Елена Михалкова
Пари с морским дьяволом

Товарищ Пинкертон открыл рот и зарумянился.

– Нахваталась от мужа по верхам, – добил ее Бабкин. – Работа детектива требует глубокого погружения и обширной практики, а не только…

– А-а-а-а!

Бабкин осекся. Маша вскочила и расширенными глазами уставилась на него.

Где-то неподалеку кричал человек.

Те несколько жутких минут, что они карабкались наверх по камням, а потом мчались, сломя голову, вдоль берега, Бабкин был убежден, что они найдут труп. Он даже знал чей. Тщедушного сверчка с мягкой, извиняющейся улыбкой.

Кто-то добрался до режиссера Аркадия Бура.

Они выбежали на край обрыва так неожиданно, что Маша чуть не свалилась вниз. В последний миг он поймал ее под локоть.

– Отсюда кричали, – запыхавшись, сказала она. – Или где-то близко.

И тут оба заметили в воде пловца.

Первым чувством Бабкина было облегчение. «Не Аркадий!»

Но, присмотревшись, он понял, что Стефан Зеленский плывет из последних сил.

– За ним что, акула гонится? – недоуменно спросила Маша. Но Бабкин, не дослушав ее, уже сбегал вниз по узкой тропе.

Зеленский действительно плыл так, словно его преследовала акула. Отчаянно размахивал руками, молотил ими по воде, дергался – и терял последние силы. Каждый метр давался ему все с большим трудом.

Бабкин нырнул с разбега. Животом едва не провез по черному ежу, растопырившемуся у самого берега, и в пару сильных гребков ушел с мелководья.

Он плыл и сквозь стеклянную толщу воды видел два валуна, толстых и ровных, как ноги морского великана, а за ними – бурую стену скал. Наверху барахтался человек, казавшийся неуклюжим пауком-водомеркой.

Но вокруг – ни акулы, ни мурены, ни другого существа, которое могло бы так испугать Стефана.

Сергей оттолкнулся от песка и вынырнул рядом с мальчишкой. Тот уставился на него обезумевшими от страха глазами.

– Хорош клешнями махать, – отфыркиваясь, сказал Бабкин. – Вот уже дно.

Он встал и поднял обе руки кверху.

– Веришь?

Зеленский заметил Машу на берегу, и его немного отпустило. Он боязливо нащупал ногами песок и двинулся вперед, расталкивая воду ладонями.

– На ежа не наступи, – посоветовал Сергей.

– Нн-на какого ежа?

– Противотанкового, елы-палы. Черт, Стефан, на обычного морского. Вон он, гад коварный, притаился..

Черный еж выделялся на белом песке, как клякса на промокашке. Сказать о нем «притаился» можно было только издеваясь. Но уловка Бабкина достигла своей цели: парень сосредоточился на еже и перестал бросать назад перепуганные взгляды.

Маша чуть не прыгала на берегу от волнения.

– Стефан, что случилось? Это вы кричали?

– М-м-меня т-т-топили.

Юноша провел ладонью по лбу, убирая прилипшие волосы. Он был очень бледен.

– Ну-ка сядь, – попросил Сергей, переглянувшись с Машей. – Сядь и по порядку расскажи, что случилось.

– Да. Т-только п-п-попить.

Зеленский вытащил из рюкзака бутылку воды и жадно приник к ней. Бабкин заметил, что руки его дрожат.

– Так что произошло?

Стефан выцедил из бутылки остатки воды и рассказал. Как и в случае с Аркадием Буром, повествование его было коротким и ясным.

Он плавал в одиночестве – Наташа куда-то ушла – и незаметно добрался до двух валунов, торчащих из воды как Сцилла и Харибда. Там ему стало неуютно. Во-первых, откуда-то взялось холодное течение, и теплолюбивый Стефан сразу озяб. Во-вторых, по шершавой каменистой поверхности скал ползали мелкие крабы, какие-то кольчатые червячки, существа, напоминавшие сколопендр, и Стефану стало противно и немножко страшно.

Он развернулся и уже собирался плыть к берегу, когда его ухватили за ногу и с силой дернули на дно.

Он провалился вниз, глотнул воды, забился как рыба в сетях и выскочил на поверхность. Тогда-то у него и вырвался вопль, который услышали Маша с Сергеем. Но не успел Стефан глотнуть воздуха, как его вновь потянули вниз.

Он не мог сказать, выпустили ли его или же он вырвался сам. Им овладела паника. Рядом никого не было, никто не пришел бы на помощь, и несчастный Зеленский представил, как гибкая змея душит его и неторопливо исчезает в узкой расщелине, бросив тело на съедение пучеглазым рыбам и червякам.

Он рванул к берегу так, что сердце чуть не разорвалось. И пока плыл, ему казалось, что внизу скользит длинная тень, стремительно настигая его.

– А п-п-потом вы появились, – закончил Стефан.

Он понемногу успокаивался. Здесь, на теплом песке, пережитый ужас казался нереальным, отступал все дальше и дальше, как ночной кошмар.

– Водоросли? – вдруг спросила женщина.

Стефан от волнения забыл ее имя. Маша! Точно, Маша.

– Я н-не знаю…

Здоровяк смотрел хмуро и, кажется, не верил ни единому его слову. Глубоко посаженные темные глаза обшаривали поверхность бухты. Но море было спокойно.

– Ногу покажи, – попросил он.

Стефан вытянул правую ногу.

– Нет следов, – констатировал Бабкин и поднялся. – Так, оба сидите здесь.

– Куда? – вскинулась Маша. На прозрачном лице вдруг резко выделились веснушки, словно кто-то выплеснул их на нее из ведерка.

«Испугалась, – понял Стефан. – Чего это она?»

А в следующий момент здоровяк разбежался и снова прыгнул в воду. Зеленский следил за ним, не отрываясь. Достигнув двух каменных столбов, Бабкин набрал воздуха и нырнул.

На поверхности он показался скоро, и гораздо ближе, чем нырял. Махнул рукой – мол, все в порядке – и бодрыми саженками почесал к берегу.

– Нету там водорослей, – сообщил он еще издалека. – Каменюки одни да ежиные колонии. Мил-друг, тебе не показалось?

Стефан помотал головой. Нет, ему не показалось. Он до сих пор чувствовал прикосновение ледяного захвата на щиколотке, чуть выше того места, где пропечатался след от слишком тугой резинки носка. Носки он взял у Наташи и…

Наташа!

Стефан вскочил так резко, что чуть не сшиб Бабкина.

– Где она? – сдавленным голосом спросил он.

Наверху послышался шорох, осыпалась галька, и Наташа Симонова спрыгнула с обрыва на тропинку. Влажные длинные волосы закручены в узел на макушке, с купальника стекает вода.

Завидев троицу, она остановилась и удивленно оглядела их.

– Что тут у вас произошло?

Сергей не стал ничего скрывать, а сразу выложил всю историю приплывшему за ними Боцману.

Вопреки его опасениям, старикан отнесся к ней серьезно. В компании Сергея Яков Семеныч дошел до той бухты, где отдыхали Наташа и Стефан, сплавал к столбам, долго крутился вокруг них и вылез из воды разочарованный.

– На сети грешил, – пояснил он. – Там подальше как-то двое пацанов рыбачили, те, что до вас ходили на «Мечте». Они мне жаловались, что сеть упустили, дурни. Мало ли, думаю, может, течением принесло. Нет, нету.

Он сокрушенно поцокал языком.

– Стефан боялся, что это морские змеи, – подсказал Бабкин.

Старик одним жестом отмел такую возможность:

– Не водится здесь таких тварей, которые могут за ногу схватить. Укусить – еще куда ни шло. И то сомнительно.

Они вернулись к лодкам, где поджидала их группа, но остановились чуть в стороне. Старпом что-то объяснял про завтрашний день, и все внимательно слушали его или притворялись, что слушали. Только Стефан бросил на них вопросительный взгляд и сразу отвел глаза.

– Укусов нет, – сказал Бабкин. – Я смотрел.

– А синяки?

– Нету.

– Сам себя, что ли, напугал? – Яков Семеныч поскреб пальцем облупленный нос. – Не очень верится.

– Почему?

Бабкин тоже не очень верил, что Зеленский напугал себя сам. Но ему было известно больше, чем боцману. Он знал о происшествии с режиссером, а старик – нет.

– Дрался он уж больно хладнокровно, – объяснил Яков Семеныч. – Нервничал, конечно, не без этого, но держался молодцом.

– Ну и что?

Боцман покровительственно взглянул на него.

– Хочешь про человека что-то понять, смотри на него в драке. Верный способ. Для баб, впрочем, не годится.

Яков Семеныч обернулся и бросил короткий взгляд на группу.

– Кстати о бабах, – негромко сказал он, – а где была его русалка?

– Говорит, что пошла лесной тропой, вышла к длинному берегу, искупалась и вернулась, – так же тихо отозвался Сергей. – Я не проверял, времени не было. Тут есть тропы через лес?

Яков Семеныч выбил из пачки сигарету и задумчиво помял в заскорузлых пальцах.

– Есть. И даже берег длинный есть, в другой части острова. А что Руденки?

– Владимир утверждает, что нырял. С маской.

– А она?

– Искала на берегу место поживописнее.

Яков Семеныч понимающе хмыкнул.

– Режиссера ты тоже успел расспросить?

– Они с женой вместе загорали, никуда не ходили.

– И жена подтверждает?

– Угу.

– А волосья-то у ней влажные на затылке, – заметил боцман. – Ладно… Про тебя спрашивать не буду.

– Мне бы времени не хватило, – усмехнулся Бабкин, ждавший этого вопроса.

– Верно, – с некоторым сожалением признал Яков Семеныч. – Это ж надо дотуда доплыть и снова на берег вернуться. Да еще и к бухте прискакать. Эх, жаль! Значит, не ты шалил?

– Не я. Да и затея хреновая.

– Это да, – согласился старик. – Паршивая шутка, что уж тут говорить.

Сергей промолчал, глядя на две покачивающиеся у причала шлюпки. Он не был уверен, что это шутка.

В морских змей Бабкин не верил. Так же, как и в гигантских спрутов, утаскивающих на дно свою жертву. Он был глубоко убежден, что вероятность проживания подобных спрутов в этих водах была приблизительно равна вероятности существования царя Посейдона и стремилась к нулю.

Не спрут, не водоросли, не забытая сеть, не безобразник-Посейдон.

Если допустить, что Стефан ничего не выдумал, картина вырисовывалась следующая. Кто-то доплыл мимо скал до бухты, где купался Зеленский, нырнул и поднялся вверх, как субмарина – бесшумно и незаметно. Парнишка, по его словам, изучал какую-то наскальную живность, вниз не смотрел. Пловец схватил его за ногу и попытался утянуть на дно. Хотел напугать? Утопить? Стефан вырвался и рванул к берегу, а там подоспели они с Машей.

Если все было именно так, значит, кто-то врет: либо Наташа, либо Владимир Руденко, либо режиссер с женой. И еще Яна, которую никак нельзя сбрасывать со счетов!

Подумав, Сергей решил, что поставил бы именно на нее. Девушка потерпела стыдное поражение от Зеленского и жаждала мести. Второе место в забеге претендентов на должность подводного шутника занимал ее супруг, которого из-за Стефана едва не прогнали с корабля.

«У него и маска для плавания имеется», – напомнил внутренний голос.

Верно. Чего уж проще: нацепляем маску, огибаем бухту и прячемся за скалами, поджидая удобного момента.

Сергей покосился на группу, уже приближавшуюся к лодкам под предводительством старпома. Несмотря на отдых, все выглядели уставшими. Кроме разве что Аркадия Бура, который по примеру матроса Антоши убрал длинные волосы в хвостик и сразу помолодел.

Машка плетется сзади… Стефан о чем-то шепчется с подругой… Кира мягко отводит мужа от края пирса, чтобы не свалился…

«Кира?»

Бабкин пригляделся к женщине, замотавшейся в огромное пестрое парео.

Она сказала, что два часа загорала на берегу. Плечи у нее и впрямь покраснели. Но волосы сзади мокрые, на это еще боцман обратил внимание.

Выходит, соврала? Но тогда и Аркадий врал.

Сергей качнул головой. Режиссера с женой он вообще вычеркнул бы из списка подозреваемых. У них нет ни одной причины пугать мальчишку.

«Наташу, пожалуй, тоже вычеркиваем. Или нет?»

– По местам! – зычно распорядился Артем Диких. – Возвращаемся на парусник, товарищи курсанты!

Когда шлюпка причалила к бригантине, Яна первая забралась на борт.

– Наконец-то мы снова плывем к нашей мечте! – торжественно провозгласила она.

Бабкину подумалось, что, строго говоря, они плывут вовсе не к мечте. Они плывут на «Мечте», а уж куда она их принесет, известно только небесам.

С мечтами всегда так. Никогда нельзя предугадать, как далеко они тебя заведут.

«Говорят, если долго притворяться кем-то другим, рано или поздно наступит момент, когда маска начнет прирастать к лицу.

Это неправда.

Я не ощущаю себя тем человеком, за которого пытаюсь себя выдать.

Но беда в том, что я не ощущаю себя и прежней. Какой была, пока не надела маску.

Где же я? В том зазоре, что остается между кожей лица и изнанкой маски? Во что я превращаюсь?

Может быть, я постепенно схожу с ума? Мне чудится, что все происходящее существует на двух уровнях: на одном, видимом всем, где мы плывем на бригантине «Мечта» и изо всех сил стараемся радоваться жизни, и на другом, где наш корабль – это кит, поглотивший нас и уносящий в пучину в собственном чреве, а мы – обреченные, все до единого.

Прежде мне никогда не приходили в голову подобные мысли. Откуда они? «Кто их думает?» – хочу спросить я, но вовремя останавливаюсь. Такой вопрос может задать только псих.

Но я не безумна. Это мир вокруг меня начал вытворять черт знает что, выделывать нелепые, не поддающиеся осознанию кульбиты.

Я верну его на место. Клянусь, я верну все на свои места.

Но сначала мне нужно убить одного человека».

Глава 7

Самые полезные мысли Кира Лепшина находила в книгах, совершенно не предназначенных для этого. Иногда это были даже и не книги, а вовсе инструкции. Так, в ранней юности из инструкции по эксплуатации стиральной машины «Вятка-автомат-16» Кира почерпнула следующую идею: «Для обеспечения нормальной работы насоса следует периодически промывать фильтр».

И сразу стало понятно, что это вовсе не о дребезжащей стиралке. Это о ней, Кире. У нее есть фильтры, которые отвечают за то, чтобы всякая грязь, льющаяся снаружи, не оседала внутри, а блокировалась на подходе. Если фильтры засорятся, станешь беззащитным, как еж без иголок. Кто угодно сможет накидать в тебя мусора, выплеснуть ржавую воду, а то и специально напачкать, войдя в нечищеных ботинках.

«Внимательно разберитесь с фильтром!» – призывала инструкция. Кира кивнула и разобралась. Ее фильтром служила иррациональная убежденность, что ничего плохого с ней случиться не может, максимум – мелкие неприятности. Раз в полгода Кира вынимала это чувство, промывала его, тщательно проверяла, не сломалось ли, и вставляла обратно.

Теперь она была защищена от разных пакостей.

Как-то соседка, неблагодарная старуха, которой Кира покупала продукты, на весь подъезд обвинила девушку в воровстве денег. Самое ужасное, что кое-кто ей даже поверил.

Кира была болезненно щепетильна и столь же болезненно стыдлива. От обвинений она едва не впала в депрессию, боялась входить с соседями в один лифт и даже начала думать о том, чтобы переехать из своего дома. Но тут вовремя включился внутренний фильтр: «Не преувеличивай. Это неприятно, но не смертельно. Поболтают и перестанут».

Кира выдохнула и перестала вести себя как пойманная за руку преступница.

А деньги потом нашел старухин внук: они завалились за комод в прихожей.

Самое большое откровение явилось Кире из гражданского кодекса. Кира была не юрист, а бухгалтер, и кодекс попал к ней в руки случайно. Но открылся на нужной странице.

«Вещь, предназначенная для обслуживания другой, главной вещи и связанная с ней общим назначением (принадлежность), следует судьбе главной вещи, если договором не предусмотрено иное».

Кира чуть не заплакала, настолько ясно ей все открылось. Это ведь про людей сказано, про мужа и жену! Не о всякой паре, но к ней и Аркадию как раз подходит. Он – главная вещь. А она, Кира, самостоятельной ценности не имеет, предназначена лишь для обслуживания его, и в том ее смысл и цель жизни. Ничего в этом унизительного нет, так и должно быть.

«Следует судьбе главной вещи», – завороженно повторяла она про себя. Строки были прекрасны. Следует судьбе главной вещи!

И предназначение у них общее, понятно какое.

Первый муж у Киры был альфа-самец. Это она потом поняла, начитавшись умных психологических книжек. А тогда он называл себя каменной стеной. «За мной, Оля, будешь как за каменной стеной», – говорил муж, и действительно выглядел внушительно: камень не камень, но что-то большое, устойчивое. Непоколебимое.

Ах да, ее тогда звали Олей. Иногда даже Олечкой. Мягкое имя, нежное – так звучит капля, упавшая с небольшой высоты в воду: не звон, а бульк. «О-ля!»

Выяснилось, что у каменной стены есть один небольшой недостаток: из-за нее ничего не слышно. И, как правило, не видно. Сидишь внутри, обнесенный высокой оградой, и ни о чем не знаешь. А попробуешь перелезть – осадят: «Куда это собралась, голубушка? Ты же за каменной стеной. Вот и сиди тихо!»

Не суетись, как говорил муж. И ладонью делал шутливый жест, будто собирался толкнуть Олю в лицо.

В тренажерный зал? Забудь, не суетись.

К подруге? Наплюй, не суетись.

Новую работу? Расслабься, не суетись. Сидишь на полном обеспечении, и нечего дурью маяться.

Оля очень хотела ребеночка. Не могла заглядывать в чужие коляски – боялась, что расплачется от умиления и зависти. Но муж посмеивался: «Я жадный! Не собираюсь ни с кем тобой делиться!» – и щипал Олю за толстую белую попу. «Барыня ты моя кустодиевская!»

Он во всем был альфа, то есть первый, сильный, главный. Решал, куда поехать, на что тратить деньги, как одеваться. Шубу Оле выбрал сам: просто вернулся однажды домой и широким жестом, будто с барского плеча, швырнул на кровать дивной красоты соболей: «Носи!»

Подруги Оле завидовали. «Принцесса ты, Олька! – с плохо скрытой горечью говорили они. – Тебе даже пальцем шевелить не надо, все для тебя сделают». Мужья подруг были не альфами, а какими-то малоизвестными буквами греческого алфавита. Омикронами или, прости господи, вообще ипсилонами. Мужья боялись хулиганов, заискивали перед официантами и не знали, как вести себя с сантехниками.

Ольгин супруг шел по жизни хозяином. На официантов, если надо, орал (потому что холопское паршивое племя, с ними иначе нельзя). Сантехникам вдвое старше себя говорил «ты» и «дядя». А на хулиганов они наткнулись единственный раз, и Оля об этом предпочитала не вспоминать. Хотя муж потом радовался, потирал кулаки и предлагал ей то ли в шутку, то ли всерьез снова прогуляться тем же маршрутом с темными подворотнями.

Определенно, ей сказочно повезло.

Когда везение закончилось? Оля не знала.

Но ведь было же счастье, было! Существовало взаправду, а не только в ее воображении. Оля плескалась в нем, как в чистейшем озере, только брызги разлетались вокруг.

В какой миг оно превратилось в мираж? Оля плыла по инерции, взмахивала руками… Потом открыла глаза – а вокруг сухой песок, и над ним марево мутное колышется.

Она еще цеплялась за что-то. Надеялась, что это морок, болезнь, и вот-вот все вернется на свои места, надо только как следует попросить.

«Корова ты жирная, – равнодушно сказал ей муж, – ты посмотри на себя в зеркало, дура. Куда ты лезешь со своей любовью? Иди сначала займись отвислой жопой, а потом будешь претендовать на любовь».

Как – корова? Она же барыня кустодиевская, с телом белым, как молоко, кожей нежной, как атлас!

Ни озера рядом, ни самой жалкой лужицы. Только серый песок и душная пыль.

Оля достала давно забытый фильтр, внимательно рассмотрела. «Ничего плохого с тобой случиться не может». Но эта мантра незаметно приобрела маленькое дополнение: «пока ты рядом с мужем». Это ведь он альфа, а не она.

Каменная стена рухнула и погребла под собой Олю. Альфа-самец нашел себе альфа-самку, тонкую, молодую, красивую. Не корову, а ягуариху.

Выбравшись из-под завалов, Оля заплакала от боли. Ее побило сильно: не только идти – дышать было тяжело. Подруги сказали, что она сама виновата и аккуратно отступили назад, чтобы не запачкаться в Олином горе.

Она осталась одна.

Дни стали серыми и прогорклыми, ночи – слепыми. До тех пор, пока однажды Оле не приснился сон – первый раз после развода. Во сне приходила бабушка, сокрушенно качала головой и твердила: «А я ведь просила Кирой тебя назвать! Не послушали, олухи».

Проснувшись, Оля отправилась в загс.

Теперь она стала Кира. Твердое имя, строгое. Не бульканье капели, а удар молоточка о наковальню: Ки-ра!

Она продала соболиную шубу и украшения. Поменяла работу. Стала фотографироваться на пропуск – и ужаснулась: господи, и это – я? Вот это рыхлое, огромное, похожее на размокший хлебный мякиш – я?!

Абонемент в фитнес-клуб стоил половину ее зарплаты. Но Кира решила, что станет экономить на еде.

В тренажерном зале она поначалу краснела и старалась не озираться. Боялась увидеть юных дев с точеными телами, брезгливо тычущих в нее наманикюренными пальчиками. Однако вскоре оказалось, что посетители здесь самые разные, хватает и толстух вроде нее. Были и точеные юные девы, но они не разглядывали окружающих, а сосредоточенно пыхтели на тренажерах.

Фитнес. Бассейн. Танцы. Художественная мастерская. Фотоклуб. И совсем уж неожиданно – скалолазание.

Выяснилось, что у нее сильные руки. Когда Кира висела, ухватившись за небольшой выступ на тренировочной скале, в ней крепло ощущение: «я держу себя». Не кто-то другой держит, а она сама. Скалолазание оказалось лучшей психотерапией из возможных.

Кира торопилась жить. Она наверстывала упущенное – то, что не успела сделать, пока пряталась за каменной стеной.

У нее появились новые подруги. Как-то Кире пришлось отводить сына одной из них в театральную студию при молодежном театре. Режиссер поразил ее. Это был не человек, а факел, он искрился идеями, и каждый, кто попадал с ним в одно пространство, загорался тоже.

– Аркадий-то? Он нереально крутой! – с восторгом сказал мальчик, когда они шли обратно. – Мы с ним будем Грибоедова ставить, вы придете на спектакль? «Карету мне, карету!»

– Приду, – рассмеялась Кира.

Конечно, она забыла о спектакле. Но полгода спустя что-то кольнуло ее, и она спросила у подруги, как поживает театральная студия.

– Разве я не говорила? – удивилась подруга. – Театр закрыли, уже давно.

Кира растерянно пробормотала, что ни о чем подобном не слышала.

– Здание выкупили под частную клинику. Что ты хочешь – лакомое место!

– А куда… где… как же…

Кира не договорила, но подруга поняла ее.

– Бур-то? Запил. Я слышала, его пристроили в доме творчества, но никакой студии, конечно, уже не доверили.

Кира вытерпела неделю. А в выходные, убеждая себя, что только погуляет по парку вокруг дома творчества, поехала в соседний район.

– Аркадий? – безразлично переспросила вахтерша. – Алкаш, что ли? Вон он, там!

И махнула рукой в сторону лестницы.

Дом творчества был старый, неряшливый и совершенно не оправдывающий свое название. Творчеством здесь и не пахло. Пахло плесенью, казенными кабинетами и хлоркой, как в больнице. И людей здесь не наблюдалось, несмотря на воскресный день.

Кира осторожно прошла, куда показали. Под лестницей обнаружилось что-то вроде подсобки. Дверь была приоткрыта, и она заглянула внутрь.

Аркадий Бур, постаревший, осунувшийся сидел перед верстаком с каким-то чертежом в руках. Он поднял на Киру тусклый взгляд:

– Вы за Олежкой? Он уже ушел.

Кира долго смотрела на него. Ни обаяния, ни света не осталось в этом несчастном изможденном человеке. Он излучал тепло лишь до тех пор, пока подпитывался от своего дела, как батарея от солнца.

– Я не за Олежкой, – тихо сказала она наконец. – Я за вами.

– Сережа, что происходит?

Маша, бледная от качки и переживаний, уселась на кровать.

– А пес его знает, – в сердцах бросил Бабкин. – Ерунда какая-то. Утром Бур, вечером Зеленский…

– Бур? Режиссер?

Пришлось рассказать все как есть.

– Может, это просто глупая шутка, – закончил Бабкин. – Только что-то ни черта не смешно.

Маша потерла лоб.

– Толкнули в спину… А Зеленского топили…

– Не утопили же.

– Так вырвался!

Сергей скептически хмыкнул.

– Маш, ну кто так топит? За ногу – и под воду тянуть. Ихтиандр, что ли? Даст ему утопленник один раз пяткой в челюсть, и всплывет Ихтиандр кверху жабрами.

Маша наклонилась к иллюминатору. За стеклом подпрыгивали волны, словно стараясь дотянуться до нее, голубые тени бегали по потолку каюты.

Она представила, как плывет в безмятежной тишине… И вдруг – рывок! Барахтаешься, ничего не понимая, вода заливает нос и уши, тебя охватывает паника…

Паника! Она быстро обернулась к мужу:

– Надо спросить, нет ли у Зеленского проблем с сердцем!

– Спрашивал уже, – сразу ответил Сергей. – Нет.

Маша от досады щелкнула языком. Ах, какая была версия! Она все объясняла. Нет нужды топить человека по-настоящему, если можно его просто испугать.

– Главное – зачем? – поинтересовался Бабкин.

– Наследство? Может, мальчик сказочно богат.

– Тогда спроси меня, расписаны ли они с подругой официально.

– Ясно: не расписаны, – вздохнула Маша.

– Вот именно. Если мужа убивать из-за наследства, то любовника – зачем?

– А вдруг завещание?

– Про завещание не узнавал, – признался Сергей. – Но уверен, что мальчишка двадцати двух лет о нем и не думал.

Он потянул со стола разлинованную тетрадь и принялся быстро набрасывать схему расположения купающихся.

– У меня было предположение, что Зеленского перепутали с режиссером. Яна с мужем не видели, как нас распределили по бухтам.

– Они остались первыми! – вспомнила Маша.

– Да. Но спутать Бура и мальчишку… Сомнительно!

Оба помолчали.

– С одной стороны, просматривается обычное хулиганство, – задумчиво сказала наконец Маша. – Вполне в духе Яны Руденко.

– Я тоже об этом подумал.

– С другой стороны, чем-то от этих историй отдает… – она поморщилась. – Нехулиганистым. Опасным! Режиссер ведь мог перевалиться за борт, а Стефан – запросто захлебнуться от испуга. И кому это выгодно, многоуважаемый детектив?

Бабкин покачал головой.

– Я бы задавался другим вопросом. Собственно, почему «бы»? Я им и задаюсь.

– Каким?

– «Кто следующий?»

Маша не успела спросить, что он имеет в виду – в дверь постучали.

На пороге стоял Стефан. «Курточка мятая, брюки куцые, а все равно выглядит как переодетый японский принц», – невольно отметила Маша.

Принц был бледен, но тверд духом.

– Я хотел поблагодарить вас, – сказал он. – Мне неловко, что я не сделал этого сразу.

– За что благодарить-то… – пробурчал Бабкин.

– Вы мне очень помогли, – возразил Стефан. – Я… Я ужасно струсил, если уж начистоту.

– Не струсили, а испугались, – поправила Маша.

– Какая разница?

– Из-за трусости человека страдают другие, из-за испуга – только он сам.

Стефан смотрел непонимающе, и Маша расшифровала:

– Если вам нужно было охранять границу, а вы испугались волка и удрали – это трусость. Потому что придет враг, а на заставе никого. А если вы просто встретили волка в лесу и сбежали, роняя тапочки, то это обычный испуг.

Зеленский улыбнулся – в первый раз за все время.

– Вы меня утешаете. И за это тоже спасибо.

Бабкин поднялся, уступая ему свое место:

– Да ты садись. Садись, кому говорят!

С большими церемониями и заверениями в том, что он ни в коем случае не хотел бы навязываться, принц сел на край кровати. Спину он держал прямо, как ученица балетной школы.

Сергей, перебравшийся к Маше, незаметно сложил пополам свой чертеж и спрятал в карман.

– Стефан, послушай… У тебя есть какие-то предположения о том, кто это мог сделать?

– Я уже всю голову сломал, – чистосердечно признался парень. – В конце концов решил, что это Яна или Владимир. У нас с ними не очень хорошая история сегодня вышла…

– Наслышан уже.

– Я, конечно, придурок. Не надо было вестись на подначки. Захотел красиво мечом помахать, вот и домахался.

– А где, кстати, ты научился? – оживился Бабкин. – Есть какие-то курсы для начинающих эльфов? Я тоже туда хочу.

Стефан рассмеялся.

– Да какие курсы! Началось вообще с дурацкого. Мне в детстве не дали роль в постановке «Трех мушкетеров». Сказали, что я фехтовать не умею, а мушкетеры только и делают, что дерутся. Сейчас-то я понимаю, что раскосый Атос никому не сдался! А тогда поверил, конечно. Решил, что назло всем научусь фехтовать, и записался в секцию.

– И выяснилось, что у тебя талант, – ухмыльнулся Бабкин.

– Выяснилось, что я китайский дуболом, – поправил Стефан. – Это меня так тренер называл. Я ему сто раз говорил: не китайский, а японский, и то на четверть! А ему однофигственно.

Маша даже привстала от возмущения.

– Он тебя дразнил?!

– Он всех дразнил, – махнул рукой юноша. – Особенно когда поддатый. Но мне это только на пользу пошло. Я же упрямый – жуть! Делаю все только на топливе из злости.

– Сильно же ты, надо думать, злился на этого засранца, – заметил Бабкин.

На долю секунды лицо Стефана окаменело. Не принц, а ниндзя глянул на Машу из прищуренных черных глаз. Не романтичный воин из фильмов, а жестокий беспощадный самурай, готовый на все ради того, что он считает делом чести.

Но тут юноша улыбнулся, и Маша решила, что ей почудилось.

– Очень! – готовно подтвердил он. – Но злость, как я уже сказал, хорошее топливо. На нем далеко-о-о-о можно уехать! Я был неловким и очень медлительным, а стал лепить из себя стремительного Чингачгука. Чем больше тренер орал, тем сильнее я злился, и тем лучше у меня получалось.

– Ты еще скажи, что до сих пор ему благодарен, – поддел Бабкин.

– Не скажу, – покачал головой Стефан. – Он давно умер.

– Спился?

– Его забили в парке до смерти, когда он возвращался домой.

Маша широко раскрыла глаза.

– Как забили?

– Палками, – невозмутимо сказал Стефан. – Обычными палками.

Он поднялся и снова обратился с благодарностями и извинениями, на этот раз к Маше. Он-де испортил ей такой хороший отдых на море и не может себе этого простить…

Бабкин слушал эти расшаркивания вполуха. Его что-то зацепило в рассказе юноши, и это был не погибший тренер.

«Яна… Стычка… Учился фехтовать…» Сергей быстро проматывал про себя их недолгий разговор. Где же, где оно? Илюшин приучил его всегда обращать внимание на подсказки интуиции и не отпускать ситуацию, пока не станет ясно, что именно пытались подсказать.

Но сейчас Сергей, как ни бился, не мог вспомнить ничего странного в словах юноши.

Стефан приоткрыл дверь, остановился в проеме и сделал шутливый жест – взмахнул несуществующей шляпой с пером:

– Мерси боку! Увидимся за ужином!

И тогда Бабкин понял.

– Стой!

Зеленский недоуменно взглянул на него.

– Подожди… – повторил Сергей, понимая отчетливо, что вот оно, то самое. – Ты сказал, тебе не дали роль…

– Не дали, – вздохнул Стефан.

– А постановка была школьная?

– Не-а. – Зеленский почесал нос. – Это была театральная студия неподалеку от моего дома.

– И как звали режиссера, который тебя не взял?

– Откуда же я знаю, – удивился Стефан. – Мне было тринадцать, я его видел, может, пару раз в жизни.

Наверху прозвучал звон колокола.

– Ужин! – воскликнул Зеленский, и глаза его заблестели. – Вы пойдете?

– Чуть позже, – сказал Бабкин.

– Вы меня тогда извините, я побегу. Есть хочу страшно! Это у меня от испуга! – И подмигнул Маше.

Когда шаги простучали по лестнице и стихли, Бабкин повернулся к жене:

– А вот я почти уверен, что знаю, как зовут режиссера, который не взял маленького Стефана Зеленского на роль Атоса.

– Я тоже, – мрачно сказала Маша. – Аркадий Бур его зовут, вот как.

Солнце провалилось за горизонт, и над водой осталась одна золотая горбушка, плававшая по волнам. В каюте резко потемнело, но свет им обоим включать не хотелось.