Екатерина Тюхай
Девочка со спичками
Балерина
Игорь опоздал. Когда посреди ночи в роскошной, с французским шиком обставленной спальне Геворга Даланяна раздался звонок, мать президента уже лежала на столе больничного морга без признаков жизни.
Смерть ее, хоть и была предсказуемым окончанием длинной болезни, случилась очень быстро. Арина Соколова будто прыгнула в нее, легко и свободно, и очутилась сразу на другой стороне, без формальностей. Ее внешность почти не пострадала от перехода и просто стала чуть более неподвижной и отстраненной, чем всегда. Звезда Мариинки – черноглазая, строгая, белокожая и точеная, как мраморная статуя, она даже после смерти несла на себе отпечаток того, что окружающие обычно называли одаренностью и безусловным, выдающимся талантом.
Молодой врач, закрытый защитным костюмом так плотно, что были видны только глаза, занес скальпель над телом, и тот блеснул прямо над оголенной грудиной – там, где должно было быть сердце.
В этот момент его наручные часы оглушительно запищали в твердой, пропитанной формалином тишине. Он от неожиданности выронил скальпель: нож упал прямо под ноги, чуть не проткнув ступню.
– Слушаю! – Врач поспешно поднял запястье чуть выше и услышал то, что заставило его глаза расшириться. Часы отдали несколько коротких приказов, и молодой доктор, выдавив: «Я понял, извините…», поспешно вышел из бокса.
Балерина осталась лежать на столе в полном одиночестве, холодная и нагая, но по-прежнему величавая и спокойная, и если бы кто-то сейчас увидел ее не в блестящих сталью и хромом больничных декорациях, а на кровати, например, в номере гостиницы, то подумал бы, что она просто спит. На ее поблекшей руке сияло кольцо с крупным бриллиантом цвета шампанского. Камень впитал слепящий свет морга и посверкивал праздничным, живым блеском. Он напоминал о запахе пудры, тяжелых красных кулисах, сиянии сотен пайеток, уложенных идеально поверх твердого белоснежного корсета с китовым усом. Костюмеры затягивали этот корсет на Арине почти каждый вечер – много лет подряд. В нем она сжималась до состояния, когда готова была прыгнуть и пролететь даже сквозь игольное ушко, – и вставала на пуанты, легко и удивленно вытягивая руки вверх, как только что проснувшаяся в незнакомом месте молодая птица.
Именно такой ее и застал в закулисном коридоре Мариинки тогда еще подполковник Александр Соколов, двухметровый и широкий, тщательным образом выбритый, пахнущий дорогими духами – и без сомнений прущий, как крейсер, к своей цели. Балерина сидела на пуфике у стены и еле сдерживала слезы – выбегая со сцены, она подвернула ногу. Соколов подошел и уронил ей на колени тяжелый букет кремовых роз.
Через год, когда они, даже не расписавшись, спешно паковали концертные костюмы Арины, чтобы переехать в роскошную квартиру Соколова на улице Циолковского, она уже носила под сердцем их сына. И ее жизнь как будто остановилась, уступив дорогу маленькому темноволосому мальчику, которого она так и не простила за украденные несколько лет балетной жизни и пару десятков важнейших выступлений.
Вокруг Игоря всегда было много пустого пространства – толстый слой воздуха, который незримо отделял его от всех остальных. Этот воздух прилип к нему с детства, когда мать брала его на руки, только чтобы покормить или переодеть, а отец принципиально к нему не прикасался лет до трех: «не мужское это дело». Игорь был единственным сыном в семье, но Соколов-старший так и не смог найти причины любить его просто так. В голове полковника прочно сидела мысль, что любое расположение зарабатывается тяжким трудом, как в армии. Сын не был исключением. И совсем скоро расстояние, которое с ним держали родители, стало для мальчика естественным, хоть и рождало смутный дискомфорт где-то в районе груди. Словно кто-то ковырял это место каждый день, как невкусный десерт, маленькой серебряной вилкой. Он сжился с этим чувством, и ему даже не приходило в голову, что ощущения от жизни могут быть другими.
В начальной школе этот воздух кристаллизовался в ледяную стену, которая только росла между Игорем и его матерью. В те времена Арина по ночам безутешно оплакивала ушедшего к какой-то еще более юной гимнастке Александра Петровича. Иначе как по имени-отчеству отца в семье называть было не принято, и мать ходила на цыпочках до тех пор, пока ходить стало не за кем.
Семилетний Игорь лежал в своей комнате, накрывшись одеялом с головой и прижав его подушкой сверху, и задыхался от душной темноты и слез. И не потому, что ему было больно от ухода отца, а потому, что он понимал: мать долго не пробудет одна. Как маленький зверек в беде, мальчик интуитивно ощущал, что в ее дальнейших планах теперь окажется только обузой.
Так и вышло. В скором времени Игорь был отослан в военную гимназию с полным проживанием – отец постарался напоследок – и после этого стал видеть мать дай бог если раз в месяц. Он изредка выхватывал ее тонкое, почти эльфийское лицо на городских афишах среди деревьев и людей, когда в выходные гимназисты выходили на пробежку в ближайший парк. А потом, спустя двадцать пять лет, когда он неожиданно для всех стал первым лицом государства, они поменялись местами. Теперь уже мать встречала в городе портреты сына, на которых он сиял уверенной улыбкой и призывал всех вместе строить открытое, лучшее будущее.
Будущее без нее.
И поэтому, когда Игорь в ночь на двадцать девятое апреля услышал в трубке сонный извиняющийся голос Геворга, который сообщил ему, что его матери больше нет, что-то содрогнулось в нем, пробило болезненную брешь, как в подводной лодке, и потрясло до самого основания. Но все остальные его части в ответ на этот удар кто-то равнодушный механически, будто переборки, задраил еще плотнее, не пропуская наружу потоки слез и запоздалых сожалений. Дроны тихо жужжали в ночи, снимая ничего не выражающее лицо Соколова, когда он, протрезвевший и сосредоточенный, быстро набирал в мессенджере указания для Геворга: «Не вскрывать. Не отдавать. Не хоронить и не кремировать без указания. Хранить в холодильнике».
И когда утром Рома Крестовский, обеспокоенный новостями от Геворга, осторожно поинтересовался, что случилось с матерью президента, Игорь просто и коротко ответил:
– Она умерла.
Водоворот
Все то время, что Игорь находился в полукруглом, темно-синем, с пятиметровыми потолками кабинете Крайнова на улице Гризодубовой, ему хотелось сбежать. Плевать, что о нем подумают, – это место он ненавидел с тех пор, как впервые оказался тут в семнадцать.
– Игорь Александрович, ну что ж вы как неродной – может, коньячку? – последнее слово Крайнов произнес игриво, одними губами, глядя на зависшие в паре метров от них камеры.
«Какого коньячку, десять утра».
Игорь спокойно улыбнулся и протянул Крайнову руку для прощания. Плечи военного были усыпаны золотистыми звездами, а мясистые ладони с седыми волосками на фалангах едва заметно пахли дорогими сигаретами. Соколова замутило.
– Дела, дорогой Михаил Витольдович, дела, надо бежать. Контракт с «Авиакорпусом» подпишем дистанционно, завтра. Но вам, конечно, ничто не мешает отметить это сегодня.
Часы Игоря прерывисто завибрировали новостями, которые они с Крайновым спровоцировали только что: «Крупнейший за пятьдесят лет контракт на поставку суборбитальных боевых ракет». «Частная компания „Авиакорпус“ получила контракт на 120 миллиардов крипторублей». «„Авиакорпус“ будет поставлять ракеты для российской армии в ближайшие три года». И так далее, и так далее.
Соколов резко высвободился из чересчур крепкого рукопожатия Крайнова и пошел к дверям. Михаил Витольдович только с виду казался безобидным коротышкой в погонах, вечно мерящим мелкими шагами кабинет. Игорь все еще помнил, как за стеклом другой комнаты – в Петербурге, где его допрашивали, – то и дело сменялись люди: в форме, в штатском, в наушниках, в AR-очках, с залысинами, коротко обритые, с серебристыми кейсами под мышкой. Крайнов прохаживался среди них лениво, как слегка растолстевший лев, – улыбался, шутил, присматривался к темноволосому пареньку, отпрыску своего подчиненного, и щурился от света потолочных ламп; щелкал пальцами и крутил сигареты в плотных широких руках, то и дело закуривая.
Люди Крайнова внимательно слушали Игоря, изучали и «щупали» его, как какого-то домашнего питомца, задавали бесконечные вопросы несколько суток подряд – не давая ему ни есть, ни спать, в обшитой металлом комнате, под прицелом тогда еще одной, огромной и старой камеры, которая неподвижно стояла на треноге.
На исходе первых девяти часов после жалобной просьбы Соколова выйти в туалет кто-то из зеленых человечков неожиданно и больно впечатал его лицом в стол. Игорь застонал и чуть не свалился на пол, а потом сзади подошел Крайнов, приобнял по-отечески за плечи и резко вытолкнул в коридор. Голова кружилась, все было в крови, но Игорь побежал, шатаясь, на негнущихся ногах – и он никогда так быстро больше никуда не бежал, ни до, ни после. Он сунул голову в раковину, хлестал ледяную воду прямо из-под крана и трясся – Игорь не мог плакать, только выть утробно. Потом, когда вынырнул, посмотрел на себя в зеркало – и не узнал.
Спустя много дней и допросов его наконец привезли на спецпоезде в Москву, в этот самый кабинет, который Крайнов тогда еще не занимал. Соколов не помнил, что ему говорили. Он стоял и смотрел на огромное, в полстены, изображение водопада, забранное в золоченый багет за спиной у какого-то высочайшего чина.
Чин лаял на Игоря рваными короткими фразами – что-то о долге, Отечестве, преступлениях, присяге и миллионах крипторублей. Было сложно понять, чего именно от него хотят, и поэтому Игорь предпочел изучать застывшие навсегда масляные буруны водопада и плавный, распадающийся на полосы водоворот. Он тащил за собой в пучину обломки кораблей с черными мачтами и вьющимися на ветру военными стягами.
Сейчас вместо картины всю заднюю стену кабинета занимали полки; на них опиралась маленькая приставная лесенка. Книги, еще книги, статуэтки, обломки военных роботов, кожа, тиснение, золото – Крайнов вряд ли хотя бы раз в год разглядывал свои сокровища, пожалуй, только когда хвастался перед высокопоставленными гостями или подписывал коллекционные монографии.
Соколов вышел не оборачиваясь. Ему в спину дышала назойливая делегация: Крестовский, коптеры, несколько человек из охраны, секретари и чины попроще, чем Крайнов.
Главное дело на сегодня было закончено – но едкий запах сигарет Крайнова оставался с ним до самого вечера, а когда Игорь между встречами ненадолго закрывал глаза, реальность словно проваливалась в невидимую яму и едва заметно вращалась вокруг своей оси.
В половине одиннадцатого он тайком проглотил таблетку, опустился на сиденье автопилота и вдохнул – глубже, чем стоило.
Там, снаружи, где все шумело, и смеялось, и посверкивало огнями в темноте, была весна. Пахло сиренью, пыльными дорогами, которые томились без дождя; звонили колокольчики роботов-курьеров, шипели электрокары – как диковинные насекомые, они тормозили у баров, взмахивали прозрачными дверями-крыльями и выбрасывали на улицы возбужденные толпы людей. Соколова не радовало это время: весь город вдруг одновременно выходил наружу и переодевался в розовый, белый и бежевый. Ему сразу хотелось носить только черное, чтобы, не дай бог, не измазаться в этой приторной борисвиановской пене.
«Веретено» в двойном кольце черных джипов двигалось очень быстро, но Игорь в деталях представлял себе город за окнами: вот башенки старинных высоток, вот законсервированные сталинки под углепластиковыми прозрачными колпаками, как экспонаты в музее, – а между ними тонкие зеркальные иглы небоскребов. Рекламные проекции размером в десятки этажей, публичные пространства с зонами дистанционной работы – и аутентичные подворотни с неоновыми лампочками, сохраненные, чтобы не разрушать московскую эклектику. Кое-кто из его «придворных» историков даже усматривал в этом отражение «особого пути России».
Игорь грустно усмехнулся и сжал в кармане токен с деньгами, который Крайнов сунул ему во время рукопожатия. Особого в России шестидесятых было, пожалуй, только то, что они не были пятидесятыми. Официально коррупцию победили с помощью камер, которые исправно делали свое дело – но от этого все стало только «ближе к телу», наглее и проще.
Народ дремал, лишь изредка взбрыкивая: люди всецело доверяли цифровой демократии и токенизации выборов, с тех пор как предшественник Соколова Николай Юльевич Лапин – пожилой, но наивный дурачок – внедрил ее одним движением руки.
Через полгода, вопреки предсказаниям политологов, Лапина не избрали повторно.
«Народное решение», «Ожидал благодарности в обмен на честность», «Политик-однодневка», – гудели тогда все блогеры и СМИ. Вот уж где ирония судьбы.
Игорь знал, что токенизация была всего лишь прикрытием для снятия с должности взбалмошного и небезопасного старика, но информация эта хранилась в тайне. Да и кто бы в нее поверил?
Лоббисты Соколова оказались умнее. Они вовремя «продали» его как лидера новой волны, программиста, технократа и дипломата, способного управлять всем этим цифровым хаосом. Хаос, микрочипы и нейросети пугали людей, а камеры и прозрачность – успокаивали. И именно поэтому Соколов, а не Лапин сейчас мчался в резиденцию сквозь темные размашистые промышленные пригороды с редкими пятнами экодеревень.
Игорь знал, что во втором справа джипе хмурый Рекрутов отдает распоряжения безопасникам «Семиречья» и они вместе с нейронками прогоняют последние чек-листы перед приездом президента.
Работать не было сил. Соколов надел очки и откинулся назад.
«Расчетное время прибытия в „Семиречье“ – 23:15», – мигнул в очках информер от Кристин.
Президент сменил угол обзора и достал из стопки проекций одну, дотронулся – и она распалась на сотни парящих в воздухе слов и фигур девушек и женщин. Они чуть заметно двигались, плавно вращаясь, как товары на витрине, их можно было трогать и крутить, чтобы точно не ошибиться с выбором.
Игорь привычным движением притянул к себе несколько фраз: «15 минут», «темный режим», «флуоресцент», «тропики», «птицы», «3-й размер», «171».
Его рука замерла над аватаром, который создавала нейронка по выбранным параметрам. Волосы девушки сияли серебристым пеплом, тяжелые и густые, отрастали и становились длиннее, пока не опустились почти до талии. Из острых скул ее торчали мелкие голубые перышки. Игорь смахнул несколько раз перед ее лицом – девушка недовольно поморщилась, и у нее изменился цвет глаз. Синие, зеленые, желтые, фиолетовые, серые… Да. Серые.
Потом Игорь выбрал ей одежду и украшения – быстро, почти небрежно – и скептически осмотрел свою поделку. Задумался, аккуратно похлопал девушку по плечу – и рядом с ней возникла полная ее копия, сестра-близнец, только глаза посажены чуть шире и на щеке алела узорчатая коралловая татуировка. Пепельные волосы «сестры» были заплетены в мелкие африканские косички.
Игорь ухмыльнулся, лайкнул близняшек и снял очки.
Спустя минут тридцать и несколько внушительных КПП вокруг кортежа замелькали блестящей темной водой каналы «Семиречья».
Если бы кто-то пролетал сейчас над его резиденцией, ему бы и в голову не пришло, что это рукотворный объект. Широко разлившиеся семь рек, которых до появления «дворца» Соколова тут не было и в помине, петляли витиеватыми изгибами, впадали одна в другую и огибали круглый остров в центре полузатопленной равнины.
На острове возвышался коричневый, естественной формы холм – огромный особняк, который был замаскирован под окружающий ландшафт. Невидимые окна его закрывали голографические щиты, а въезды для машин походили на глубокие впадины или изъеденные временем пещеры.
Сюда тоже неумолимо проникала весна, и окружающие «Семиречье» кустарники и лес, которые по последней моде не стригли вовсе, обретали отведенное им природой место и форму – и одевались в мелкую, рассыпчатую зеленую листву.
Соколов вышел из автопилота. Снаружи его ждала небольшая группа людей. Они тянулись за ним следом, вполголоса обсуждая новости дня, и гулкая весенняя ночь отскакивала от них, как камешки от подошв ботинок на дорожках парка.
А потом была бурная и унылая в своей стандартности вечеринка. Его несдержанно поздравляли с «Авиакорпусом» и «новой эрой вооруженных сил», Игорь много пил, стараясь казаться по-светски беззаботным, и вспомнил о ждущих его девушках-близнецах только под утро.
Он попрощался со всеми и уехал на тяжелом золотистом лифте, набитом растениями, на самый верх, под купол «холма», наскоро принял душ, накинул халат и подошел к дверям «темной комнаты».
От выпитого алкоголя и ярости, которую Соколов отчаянно сдерживал весь день, дышать было тяжело; он даже не понимал иногда, что чувствует, – только в конце дня руки и спина ныли так, будто он таскал на стройке мешки.
Игорь медленно надел тонкий черный ошейник с красной лампочкой – и он тут же обернул его лицо и тело в тончайшую, весьма реалистичную голографическую маску какого-то диковинного синекожего эльфа.
Кристин не открывала дверь с другой стороны комнаты; она сканировала через камеры двух девушек – рыжую и брюнетку. Они выжидающе стояли перед ней и слушали монотонные условия контракта.
– Маски не снимать, к лицу не прикасаться, не целовать в губы, не разговаривать о политике и религии, не задавать вопросов. Получать удовольствие, быть готовыми уйти по первому требованию. Подтверждаете ли вы свое согласие на секс?
– Да.
– Ага.
Девушки ответили буднично и с готовностью – так, словно они были на приеме у врача или в нотариальной конторе – и переглянулись.
– Активируйте маски.
Спустя полчаса Соколов, абсолютно опустошенный и почти засыпающий, стоял у бортика огромного бассейна и готовился нырнуть. За границей стеклянного потолка были видны бледные утренние звезды.
«147», – завибрировали часы. Отправитель был скрыт.
– Блядь.
Соколов расстегнул ошейник, бросил его на пол и рухнул в воду. Она закружилась барашками над его растрепанной темной головой, которая тонула в неоне и синеве.
«Бум, бум, бум!» – стучало сердце тревожно и глухо, наполняя собой подводный мир.
Игорь вынырнул, только когда воздуха не осталось, и лег на волны – и они закачали его, как плот.
«?» – не отставали часы.
Ему хотелось орать – так, чтобы стены затряслись, стеклянный потолок обрушился на него сверху и он наконец перестал чувствовать гнет бетонной плиты.
«Ну где, где я вам возьму сейчас хоть что-нибудь приличное!..»
Он со злостью выпрыгнул из бассейна и, мокрый, уселся на бортик в ледяных плавках.
Развернул проекцию из часов:
– Кристин! Ищи все по проекту «Капсула». Все, что найдешь! Быстро!
В воздухе как будто вспыхнули одновременно тысячи бабочек: замелькали фото и видео, тексты и цитаты из новостей, гексабайты информации, спрессованной и развернутой Кристин перед нетерпеливым, беспокойным взором Игоря.
Он выхватывал фрагменты и отбрасывал, еще и еще, пока не добрался до нужного.
Мутная, размытая от увеличения студенческая 3D-графия, снятая, очевидно, на какую-то дешевую мыльницу.
«Команда стартапа „Мыслекапсула“, победители второго раунда отбора в акселератор „Киберрос“. Академия нейронаук РАН, 2 февраля 2059 года».
Много молодых парней, какой-то пожилой академик в центре с сединой и внушительным пузом, всего пара девушек – одна почти вплотную к старикану, держит его под руку, заботливо, как дочка.
Он увеличил фото.
Так и есть. Она. Серые глаза, вздернутый нос, нахальный рот, темная челка, чуть подгибающиеся, очень худые коленки в плотных черных джинсах, кеды, безразмерная толстовка – Игорь узнал бы ее, даже если бы на этом фото она была в своей проклятой балаклаве с вечеринки.
Внизу живота все болезненно сжалось, и он со стоном рухнул в бассейн, проплыл дерганым кролем метров пятьдесят, отфыркиваясь, до другого бортика, и лег на воду, глядя вверх.
Над ним в невообразимой рассветной высоте, под самым куполом особняка, растянутое и размытое, плыло лицо таинственной девушки. Кристин вырезала ее из 3D-графии и максимально увеличила, заметив, что президент ею заинтересовался.
Глаза цвета дождливого московского неба качались над Соколовым, как электрический фантом, как призрак чего-то неясного и огромного, что сгущалось над ним. Вода обволакивала и едва заметно вращала разбитое от усталости тело, стремясь залить голову и погрузить его на дно.
– Как ее зовут? – хрипло спросил он, не отводя взгляда от фото, когда наконец смог говорить.
– Кира Мечникова.
