Екатерина Островская
Темница тихого ангела

Глава вторая

Николай проснулся, услышал ритмичный стук, покачивание и несколько секунд не мог понять, где он. Потом открыл глаза и вспомнил, что едет в Москву. Он вышел в коридор вагона и постоял некоторое время, глядя на пролетающие за окном московские пригороды. Наконец набрал номер издателя. Тот отозвался мгновенно и сказал, что уже подъезжает к вокзалу. Опуская мобильник в карман, Николай нащупал в нем бумажку, достал. Посмотрел на номер телефона отца и сунул клочок обратно.

«Позвоню как-нибудь», – решил он.

Витальев встретил его возле дверей вагона. Издатель был одних лет с Николаем, может быть, чуть старше, но если учесть вчерашнюю пьянку, то разница в годах могла оказаться не в пользу Торганова.

Господин в дорогом сером костюме улыбался на перроне, держа в руках букет белых роз и наблюдая, как Торганов, багровея от усилий, с трудом выволакивает из вагона кожаный чемодан. Господин шагнул ему навстречу и представился:

– Григорий Михайлович Витальев – это я.

Он тут же хотел вручить Николаю букет, но вовремя одумался, представив, что ему в этом случае придется самому тащить писательскую ношу. Рядом тут же появился носильщик, и Витальев поставил чемодан на его тележку, после чего протянул букет Торганову.

Николай принял цветы, не стал благодарить, усмехнулся только:

– Белые розы? – И добавил с улыбкой: – Как невесте.

При этом старался дышать в сторону.

У стены вокзала издателя дожидался дорогой «Мерседес» с молчаливым водителем. У водителя на шее было три складки и одна золотая цепь. Торганов не поинтересовался, куда они направляются, а Витальев сообщал ему все новости. Главной была та, что книга Николая расходится хорошо: уже отгружено почти двести тысяч экземпляров, и заявки продолжают поступать из всех регионов страны и даже из Израиля. Теперь автору полагается еще какая-то часть гонорара, а потому в ближайшие дни на его счет будет перечислена определенная сумма. Кроме того, уже имеется договоренность о телевизионных и газетных интервью с обладателем «Оскара», а также об участии Николая в качестве почетного гостя в нескольких телевизионных ток-шоу.

– Вопросы, которые будут вам задавать, уже подготовлены и переданы мне, – предупредил издатель.

Потом он помялся немного, вздохнул и посмотрел на Торганова с некоторым сочувствием:

– Только они большей частью касаются не вашего творчества, а личной жизни.

– Я понимаю, – кивнул Николай.

Почему-то ему показалось, что вопросы эти издатель сам же и придумал. Или кто-нибудь из его подчиненных: если фирма Витальева крупная, то в ней наверняка есть служба, занимающаяся пиаром. Впрочем, это неважно – главное, что Витальев держит слово, и если он готов тратиться на телевизионные интервью, то рассчитывает на прибыль, а значит, книги Торганова будут издавать массовыми тиражами.

Витальев объяснил:

– Просто большинство наших читателей знают из прессы о вашей дружбе со Шварценеггером и…

– И Мишел Майлз, – опередил его Николай.

Издатель кивнул, а Торганов заметил, что шея водителя дрогнула. Наверное, от восхищения, что везет такую высокопоставленную персону. А может, от зависти.

– Эх, – восторженно выдохнул Витальев, – как же она мне нравилась! Я в детстве раз двадцать смотрел «Невесту мафии»!

Шея водителя побагровела. Вероятно, от напряжения – судя по всему, он смотрел старый фильм еще чаще, чем его босс.

– Смотрел и восхищался, – продолжал вспоминать Витальев, – какая женщина! А тот эпизод с бассейном!..

Машина затряслась и вильнула в сторону.

– Какая фигура! – воскликнул издатель. – А ноги! Фантастика! Самые длинные ноги в Голливуде!

– Ы-ым, – донеслось с водительского кресла.

Витальев покосился на шофера и шепнул Николаю:

– Когда вы, мистер Торганов, видели ее в последний раз?

– Вообще-то я думал, что мы станем говорить о литературе, – сказал Николай.

– Еще успеем, – замахал руками Витальев, – сегодня посетим баньку, чтобы прийти в себя. Там и поговорим, но сейчас, если не трудно, ответьте, когда вы видели ее в последний раз, она была все так же хороша?

– Я видел ее три дня назад: Мишел стала еще прекраснее.

– Ух, ты! – задохнулся издатель.

А «Мерседес», в котором они мчались неизвестно куда, заскрипел тормозами, его повело юзом, но все же водитель выровнял автомобиль и удачно проскочил перекресток на красный свет перед носом огромного туристического автобуса.

А ведь они действительно встретились перед его отъездом.

– Я в Нью-Йорке, – сказала Мишел, – очень хочу увидеться.

– Приезжай ко мне вечером, – ответил Николай и положил трубку.

Он смотрел на телефонный аппарат, стилизованный под старинный – начала двадцатого века, якобы изготовленный из слоновой кости, на самом деле из мутного пластика и бронзы. Сердце билось спокойно и ровно – так, словно он и не ждал ее все эти четыре месяца. Вспоминал – да, даже очень часто. Впрочем, и встреча была не нужна ему – зачем? Даже то, что произошло тогда после вечеринки на вручении «Оскаров», осталось в памяти, но не в сердце.

Мишел вошла в его квартирку стремительно, сняла темные очки, сдернула с головы платок, тряхнула волосами, рассыпавшимися по плечам, и только после этого обняла Николая.

– У нас мало времени, – шепнула она, – потом поговорим.

Но поговорить-то как раз не удалось. На все его расспросы относительно подготовки к съемкам фильма она отвечала: «Потом, потом!» или «Подожди немного».

Ушла Мишел, не дождавшись утра, когда Николай отправился на кухню, чтобы взять из холодильника бутылку шампанского. Решил прихватить гроздь винограда, нарезать сыр – он крошился, а Николай торопился. Услышал, как прозвучали в коридоре ее шаги, выглянул: Мишел уже стояла у входной двери.

– Прости, но у меня дела, – сказала она.

И помахала пальчиками. Выскочила из квартиры, а он не помчался за ней – не потому, что был голый, а потому, что понял – нет смысла.

Лифт уже пришел, а Ник стоял в дверях, прикрываясь кухонным полотенцем:

– Я поражаюсь, что у вас за гены? – усмехнулась Мишел.

– У кого? – не понял Торганов.

– У русских. Все знают, что у Спилберга предки из России, у Харрисона Форда русские корни. У Дастина Хоффмана вроде тоже. Хелен Миррон – та, что «Оскара» получила за роль королевы, из России оказалась. У нее до сих пор мама в Москве живет. Николсон как-то напился и наврал мне, что он русский и фамилия его Николаев. Почему все так этим гордятся?

– Потому что каждый русский немножко Бог.

– Глупо так считать, – сказала Мишел и покачала головой, перед тем как войти в лифт.

Торганов выпил шампанское один. А когда вернулся в спальню, то увидел на прикроватной тумбочке фотографию Мишел с аккуратной надписью: «Кажется, я начинаю тебя любить». Но кому это адресовано, непонятно. Фотографию с такими словами можно подарить кому угодно.

Глава третья

Витальев привез Торганова к высокому новому дому и сообщил, что Николай будет жить здесь на протяжении всего времени своего пребывания в России. Если квартирка понравится, разумеется. Торганов согласился сразу: ему было все равно, где жить, тем более что в Москве он не собирался задерживаться надолго. Мог бы и в гостиничном номере перебиться, но гостиницы утомляют обилием посторонних и не всегда приятных людей, постоянно встречающихся в унылых коридорах.

Квартира располагалась на пятнадцатом этаже, окна выходили на такие же высокие дома, между которыми просвечивали далекие холмы. Две комнаты: одна просторная гостиная – она же и кухня-столовая, со встроенной мебелью, а вторая оказалась спальней с широкой кроватью и портретами Достоевского и Тургенева на стенах. Квартиру, судя по всему, подготовили специально для приема Николая. Мебель оказалась новой и недешевой, шторы на окнах повесили явно накануне – они сохраняли еще складки от долгого хранения в фабричной упаковке. Холодильник был забит продуктами, бутылками с немецким пивом и русской водкой.

А Витальев достал из своего портфеля еще и бутылку «Хеннесси».

– Может, по рюмочке за встречу? – предложил он.

– Спасибо, но я уже вчера выпил за встречу с бывшими одноклассниками.

Издатель внимательно посмотрел в лицо Торганова и настаивать не стал.

– О’кей, – сказал он, – тогда располагайтесь. Сегодня пятница – все равно до понедельника никакой работы у нас не будет. Если захотите посетить музей или в Большой театр сходить, позвоните мне – я все устрою. А если будет время, посмотрите текст с вопросами вашего газетного интервью: я его оставил на столе.

Издатель, попрощавшись, ушел. А бутылка «Хеннесси» так и осталась стоять на столе.

Время приближалось к полудню, Торганов чувствовал себя опустошенным. Сил не было никаких. Поначалу Николай решил, что накануне слишком много выпил, но потом догадался, что сказывается разница во времени: в Штатах сейчас только четыре утра. Лучше всего было бы прилечь и поспать, но и на это не было сил. Торганов взял листы с вопросами, чтобы ответить на них, и удивился: кто-то уже это сделал за него.

«Вопрос: Вы, гражданин России, по семейным обстоятельствам оказавшийся в Соединенных Штатах, стали известным писателем. Вас знают и любят во всем мире, вашими книгами зачитываются самые широкие слои населения. Как вам удалось сохранить не только ясность мысли, но и такую чистоту русского языка?»

Насчет ясности мысли тот, кто придумал вопрос, явно перегнул. Сейчас Николаю ничего не лезло в голову, да и сама голова осталась где-то далеко, а потому содержание подготовленного ответа показалось непонятным и странным.

«Ответ: Я никогда не порывал связи со своей родиной. Здесь у меня остались близкие мне люди: родственники и друзья. Проживая за границей, я думаю и пишу по-русски. Но так уж получилось, что на мои первые публикации обратили внимание литераторы русского зарубежья: Сергей Довлатов, Иосиф Бродский, Василий Аксенов…»

Явная чушь! Торганов подумал и вычеркнул «Василий Аксенов». Потом хотел вычеркнуть и Бродского – уже нацелился ручкой, но не стал этого делать. Бродского он однажды видел: был на его лекции.

«Вопрос: Сейчас среди ваших друзей такие известные деятели киноискусства, как Арнольд Шварценеггер, Стивен Спилберг, Мишел Майлз…Что дает вам общение с ними?»

Николай отложил листы с текстом интервью в сторону: не хотелось ни читать, ни править ответы. Мобильный телефон лежал на столе, а листок с номером отца в кармане, и Торганов решил позвонить. Он дважды набирал номер и дважды сбрасывал его, не зная, что станет говорить.

И все же позвонил.

– Привет! Как хорошо, что ты не забыл меня, – обрадовался Александр Михайлович после того, как Николай назвал себя, – а то я уж начал думать, что ты стесняешься своего русского отца. Кстати, откуда ты знаешь этот номер? И где ты?

– Соседка твоя бывшая дала. Я сейчас в Москве.

– Надолго приехал?

– Пока не знаю.

– Где думаешь остановиться? Поживи у меня: особого комфорта не обещаю, но все же это лучше, чем в гостинице.

Николай объяснил, что ему предоставили квартиру, где он рассчитывает не только пожить какое-то время, но и поработать в спокойной обстановке. Александр Михайлович не обиделся, спросил только адрес, но Николай не знал ни названия улицы, ни номера дома. Увидеть отца захотелось очень сильно. Вспомнилась вдруг мать, отговаривавшая его от встречи: она постоянно напоминала о том, что отец наверняка будет просить денег. Понятно, конечно, это всего лишь неуклюжая попытка оправдать свою неприязнь к бывшему мужу, и все-таки… Николай опустил глаза и увидел лист с интервью.

«Вопрос: Вы родились в обычной советской семье. Ваш отец, как стало известно нашей редакции, был журналистом, а теперь он………………..

Как относится он к вашей нынешней популярности?»

Точки означали, что Николай сам должен вписать то, кем стал его отец, наверняка прозябающий в безвестности и нищете. От этого стало вдруг горько на душе. Дурацкий вопрос: как он относится?

– Давай увидимся прямо сегодня! – предложил Александр Михайлович. – Я, правда, сейчас на работе, но через пару часов отправлюсь на рыбалку. Если ты не возражаешь, посидели бы с удочками, как когда-то.

– Можно, – согласился Николай.

– Тогда узнай свой адрес, перезвони мне, я заеду.

Ровно через два часа Николай спустился вниз, вышел на крыльцо дома и огляделся. Почему-то казалось, что отец приедет или на стареньком «Москвиче», или на ржавых «Жигулях». Когда они жили в Ленинграде, отец не мог купить и такую, даже самую старую машину, но теперь его благосостояние, вероятно, возросло, раз он мотается на рыбалку на собственном автомобиле.

У крыльца был припаркован только представительский «Ауди-8» – других машин не оказалось. Николай знал, что отец вот-вот подъедет, ожидал встречи с ним и волновался. Но долго ждать не пришлось. Из «Ауди» вышел немолодой мужчина в джинсовом костюме и помахал Николаю рукой. Это был его отец. Он стоял и улыбался, не делая навстречу и шага. Отец был не молод, но далеко еще не стар, он остался почти таким же, каким помнил его Николай. Только поседел. Они обнялись, и Александр Михайлович, целуя сына, спросил:

– Как мама поживает?

– Молодеет с каждым годом, – ответил Коля.

Они сели в машину, и водитель, не дожидаясь команды, тронул с места.

– Твой автомобиль? – удивился Николай.

– Служебный.

– А кем ты работаешь?

– Спичрайтером, – ответил Александр Михайлович и, не объясняя ничего, стал расспрашивать сына о его жизни.

Они неслись по Москве, Николай говорил о том, что с ним произошло в последние годы: о неудачном браке с Джозефиной, о том, как начал писать, как поступило неожиданное предложение от известной продюсерской фирмы…

– Кстати, твои сто долларов, что ты мне послал тогда, – вспомнил отец, – пришли как нельзя вовремя. Газету закрыли, я сидел без работы, жена тоже, младшая дочка только родилась, жрать было нечего. Я толкался на рынке у метро, помогая ларечникам разгружать товар – по специальности устроиться было невозможно, и вообще в стране царила страшная безработица, да и работающим по нескольку месяцев не выплачивали зарплату. Сто долларов тогда были огромные деньги: мы на них почти три месяца жили. А потом мне повезло: позвонил знакомый и предложил работать у него.

– Спичрайтером?

– Тогда еще нет. Это потом, когда его в Москву перевели, он и меня взял с собой. Сейчас на жизнь не жалуюсь, а тобой горжусь. Жена смотрела трансляцию вручения «Оскара», и вдруг: «Саша, Саша! Быстрее беги сюда. Твоего сына показывают!»

– У тебя дочь? – вспомнил Николай. – Я о ней ничего не знаю.

– Две дочери, – улыбнулся Александр Михайлович, и Коля вспомнил слова питерской соседки. – Одна через год школу заканчивает, другой четырнадцать осенью будет. А я не говорил с тобой о них, потому что не знал, как ты к этому отнесешься. Вдруг расстроишься? И потом, Ирина была против нашего общения даже по телефону.

– С чего вдруг? – не понял Николай. – Наоборот, я даже рад, что у меня гораздо больше близких людей, чем я мог себе представить.

Машина свернула с оживленной трассы, некоторое время неслась мимо какого-то парка. Деревья росли рядом с дорогой, и Николаю показалось, что вскоре они прибудут на место – на берег реки или озера. Но вместо этого они въехали в ворота с полосатым шлагбаумом, миновали пару невысоких строений и оказались на открытом поле, где стояло несколько вертолетов.

– Ну, вот, – произнес Александр Михайлович, выходя из автомобиля, – теперь пару часов лета – и мы на месте.

– А где хоть придется рыбу ловить? – поинтересовался Николай.

– На Белом озере. Там прекрасная база, да и сам городок Белозерск – древний, на триста лет старше Москвы. Его посмотрим, а перед вечерней зорькой на катере выйдем на озеро и в тишине посидим.

Вдвоем они подошли к вертолету, и, залезая внутрь, Николай спросил отца:

– Так у кого ты спичрайтером трудишься?

– У президента, – негромко ответил Александр Михайлович.

– Президента чего?

– России, – улыбнулся отец и подмигнул Николаю.

Глава четвертая

Не было и пяти часов дня, когда вертолет доставил их на место. Перед тем как опуститься на небольшой площадке, они облетели город, но сверху Николай не увидел ничего примечательного, разве что несколько древних церквушек. Зато отец восхищался: «Какая красота! Какая красота! Ты посмотри только!»

Коля смотрел, но восторга не ощущал. Зато огромное озеро привлекло его внимание: сверху оно, словно оправдывая свое название, действительно казалось совсем светлым, почти белым.

Когда вышли из вертолета и направились к небольшим бревенчатым коттеджам, навстречу им из одного домика вышел высокий крупный мужчина с лысиной на полголовы.

Поравнявшись с Торгановыми, он протянул руку отцу:

– Приветствую вас, Александр Михайлович. Располагайтесь, отдыхайте. А мне вот не доведется сегодня щучьими котлетками себя побаловать. Не успел прилететь, как опять в Москву вызывают.

– Тогда через неделю встретимся, – произнес Торганов-старший.

– Через неделю у дочери день рождения. Круглая дата – двадцать пять лет: не бросать же ребенка в такой день.

Мужчина посмотрел внимательно на Николая и обернулся к Александру Михайловичу:

– А это, случайно, не ваш сынок?

– Он самый, – кивнул Торганов, – и не случайно, между прочим.

– Как же, как же! – обрадовался лысый. – Гордость нашей литературы! Как мы тут все радовались! Это же не Олимпийские игры, а покруче! Олимпийских чемпионов у нас пруд пруди, а оскароносцев только четверо: Бондарчук, Меньшов, Михалков и вот теперь Николай Торганов.

– Но они-то получили свои награды за советские или российские фильмы, – скромно напомнил Коля, – а я – за американский.

– Да, какая разница! – продолжал радоваться лысый. – Вы-то русский человек, значит, и награда наша – российская. И это, между прочим, еще не все.

Он зачем-то погрозил Коле пальцем, словно хотел пожурить его за какой-то проступок.

– Это еще не все, – повторил лысый. – Насчет вас есть кое-какие соображения. Но об этом потом. А пока…

Патриотически настроенный знакомый отца еще раз внимательно окинул Николая взглядом с ног до головы.

– Послушайте, Николай Александрович, приглашаю вас на день рождения моей дочери Алисы. Там мы поговорим в более приватной обстановке. Может быть, к тому времени мне удастся кое-что решить и предложить вам нечто, наверное, не столь значительное, как «Оскар», но все же.

– Не знаю, – пожал плечами Коля, – будет ли время.

– Времени у вас будет предостаточно, если я захочу, – совершенно серьезно сказал лысый, – а неделя – это вообще не срок: пролетит, не заметите. Но сейчас простите: я должен мчаться на том самом ветрокрылом аппарате, который доставил вас сюда.

Он пожал руку отцу и Коле, после чего поспешил на вертолетную площадку.

– Кто это? – спросил Николай.

– Пал Палыч Шабанов, – объяснил Александр Михайлович, – или просто «ППШ» – крупный чиновник в администрации президента. Влиятельный человек во многих сферах.

В озеро вышли на катере, в полукилометре от берега встали на якорь и расположились на корме с удочками. Поначалу отец пытался забрасывать спиннинг, но безуспешно.

– Рановато еще, – объяснил свою неудачу Александр Михайлович, – щука здесь хорошо на блесну берет только в августе.

Особенного клева не было: за полтора часа на двоих вытащили полтора десятка не очень крупных подлещиков. Но Николая это ничуть не расстроило. Он смотрел по сторонам: на озеро, на поросшие лесом холмы на берегу, на розовое солнце, скатывающееся в озерную гладь. Заметил на горизонте узкую полоску мыса, которая заканчивалась возле какого-то сооружения, поднимающегося прямо из воды, и показал на него отцу:

– А там что?

– Монастырь. То есть когда-то был монастырь, а теперь колония для пожизненно осужденных. В этом заведении сидят самые злостные преступники, которым смертную казнь заменили пожизненным заключением: серийные убийцы, маньяки, террористы… Шансов на помилование или сокращение срока у них никаких.

– И мужчины, и женщины? – поинтересовался Николай.

– Это исключительно мужская колония, в народе ее называют «Черный дельфин». Но неподалеку есть и женская – «Серый лебедь». Большинство здешних заключенных не выдерживают условий содержания, пишут прошения, чтобы приговор о смертной казни привели в исполнение. Им, разумеется, даже не отвечают. А заключенные ждут смерти, ждут… Многие сводят счеты с жизнью прямо в камере.

– Лучше об этом не думать, – поморщился Николай.

– Лучше не знать, – поправил отец.

Клев начался, как только солнце опустилось в озеро где-то за бывшим монастырем. Очень быстро надергали из воды не только подлещиков, но и судаков, и сигов, и крупных окуней. Александр Михайлович, воодушевившись, снова и снова забрасывал спиннинг и уже подцепил на блесну пару двухкилограммовых щук.

– Пожалуй, достаточно, – сказал он.

Николай обернулся, чтобы посмотреть на умирающий вечер. Сумрак скрыл границу между водой и небом, но уже светила луна, направив к лодке узкую серебряную дорожку. Прямо по этой полоске плыл лебедь. В лунном сиянии он казался серым. Не доплыв до лодки, лебедь свернул в сумрак и вскоре исчез из вида.

Заработал мотор. Отец направил катер к берегу, а Николай продолжал всматриваться в темноту, надеясь разглядеть пропавшую во мраке птицу. К пирсу причаливали уже в кромешной темноте, и если бы не фонарь, то пришвартоваться было бы проблематично.

Выйдя на пирс из катера и вытаскивая ведро с уловом, отец вдруг продолжил недавний разговор:

– В стране сейчас около миллиона человек находятся в заключении, многим преступникам суды определяют условный срок, потому что и тюрьмы, и колонии переполнены. Вполне вероятно, что есть и невинно осужденные, они страдают ни за что. Но о тех, кто там… – Александр Михайлович мотнул головой в сторону темного горизонта: —…и в самом деле лучше не вспоминать. Нет на свете этих людей. Да они и не были людьми, когда совершали свои преступления.

Они подошли к своему коттеджу, возле которого располагалась увитая плющом беседка. За ее окнами горел свет, виден был сервированный стол и спинки мягких кресел.

– Нас дожидаются, – шепнул Александр Михайлович сыну.

Николай повертел головой, но никого вокруг не было видно.

– Сейчас мы с тобой баньку посетим, – сказал отец, – попаримся немного, через часок выйдем, а тут нам шашлычки из осетра приготовят, котлетки щучьи подадут, салатики, грибочки соленые. То-то Пал Палыч жалел, что остаться не может.

Через час с небольшим они сидели в беседке, и все, о чем говорил Александр Михайлович, стояло на столе. Присутствовали еще двое чиновников из какого-то министерства. Один из них был с женой. Сорокалетняя дама в шифоновом платье с глубоким вырезом, открывающим круглую силиконовую грудь, во все глаза смотрела на молодого оскароносца, а когда муж, теряя бдительность, отворачивался, беззвучно вздыхала и облизывала сочные губы. Мужчины пили водку, закусывали хрустящими белыми груздями и тающими во рту щучьими котлетками, говорили о каких-то делах, более похожих на развлечения, вспоминали общих знакомых, но не сплетничали. Даме было немного грустно, ей ничего не оставалось, как пить итальянское белое вино и незаметно под столом прижиматься бедром к ноге Николая Торганова.

Спать легли поздней ночью. Торганов-старший, уже лежа в постели, погасил ночник у своей кровати, пожелал сыну спокойной ночи. И почти сразу сказал:

– Что ни происходит, все – к лучшему. Ничего бы этого не было: ни этой ночи, ни рыбалки… Вполне возможно, что и слава прошла бы мимо тебя, Коля, если б не тот злополучный отдых в Юрмале.