не горели. Пламя будто бы и не брало ни меня, ни девушку. Мы даже ощущали прохладу прикосновений языков огня.
Дед, так его слово было законом законов, нашёл в себе силы и приказать потушить костёр, а увидев нас с Делоликой в центре костра нетронутыми огнем, разрыдался и встал перед нами на колени. Все, кто был на площади, последовали его примеру. Они были удивлены тем чудом, что мы целы и невредимы, несмотря на пребывание в жарком огне костра. А дед в тот же день отменил закон о переселении в резервацию тех, кто любит и кто любим. Он на своем собственном опыте убедился, что любовь не боится ничего. Ни огня, ни казней, ни козней, ни приказов. Она есть.
История, о которой я вам рассказал, давняя. Её можно даже назвать мемуарами моими. Теперь у нас на планете почти никого не осталось, кто помнит о каменных сердцах жителей нашей планеты. Мы с Делоликой по-прежнему вместе. Мы любим друг друга.
Деревня
В том королевстве давным-давно ждали нашего приезда. Но из-за непогоды то в королевстве, то у нас, приезд откладывался.
Но как же обрадовались жители, увидев, что мы сходим с палубы теплохода. Нас караулили сотни, нет, тысячи репортеров. Они с нетерпением, заготовив кучу блокнотов, ждали нас и в аэропорту, и на вокзалах, и у тоннеля через горы. А мы решили добраться в эту страну теплоходом.
И как мы ни пытались проникнуть в страну неузнанными, нас всё же узнали. Признали. Нас дождались. Дождались. Королева, как ни странно, ждала нас как раз на причале пароходства и вышла к нам с приветливой улыбкой.
– Голубчики! – сказала она, – как же хорошо, что вы приехали. Пожалуйста, будьте как дома. Милости прошу к нашему шалашу. Ой, простите, нечаянно сказала так, видимо сказалось мое детство, проведённое у бабушки в деревне в вашей стране. Но вы не стесняйтесь. Добро пожаловать к нам в королевство.
И тут грянула музыка! Аплодисменты не угасали на пристани до утра! Жители ликовали. Королева резвилась, как девчонка. Она бежала рядом с нами, то вприпрыжку, то срывалась в галоп и уносилась, как ветер, вперёд, а потом так же стремительно возвращалась к нам.
Теперь всё же надо вам сказать, почему же так радовалась нам королева. И кто мы такие, что нас, совсем ничем не примечательных людей принимали, как важнейших послов.
Временно меня зовут дядя Алексис, а друга моего Мишель. В нашей деревне Мишеля зовут иначе, по-простому – дядя Миша, а меня – дедой Лёшей. Миша мне заместо сына. Сиротой он остался с младенчества, так со мной и вырос. Имена наши на иностранные немного изменились, но это случилось очень ненадолго, только на время нашего пребывания в том загадочном королевстве, где нас ждали долго и наконец-то дождались.
Так вот, возвращаясь к рассказу о нашем приезде, мне надо ещё сказать, что пристань, улицы домов, балкончики, подъезды во всех домах были украшены гирляндами из цветов всевозможных расцветок. Благоухание стояло такое, будто мы Мишаней вышли после грозы в поле за рощей дубовой. И так пели оркестранты, так старались всевозможные уличные музыканты, что казалось, будто птицы всего мира слетелись на нашу встречу и поют нам. И как поют!
Встретили нас, понятное дело, тепло, с лаской да заботой. Королева и её дети, как выяснилось, Мишанины троюродные племянники, – так вроде по родству выходило, – радовались нам так искренне, что нам показалось, мы и не выезжали из деревни своей. Да, забыл ведь сказать, садовая моя голова, что Мишаня, Мишель, приходился родственником королеве. Он остался единственным из рода королевского. Правда, Мишаня и знать об этом не знал, пока не получил письмо-приглашение в то королевство, где мы и оказались. Из сказанного в письме получалось, что он остался единственным человеком на земле, который остался на родине королевы. А она уж и надежду потеряла, что остался хоть кто-то в живых из страны её детства.
Не буду в подробностях описывать, как да что было в той стране. Вы меня поймете и так. Всё мы посмотрели, со всеми диковинками нас познакомили. А потом королева вдруг загрустила. Она так захотела вернуться на Родину, что уж вторую или третью ночь не спала, а сидела с нами в саду и говорила-говорила о том, что её единственной мечтой осталось желание вернуться на Родину.
Ясное дело, что нам понятно было её желание. Мы и сами уже хотели вернуться домой. Гости гостями, а дома и стены говорящие, да и сени ласковые. Думала королева, думала, а потом и говорит нам:
– А давайте-ка, братцы, потихоньку уедем. Зачем нам сообщать всем, что мы покинули страну. Потом узнают всё сами. Да и страна наша не останется без надлежащего присмотра. Дети-то у меня один одного лучше. Страной так будут править, что и мне может поучиться у них надо будет ещё такому правлению.
Мы с Мишаней почесали затылки, а потом и говорим:
– Ну что ж, дело хозяйское, раз дело так повернуло, едем!
И мы, встав с садовых лавок, направились к выходу из сада. Королева, как девчонка, вновь побежала рядом с нами. И опять понеслась вприпрыжку.
Она радовалась:
– Братцы мои, как же хорошо, что вы есть. Как хорошо, что вы не чопорные министры. Что вам ничего не надо ни с кем согласовывать. Это счастье – быть вольным. Я вольна, ребятушки мои. Я с вами. Пешком пойду. Но до Родины дойду.
Опять опущу наши приключения в поездке. Потому что они не стоят того, чтобы их описывать. Всё было в общем неплохо. Нас не преследовали, препятствий нам не чинили, и за то спасибо. С первым встретившимся нам почтальоном мы отправили телеграмму во дворец. Объяснили детям королевским, что так мол и так, королева предоставляет вам волю вольную на правление страной. А сама она отбыла на родину. Сколь долго пробудет на родине – неизвестно, а может и вовсе там и останется.
Телеграмма видимо добралась в срок. Потому нам удалось без происшествий вернуться в деревню.
В общем-то рассказ я свой наверное и закончу на этом. Только лишь ещё скажу, что королева осталась таки в деревне в нашей. Устроилась на ферму. А мы с Мишаней, хоть и стары уже, но помогаем вести хозяйство нашей родственнице королеве.
И если бы хоть раз увидели вы всегда сияющее улыбкой лицо королевы при виде коров, луга, ведра, полного парного молока, то и вы бы сказали, что нет на земле более счастливого человека.
