Елена Гусарева
Ищи меня в отражениях

Глава 12

На следующий день у меня созрел план. Нужно только дождаться подходящего момента, чтобы поговорить с ней, но случай не подворачивался. На уроке биологии к нам пришла Вероника Степановна – большеротая и порывистая женщина с неухоженными волосами. Она преподавала рисование и черчение, а по совместительству была художественным руководителем школьного театра. В этот раз Вероника Степановна приглашала поучаствовать в новогоднем спектакле. Воробей шёпотом прокомментировал, что каждый год средние классы вынуждены показывать унылый спектакль для мелочи из начальных.

– Кто желает участвовать? – с энтузиазмом спросила Вероника Степановна.

Несколько рук взметнулось в воздух, среди них была и Надя. Девочки захихикали:

– Ты-то куда, Ступакова?

Надя руки не опустила, а лишь через плечо презрительно оглядела обидчиц.

– Ступакова, а ты себе резиночки для волос из трусов выдергиваешь?

Рука Нади медленно поползла к голове. Наш курятник загудел от удовольствия.

– Девочки, девочки, успокойтесь! Я приглашаю всех желающих, каждому найдется задание. Приходите завтра в актовый зал после уроков. Будем распределять роли для новогоднего утренника. Дедом Морозом будет Семенов Сергей. А роль Снегурочки пока вакантна, – Вероника Степановна заулыбалась во всю ширь своего немаленького рта.

Девчонки зашушукались: “Семенов будет!”

– Мальчики, обязательно приходите тоже. Нам нужны Волк и Медведь.

– А баран вам не нужен? Тут есть пара кандидатов.

– Или свинья… – подхватил сосед Рамазанова.

– Так, тишина на уроке! – повысил голос строгий и всегда угрюмый биолог. – Вероника Степановна, спасибо за объявление. Пожалуй, стоит продолжить урок.

На перемене весь женский состав обсуждал “Сереженьку”. Волны любви, как пёстрые ленты, расползались от их компании. Нашел бы этого парня – пожал ему руку, честное слово! Вдруг тема разговора переменилась.

– А Ступакова-то у нас в актрисы собралась!

– Да ее детям показывать нельзя!

– Ну что вы, девочки, может, в новогоднем спектакле надо сыграть чучело.

– Да-да, кто-то ведь должен исполнять самую ответственную роль, – загалдела компания. – Ей и гримироваться не надо!

Раздался взрыв хохота. Но Надя и бровью не повела. Открыв тетрадь, она принялась рисовать.

– Сань, слушай, а че за проблемы со Ступаковой? Чем она всем насолила? – решил выяснить я.

– Да кто с ней общаться будет после того, что она сделала? Она же ненормальная. У нее давно кукушечку сорвало.

– В смысле? Что она сделала?

– Ну, с девчонками она давно не ладит. Я уж и не помню, чего они там не поделили в самом начале. В общем, Вика с Оксанкой как-то решили над ней прикольнуться. Заперли ее после физры в раздевалке, той, что подальше, на втором этаже. Ну, и оставили ее там… на ночь, короче, оставили.

– Ага…

– Да не говори! На самом деле, сами виноваты. В этих бабских терках не разберешься, кто прав, кто виноват. Ну вот, Ступакова просидела в раздевалке где-то до полуночи, может и дольше. Родители ее уже милицию вызвали. Они тут всю школу на уши поставили. А эта хоть бы закричала или в дверь стучала. Нет, она там своими делишками занималась… Когда дверь в раздевалку открыли, она стены разрисовывала, – Воробей покачал головой для убедительности. – Тимон, ты бы видел эти рисунки…

– И что там?

– Блин, такой жести в жизни не видел… Там даже милиционера на входе поставили, чтобы дети не смотрели. Только мы с пацанами по пожарной лестнице забрались и через окно подглядели.

– Ну, так что там было?

– Да полный капец там был, вот что! Она всех девчонок нарисовала…

Воробей выпучил глаза и выпалил:

– Мертвыми…

– Мертвыми?

– Ну, вот так… Помню, Вику она нарисовала с веревкой на горле и языком… И все, как настоящие… Жесть, короче!

– А она точно этих девчонок рисовала?

– Да, конечно! Ты знаешь, как она рисует?!

– Да, видел уже… – буркнул я.

– Эта Ступакова ненормальная! Что у нее там в голове творится?… Ее тогда чуть из школы не выгнали.

– Ну, никто не заставлял запирать ее в раздевалке…

– Да про это даже не вспомнили потом. Ее родоки извинялись, извинялись… ремонт в раздевалке сделали за свой счет. Кое-как замяли. Если бы отец Вики узнал…

Начался урок, и больше я о Наде не спрашивал.

Весь день я порывался осуществить свой план, но осмелился подойти к ней, только когда закончился последний урок.

– Нам надо поговорить.

– Думаешь, стоит?

– Да, – я протянул ей альбом. Надя молча спрятала его в сумку.

– Не понимаю, зачем ты мне его дала. Рисунки, кажется, хорошие, но меня это не интересует, – сказал я небрежно и громко, чтобы слышал класс.

– Я в этом не разбираюсь, – продолжал я. – Не знаю, что ты там себе нафантазировала… В общем, это была неплохая попытка обратить на себя внимание. Но, знаешь, ты мне не очень нравишься… – теперь уже все, кто был в классе, с интересом наблюдали устроенное мной бесплатное представление.

Надя выглядела так, словно ее ударили. Пятна заалели на шее и щеках. Мне стало ужасно, невыносимо стыдно! Нельзя так обижать, но это был единственный способ отпугнуть упрямую девчонку навсегда. И тогда я нанес последний, самый гнусный удар:

– Эй, ну, ты не расстраивайся. Я не виноват, что ты в меня…

– Что!? – слезы брызнули из ее глаз. – Ты дурак! – Она рванула прочь. Я спокойно посмотрел ей вслед и оглядел присутствующих. Все таращились на меня. Хмыкнув, я закинул на плечо сумку и ушел из класса.

Я готов был умереть, провалиться в ад и гореть там вечно.

После этого позорного разговора я промаялся весь вечер. Чувство стыда жгло и разъедало изнутри. Мутило, как после удара под дых. Я без толку блуждал по холодному заснеженному парку, тому самому, где две недели назад увидел Надю в хлопьях падающего снега. Она казалась такой нежной, ранимой… С тех пор снег шел каждый день, и весь парк превратился в огромный сугроб. Лишь расчищенные дорожки чернели местами.

Я все размышлял и прокручивал в голове события, связанные с Надей. Почему она все еще учится в этой школе? Неужели нельзя перевестись? Девчонку отторгают, словно чужеродный орган. А она каждый день возвращается в класс, как на битву. И я со своими объявлением… Гадство!

Ведь, она наверняка надеялась на меня. Во всяком случае, вряд ли ожидала, что я тут же приму условия игры класса. А я повел себя, как полная скотина! И это после того, как она неделю не отходила от моей постели. Ведь именно ее сострадание и непонятно откуда взявшиеся дружеские чувства насытили меня и вернули в сознание. Но в конце концов, разве не о ней я забочусь?

Я очутился на краю дорожки, потоптался немного, оставляя вмятины на снегу. Потом нагнулся, зачерпнул колючего снега и смял его в твердую ледышку. Бросок, в который я вложил все раздражение и злость, заставил снежок улететь куда-то в темноту парковых деревьев, за пределы светового круга, созданного последним фонарем.

В самом деле, ну почему я должен волноваться за нее? Пусть волнуются родители. У нее они есть, в отличие от некоторых. А если нужен друг, то я меньше всего подхожу для этой роли. Волки с овцами не дружат. Она решила, что все знает! Удивить хотела, дурёха. Что она может знать, если я и сам-то не до конца знаю? Наверное, думает, я супермен какой-нибудь, и весело мне от всего этого.

А знает она, как больно, когда творится эта чертовщина?

Что я, случается, не могу себя контролировать?

Знает про голод, нестерпимый, изнуряющий…

Что я могу высосать жизненные силы из человека? Опустошить его?! Убить!

Я пнул урну, и та со стоном перевернулась.

Она думает, что несчастна, одинока. А я бы с радостью поменялся с ней местами, просто чтобы стать нормальным. Чтоб как все стать!

Мне-то где искать ответы на вопросы? Кто-нибудь объяснял, что со мной происходит? Почему я такой? У неё, по крайней мере, есть кого спрашивать. Есть родители, учителя. Да она может просто пойти в библиотеку, взять учебник физиологии и разобраться, что у нее внутри, и как это работает. А мне никто не расскажет, как работает мой организм. Про таких, как я, ни в одной серьезной книге не написано.

В прошлом году всем детдомовским делали флюорографию. Врач сказал, что у меня отличные здоровые легкие. То есть ему мои легкие показались вполне нормальными, такими же, как у всех людей. И сердце есть. Во всяком случае, я слышу, как оно бьется. А еще я чувствую, какой оно формы, какого цвета, размера, плотности… И вот это точно не нормально! Ведь не может обычный человек чувствовать цвет своих глаз или форму носа… Он чувствует, есть глаза и нос, но формы и цвета не чувствует. Я это выяснял. А я, чрет возьми, ощущаю каждый волос на теле! Покажите хоть одну книгу, где об этом пишут!

Все, что я читал о существах, питающихся энергией, лишь нелепые страшилки и откровенный бред. Если кому-то хочется называть меня демоном, пожалуйста! Вот только в преисподнюю спускаться не доводилось, и с сатаной мы за ручку не здоровались. Копыт и хвоста нет. Младенцев по ночам я не ворую и юных дев во сне не растлеваю. Хотя, если какой-нибудь юной деве приспичит меня растлить, я, пожалуй, не откажусь. Быть хранителем кладов и сокровищ тоже было бы неплохо! Но нет, увы… Сплошные домыслы и суеверия.

А про энергию я вообще молчу! Никто из людей даже приблизительно не представляет, каким я вижу этот мир. То, что для меня абсолютно реально, к чему я могу прикоснуться, почувствовать запах, увидеть цвет, ощутить вкус – для людей просто не существует. Иногда кажется, что я сумасшедший, все придумал, а на самом деле никакой энергии нет. Вот только не придумал я… Иначе эта дура не заметила бы, как я меняюсь. Дотошная такая!

Она человек, вот и пусть ищет помощи у людей. Хватит с меня. Пора возвращаться в Никитский.

Я вышел из парка и спешным шагом направился по уже знакомому проспекту. Навстречу попалась лишь пара прохожих. Ранний мороз всех разогнал по домам.

Пустынные улицы настораживали.

Вдруг что-то мелькнуло в зеркальной витрине. Я остановился и огляделся. Никого. Бродячие собаки, и те попрятались. Я ругнулся и пошел дальше, ускорив шаг.

Улицы Зауральска уныло смотрели темными окнами домов. Антураж прямо для депрессивного клипа. Я уже начал представлять мрачного вокалиста в косухе, как краем глаза опять заметил какое-то движение.

Я остановился и пару минут разглядывал модельные туфли, зимние сапоги и резиновые шлепанцы, отражающиеся в зеркалах. Я изучил витрину вдоль и поперек, но так и не увидел ничего подозрительного.

Я собрался продолжить путь, как вдруг совершенно ясно увидел в одном из зеркал Надю. Секунду она презрительно смотрела на меня, а потом растворилась в воздухе.

Дико озираясь по сторонам, я ничего не мог понять – Нади нигде не было. Как она сумела так быстро убежать? Улица прямая – дома один за другим в ряд, тротуар и сразу проезжая часть – здесь негде спрятаться. Нет ни кустов, ни деревьев, ларьки – и те далеко. До ближайшей подворотни метров пятьдесят, не меньше. И потом, она не убегала, а просто растворилась…

В следующую секунду уже сам себе не верил. Должно быть, галлюцинации. До чего доводят глупые мысли о всяких девчонках! Стало не по себе и я побежал, не глядя больше по сторонам. Детский дом совсем близко. Вот оно – обледенелое крыльцо, а за ним светлый холл, и Юрий Михайлович поливает свою герань, беседуя о чем-то с поварихой Верочкой.

Глава 13

Нади не было в школе вторую неделю. Сначала никто не заметил, но потом учителя стали интересоваться, куда пропала тихая девочка, сидевшая за второй партой в среднем ряду. Ученики не знали, и тогда классный руководитель позвонила домой Ступаковым.

– Ребята, новость печальная, – объявили на уроке. – Надя Ступакова серьезно больна. Ее родители были немногословны. Мы знаем лишь, что в ближайшее время, а возможно, и в ближайшие несколько месяцев Надя в школе не появится. Девочка в коме.

Класс молчал.

– А можно ее навестить? – будто со стороны услышал я свой голос.

– Э… Я даже не знаю, будет ли в этом какой-то смысл… А впрочем… Почему бы и нет. Тимофей, подойди ко мне в учительскую. Я дам тебе номер телефона родителей Нади.

На перемене я долго топтался возле двери в учительскую. Может, ну его? Мало ли, вырвалось… Все и забыли уже. Но чувство вины опять больно кольнуло изнутри. Наконец, я решился, постучал и вошел в кабинет.

…

Сидя на потрепанном диване в гостиной Никитского, я крутил в руке клочок бумаги. Шесть цифр на обрывке листка в клеточку не давали покоя. Звонить не хотелось, но ведь завтра в школе обязательно спросят. В конце концов, просто поинтересуюсь, как Надя себя чувствует, и положу трубку. Больше не откладывая, я встал и направился к вахте.

– Баб Кать, я позвоню?

– Кому это ты названивать собираешься? – недовольно осведомилась старая вахтерша.

– Одноклассница заболела.

– Знаем мы ваших одноклассниц… Звони, только недолго.

Набрать номер получилось лишь с третьей попытки. В трубке послышались долгие гудки. Сердце бешено колотилось.

– Да, слушаю.

Я молчал, позабыв все слова.

– Алло?! – в женском голосе слышалось раздражение.

– Э…это Тимофей. Я из школы… я друг Нади.

– Что за друг?

– Мы учимся в одном классе.

– Друг из класса? – недоверчиво спросил голос. – Ну и что же тебе, друг из класса?

– Я хотел спросить, как там Надя?

– Надя в больнице.

Я чувствовал, нужно спросить еще хоть о чем-нибудь.

– Я бы хотел ее навестить, если можно… – Нет, нет, нет! Откажи, пожалуйста…

– Можно, – ответила женщина после короткой паузы, – но боюсь, развлечь ее своим визитом ты не сможешь.

– Да, я знаю. И все же, я бы хотел приехать. – Боже, что я несу?

– Тимофей, так, кажется, тебя зовут? Я вспоминаю теперь, Надя как-то говорила о тебе. Она навещала тебя, когда ты болел. Так?

– Да. Я тоже тогда не мог ни с кем разговаривать.

– Что ж, приходи завтра в первой половине дня.

Женщина дала адрес и повесила трубку. Я уставился на телефон, не веря, что сам решился на это.

И зачем ввязался?..

…

Утром в столовой попросил у поварихи яблоко. Не хотел идти к Наде с пустыми руками. Наверное, это глупо – нести яблоки лежащему в коме, но ничего другого придумать не смог.

Добирался на трамвае. Субботним утром в вагонах непривычно пусто. Давка и сутолока рабочих дней позади, и заиндевелые вагоны медленно тянутся по рельсам, надолго задумываясь на перекрестках, словно и у них выходной, и можно просто прогуляться по заснеженному городу, захватив с собой пару попутчиков от скуки. Снег валит так густо, что за окнами ни зги не видно. Наде наверняка понравилась бы такая погода.

– Областная Клиническая, на выход! – прокричала кондуктор.

Я спрыгнул с подножки. Впереди, за снежным маревом высилось здание больницы из белого кирпича. Я пересек парковку, потоптался на крыльце, сбивая налипший снег с обуви. Волновался, как перед контрольной, и каждое промедление только усиливало щемящую тоску в груди. Пора покончить с этим.

В больнице уныло пахло хлоркой. Старушка гардеробщица приняла вещи, выдала огромный потрепанный халат, и я, не найдя лифта, поднялся по широкой лестнице на третий этаж. Нашел восьмую палату. Через дверное окно увидел темноволосую женщину, притулившуюся на краю кровати. Она все поправляла что-то: то подушку, то одеяло. Вдруг меня тронули за плечо.

Сзади возник высокий широкоплечий мужчина с большим прямоугольным свертком в руках. Мужчина крепко сжимал сверток и каждый раз вздрагивал, когда тот норовил выскользнуть из рук.

– А ну-ка, помоги, – попросил здоровяк, указывая взглядом на дверь палаты.

Я открыл дверь. Мужчина втиснулся в проход, раскачиваясь и по-медвежьи переступая с ноги на ногу. Он был так напряжен, стараясь не уронить свою ношу, что я поспешил пропустить его вперед и шмыгнул в палату следом.

– Настя, – обратился он к женщине на кровати. Та обернулась, утирая покрасневшие глаза рукавом свитера. Несмотря на растрепанный вид, она была очень миловидной, с тонкими и выразительными чертами лица.

– Вот, смотри, притащил! Не хотели пускать в отделение, представляешь? Сказал, что это в приемную главврача, – он прислонил сверток к стене и подпер для надежности стулом. Выдохнул с облегчением, вытер со лба пот.

Подойдя к кровати, он тихо спросил:

– Ну как вы?

– Без изменений, – отозвалась женщина бесцветным голосом.

– Совсем никаких реакций?

– Никаких.

– Настя, хочешь, я разверну его прямо сейчас? – мужчина присел на корточки и взял женщину за руку. – Можем поставить здесь, рядом с ней. Кто знает, может, вернется…

– Не сейчас, Стас. Позже. Кто это с тобой? – меня наконец заметили.

Неловко быть свидетелем чужих разговоров.

– Да вот, парнишка какой-то, – отозвался мужчина.

– Ты, наверное, Тимофей, – вспомнила женщина. – Друг из школы?

– Интересно, – мужчина поднялся и посмотрел на меня. – Значит, друг из школы?

– Э…да, Тим… ну, то есть друг. Здравствуйте.

Женщина подошла ко мне, и с вымученной улыбкой сказала:

– Здравствуй, Тимофей. Очень мило, что ты решил навестить Надю. Хочешь подойти поближе?

– М… Можно, – сказал я неуверенно.

– Не бойся. Она просто спит, – женщина приобняла меня за плечи и подвела к кровати.

Надя совсем не выглядела больной. Она лежала с закрытыми глазами и могла показаться спящей, если бы не капельница рядом с кроватью. Прозрачная жидкость медленно сочилась из пластикового мешочка и стекала по длинной трубке к ее руке. Надина мама поймала мой взгляд.

– Это просто питание. Надя сейчас не может кушать сама.

– Кстати о еде, Настя. Думаю, тебе пора пойти пообедать. А я подежурю здесь с Тимофеем вместо тебя.

– Хорошо. Можно тебя на пару слов?

Они вышли в коридор, оставив меня наедине с Надей. Я почувствовал себя очень неуютно. Как же она провела у моей постели целую неделю? А я даже ехать не хотел. Сволочь!

Я вытащил из кармана яблоко и положил его на тумбочку у изголовья. В школе я избегал смотреть на Надю, теперь можно не таиться.

Сейчас, лёжа на больничной койке, она выглядит даже лучше, чем я ее помню. В классе всегда неловкая и угловатая, всегда напряженная, словно внутри у нее сжалась пружина. Теперь же лицо спокойное и расслабленное, черты мягкие и нежные. Волосы разметаны по подушке. Я помню их неизменно собранными в жидкий неряшливый хвостик на затылке. На самом деле, совсем не жидкие, просто очень тонкие, как нити шелка. А губы розовые, слегка прозрачные. Верхняя губа чуть больше нижней. Я вспомнил, как она, обращаясь к кому-то, часто поджимала и покусывала губы, и ее лицо становилось по-детски забавным.

В коридоре послышались приглушенные рыдания, и я вдруг осознал, что сжимаю Надину руку. Я тут же отпустил ее. Она безвольно скользнула и улеглась на простынь.

– Боже! Я во всем виновата, только я! Но почему она унаследовала это проклятье!

– Не переживай о том, чего нельзя изменить. Сегодня поставим в палате зеркало, может, скоро вернется.

– Ну, как вернется, Стас?! Ты подумай, она даже не знает, что произошло! Надо было давно все рассказать. А я ждала момента, вот и дождалась…

– Ну, не надо, успокойся. Все будет хорошо, не надо. Мы вытащим ее оттуда. Я обещаю.

– Как ты можешь обещать?

– Я верю.

– Ах, он верит, посмотрите на него.

– Послушай, тебе надо поесть и успокоиться. Давай, иди уже. Мы должны верить. Она вернется.

Разговор прервался, и через пару секунд дверь в палату открылась, впуская Надиного папу.

– Ну что, Тимофей, заскучал? Да, я не представился. Можешь звать меня Стасом.

Он протянул мне свою большую руку.

Глава 14

С того первого визита я стал навещать Надю каждую субботу, а иногда и в будний день заезжал.

Сменял ненадолго ее печальных родителей, давая возможность немного развеяться или сходить на обед. Только они покидали палату, я садился возле кровати, брал Надю за руку и заводил свой долгий монолог, неизменно начиная школьными новостями и заканчивая просто мыслями вслух.

– В школе все, как заполошные, готовятся к Новому году, будто это невесть какое событие. Вчера ёлку поставили в актовом зале. Девчонки ходили наряжать, говорят, красивая. Как не отбрыкивался, и меня захороводили. Выдвинули на роль Волка в спектакле для первоклашек. Говорят, я фактурный… Ты слово такое слышала? Откопали ведь где-то. Я сначала отпирался, а потом подумал, почему бы и нет. Тем более, нас с трудов на репетиции отпускают. Как такую халяву пропускать? Мы там в основном ржем и подкалываем Веронику Степановну. А она корчит из себя Шекспира, не меньше. Написала две пьесы для новогодних постановок. Ходит серьезная, всеми командует, и так смешно сердится, мы всем классом угораем. Потом, правда, и сама смеется. Забавная она. Жаль, уроки у нас не ведет. Там, наверное, весело. Знаешь, а сегодня снег прямо стеной. На остановку вышел, больницы почти не видно. Только ближайший угол здания и часть парковки виднеется. В парке сугробы скоро по пояс будут. На днях хотел пройтись по той аллее, помнишь, там, где фонари в ряд. И не смог, представляешь? Дорожки не всегда расчищают. Сашка все по Вике сохнет. Каждый день о ней трындит. Вчера опять ее до дома провожал. Это он так называет. На самом деле, просто крадется за ней издалека, подойти боится. А та типа не замечает. Вообще не понимаю, что в ней нашел. Сашка ведь интересный парень, глубокий, начитанный, и добрый, каких мало. Жаль его… А она симпатичная, конечно, даже очень. Но ведь пустышка совсем. Я видел ее как-то на улице с Митькой кудрявым. Идут, за ручки держатся, хихикают. Ммм… думаю, как это я пропустил. Пошел за ними, подкрался поближе, и ничего, полный ноль, представляешь? Вот зачем, спрашивается? Только аппетит разбудили. Пришлось болтаться по морозу три часа, пока не нашел другую парочку. Подостудил их. Они поругались и разбежались. Но, думаю, опять сойдутся. Я ведь так, немножко только, – я выпустил Надину руку и поправил ей подушку. – Не знаешь, зачем твой отец сюда это зеркало притащил? Здоровое такое. Врачи на него косо смотрят, просят убрать. Но твои даже слышать не хотят. Странные они у тебя. Да и ты тоже, если честно, – я улыбнулся спящей Наде. – Мне скоро уходить. По математике опять задали столько, что не сделать за раз. Вот дождусь твоих и пойду. Хочу только попросить разрешения для Юрия Михайловича навестить тебя. Он все о тебе спрашивает. В следующий раз придется взять с собой. Иначе не отстанет.

Я крепко сжал Надину ладонь.

– Вот еще что… Ты, конечно, не услышишь, но… Я должен извиниться, что наговорил тогда… Я вел себя, как полный урод, но если бы ты знала… То поняла бы, у меня нет другого выхода. Ну, вот такой я. Поэтому… В общем, просто прости…

В коридоре послышались шаги, и скоро в палату вошли Надины родители. Я засобирался уходить.

– Торопишься? – спросила Настя.

– Да, уроки.

– Спасибо, что разговариваешь с ней. Это полезно. Может, она услышит и вернется… Иногда люди в коме слышат, о чем с ними говорят.

– Может быть, – осторожно отозвался я.

Я попрощался с родителями Нади и направился к выходу. Гардеробщица, тяжело передвигая отёчными ногами, подала куртку. Выудив из рукава шапку, я оделся и, кинув взгляд в зеркало напротив, шагнул к выходу. И резко остановился.

Дыхание перехватило, а по коже пробежал холодок. Я медленно выдохнул и так же медленно вернулся к зеркалу. Оттуда недоуменно таращился мальчишка в потрепанном пуховике.

Готов поклясться, мгновение назад в отражении на меня смотрели до боли знакомые глаза.

– Потерял что-то, внýчек? – заботливо осведомилась гардеробщица.

– Да не… – я развернулся и оглядел гардеробную. – Кажется, все на месте.

Я попятился к выходу, не отводя от зеркала глаз.

Как дурак, спиной вперед, покинул больницу.

Происшествие ужасно смутило. Неужели опять галлюцинации? В последнее время я часто ловил себя на мысли, что ощущаю чьё-то присутствие рядом. Школьная столовая, актовый зал, или общий холл в Никитском, казалось, кто-то наблюдает за мной.

Шел к трамвайной остановке и все время оглядывался в поисках тайного преследователя.

Вечерело. Небо тускнело с каждой минутой. Снег продолжал падать, но уже не так густо, как днем. Под козырьком остановки ни души. Ждать не пришлось. Из-за поворота послышался звон рельсов, и скоро показался трамвай, весь окутанный мягким желтым светом. Он лениво полз к остановке, пошатываясь, словно навеселе. Зашуршали тормоза. Хрипло заскрежетали промерзшие двери, приглашая внутрь. Я запрыгнул на ступеньки, и трамвай, крякнув створками, зашаркал дальше по маршруту.

Я сел на сиденье за водителем. Несколько случайных попутчиков молча смотрели в окно.

Мой взгляд прошелся по приборной панели, задержался на лобовом стекле и уперся в круглое зеркало заднего вида. Там отражалась кривая реальность в мутных изгибах фигур.

Я стал лениво разглядывать пассажиров.

Миновали перекресток. Трамвай опять притормозил и впустил новых пассажиров. В заднюю дверь вошел кто-то в белом и теперь продвигался вперед вагона. В следующую секунду я увидел девчонку, одетую совершенно по-летнему: белое платье в мелкий разноцветный горошек и домашние туфли. Она села позади меня.

Я остолбенел.

С губ сорвался немой вопрос: “Надя, что ты тут делаешь?!”

Я быстро оглянулся. Сзади никого. Закружилась голова.

Я опять уставился в зеркало.

На месте… Улыбается… Что за чертовщина!

Я оглянулся, кажется, раз десять подряд, но наваждение не пропадало.

Надя в отражении, молчит и улыбается.

Тряхнуло – трамвай остановился. Надя неторопливо встала и вышла из вагона в зимний город.

Я тут же вскочил, побежал на выход за ней и остановился. Надя существовала исключительно в зеркальном отражении… или в моем воображении?

Стало вдруг очень жарко, и я сорвал шапку. Шатаясь на ватных ногах, побрел назад по проходу. Народ начал приглядываться ко мне, и я поспешил сесть.

Надо взять себя в руки. Но как же так! Я ее видел! Видел!

Что это значит? Я опять вижу то, чего не видят другие? Может, это новая способность? И теперь я начну видеть повсюду души умерших людей? Но она не умерла, она в коме. Как она оказалась в зеркале? Я вижу ее повсюду…