Елена Андрианова
Бухта дельфинов

Глава 7. Пранаяма

Через день я столкнулась с Александром на узкой дорожке неподалеку от качелей, где мама моя качалась с Ванюшкой. Его светлые кудри были забраны в хвост. Он шёл к площадке для йоги. Увидел меня и осветился улыбкой.

– Прошу прощения, а вы не могли бы мне показать пранаяму?

Да, – он взглянул на часы и снова светло улыбнулся, – у меня как раз есть немного свободного времени. Вы знаете, да, что пранаямой нельзя заниматься, если недавно поел, если болен, и в критические дни у женщин.

Обед был полчаса назад. У меня шел второй критический день. Я улыбнулась ещё шире и кивнула, мол, знаю: через пять минут буду в беседке.

Саша кивнул. Я уже развернулась к нашему номеру, как меня окликнула мама:

– Чего от тебя этому патлатому нужно?

Я усмехнулась, хотя глаза у меня забегали, а щёки покраснели. И тут же огрызнулась.

– Мама, ну что за глупости? Это просто урок пранаямы – йога такая дыхательная.

– Смотри, не забеременей после этой своей пранаямы, – всей своей солидной фигурой недовольно покачала мама.

Я возмущенно всхрапнула. Встала на дыбы, вскинула лохматую голову и ускакала.

Александр уже занимался в беседке. Увидев меня, он выпрямился, окинул мои порозовевшие щеки добрым взглядом сквозь прищуренные ресницы. Улыбнулся. Удивительная у него улыбка, светлая, спокойная.

Он начал показывать и объяснять. Очень методично. Первое – восстановительное дыхание. Просто дышим и наблюдаем за своим дыханием, движением рук помогаем расшириться грудной клетке. Так же дышат, когда готовятся нырнуть.

Второе. Капалапхати – резкие выдохи. Чем сильнее выдох, тем больше пауза перед вдохом.

Третье. Дыхание грудной клетки с сопротивлением. И отсюда плавно переходим к полному йоговскому дыханию. Так, хорошо!

Четвертое – огнисара крийя – на задержке дыхания аплитудно втягиваем и выпячиваем живот, не забывая при этом держать расширенную грудную клетку. Если этим уже владеем, можем попробовать наули. Саша снял футболку. Его подкаченная выпуклая грудь была покрыта золотистыми волосами, и дорожка этих кудрявых светлых волос по животу уходила в штаны. Я смотрела, как быстро-быстро выпячивается и втягивается его худощавый живот, на эту дорожку волос и… Мне одновременно и хотелось провести рукой по этим волосам, груди, животу и стало неприятно, что у него растут волосы. Тело моего мужа гладкое и чистое, безволосое, а здесь есть эти волосы, и вот эта ямка на животе – это новое и непознанное мной тело, неисследованное, и потому меня так тянет открыть его, погладить, вдохнуть его запах своей «расширенной грудной клеткой». Составить свою собственную карту этого тела. Я вздохнула и отвела глаза. Подоткнула майку и попробовала добросовестно делать агнисару крийю, просто выпячивать и втягивать живот… Просто вдыхать и выдыхать….

Человек любит поэтизировать. На самом деле всё можно поэтизировать – даже ожидание автобуса на остановке, когда так записываешься, что не слышишь, как приехал и уехал твой автобус. Но все-таки мы склонны относить одни вещи к прозе, а другие – к стихам. Пранаяма для меня – это стихи и одновременно стихия, которая однажды приведет меня к дельфинам, к фридайвингу, к познанию себя через глубину. А получилось так, кстати, отчасти благодаря Косатке, вернее, её семинару по фридайвингу четыре года назад в Дахабе. Максиму было тогда четыре, Алиске шел седьмой месяц, а Ванечка ещё к нам не пришел.

Кемпинг дремал на границе Израиля и Египта. Когда произошел конфликт между израильтянами и Египтом, израильтяне покинули это место. Оставили здесь свои пятизвездочные отели и кемпинги. Мы ехали мимо заброшенных гостиниц, лакшери отелей, длинных въездов к шлагбаумам, которые теперь никто не открывал – они тянулись и тянулись, и всё покрывала тишина и вездесущий песок.

И только этот кэмпинг был обитаем. Он был обитаем, потому что, как и пустыня, оказался вне времени. Немолодая женщина, худая, с суровостью в глазах и короткой стрижкой, две собаки, три кошки с немигающими глазами, и старик-бедуин, хотя и не такой уж и старик, встречали нас там. И чем больше минут ссыпалось через песочные часы на администраторской стойке, тем больше кэмпинг проникал в моё сердце, как будто собираясь остаться неизменно и навсегда где-то на его окраине.

Простые столы, очень простые соломенные бунгала и сотканные из маленьких ракушек и камушков слегка покачиваемые бризом занавеси. Этим что ли – тканием из камушков, нанизыванием ракушек – занимаются хозяйка и бедуин, когда здесь никого нет? Ну да, наверно, этим и занимаются. Шум моря и тишина. После обеда – простых, но очень вкусных лепешек, риса с овощами, хумуса и сладкого обжигающе горячего бедуинского чая – мы пошли бродить. Дошли до соседнего отеля. Раскрытые двери, пыль, песок и паутина на брошенных в номерах кроватях и стульях, где-то разбитые окна, а где-то совершенно нетронутые. Странно было смотреть, как песок заносит то, что когда-то было шумным и обитаемым. А ночью звезды блистали так ярко и так низко, как в детстве в Сирии. И тишина, казалось, подсвечивается этими звездами.

А наутро после пранаямы… Пранаяму вел тогдашний мужчина Косатки. Так вот, после пранаямы, у нас было погружение на время, и, видимо, тишина, ракушки, звезды, хозяйка и бедуин подействовали на меня. Потому что, уйдя под воду, я растворилась… Ни мыслей, ни желаний – прозрачность, пузырьки воздуха, солнечный свет в зеленоватой толще, водоросли, песок. Тишина. Покой.

– Две минуты пятьдесят секунд, – сказала мне Косатка, когда я вынырнула, – молодец.

А я ещё некоторое время молчала, продолжая быть водорослями, светом, морем и только потом поняла. Я провела без дыхания две минуты пятьдесят секунд, хотя до этого никогда не могла задержать дыхание больше, чем на одну минуту!

Ух, я выдохнула и вдохнула. Щёки мои порозовели. Саша смотрел на меня и улыбался. А все-таки права была моя мама. Как в воду глядела. Лучше бы не было этой пранаямы.

Глава 8. Трава-поебень и поцелуй бармена

Утром на занятия с детьми я надела длинное в пол бело-зеленое платье в цветочек, привезенное мамой в чемодане. Наверное, платье времен её молодости? На ноги нацепила грубые красные треккинговые сандалии. Взглянула на себя в зеркало: колхоз, но привлекательный!

На занятии мы хохотали с детьми, как безумные. Занятие шло по главе, где Ши надо спуститься по скалам к океану, и я устроила ребятам целую полосу препятствий. Пройти по камушкам на клумбах, переплыть бассейн, пролезть под забором, а в конце ещё станцевать свой танец. Ох, дети так увлеклись. Глаза засияли, щёки раскраснелись. Как же они раскрылись за эти семь дней наших занятий и совместных походов. Дочка Ирины из Москвы стала китихой, и вчера во время поездки бесстрашно, она ведь китиха, проплыла от берега за мной к маленькому островку. Ирина вначале кричала и материлась, куда она поплыла без спроса, слава богу, дочь её не услышала. Затем, когда мы с девочкой доплыли обратно, Ирина обняла меня: «Я и не знала, что моя дочь так может!»

А Макатор наконец-то начал снимать свою провокаторскую защиту, и оказался тонким, талантливым и ранимым ребёнком. И они так дружны с Глебом, сыном Вики. А ещё Макар очень круто рисует. Вчера раскрылся ещё один подросток – Тихон. Он расплакался о том, что к нему одни требования, везде и всюду: математический класс, шахматы, плаванье, ещё и дома пристают. И никто иной, как Макар его начал утешать. Я почувствовала, что мы теперь одна команда. Макар, морской конёк, да он выбрал себе морского конька, который живёт только в чистой воде. А Вася и Елена Николаевна – дельфины, они какое-то удивительное целое и общаются между собой телепатически. Кстати, пару дней назад мы с ребятами устроили упражнение на развитие телепатии. Мне кажется, я считала это с Васса и Елены Николаевны: то ли придумала это занятие, то ли они мне его телепортировали. Я поставила всех в пары и дала задание загадывать по очереди вначале фрукт, потом цвет, представлять это, а напарник должен был угадывать. О, это было круто, у нас реально начало получаться видеть то, что видит напарник.

А после прохождения препятствий детям нужно было объединиться в команды и сделать каждой команде своё кафе. Придумать название, написать меню, нарисовать, как всё устроено в кафе и сделать одно блюдо из фруктов и сухофруктов. Вот это был полёт фантазии. Мой Максим объединился с дочкой Иры, видимо, она напомнила ему его подружку Машу из Мексики, и они вместе придумали, что у них в кафе всё должно было быть живым: ножами работали скорпионы, тарелки были из кокосовых орехов, разносили блюда белки и бабочки, а столами были черепахи. Макар с Глебом нарисовали шикарную картину кафе, а Макар среди посетителей изобразил автопортрет своего конька, курящего трубку.

Когда я вернулась с занятия… обед через пятнадцать минут… машинально снова подбежала к зеркалу в номере. Посмотрела на себя и вдруг остановилась. Господи, какая я красивая. Каждый раз после занятий с детьми или взрослыми, когда мне удаётся погрузить их в поток творчества, любви и чистой радости, я как будто преображаюсь, становлюсь какой-то божественно красивой. И каждый раз сама этому поражаюсь. Что делает меня такой? Румянец, какой-то особенный блеск в глазах, который появляется после занятия, или моя внутренняя раскрытость в этот момент? Ох, но какая же я растрепанная! Надо попросить Машку меня причесать, пусть сделает мне какую-нибудь свою фирменную причёску, она у нас мастерица по этой части. Я выскочила из своего номера в… Александра. Он шёл к столовой, но голова его была повернута к моей двери. И снова он слегка покраснел, опустил глаза, поднял, снова опустил и снова поднял, и его лицо непроизвольно осветила улыбка.

Мы улыбнулись друг другу, на секунду он остановился:

– Доброе утро, – и только потом пошел дальше.

А я глядела ему в спину, зная, что он знает, что я смотрю. И только, когда он вошёл в столовую, я забежала в соседний номер, который моя подруга Маша делила с нашей тренером йоги, Сашкой.

– Маша, заплети меня, пожалуйста!

– Ага, – Маша или Дегтяша, как я её ласково звала, сокращая фамилию, вышла из душа в коротком белом полотенце. За те несколько дней, что мы здесь, она успела загореть чуть ли не до черноты, что очень шло её стройной и невысокой фигурке. Пока Маша сушилась феном, я осматривалась и кончиками пальцев охлаждала полыхающие щёки. Сразу видно, женское царство! Тумба заставлена тюбиками и флакончиками. Россыпь пачек ароматного крымского мыла. А стол у окна, ну надо же у них и стол есть, а у нас в номере ни черта, кроме двух рассохшихся шкафов и кроватей… так вот стол одуряюще благоухал зелено-розовым стогом чабреца.

– Кто это чабреца столько насобирал?

– Сашка вчера. Ты же знаешь эту историю, нет?

Дегтяша подошла ко мне, прохладная, пахнущая лавандой и чем-то прекрасным цитрусовым, на ходу закалывая шпилькой волосы. Усадила меня на кровать, быстро и ловко собрала и тут же снова разделила расческой мою копну на пробор. Я просто млею, как она это быстро и легко проделывает, а Маша уже плела мне две сложносочинённые косы, чтобы потом соединить их в одну, и язык её не умолкал ни на секундочку.

– Сашка вчера эту кучу насобирала за час с утра, а днем на гору пошла Юля, ну, которая из Москвы, мама двух дочек, тоже собирать. Я сижу, кофе с Сашей пью в столовой, и тут Юля заходит, такая довольная, улыбчивая. Я, говорит, столько чабреца насобирала, столько чабреца! А ты, говорит, Сашечка, много?

– Я так, маленечко.

– А я очень много!

И тут она берет и перед нами на стол с гордостью высыпает две крошечные горсточки травы. Мы как давай хохотать.

–Да уж куда москалям угнаться за сибиряками! – рассеянно смеюсь я.

Маша протягивает мне зеркало: «Готово!», потом достает тёмный бутылек, и оттуда этот дивный цитрусовый аромат.

– Участницы нашего лагеря подарили. Хочешь подушиться?

– Хочу!!! Какой божественный запах! Маша, благодарю, дорогая. Через пятнадцать минут на пляж!

Выхожу из номера, поправляю волосы, смеюсь. Я чувствую себя такой молодой и прекрасной! Я чувствую себя Женщиной. Именно так, не женщиной, а Женщиной. Каждый раз, когда я влюбляюсь, со мной происходит эта метаморфоза. Я как будто становлюсь самой Жизнью. Самим Потоком Жизни. Самим Творчеством. Самим Вдохновением! Я качаюсь вместе с детьми на качелях, гордо вскинув свою причёсанную голову. А вот и мама выходит в панаме, в носках в сандалиях. Маша помогает мне выкатить коляску с Ваней через порог калитки. Максим, Алиса и сын Маши, Тимоша, сразу же убегают в высокую траву на склоне, Ванька выгибается, тоже хочет вылезти из коляски, ревет.

– Ванюшка, ну уже скоро придем на пляж, и будешь там камушки кидать!

Мамуля с достоинством и несколько тяжело вышагивает рядом с нами в своей панаме. Я рассеянно слушаю, что она там ворчит: нужно раньше выходить, а не в такую жару.

– Хорошо, мамо, – весело отвечает ей Маша, это она так зовет мою маму – мамо! А затем учит детей свистеть в травинку. А у меня сердце бьётся и щёки горят. Я обмахиваюсь журналом, тоже свищу и громко смеюсь.

На облюбованном пляже, что напротив столовой «Ложка», уже все наши. Диана и Вика несколько в стороне, у батута. Ирина с дочкой, Елена Николаевна с сыном, дельфином Вассом, и Саша, учитель йоги, так же с дочкой плавают в море. Вторая Елена взяла себе с детьми шезлонг. Моя мама тоже берет шезлонг и зонтик. Алиса с Ваней мгновенно раздеваются и оказываются в воде. Я отлавливаю их и мажу кремом. Максим вчера придумал забавную игру: раскалывать камни, чтобы получались паззлы. Сегодня дети даже краски притащили, чтобы разрисовывать эти паззлы. А я смотрю на голубое-голубое неба, без единого облачка, натянутое на горизонт и решаю именно сегодня прыгнуть с пирса.

– Мамуль, скоро вернусь, присмотришь?

Убегаю босиком, песок обжигает ноги, бреду между телами до длинного каменного пирса, потом по нему, вот рыбаки ловят что-то на удочку с длинной сверкающей лесой. Наконец, дохожу до самого конца, несколько секунд стою и… прыгаю. Уххх, море ударяет в ноги, обжигает холодом, я выныриваю раскрасневшимся лицом в теплый воздух и долго-долго плыву к нашему пляжу. Как же хорошо жить на полную, ощущать эту полноту жизни всем своим телом, руками и ногами чувствовать холодную упругость воды, губами – солнце и морскую соль, слышать крики чаек и в отдалении гул голосов и смеха. Я живу-уу-у! Я – живаяяяя!!! Наконец, чувствую песок ногами, уфф, можно встать, сердце так стучит сильно, господи, как же я устала и как же я хочу есть!

…Мама и Елена Николаевна купили черешню. Ирина принесла блинчики, Диана и Вика разложили абрикосы и жимолость, а я тороплюсь достать чурчхелу! Мы уже почти все подъели, когда к нам подошла широкая, крепко сбитая, загорелая и румяная баба лет пятидесяти. Её объемистую грудь обнимал сарафан с пионами, а на простоволосой голове красовался венок из каких-то пыльных белых мелких цветочков. Своей мощной ручищей она несла здоровую корзину букетиков из этих же цветочков. Баба бойко, но неспешно заводит хрипловатым басом:

–Здрасте, девицы-красавицы. Меня Баба Люба звать, – одновременно она поворачивается, как флюгер, среди нас, пока не определяет своим рентген-глазом самую одинокую и неустроенную среди нас маму-одиночку,

– Мужик есть, красавица?

– Нету, – немножко криво усмехается та, Мариной звать. Вот ведь у этой бабы Любы глаз намётанный, сразу выхватила самую замороченную из наших одиноких дев.

– А влюблена?

– Влюблена.

– А как зовут мужика, в которого влюблена.

Марину коробит слово «мужик», она такая утонченная у нас девочка. Она морщит нос, но отвечает.

– Артём.

– Чтобы у Артема твоего всегда стояло, – нараспев начинает баба Люба и деловито охлопывает Марину букетиком по груди, плечам и попке, – чтобы давал баблосы, решал бы все твои семейные вопросы.

Никуда он не денется, когда разденется,

И пойдешь ты с ним под венец,

Главное, чтобы у него хорошо стоял конец.

И воздушная Марина на глазах начинает возвращаться с небес на землю, оттаивать, наливаться вполне себе земным румянцем и хохотать. И мы тоже хохочем.

– Держи, красавица, на счастье, всего триста рублей букетик травы волшебной. Трава эта зовется поебень.

Мы опять хохочем, а Марина молниеносно выкладывает деньги. А баба Люба уже поворачивается к следующей девушке, и тоже к матери-одиночке, вот ведь психолог!

Через двадцать минут все наше хихикающее и раскрасневшееся женское сообщество укомплектовано венками и букетиками, а величественная баба Люба неторопливо шествует далее по пляжу.

Все вдруг тоже начали собираться, кто в музей, кто обратно в гостиницу, кто за сувенирами.

– Хочешь пойти кофе выпить в пиццерию? Мы вчера такую пиццерию классную с Сашкой нашли, – предложила мне Маша.

– Да что вы все таскаетесь, на свою задницу приключения ищете? Детям вон спать пора.

– Мамо, дети в коляске могут поспать. Мы быстренько!

Мамо, ворча, уходит в гостиницу с Мариной и Еленой направо, а мы с детьми и Машкой – налево по набережной. И снова я ощущаю такую полноту жизни, такую радость и счастье, от всего вокруг, от этой бабы Любы, от Коктебеля, и моря, от влюблённости своей. Мы проходим ларьки с ароматным крымскими мылами и маслами, затем санаторий, рядом с которым растут высоченные вековые, наверно, сосны, тут так приятно идти в теньке, дыша смолистым ароматом, а наши дети подбирают сосновые шишки. А вот музей Волошина, надо мне в него будет обязательно зайти. Наконец, доходим до пиццерии. После жары и уличного шума приятно оказаться в прохладе и тишине под вентиляторами, за красиво накрытым столом, и с ароматом каких-то цветов, заносимым в отрытое окно.

Мы заказываем пиццу – сочную, истекающую сыром, помидорами, и базиликом. А потом – два кофе и чизкейки. Дети лопают чизкейки, а мы наслаждаемся вкусом кофе и болтовней.

– Ну что, Маша, вижу, ты влюбилась, а? И куда тебя возил позавчера твой бойфренд на мотороллере? Все спать улеглись после мастер-класса по ароматерапии, а ты, неугомонная душа.

– Купил мне мыла и аромапалочек на ночном рынке у пляжа. Учит меня принимать подарки от мужчин.

– Ну и что будешь делать? Он тебе нравится?

– Да, очень!

– Почему бы вам не заняться сексом на рассвете где-то, например, на уединённом пляже?

– Настя, о чём ты. Я не буду так делать!

– Да у тебя же мужчины не было уже два года!

– Ну и что. Мы с ним недостаточно долго знакомы!

– Боже, какие условности в голове. Значит, он тебе не нравится. А я, если бы понравился мужчина, и я была бы свободна, уже с ним переспала бы. Я всегда по сексу решаю, то это или не то. Мне кажется, это лучший способ понять, подходит тебе этот мужчина или нет. А ещё, какой у него характер, смелый он или трус, щедрый или эгоист. Всё считывается, как только он в тебя входит. Он же ученик Александра, да? А как тебе Александр?

– Он очень закрытый, на женщин даже глаз не поднимает.

Тут официант приносит нам счет.

«А на меня он глаза поднял, – думаю я, – мы смотрели в глаза друг другу. Смотрели. Он мной интересуется!»

– Ох, какой у вас вкусный кофе! Какой вкусный, – тараторит Машка официанту, – кто это у вас такой кофе готовит?

– Бармен, – отвечает тот, быстро собирая всё на подносы и слегка поднимая брови от бардака, устроенного детьми.

– Ах, я расцелую вашего бармена за такой вкусный кофе!

Бармен ещё выше поднимает брови и как-то снисходительно роняет: ну расцелуйте!

– Ну всё, Машка, расцелуешь теперь!

Мы сваливаемся вниз по лестнице. В следующем зале барная стойка, а за ней бармен – щуплый молодой человек с женственным лицом, прыщами, выступающими передними зубами и выкрашенными в синий цвет, как у пони, длинными волосами.

– Ах-ха, давай, Маша, раз сказала!

Маша на секунду тормозит, но тут же встряхивается и быстро-быстро забегает за барную стойку и скороговоркой:

– Как вас зовут?

– Даня.

– Даня, вы замечательно готовите кофе, и я хочу вас за него расцеловать!

Молодой человек отшатывается: эээээ, меня?

Вас, – бархатным голосом подтверждает Маша и припечатывает его сочным долгим поцелуем в губы.

Глава 9. В дельфинарии

12 часов. Я отвела свои утренние занятия со своей старшей группой детей и бегу теперь в обеденный перерыв в дельфинарий к Асе договориться насчет купания с дельфинами на завтра. Добегаю до торговых рядов, где всякие торты под пластиковыми упаковками, затем их сменяют одёжные ларьки. Висят тайские сарафаны и футболки с Путиным: «Спасибо за Крым».

Замедляю я ход только на набережной. Трудно идти быстро вдоль моря. Тут невольно расправляешь плечи и устремляешь глаза к горизонту. Но вот, наконец, дохожу до бело-голубой круглой крыши дельфинария. Слышна музыка, видимо, ещё идёт представление. Спрашиваю в кассах Асю.

Через пятнадцать минут Ася выходит ко мне – это худощавая женщина сорока пяти лет, в мокром коротком гидрокостюме, с красивой фигурой и татуировкой на руке, с резким и каким-то загнанным выражением на лице. Я ей напоминаю про нашу договоренность по фейсбуку на два посещения дельфинария. Можем мы сегодня прийти? И могла бы она сейчас мне немного рассказать про дельфинов? Ася кивает, просит подождать, она переоденется. Выходит, одетая в короткие шорты и майку. Мы огибаем дельфинарий и заходим с пустыря сзади через служебный ход. В угрюмом подвальчике дельфинария с крошечным окошком расположилось место отдыха для сотрудников. Стол с микроволновкой и чайником, плазма на стене, в котором видно, как ведут себя дельфины в бассейне.

Ася наливает мне и себе чаю. В глаза не смотрит. Смотрит на экран. Но тоже как-то отрешённо. У неё хриплый, уставший, даже будто погасший голос.

Она работает с дельфинами пятнадцать лет. Когда дельфина привозят в дельфинарий, он первое время считает, что умер. И в это время очень важно постоянно быть рядом с ним, давать ему рыбку, чтобы он действительно не умер.

– А бывает, что дельфины умирают?

– Да, – говорит Ася.

– В дельфинарии у дельфинов жестокая иерархия. Они же здесь с ума сходят от скуки. В природе они в день проплывают двести километров. А тут, что им делать? Вот ведут себя как люди в тюрьме. Есть пахан и есть шестерки. Например, белуху они держат за шестерку. Когда выступлений нет, загоняют ее в маленький бассейн (два на два метра) и держат там, как в карцере. Поэтому она радуется даже выступлениям и катанию людей. Майка – альфа-самка. Она всех контролирует. Мишка – самец и никого к самкам не допускает. Всех самцов, кто сюда попадает, он убивает.

– Дельфины убивают друг друга?

– Ну, конечно. Они вовсе не такие пушистые и добрые, как мы о них думаем. Не надо их идеализировать. У дельфинов сложная социальная структура, как и у людей. Есть свои семьи – их образует мать с родственниками и дочками. Самцы держатся отдельно. У них есть имена. Есть дружба на всю жизнь. Есть изнасилования, есть убийства. У них такие же разные характеры, как и у людей. Потом сексуальная жизнь у них интересная: дельфинихи спариваются со всеми самцами, и все самцы считают себя отцами всех дельфинят.

– А к вам как дельфины относятся?

– Ну, мы их эксплуатируем, и они это знают.

– Но почему они позволяют делать это с собой?

– Кто-то не позволяет и просто заканчивает жизнь самоубийством. Я же говорю, у них, как и у людей, разные характеры.

– Я знаю, что японцы и датчане убивают дельфинов, а кто ещё представляет опасность для дельфинов?

– Рыбаки – главный враг дельфинов, потому что дельфины – конкуренты. Ленивый лов рыбы, ставник, сетевой лов – дельфины залазят в ставник, и рыбаки их убивают. Камбальные сети очень опасны для дельфинов. Потом военные испытания, взрывы – и для дельфинов, и для кита – это смерть. У них очень чуткий слух. И в воде в восемьсот раз быстрее, чем в воздухе, распространяется взрывная волна. Даже, если взрыв произошел в нескольких километрах – это смерть для китообразных. И, конечно, дельфинарии – ведь ради того, чтобы сюда попал один дельфин, будет убито много дельфинов. Если вы хотите, я вам расскажу отдельно, но это очень жёсткий бизнес, где нет ни грамма романтики.

– Но, Ася, если вы знаете, что эксплуатировать дельфинов – неправильно, то почему продолжаете работать здесь? Разве вы не хотели бы что-то поменять?

– Настенька, вас же Настя, зовут? – Ася впервые поднимает на меня глаза, – всё не так просто. Видите ли, работать с дельфинами – это была мечта моя детства. Я так долго к ней шла. И прошло немало времени, прежде чем я поняла, что то, чем я занимаюсь с дельфинами – не взаимодействие, не партнёрство, не контакт, а дрессура и эксплуатация. Но видите ли, все эти дельфины выращены моими руками. Теперь, когда я поняла, что это не то, чем я мечтала заниматься, я не могу их просто так взять и бросить. Столько мной вложено труда лично в этот дельфинарий. А потом, я боюсь, если уйду, дельфинов совсем без меня загонят в невыносимые условия. Я хотела бы изменить эту ситуацию. Поэтому и фридайверов к себе пускаю, дельфинам это интересно. И мы сейчас работаем над одним проектом. Но это очень сложно. Очень. Тут нужна помощь правительства, а я, честно сказать, сомневаюсь, что мы её получим.

– Что за проект?

– Пока не могу сказать.

– Ясно, – сказала я. Для первого знакомства было явно достаточно. Я договорилась на вечер и с облегчением вышла из тёмного подвальчика дельфинария на яркий свет. Свобода! И вдруг в воротах столкнулась с Александром. Он широко улыбается, глядя на меня, а я, я смотрю на него с болью, отчаянием, вызовом. Моя вчерашняя эйфория прошла. Зачем я тебя встретила, зачем? Я же всё равно не смогу быть с тобой. И его улыбка тут же сползает с лица. Он опускает глаза.

– Тренировка? – выдавливаю я из себя.

– Мы разрабатываем с Асей один проект. Извините, я должен идти.

Саша приотворяет мне калитку, и быстро шагнув, исчезает в подвальчике.