Екатерина Коровина
Плюшевая заноза
Зайка все еще пялилась на меня неморгающим взглядом, но потом произнесла то, чего я никак не ожидал:
– Л-л-ладно. Спасибо.
– Чего?
– Спасибо, что вытащил меня. Ты прав, могло быть и хуже.
– Обращайся, – брякнул я, скорее на автопилоте, потому что все еще переваривал ее слова. Она меня что, поблагодарила? То есть я ей, можно сказать, ментальную пощечину отвесил, а она мне еще «спасибо» сказала? «Мамочка, почему все девочки такие глупые?»… Это самые нелогичные создания на свете! – Ты, это, извини, если я обидел или там… резко… – я чувствовал себя грубияном и совершенно не понимал что ей теперь говорить.
– Да нет, все правда в порядке. Не парься, медвошка, – она усмехнулась. Лучик света прорезал кромешную тьму в моей внутренней пустыне, где я был…
А кем был я? Если Лия была драконицей внутри, то я был драконом снаружи, особенно в прошлой жизни. Я выжигал вокруг себя все едва пробивающиеся ростки счастья, любви, дружбы. Я все всегда рушил, испепелял, предпочитая убить сразу, чтобы не дать потом сделать больно мне самому. Эдакая защита от будущего «а если предадут». А если нет? А если и не собирались предавать? Получается, я сам уничтожил свою жизнь? Мда-а-а… самокопание до добра не доведет.
– Я рад, – наконец отозвался я, искренне и по-доброму.
Наши драконы, споткнувшись, вдруг перестали рычать и изрыгать пламя. И в этой тишине мы впервые смогли услышать и понять друг друга. И это означало только одно: лед тронулся…
ГЛАВА 7
Сколько людей, столько и мнений. Но лично для меня осень была самым любимым временем года, особенно конец сентября. Летняя жара уступает место легкой прохладе, воздух становится чище и прозрачней, до холодов еще далеко, деревья преображаются, сплошная зелень уступает место буйству красок, под ногами шуршит опавшая листва… И даже случись пойти дождику – он не будет тем затяжным ливнем, когда все вокруг сереет и самая пора впадать в депрессию, нет! Это кратковременный поток довольно теплой дождевой воды, призванный сделать воздух еще свежее, еще «вкуснее». А еще осень – это пора сбора урожая. Прилавки на рынках завалены ароматными яблоками, грушами, поздними сортами персиков – от запаха последних аж ноги подкашиваются, даже сейчас, когда они – просто воспоминание из прошлой жизни.
Тем не менее, если мне везло, и меня сажали на кровать хотя бы вполоборота к окну, я наслаждался видом природы и осеннего неба, чуть потускневшего по сравнению с летним, но такого уютного. Птицы добавляли в пейзаж динамику, а солнечный свет придавал всему свой, неповторимый оттенок, особенно на закате.
Джону не везло никогда. Он был простой пластмассовой игрушкой, которой самое место в ящике для таких же, как он. Его никогда не сажали на кровать, за исключением случаев, когда Ричард играл с ним там, хотя, иногда его выносили на улицу и вот тогда он напитывался «осенними» эмоциями, как губка, потому что, как и я, был влюблен в это время года. Его все так же нещадно эксплуатировали, за исключением того месяца, когда он провалялся под кроватью и даже был объявлен «без вести пропавшим», пока однажды не попал в щетку пылесоса. Только не надо думать, что убирали в доме так редко, просто он лежал в труднодоступном месте. А в тот день мальчишка тайком от родителей протащил в свою комнату уличного котенка, который, спрятавшись под кроватью, нашел там весьма интересную игрушку и подвинул ее ближе к краю. Конечно, котенка отправили жить обратно, так как у Ричарда была аллергия на кошек, но доброе дело усатый-полосатый все же сделал: нашел любимого солдатика, успевшего покрыться пылью и отвыкшего от солнечного света.
– Исцарапанный, но живой! Всем здрасьте! – это было первое, что сказал Джон, когда его поставили на стол, вытащив из щетки и обтерев от пыли. – Ох, как ярко! – глаза, привыкшие к темноте, весьма болезненно реагировали на свет, льющийся сквозь окно.
– Ага, ты успел вовремя. Как раз закат. Тебе, как обычно, рассказывать, что я вижу или на этот раз сам посмотришь? – со стола, по словам друга, был виден кусок неба и часть кроны дерева.
– Спасибо, но сегодня я сам, – с гордостью ответил он и уставился в окно сияющими от счастья глазами.
Что же касается Лии, она больше любила лето – пору, когда можно нежиться на золотых пляжах в своих дорогущих «треугольниках», надевать максимально открытые платья, заканчивающиеся ровно там, где ноги теряют свое приличное название, и время, когда можно забыть об учебе и наслаждаться жизнью. Поэтому наши с Джоном восторги она не разделяла. Для нее осень – это сырость, слякоть и холод, а дождь – это вообще конец света, так как от него (цитирую) «портится прическа (а я знаете, сколько на нее времени тратила?!) и течет макияж (а красилась я вообще часа полтора, не могла же я выйти на улицу, как чучело)»… Девушки!
Прошло уже больше двух месяцев, как я поселился в этом доме. За это время многое изменилось. Я стал проще относиться к Ричарду и его играм. В конце концов, он просто ребенок и, если бы он знал, что мы «живые», уверен, относился бы к нам совершенно иначе. Поэтому, стиснув зубы, я терпел все, что уготовила мне судьба. Я даже немного полюбил этого сорванца, полюбил его увлеченность во время игры, когда он с головой уходил в мир своих фантазий, полюбил его «мамочка, а почему…» и «папочка, а зачем…», я разделял его искреннюю радость, когда у него что-то получалось, и огорчался вместе с ним, когда он терпел неудачи. Такой… маленький человек в огромном мире. Все мы когда-то были такими и я, глядя на него, порой видел в нем себя, каким бы я мог быть в его возрасте.
Еще я стал более терпимым к мнению окружающих и к этой «плюшевой занозе». Она все еще пыталась кусаться и колоться, как ежик, но делала это уже как-то неуверенно. Примерно месяц назад ее принятие действительности перешло в пятую стадию, она окончательно смирилась со своей участью и необходимостью меняться, правда, иногда все еще пыталась доказать нам, что она и так идеальная и не нуждается во всяких «перевоспитаниях». Но потом «человек разумный» брал верх в ее оплюшевевших еще при жизни мозгах, и она вновь соглашалась с условиями приговора небесного суда. Ее обучение шло тяжело, со скрипом, с пробуксовками, но некоторые подвижки все же были. Например, куда-то исчез ее взгляд «сверху вниз», даже когда она находилась ниже собеседника. Она стала более открытая в своих эмоциях, перестала бояться быть смешной и даже перестала ругаться, как сапожник. Хотя, признаться, доставалось ей несоизмеримо мало. Ее не брали в игры, с ней не спали, и она была слишком мала для, скажем, отработки ударов, удушающих приемов и лестничных аттракционов. Пару раз в гости приходила Энн, мы слышали ее голос, но своего зайку малыш больше ей не давал, так как выпрямить уши до конца так и не получилось, даже у папы. Одно ухо до сих пор оставалось немного не ровным, но Лию это больше не огорчало – еще один плюсик в ее личном зачете.
* * *
Августовское полнолуние мы, к слову, все вместе удачно пропустили. Причиной тому стали рулонные шторы, которые родители повесили в комнате Ричарда, чтобы закрывать окно от солнечного света во время дневного сна мальчика. Вот только в тот день по нелепому стечению обстоятельств, после сна шторы не убрали, хотя изначально это не вызвало у нас опасений, ведь такое уже случалось, и мама открывала их вечером, когда укладывала сына спать. Но надо ж было такому случиться: Джесс не пришла, пришел папа. Прочитал сыну сказку, поцеловал в лоб и зашагал к двери.
– Шторы! – закричали мы хором.
Отец остановился, повернувшись, бросил взгляд на окно, взглянул на Ричарда:
– Добрых снов, малыш, – и вышел прочь.
То, что было дальше, иначе, как замкнутым кругом назвать было нельзя: мы не могли двигаться, поэтому не могли открыть шторы, поэтому не могли двигаться, поэтому не могли открыть шторы, поэтому… И так до бесконечности. Джон смиренно молчал, Лия упражнялась в сквернословии в адрес всех и вся: начиная от родителей Ричарда и заканчивая тем небожителем, который придумывал правила. Мне же было обиднее всех. Моя мечта размять кости во второй раз накрылась медным тазом. Нет, я никого не ругал, это делала зайка за нас троих, причем так емко, что ни добавить, ни убавить. Я просто сидел и с утроенной силой ждал сентября.
* * *
Глядя в окно на стремительно темнеющее небо, усыпанное разводами облаков, напоминающими морской прибой, я окунулся в воспоминания трехнедельной давности.
Последние дни последнего летнего месяца стали для меня особенными. Случилось то, что никогда не случалось со мной в прошлой жизни: я увидел Атлантический океан.
Ричард целую неделю собирался в эту поездку, рассказывал родителям, как он будет плавать, нырять, убегать от волн, какие игрушки он с собой возьмет и как будет классно, если папа купит ему ласты и маску. В список «избранных» игрушек, кстати, никто из нас троих не вошел. Там был кораблик, ведро с совочком и набором формочек для песка, механическая лягушка, и дельфин, который лежал в ванной, и с которым мальчишка играл во время купания. Я дико завидовал и малышу, и игрушкам! Мне так хотелось увидеть эту мощь стихии, эту морскую гладь, уходящую за горизонт, эту бесконечную ленту песчаного пляжа, бегущую вдоль кромки набегающей воды, вдохнуть соленый воздух и почувствовать поцелуй морского бриза на своем лице… Да, тот факт, что я неумолимо превращался в романтика, начинал меня здорово беспокоить. Тем не менее, я хотел поехать к океану.
Тридцатого августа Ричарда разбудили очень рано, еще до рассвета, одели его полусонного, и на руках понесли в машину, прихватив заранее приготовленный им пакет с игрушками. Я смотрел им вслед, пытаясь проглотить подступавший к горлу ком обиды на себя, за то, что так и не доехал в прошлой жизни к своей мечте, и на жизнь, за то, что не попал в «счастливый», по моему мнению, список мальчика.
Через несколько минут я услышал звук мотора, и в этот момент ворвавшаяся в комнату Джессика, сгребла меня в охапку и потащила вниз по лестнице, провожаемая непонимающим взглядом проснувшейся Лии.
Меня закинули на заднее сиденье машины, положив под голову Ричарду в качестве подушки. Признаться, мне было все равно! Пусть хоть привяжут меня к фаркопу и потянут на веревочке по бездорожью – я согласен. Главное, чтоб тянули в направлении океана.
Конечно, через пару часов пути все мое тело затекло и просилось домой, а слюнка, стекающая изо рта спящего малыша, насквозь пропитала мой живот, неприятно холодя спину. Еще меня немного укачало и я совершенно не чувствовал то место, которое должно соединять голову и туловище, потому как мое тело лежало на сидении, а голова, свисая с него, беспомощно болталась в воздухе.
Через несколько часов мы прибыли на место. Как только дверь машины открылась, в нос мне ударил соленый морской воздух. Я втянул его, наполняя свои несуществующие легкие, насколько позволял вес головы спящего на мне Ричарда. Эйфория захлестнула меня, мозг отчаянно требовал, чтобы тело немедленно пустилось в пляс по золотистому песку, кричало от восторга и прыгало от счастья. Я делал это мысленно, опасаясь, что меня разорвет от эмоций.
За всей этой бурей одолевающих меня чувств, я даже не заметил, как отец разбудил сына и я оказался свободен. Еще через десять минут меня несли подмышкой на пляж, видимо, в качестве той же подушки. Устроившись на покрывале, я смотрел на океан, иногда забывая дышать. Чайки сновали высоко над головой, кричали, и изредка выхватывали что-нибудь съедобное из рук зазевавшихся отдыхающих. Волны накатывали на берег, языками заходя далеко вглубь суши, пенясь, и отступая с шипением. Песок искрился в лучах еще не высокого солнца, напоминая россыпь алмазной мозаики. К сожалению, окунуться в прохладную воду мне не светило, хотя я реально был готов продать душу за такую возможность. А потом пусть делают со мной что хотят: «обнуляют», запихивают в ад или отжимают воду из моего тела – еще неизвестно, что страшнее.
Правда, ощутить морскую воду на себе мне все же удалось: Джесс вышла из воды в своем зеленом купальнике, идеально подчеркивающем все изгибы ее тела, вниз с каштановых волос стекали водные струйки, падая и растворяясь в песке под ногами. Она подошла к покрывалу, уложила меня на спину и легла, устраивая свою голову у меня на животе. Волосы были холодными и мокрыми, из-за чего я за пару минут пропитался морской водой. И вот что я скажу: эти ощущения не шли ни в какое сравнение с теми, что были, когда я лежал в луже. Там было противно и сыро, а тут было мокро, прохладно и классно! Даже несмотря на очередные неудобства в виде давления на мое тело человеческой головы, я наслаждался! И был крайне благодарен тому, в чьем разуме мелькнула мысль о том, чтоб взять меня с собой!
Мы провели у океана целый день, отправившись в обратный путь, когда бледно-золотистый рог молодого месяца повис над Атлантикой. Весь обратный путь я пытался успокоить свои бушующие эмоции, но их было слишком много. Внутренне я весь подпрыгивал и искрился, оставаясь внешне все тем же неподвижным плюшевым медведем, пахнущим морем и, подозреваю, счастьем.
И даже ванная-комната, в которую меня занесли сразу по приезду, не омрачила исполнение моей мечты… Ровно до тех пор, пока не услышал:
– Билл, дорогой, помоги мне отжать его, а то у меня рук не хватает.
И тут я понял, что отжимать меня будет папа.
* * *
Скрутило меня знатно! Не только от непередаваемых ощущений, но и буквально, поскольку лишнюю воду из меня отжимали в четыре руки. А потому все, что было пережито мной в прошлый «банный день», можно было смело умножать на два. Даже на три, учитывая, что Билл был все же посильнее своей жены. Если в прошлый раз мое туловище выкрутить практически не получилось, то в этот – мой воображаемый желудок и печень поменялись местами, плюшевые почки слиплись, а кишечник превратился в симпатичный бантик из восьми петелек. По моим ощущениям, влаги во мне не осталось вообще, равно как и других текучих субстанций типа крови, слюны или слез, пусть и существующих только в моем понимании.
Сушить меня повесили во второй раз по-другому, отметив, что уши после предыдущей сушки изменили форму. А потому мою голову было решено перекинуть через веревку, зажав прищепками плечи. Гениально! Прощай, шея!
– О, привет, звезды!
Несмотря на все издевательства, я был счастлив. Боль, как последствие отжима, сойдет на «нет» через какое-то время, а вот увиденный океан останется со мной до конца жизни. Я даже не думал, что он такой… бескрайний. Полностью погрузившись в воспоминания о прошедшем дне, я даже не заметил, как перестал чувствовать плечи и все, что выше них. Мне было не до этого. Я вообще был не здесь, а там, где вдоль белой кромки набегающих волн, резвится Ричард, окатывая солеными брызгами своих родителей, и те смеются в ответ. Там, где Билл обнимает Джессику за талию, а она доверчиво кладет ему голову на плечо. Там, где морской бриз путается в моей шерсти и швыряется в глаза песком, где так легко и так… «правильно» быть счастливым.
Глядя на них, я думал, что хочу так же стоять на берегу, обнимая Лию и смотреть, как смеется наш сын. Это показалось мне настолько необходимым, что я даже немного испугался. Еще ни разу до того момента мне не хотелось видеть себя семьянином, и уж тем более отцом. Поездка к океану оказалась судьбоносной, если не сказать переломной. Во мне что-то перевернулось, и вернулся я домой уже совершенно другим человеком, с другими идеалами и ценностями. Наверно, стоило посетить Атлантику в прошлой жизни, может, тогда все сложилось бы иначе. Но я радовался, что все случилось именно так, ведь в том «иначе» не было бы той самой «плюшевой занозы для моей многострадальной задницы».
* * *
Очередное осеннее утро выходного дня выдалось самым обычным: пару раз о мою ногу споткнулся Ричард, двенадцать раз мне врезали по морде, произвели два удушающих и три болевых захвата, меня атаковал истребитель, кусал дракон, и добивал меня, конечно, солдатик. Потом, правда, малыш придумал новую игру. Усадив мою тушку около кровати в качестве мишени, он стал кидать в меня деревянные кубики, стоя у противоположной стены. Долетали не все, но те, что попадали в цель, били довольно больно. Знаете, какое место самое болезненное на лице? Не-а, не глаз. Переносица! Пара кубиков прилетела именно туда, и я увидел огненные искры вперемежку со звездочками. Красиво, но больно.
Все это время Джон сочувственно смотрел на меня, а Лия пыталась изменить траекторию каждого летящего в меня кубика криком: «Мимо!». Не работало. И тогда она злилась, молча, скрипя зубами, потому что тоже поняла и приняла тот факт, что для Ричарда мы просто бездушные игрушки, с которыми он имеет право играть как хочет. Когда последний кубик больно стукнул меня по носу, я выдохнул. Конечно, это то еще испытание, когда все твои инстинкты работают на защиту, пытаясь убрать тело с «линии огня» или хотя бы закрыть его с помощью рук или группировки, но тело в ответ не делает ни-че-го. Мозг пребывает в бешенстве, сердце устраивает дикие скачки, а дыхание забивается в дальний угол и сидит там, притворяясь мертвым.
Окончив игру и не обращая на меня более никакого внимания, малыш, сложив в пакет Бамблби, трактор и пару машинок, покинул комнату. Снизу до нас донеслось:
– Мам, можно я схожу к Дэнни поиграть?
– Только не долго, хорошо? Мы же сегодня собирались в парк.
– Ура! Парк! Я быстро, правда-правда.
– Иди уже, – в голосе мамы сквозила улыбка.
Тяжелая входная дверь хлопнула, и по комнате пронесся вздох облегчения. «Утренние процедуры» были позади. Но что-то подсказывало мне, что расслабляться рано.
– Сильно больно? – пытаясь скрыть заботу, спросила зайка.
– Как обычно. До свадьбы заживет, – усмехнулся я.
– До вашей? – Джон откровенно забавлялся.
– А то!
– Щаз! – мы с Лией ответили хором и сцепились взглядами. Первым не выдержал я, ощущая, как плавится воздух между нами, и, от греха подальше, отвел глаза.
– Сла-а-а-бак, – продолжал подтрунивать солдат.
– Между прочим, я и тебя спас только что от массового испепеления.
Лия фыркнула.
– Спасибо, конечно, но после девяти месяцев пребывания тут, мне уже никакие испепеления не страшны. Все равно ту горстку пепла, что от меня останется, склеят, придадут форму солдатика – и в бой. Разве Билл сможет устоять против этого «папочка, ну сделай, а?».
– А это больно, когда нога отрывается? – вмешалась Лиетта.
– А ты как думаешь?
– Не знаю.
– Ты когда-нибудь ломала кости?
– Не-е-ет.
– Хм… А что было для тебя самым нестерпимым, по шкале боли «десять из десяти»?
– Ну-у-у… Наверно, когда ломала наращенный ноготь вместе со своим. Я тогда чуть не описалась.
– Я не представляю как это, ну да ладно, сойдет. А теперь сравни размеры ногтя и ноги. Примерно понятно?
– Ага, – откуда-то из дебрей мыслительного процесса ответила зайка. Нет, она точно блондинка!
– Умственный нокаут, – констатировал я, давясь смехом. – Один, два, три, четыре…
Джон расхохотался вслед за мной. Лиетта нас не слышала от слова совсем, иначе шли бы мы с Джоном по известному маршруту в обнимку. Дабы не ругаться, в последнее время она так и говорила: «Дорогу вы знаете».
– Дорогу вы знаете! – донеслось до нас от вернувшейся в реальность зайки, и новый взрыв хохота разнесся по комнате, зацепив взрывной волной даже нашу стервочку.
– О, ребят, я тут анекдот вспомнил. Прибегает однажды к ЛОРу мужик…, – переводя дыхание, протараторил Джон.
– У меня уши в трубочку скручиваются от ваших анекдотов, – пожаловалась Лия.
– Оно и видно, вон, одно уже начало, – хохотнул солдат. – Итак, прибегает однажды к ЛОРу мужик и говорит…
…Ричарда не было часа два, и все это время мы смеялись до коликов в животе. Уже потом я понял, что это не к добру, но нам было так хорошо и уютно, что никто и не думал прекращать, пока меня не схватил внезапно появившийся мальчишка и не поволок к выходу.
– А можно сегодня без стирки, – взмолился я, чем напоследок знатно повеселил друзей.
Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пол, дверь, крыльцо, мама, тротуар, пешеходный переход… парк.
Понеслось.
* * *
К моему удивлению, мы быстро миновали детскую площадку, и даже не остановились около проката велосипедов. Внутри я начинал искать пятый угол, опасаясь за свою целость и сохранность.
Довольно скоро мы пришли в отдельную часть парка, к аттракционам, и я выдохнул. Что может быть безобиднее детских развлечений? И что вообще там может случиться плохого, по крайней мере, с плюшевым медведем?
Ричард потянул маму за руку к лотку со сладкой ватой. Огромное розовое облачко на палочке впорхнуло в детскую ручку, проехав по моему лицу. Какой запах! Я совсем не помню вкуса ваты, но знаю, что это очень сладко!
Доев, мальчик выкинул палочку в мусорный бак, огляделся и указал пальчиком в сторону:
– Мамочка, можно вон туда? – я проследил за его пальцем, что указывал на карусель, где подвешенные на цепях сиденья при кружении разлетались в стороны и вверх.
– Можно, – улыбнулась Джессика, и, взяв сына за руку, а меня – подмышку, направилась за входным билетом.
Аттракцион был небольшой, раза в два меньше такого же для взрослых, но малышу хватило и этого. Покачиваясь после двух минут кружения, он, счастливый, вышел к маме, и молча указал в сторону горок.
– Пойдем.
Мы переходили от одной вертушки до другой крутышки, от одного паровозика до другой машинки, пока я окончательно не сбился в количестве посещенных Ричардом аттракционов. На парочке ему даже разрешили проехаться со мной, отчего я, сам того не ожидая, впал в детство. Мне хотелось раскинуть руки в стороны, болтать ногами и визжать от восторга, так же, как делал это малыш и другие дети.
А еще мы ели мороженое! Я – воображаемое, мальчик с мамой – настоящее. У меня было эскимо, политое толстым слоем мягкого шоколада и щедро присыпанное орехами с вафельной крошкой. У моего даже было одно огромное преимущество – оно не кончалось. Как и был один еще более огромный недостаток – оно было ненастоящим.
Посвятив развлечениям всю вторую половину дня и изрядно подустав (хотя это касалось только Джесс), наша троица засобиралась домой. Напоследок мама разрешила прокатиться Ричарду на еще одной карусели, той, где разные животные неспешно едут по кругу. Оплатив входной билет, мама, держа сына в одной руке, а меня в другой, шагнула на крутящуюся платформу. Меня усадили на слона, а мальчику приглянулся огромный светло-коричневый лев. Проехав так несколько кругов, малыш попросился пересесть на лошадку. Потом на зебру. Затем на осла, на оленя, и, наконец, на жирафа. Половину его пересадок я не видел, лишь слышал его голос, так как они ушли за поворот. А потому не сразу понял, что продолжаю кататься уже без них.
– Меня забыли. За-ши-бись! – утвердительно сказал я сам себе. – Эй, постойте, а она что, не останавливается?
Карусель кружилась без остановки, другие дети заходили с родителями на медленно крутящийся круг с разными зверями, катались, смеялись, косились в мою сторону, но никто так и не решился убрать меня оттуда. В среднем однообразное катание по кругу длилось у всех минут пять, у меня же счет пошел на десятки. Голова шла кругом, ладони вспотели, а в глазах то и дело темнело. Как выяснилось, у моего плюшевого мозга был один существенный недостаток – он не мог отправить тело в обморок. Подозреваю, это оттого, что умереть я не мог, как бы ни пытался. Ну, действительно, что может быть страшного в детском аттракционе, на который допускаются дети с года… Для детей может и ничего, а вот безопасность брошенных плюшевых медведей оставляет желать лучшего!
Когда солнце уже зацепилось краем за горизонт, а в парке включилась подсветка, я понял, что катаюсь уже больше часа. Такого приступа тошноты я не испытывал ни в одной жизни! Перед глазами все плыло, любые попытки сфокусировать взгляд были заведомо обречены на провал, несуществующий желудок застрял в несуществующем горле и очень просился наружу, вся кровь отхлынула куда-то в район пяток, а от легкой вечерней прохлады начинало знобить.
– Как можно было забыть целого медведя?! Это вам не чупа-чупс на лавочке!
Спустя, по моим ощущениям, три вечности, эта страшно-люто-дико-безумно-меганенавистная карусель начала останавливаться. Я балансировал на грани между глубоким обмороком и обычным сентябрьским вечером. Мысли путались, цепляясь друг за друга и катаясь клубочком в моей голове, а вестибулярный аппарат приказал долго жить.
Прошла минута, две, три… На площадке появился парень, видимо тот, который отвечал за аттракцион. Он внимательно осматривал каждое посадочное место, пока не наткнулся на меня.
– О, заяц!
– Где ты зайца-то увидел, баран?! – еле шевеля языком, отозвался я.
– Билетик-то Ваш где?
– А Ваш?
– Так-с, пройдемте-ка со мной до выяснения обстоятельств, – паренек взял меня на руки и понес к своему «домику» на входе на карусель.
Едва он открыл дверь, как за его спиной раздался очень знакомый голос:
– Молодой человек! Погодите! – мой взгляд все еще отказывался фокусироваться, но в лице, плавающем туда-сюда, я узнал мистера Динкерманна.
– А?
– Откуда у Вас эта игрушка? По-моему, я знаю ее владельца, – тон его голоса был добрым и учтивым.
– Да вот, забыли, – пожав плечами, ответил парень. – Может, заберете его? Он мне тут совершенно ни к чему.
– Заберу. Спасибо Вам!
– И Вам спасибо, что избавили меня от участи открывать «бюро находок».
– Ну, здравствуй, старый знакомый, – дедушка бережно, словно ребенка, взял меня на руки, и, еще раз улыбнувшись работнику парка, зашагал прочь. Он тяжело опирался на трость, которой в прошлый раз у него не было, но лицо его по-прежнему выражало спокойствие и умиротворение.
– Вот и свиделись снова, – сказал он мне. – И снова ты попал в передрягу, приятель. Видно, судьба моя такая – выручать тебя. Знать, ради этого и живу до сих пор, – его смех подействовал на меня, как успокоительное. Я знал, что теперь мне ничего не угрожает, и что руки, прижимающие меня к стариковской груди, – сейчас самое надежное место на Земле. – Значит, Ричард сегодня катался на аттракционах и забыл тебя. Ну, надо же, какая досада! Наверно, переживает. Но тебя я сегодня к нему не понесу, поздно уже. Сегодня ты будешь моим гостем, если, конечно, не против.
Я взглянул на луну, притаившуюся между кронами деревьев и обреченно вздохнул. Полнолуние.
– Знаешь, мы с Элизабет тоже катались на каруселях. Особенно любили колесо обозрения. Город, как на ладони! Наверно, сейчас он выглядит совсем не так, как во времена нашей молодости, но рядом с моей женой все всегда становилось прекрасным. Жаль, что ты ее не знал, – мистер Динкерманн перехватил меня поудобнее. – Однажды она здорово подвернула ногу, когда выходила из кабинки, и я нес ее на руках до самого дома. Тогда я совершенно не считал, что делаю что-то «героическое», но завистливые взгляды проходящих мимо женщин говорили об обратном. Я и сейчас считаю, что носить свою женщину на руках должен каждый мужчина. Потому как, если ее не носить, она сама залезет на руки, без твоего желания. А иногда и без твоего участия. В первом случае, глядя в эти блестящие от радости глаза, ты почувствуешь себя дураком, жалея, что не делал этого раньше. А во втором – почувствуешь зуд за своими ушами, в том месте, где будут резаться рога, – дедушка усмехнулся. – Женщины – они как кошки, всегда тянутся туда, где есть тепло и ласка. Ты хоть раз встречал кошку, которой уютно в сырости и холоде? Вот и я нет. Мы, дорогой мой друг, пришли в этот мир, благодаря женщине, поэтому должны и жить в нем, благо даря женщине. Только они, поверь мне, только они, – он потряс крючковатым пальцем в воздухе, сжимая остальными четырьмя трость, – умеют одним лишь взглядом обогреть, приласкать, излечить и подарить силы, когда все твои запасы иссякли. Попомни мои слова, приятель, авось пригодятся в жизни.
За этим философским разговором мы неспешно добрались до соседнего с «моим» дома. Ключ жалобно скрипнул в замочной скважине, дверь отворилась, и я с удивлением обнаружил, что попал в прошлое.