Елена Ерофеева-Литвинская
Майя Плисецкая. Воспоминания. Фотографии. Интервью

Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой

Борис Мессерер назвал череду поклонов балерины после выступления «симфонией».

Балерина с историей

Майя Плисецкая: гибкая линия спины; царственный взлет шеи; бескостная колдовская пластика единственных в мире рук; яростное вдохновение. Зримая музыка смертельной страсти. Поэма экстаза. Энергетическое излучение. Элегантная сила, упругая динамика. Отточенность и значительность каждого жеста. Огонь и взрыв. Протестующий Дух. Гармония, чреватая катастрофой. Антидисциплина, явленная в образе подлинного технического совершенства, без которого невозможно существование самого дисциплинированного из искусств – классического балета. В изгибах, поворотах и прыжках жило, дышало, пульсировало совершенное тело, вскипали неистовые эмоции в душе – открытой и любви, и страданию…

…Непослушная, озорная, смешливая девочка с жаркими волосами цвета осени и усыпанным веснушками лицом, в пять лет самозабвенно, не слушая негодующих возгласов няньки, кружащаяся на аллее довоенного Сретенского бульвара под доносящиеся из черного уличного репродуктора, что был на самом верху деревянного столба, звуки вальса из «Коппелии»… И хотя Плисецкая в своей книге «Я, Майя Плисецкая» просила режиссеров при съемках фильма о ней опустить этот факт ее детской биографии, я позволила себе ослушаться великую балерину и нарушить запрет. Потому что не нарушить его невозможно. И как тут не вспомнить, что в младенчестве, стоя в кроватке с сеткой и держась за металлическую палку, целыми днями приседала и вытягивалась в такт пению няни Вари, жившей с мужем в ванной комнате большой коммунальной квартиры на Сретенке, до революции принадлежавшей деду Плисецкой, зубному врачу Михаилу Мессереру? И то, что ходить Майя начала уже в восемь месяцев? А став старше и услышав музыку Делиба, не могла не закружиться в импровизированном, первом своем танце, собравшем немногочисленных зрителей… Они и думать не могли о том, что перед ними – будущая эпоха мировой хореографии, одна из величайших балерин ХХ и – более того – века XXI. Такого не бывает, но легендарная Майя это сделала. Вспомним, она любила повторять, что ей нравится делать только то, чего до нее не делал никто.

Майя Плисецкая. 1986 год.

РИА Новости

Единственной роскошью для Плисецкой была независимость.

«Чайка». Нина Заречная. 1980 год.

Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой

«Чехов, как и Пушкин, обладает еще и хореографической пластикой».

В ноябре 2005 года в честь 80-летия Плисецкой в Москве прошел Международный фестиваль, посвященный легенде мирового балета. Большой театр чествовал свою феноменально знаменитую балерину четыре вечера. Давали «Лебединое озеро», «Кармен-сюиту», «Игру в карты» в постановке Алексея Ратманского и грандиозный гала-концерт «Дон Кихот» с участием многих балетных звезд – да не обычный, а в праздничной «упаковке» и с сюрпризами внутри (режиссерами выступили Алексей Ратманский и Дмитрий Черняков). Невероятно красивая, сверкающая идеальной вертикалью осанки, с высокой прической, открывавшей точеное лицо и устремленную ввысь шею, в элегантной длинной тунике, отороченной страусом, и узких черных брючках, сияя ослепительной улыбкой, озарявшей все вокруг, Майя Плисецкая раскланивалась, стоя в царской ложе и выйдя на родную ей, самую любимую в мире сцену.

Она была словно натянутая струна от земли к Небу – вверх, в высоту, презрев закон тяготения, – вибрирующая музыкой Вселенной, и при этом оставалась земной, чувственной, женственной, полной жизни. Не смиренной, а своевольной. Не бесплотной, а полнокровной. И в двадцать, и в пятьдесят, и в восемьдесят, и почти в девяносто. И глаза Плисецкой – ярко подведенные и по верхнему, и по нижнему веку – любую другую женщину в возрасте такой макияж состарил бы, но только не Майю! – блестели всегда. Вопреки сиротскому детству – маму как жену «врага народа» (Рахиль Михайловна еще не знала, что она – вдова, как не знали этого тысячи других жен, следовавших по этапу) с грудным ребенком отправили на восемь лет в лагеря, ужасам войны – выпускной концерт Плисецкой прошел 21 июня 1941 года, а назавтра… Вопреки голоду и нищете. Запретам и унижениям. Психологическому давлению. Скандалам вокруг ее постановок. Вопреки неприкрытой черной зависти, нелепым слухам и клевете. Стремлению привести все ее проявления к общему знаменателю. Загнать в жесткие рамки – ее, безмерную «в мире мер». Вопреки ханжеской морали, правившей бал в обществе. Но мнившие себя небожителями не рассчитали одного: упорство «тощего цыпленка» (это слова Никиты Хрущева, впервые увидевшего балерину в жизни, на приеме в Кремле – умели вожди сделать комплимент красивой женщине…) было беспримерным.

«Всю жизнь меня куда-то не пускали. А я металась, надсаживалась, надрывалась, чтобы пустили». Сколько драматизма в этом лейтмотиве судьбы Плисецкой, легковерной и нетерпеливой, резкой и порывистой, совершенно не умевшей ждать… А внешне все выглядело роскошно: мировая слава, получасовые овации, бесчисленные поклонники, туалеты от Кардена и Сен-Лорана, меха и бриллианты… Но если Плисецкая и стремилась к роскоши, то единственной роскошью для нее была независимость. Независимость и свобода. И не свобода даже – а воля. Та воля, которая завораживала и манила вслед за цыганским пением Федю Протасова у Толстого.

«Кармен-сюита». Кармен. 1970-е годы.

Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой

Непревзойденную классическую балерину, получившую мировое признание, манили иные горизонты, иные пластические направления.

«Чайка». Нина Заречная. 1980 год.

Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой

«Посмотрите: вот судьба женщины… Как-то в общем жизнь ее не сложилась. Не получилась…»

И сцену Большого Плисецкая любила, прежде всего, за то, что эта сцена, как ни одна в мире, давала ей ощущение СВОБОДЫ. С этой сценой, самой для нее удобной, где была обтанцована каждая дощечка и каждая щербинка, балерина разговаривала, как с живым существом. И невозможность проститься с этой сценой Плисецкая называла в числе причин, отвечая на назойливые вопросы журналистов, почему она все-таки не осталась на Западе.

Плисецкая всегда говорила не «ароматный», а «пахучий» – чувствуете разницу? Такая вот оговорка по Фрейду, многое в ней проясняющая. Пахучими были цветы на заброшенной подмосковной даче покинувшего Россию Михаила Мордкина, любимого партнера великой Анны Павловой, что разводила его сестра, проживавшая в сторожке. Дом Мордкина располагался в непосредственной близости от дачи, которую родители маленькой Майи снимали на лето, прямо за дощатым, местами накренившимся, забором. Соседство с Мордкиным Плисецкая считала «первым балетным месседжем», которое послало ей небо.

Пахучими до такой степени, что кружилась голова, были и светло-розовые пионы.

С гигантским букетом этих «чертовски пахучих» пионов Плисецкую встречал Родион Щедрин в знойном июне 1959 года после первой разлуки в 72 дня, казавшейся вечностью. Из триумфальных гастролей Большого театра по Америке, куда Майю наконец выпустили после шести лет терзаний и мытарств по высоким кабинетам, сняв унизительную для советского артиста печать «невыездной».