Екатерина Басманова
Миллионы не моего отца

Падение в снег

– На вашем месте я бы пошел – поставил свечку за упокой отца.

– Он мне не отец.

– Молодой человек, в этом теперь никто не будет разбираться. По документам вы его сын. Ваша мать была женой Виктора Мещерского, когда вы родились, и он никогда не оспаривал своего отцовства.

– Я даже ни разу его не видел.

– Не имеет юридического значения. Важно, что по закону вы единственный наследник Виктора Мещерского, а завещания он не оставил.

Две недели назад легкомоторный самолет Виктора Мещерского встретил снежную бурю в альпийских горах. Маленький пропеллер упрямо жужжал, рубя непогоду в белые клочья – а ей все не было конца. Неприятность, которую не смогли предсказать никакие прогнозы. Не сразу Мещерский понял, что Альпы губительней для него, чем Уральские горы. Что старость даже мила, если смотреть на нее из кабины самолета, летящего вниз. Что время его катастрофически вышло, а он и не заметил как. Но и в Западной Европе нашлось достаточно снега на курган двум русским. Вместе с Мещерским погиб его друг и партнер по бизнесу Георгий Смирнов.

Посетителю в кабинете нотариуса было не больше тридцати. Несколько старше его делала эллинская бородка, сработанная в московском барбершопе. Мужество бороды разрушал растерянный взгляд карих воробьиных глаз. Посетителя звали Михаил Старостин, но по документам нотариуса он проходил как Михаил Мещерский. Старостин была фамилия отчима, которую Миша получил, когда его мать вышла замуж во второй раз.

Хотя Старостин тоже не был биологическим отцом Михаила. Отца звали Игорь Прилугин, и был он продавцом магнитофонов и малоизвестным рок-музыкантом, погибшим в начале девяностых.

Ни с Мещерским, ни с Прилугиным Михаилу общаться не доводилось. Только давние воспоминания времен детского сада и первых классов школы приносили сейчас отголоском имя «Миша Мещерский», проступавшее на обложках тетрадей, лупой выжженное на скамейке во дворе.

Михаил никогда не считал, что они с Мещерским чем-то обязаны друг другу. Но сейчас приличие требовало от Михаила хотя бы незначительной скорби. Михаил честно пытался пробудить в себе сочувствие к покойному, но Мещерский был для него лишь именем, лишенным образа. Невозможно было сочувствовать пустоте.

«Я наследник Виктора Мещерского – как это странно».

– Впрочем, не буду вас обнадеживать, – продолжал нотариус, – все свои дела Мещерский вел через Георгия Смирнова – сведущего в финансах человека, некогда владельца московского банка «Мемфис». Едва ли не все активы Мещерского записаны на Смирнова. Между ним и Мещерским было, так сказать, джентльменское соглашение.

– И что это значит?

– Это значит, что доверяющие друг другу люди договорились на словах. Для вас же это означает, что на имущество, которое фактически принадлежало Мещерскому, но было оформлено на Смирнова и учрежденные им фирмы, вы как наследник претендовать не сможете.

– А кто тогда сможет? – вот и нашлось объяснение ненаписанному завещанию.

– Дочь Смирнова – Лиза. Но я уже неделю не могу связаться с ней. Лишь однажды удалось дозвониться – обрисовал ситуацию. В ответ – «Спасибо, я в курсе», – и на этом все. Видно, скорбит по отцу и не хочет ни с кем общаться. Но я советую вам в любом случае встретиться с ней. Прежде всего, по этому вопросу, – нотариус протянул Михаилу пухлую пачку бумаги, содержащую на каждой странице разбитый в две колонки, плохо пропечатанный англоязычный текст.

– Что это?

– Копия договора – прислали вчера с Кипра. Договор на банковскую ячейку, подписан с клиентами Георгием Смирновым и Виктором Мещерским. Весьма интересно составлен договор.

«Опять какая-то интрига». Вчера, когда Михаилу позвонили из нотариальной конторы и назвали фамилию Мещерского, он подумал, что дело касается его матери. Сегодня, явившись на прием и рассчитывая разрешить за мать бюрократическую формальность, он обнаружил себя наследником большого состояния. Которое, впрочем, достанется не ему, а какой-то Лизе Смирновой. Да стоит ли расстраиваться: сколько он пробыл богатым наследником – всего минуты три? Немного, но тайский берег успел промелькнуть на горизонте. Теперь же Михаилу вспомнились нигерийские письма, захотелось проверить свои карманы – на месте ли портмоне и смартфон.

– По этому договору клиенты арендовали у банка внушительного объема ячейку для хранения денег и ценностей. Это и не удивительно – люди они были старомодные и предпочитали долларовый нал биткойнам. Удивительно другое: по условиям договора доступ к этой ячейке может быть открыт только двум клиентам одновременно. То есть если лишь один из них явится в банк, к сейфу его не допустят.

– Значит, эти деньги тоже потеряны – покойные в банк не придут.

– Не совсем. По местному законодательству в случае смерти клиента на его имущество могут претендовать наследники. Но условие договора сохраняется: оба наследника должны явиться в банк для вскрытия ячейки.

– То есть, я и Смирнова?

– Да, вы и Елизавета Георгиевна должны полететь на Кипр, пойти в банк и открыть ячейку. Думаю, вас ждет приятный сюрприз: незадолго до того, как арендовать этот банковский сейф, Смирнов продал дом с участком земли в Испании. Правда, несколько поспешно, с дисконтом.

Тайское солнце вновь появилось на горизонте, и Михаил рисковал прямо в нотариальной конторе получить от него солнечный удар.

– Но с чем вообще связаны такие условия – чтобы мы присутствовали оба? А если Смирнова не согласится?

– За Елизавету Георгиевну сказать не могу. Что до условий… Вы знаете, если бы это были другие люди, я бы предположил, что они просто не доверяли друг другу и при помощи договора исключили односторонний доступ к деньгам. Но учитывая, что Мещерский не задумываясь, год из года, оформлял на Смирнова свое имущество, недоверие исключено. Поэтому теряюсь в догадках.

* * *

Выйдя из нотариальной конторы под мокрый мартовский снег, Михаил обнаружил в своем телефоне четыре пропущенных звонка от клиентов. Ехать в офис заниматься продажей кухонного оборудования мучительно не хотелось. Ехать к Смирновой по названному нотариусом адресу казалось сущей авантюрой.

«МИШ, АХТУНГ!!!!!

НА ТАМОЖНЕ ЗАДЕРЖАЛИ ДВЕ ХОЛОДИЛЬНЫЕ ВИТРИНЫ

РАЗБЕРИСЬ»

Через WhatsApp писал Василий, начальник отдела продаж, чей карьеризм и манера беспрерывного делегирования раздражали не меньше, чем пристрастие к капслоку.

Был способ остановить рутину, и Михаил набрал:

«У меня умер отец. Сегодня на работе не буду».

Его удивило, как легко удалось соврать или просто преувеличить событие, – Михаил не мог определить с точностью. Обыкновенно быстрый, Василий медлил, не отвечал. Михаил понял, что Василий колеблется между уместным в данном случае звонком и малодушным сообщением в мессенджер. Ему приятно было возвратить Василию заряд беспокойства, пришедший по WhatsApp минуту назад.

«Держись, старик!!!! На работу можешь не выходить. Если чего надо, пиши. Сочувствую(((»

И никакого капслока. Михаил понял, что сегодня, а может, и в ближайшие пару дней, он свободен.

* * *

Лиза Смирнова проживала на Большой Декабрьской, в районе метро «Улица 1905 года». Не старый дом с псевдомраморной парадной, украшенной залихватским гипсовым купидоном на постаменте – засмотревшись на него, гость не замечал порожек под ногами. На ворчливом, перестукивающемся с этажами лифте, Михаил поднялся на седьмой. У квартиры Смирновой он остановился – за дверью были слышны мужские голоса, которые, стоило позвонить – затихли.

Михаил нажал на звонок еще. Дверь приоткрылась, и в щели показалось скверно разившее дешевой сигаретой пацанско-мужицкое лицо. Вздернутый нос, совсем как на портретах императора Павла Первого, не добавлял лицу благородства.

– Тебе чего? – недобро поинтересовались у Михаила.

– Мне? – стушевался Михаил. – Мне Лизу Смирнову.

– А ты ей кто?

«Стоп, а сам ты кто такой?» Михаилу совсем не хотелось посвящать в свои дела постороннего. Говоривший с ним мог оказаться кем угодно: от охранника до строителя-славянина. Только на родственника мажорки Смирновой он не походил.

– Мы с Елизаветой Георгиевной не знакомы.

– Ну и? – по-солдатски стриженая голова не покидала дверной щели, лицо выразительно хмурилось, но Михаил не спешил отвечать. – А ну-ка зайди!

Михаил и пикнуть не успел, как сильная лапа схватила его за ворот куртки и втащила в квартиру, грубо и возмутительно. Михаил был готов уже сопротивляться физически, хотя в спортивных преимуществах человека с крепкими руками и стрижкой бокс сомневаться не приходилось.

– Вадик, ты этого чела знаешь?! – крикнул нахал, удерживая Михаила у стены.

В арочном проеме коридора, утопающем в беспорядке вышвырнутых из шкафа вещей, появился молодой человек, худощавый и светловолосый, с лицом выразительно грустным:

– В первый раз вижу!

Кем могли быть эти люди? Глядя на россыпь вещей, Михаил задумался: «Воры? – Воры не открыли бы мне дверь! Может, это обыск?»

– Вы не из полиции? – спросил спортсмена Михаил.

– Блин, а ты что такой догадливый? Ты-то вот кто такой, мне интересно знать?!

– Я к Смирновой по личному делу.

– Слышь, Вадик, по личному! – с насмешкой крикнул в комнату спортсмен. – Может, это любовник ее?

– Послушайте, я Елизавете Георгиевне не любовник. Я сын Мещерского, если это имя говорит вам о чем-то.

Вадик вновь возник в арке:

– Сын Мещерского?

– Да, его единственный сын, – с легким пафосом произнес Михаил.

– Мещерский – это ведь кореш папаши ее? – спросил Вадика спортсмен. – Они вместе дела воротили. Не понимаю, почему тогда ты этого чела не знаешь?

– Мы с отцом не общались… мало виделись в последнее время… они с мамой развелись, – промямлил Михаил.

– Паспорт давай! – рявкнули ему.

И едва Михаил осознал, что содержание паспорта не будет свидетельствовать в его пользу, чужая рука умело скользнула во внутренний карман куртки и извлекла документ.

– Так, Старостин Михаил Викторович! – огласил спортсмен. – И как это понимать?! Ты развести, что ли, нас хочешь?! – лопатки Михаила ощутили чувствительный толчок о стену.

– Это фамилия отчима, мать сменила фамилию мне…

– Фамилию, значит, сменила, а отчество старое оставила?!

– Отчима тоже зовут Виктор, – Михаил понимал, как все это неправдоподобно выглядит.

– Не, ну ты посмотри! Парень, а ведь ты влип! – теперь настала очередь спортсмена предъявить документы. Перед глазами Михаила пролетел двуглавый орел, он также успел разглядеть в удостоверении «Рязань» и «ОМОН МВД». – Ты хоть понимаешь, сколько за мошенничество дают?

– Я не мошенник! – уверенность наконец вернулась к Михаилу, а страх заставил соображать. – Там, в другом кармане, бумаги – посмотрите.

В другом кармане лежала копия заявления о принятии наследства, которое начиналось словами:

«Я, Старостин Михаил Викторович, 1991 года рождения, место рождения город Петропавловск-Камчатский, будучи сыном Мещерского Виктора Александровича… заявляю о своих правах на наследство…»

На бумаге стояла подпись и печать нотариуса Синицына И. А. В кармане также нашелся адрес Елизаветы Смирновой, написанный на блокнотном листке с логотипом нотариальной конторы.

– Мне нотариус дал адрес Елизаветы Георгиевны, так как наши наследственные дела связаны вместе.

Бавыкин отпустил воротник:

– Вот, Вадик, у нас тут еще один наследник нарисовался – чего скажешь?

– Да кто вы вообще такие? – возмутился Михаил. Уверенность возвращалась к нему вместе с осознанием, что это с ним сейчас поступили несправедливо, и может даже незаконно.

– Я муж Смирновой, – попирая ногами брошенную на пол норковую шубу и сжимая в руках дамский клатч, произнес Вадим с театральным трагизмом. Его молодой высокий лоб расчертил ряд продольных морщин, уголки глаз и широкого рта скорбно поникли.

– Да, а почему здесь полиция? Здесь что, обыск?

– Не твоего ума дела этот шмон, – просипел Бавыкин, этот широкоплечий рязанский омоновец с манерами уголовника.

– А вы – верните мне мои документы, – как мог строго обратился к нему Михаил.

Бавыкин с пренебрежением швырнул паспорт и бумаги на тумбочку.

«Делают что хотят. Наверняка, нет ордера у него на этот обыск. И меня досматривать он права не имел. Произвол, полицейское государство!», – кипело внутри Михаила.

– Я так понимаю, вы тоже не знаете, где Лиза? – устало спросил у него печальный Вадим.

– Нет, рассчитывал, что она здесь.

– Вы с ней разговаривали?

– Не удалось дозвониться.

– А что за наследственные дела у тебя с ней? – вмешался Бавыкин.

– Я эти вопросы ни с кем, кроме Смирновой и нотариуса, обсуждать не намерен, – отрезал осмелевший Михаил.

– Борзеют! – поднимая круглые глаза кверху, словно жалуясь небесам, возмутился Бавыкин. – Но мне до денег Мещерского дела нет. Это пусть Вадик волнуется – чего там сын Мещерского намерен делить с его женой. Ты, Вадик, лучше верни то бабло, что у Фонаренко и Манукяна занял. Все верни и мне еще пятерку накинь за работу – а пока не вернешь, я с тебя не слезу. Ты с комнатами закончил? Чего-нибудь нашел?

– Нет, – с презрением и горечью глядя на поверженную норку, бросил Вадим.

– Нет? Так плохо искал? Так я сейчас проверю! – и Бавыкин с топотом прошествовал в комнату. Михаил проследовал за ним, желая разобраться в происходящем.

Сотворенный в комнате бедлам мешал Михаилу оценить интерьеры. Но бросалось в глаза, что мебель в квартире, хотя и была дорога, по стилю не составляла единого целого – как будто комнаты меблировали сменявшие друг друга квартиранты. Минималистично-серый рабочий стол с ножками-трубами, а рядом каминное кресло и «бабушкина» качалка; белое пианино, украшенное растительными орнаментами и белый же старомодный секретер, кожаный черный салонный диван, книжные стеллажи из IKEA… Вся живопись на стенах была безлико-абстрактной – кроме одной картины. Над нишей под декоративный камин, прикрытой многоящичным комодом, висел женский портрет. Нет, не из тех, что рисуют на Арбате – это был хороший портрет, избавленный товарной слащавости и признаков копирования с фотографий. Выполненный в экспрессионистской манере, портрет не нес на себе ясного отпечатка времени и вполне мог быть написан в начале прошлого века. На фоне цвета бутылочного стекла женщина в черноте платья, с рембрандтовски светящейся желтизной лица, выступающими скулами, топью зеленых глаз, пунктиром губ, каштановыми волосами, туго убранными в высокий пучок, опоясанный бирюзовой лентой. Она смотрела на вас высокомерно, или снисходительно, кокетливо, и в то же время недружелюбно, пристально – или же это вы разглядывали ее? Казалось, хаос в комнате сотворила она.

Желая отлепить взгляд Михаила от портрета, Вадим пояснил:

– Лиза, это она – Лиза Смирнова. Но в жизни она не так инфернальна.

«Инфернальна? – глядя на женщину на портрете, Михаил бы так не сказал. – Скорее, горда, отрешена от людей. Впрочем, Вадиму лучше знать свою жену. Только почему он не знает, куда она подевалась?»

– А как получилось, что вы не знаете, где она? – поинтересовался Михаил.

– Мне вот тоже интересно, как! – проворчал Бавыкин. Войдя в комнату, он направился прямиком к комоду и принялся словно зубы выдергивать из него маленькие ящички, вытряхая и простукивая каждый в поисках двойного дна.

Михаилу было неприятно наблюдать, как этот человек со служебной корочкой бесцеремонно орудует в частном жилище, пускай и незнакомых Михаилу людей. «И почему Вадим позволяет это?»

Но Вадим будто находился в апатии, да и выглядел он плохо: бледно-серая кожа лица с песчаной россыпью трехдневной щетины, под глазами темные полукружья. На явно дорогом кашемировом свитере, надетом поверх несвежей рубашки, стояло свежее кофейное пятно.

– Мы уже несколько месяцев не живем вместе. Две недели назад я узнал о смерти ее отца и набрал ее – хотел выразить свое сожаление, но она трубку не взяла.

– Вы не были на похоронах Смирнова? – удивился Михаил.

– Нет, – ответил Вадим безразлично.

Михаилу показалось странным, что Вадим не пошел на похороны тестя. «Впрочем, кто знает, какие отношения были в их семье».

Оставив в комоде зияющие дыры от вынутых ящиков, так и не найдя тайника, Бавыкин стал приглядываться к высокой, цвета охры глазурованной вазе, стоявшей на полу возле каминного кресла. Не церемонясь, он извлек из вазы букет запыленных искусственных хризантем и запустил в нее по локоть руку.

– Я там уже искал, – раздраженно покосился на него Вадим.

– А мы еще поищем, – кряхтел Бавыкин, – поищем здесь, поищем там, – внезапно на глаза ему попался рюкзак, брошенный у ножки кресла. – Твоя ведь сумка?

Вадим вспыхнул:

– Не сметь трогать мои вещи! Вы… ты что вообще себе позволяешь? Я разрешил тебе искать в ее квартире, а не в моих вещах!

Вадим рванул было к сумке, но Бавыкин без труда придержал его. После непродолжительной борьбы Вадим осел в кресло, а рюкзак оказался в руках Бавыкина. Из матерчатого чрева на ковер вывалились визитница, вейп, подзарядка для айфона, книга «Илон Маск и дорога в будущее» и еще несколько вещей, среди которых две скрученных пачки стодолларовых купюр, перехваченных резинкой.

– Оп-па! Ты смотри-ка, что нашел! – пачки тотчас оказались в руках Бавыкина. – Это ж как понимать?

Лупоглазый Бавыкин уставился на Вадима, который сидел в кресле, склонив голову, обхватив ее руками. То ли он был сильно расстроен, то ли боялся Бавыкина и избегал смотреть на него, – а может, и то, и другое.

«Наверное, это его последние деньги», – подумал Михаил.

– Так значит, было у тебя, или пока меня этот малый в коридоре разводил на бла-бла, ты денежки нашел и втихаря заныкал? – произнес Бавыкин в гнусавой дворовой манере.

Михаилу был крайне неприятен Бавыкин. То, что в квартире Смирновой он находился не при исполнении, было ему очевидно. «Если сейчас он нападет на Вадима, – а все к тому шло, – я не буду стоять в стороне».

Но чуткий к чужой агрессии Бавыкин как будто уловил напряжение в воздухе и вместо того, чтобы избивать Вадима, деловито послюнявил палец и принялся считать бабло.

– Две тысячи триста, – с аппетитом произнес он. – Копейки, конечно, чего уж, но в нашем положении и копейкой разбрасываться не приходится, да, Вадимка? – и панибратски похлопал Вадима по плечу. – Эти деньги я пока приберу. А ты давай, блин, ищи свою принцессу! Потому что люди, которым ты сам знаешь сколько задолжал, они ваши полцарства вечно дожидаться не будут. Потому что сядешь ты за мошенничество, мой юный стартапер – сядешь, как пить дать – у Манукяна в районной прокуратуре зять. Посадят тебя, а я как понял, твоя жена тебя выкупать не будет. Так что шевелись сам. Сроку тебе две недели. Чего надумаешь – телефон знаешь мой.

Прощальный хлопок входной двери не заставил Вадима пошевелиться, он так и сидел поникший, а Михаил не знал, как к нему подойти. Михаил решил осмотреться, но глаза тут же потонули в беспорядке. Невольно Михаил вновь обратился к портрету – теперь он казался единственным элементом порядка здесь, полный художественной гармонии, симметрии и умной иронии нефритового взгляда.

– Сука! – вдруг произнес оживший Вадим. – Какая же сука!

– Да, отвратительный тип! – поспешил поддержать его Михаил. – Кто он вообще такой?

– Это я о ней.

Она тебя интересней

«Что такое смерть? Непременно – кончина нашего сознания. По этой причине безумие – в некотором смысле гибель. А родные безумного, проявляя теплые чувства к нему, питаются воспоминаниями о том времени, когда никакого безумия не было, в своих мечтах подменяют больного здоровым.

По этой же причине живого человека, чей мозг умер, позволено именовать “овощем”, да и вообще отключить от реанимационного аппарата.

Но что есть сознание и насколько оно постоянно? Оно меняется изо дня в день, из в года в год, пока однажды количественные изменения не переходят в качественные.

Однажды просыпаешься другим человеком.

Можете ли быть уверены, что вы в 15 лет и в 25 лет – одни и те же? Я не могу сказать такого о себе даже трехлетней давности. И никогда невозможно предсказать, когда наступит эта маленькая смерть.

Конечно, ты просыпаешься не с пустыми руками – умерший оставил тебе небольшое наследство.

Тело – что бы там ни говорили про старение, тело меняется медленнее, чем сознание. А это значит, вот ты с новой душой в старом теле – как странно видеть прежним свое отражение в зеркале!

Воспоминания – память о странных реакциях на события, которые происходили с прежним не-тобой. Всегда у меня был страх перед своими старыми дневниками – боюсь их открывать и перечитывать. Это ж какой-то спиритический сеанс, разговор с покойником, который еще имеет привычку навязывать тебе свои устаревшие мечты.

Опыт, знания – эта часть наследства может оказаться полезной, но не всегда. Вчера ты изучал философию, а сегодня вдруг решил заняться программированием. Вчера ты жил во Франции, а сегодня решил перебраться в Китай. Вчера любил готовить, а сегодня – терпеть не можешь.

А еще отныне ты пьешь двойной эспрессо вместо капучино, носишь юбки и не носишь брюк, слушаешь Моцарта, а не Эминема. А может, и наоборот.

Но самое главное – люди. Рядом с собой ты обнаруживаешь людей, выбранных в прошлой жизни, – и удивляешься этому выбору.

Люди эти игнорируют нынешнего тебя, и адресуют свои речи к покойному.

И любят они не тебя, а другого.

А сам-то ты их любишь?»

Желтая тетрадь, 13 июня 2016 года

Шереметьево, «Аэрофлот», рейс в Вену – и снова надо противостоять обстоятельствам. Онлайн-регистрация почему-то не прошла, и тогда тебя швыряют в хвост, к туалетам, – о, чертов эконом! А когда выясняется, что ты неправильно указал цифру в номере паспорта при бронировании – и вовсе перестают улыбаться.

Минут двадцать она наблюдала за тем, как прошедший вперед нее парень страдал у стойки регистрации. Можно было подумать, это просто не его день, но она заключила – должно быть, из таких дней состоит большая часть его жизни.

Уж больно хорошо сыграно было это страдание – привычная роль, богатство интонации, сценичная размашистость жестов. Если судьба раз за разом пытается прокатить тебя – научись противостоять ей грамотно, о хитрый Одиссей! Плачься, торгуйся, возмущайся, тяни время – свое и чужое, но не отступай. Достань Сциллу и Харибду, и они пропустят тебя, утомившись.

Лиза с удивлением наблюдала, как симпатичный светловолосый парень, быть может, со слишком крупными чертами лица, подвижная пластика которого напоминала сменяющиеся греческие маски, выбил-таки себе место в середине салона у окна. Потом он многократно звенел в рамке металлоискателя, находя в карманах какие-то монеты. Затем изнывал в зале ожидания, когда объявили о задержке посадки на полчаса. Подкидывал в воздух пластиковую бутылку с водой и дважды уронил.

Наконец она обнаружила его сидящим по соседству с местом, предназначенным для нее. Он примостил на столик ноутбук и, ничего не замечая вокруг себя, углубился в изучение графиков. «ММВБ – Московская биржа, – увидела знакомую картинку Лиза. – Заниматься трейдингом при полном отсутствии терпения – удивительно!»

– Нисходящий тренд? – спросила она, подсаживаясь.

* * *

Хофбург приветствовал их цветущими розами. Они встретились здесь, потому что Вадим попросил Лизу одолжить ему зеркальный фотоаппарат, чтобы поснимать достопримечательности. Он опробовал его на цветах, затем на Лизе, бросил фотоаппарат в рюкзак, а вслед бросил несколько слов о замечательной Вене и о том, что «вот у нас никогда не будет так».

Лиза не согласилась, она заявила: «У нас интересней».

Вадим высмеял эти слова, обрисовав несколько картин российской жизни – подавившись плавленым сырком, застряв колесом в дорожной колее.

Лиза тогда спросила:

– А ты уверен, что мы заслужили эту Вену?

– Нет, конечно, не заслужили! – горячо согласился Вадим, имея в виду не себя, правда, а соотечественников.

– Ты любишь страдать?

– Что за чушь! – нет, Вадим не любил страдать – он любил заварные пирожные с кремом, новинки Apple, компьютерную игру Need for Speed, а также быть в центре внимания и чтобы его не перебивали, а когда всего этого не было – страдал.

В Австрию он приехал на недельный воркшоп, организованный Венским техническим университетом для «молодых лидеров в области индустрии инноваций». Хотя Вадима пока и нельзя было назвать лидером, но вот уже второй год после окончания магистратуры Бауманки он подвизался в Сколково, предлагая инвесторам идеи одну инновационнее другой.

В Вену он привез стартап приложения для смартфона, подбирающего пользователю музыкальный плейлист, исходя из общих сведений о нем, таких как пол, возраст, этнос, а также темперамента и индивидуальных предпочтений в политике, кинофильмах, автомобилях и еде.

– А ты уверен, что люди искренни в своей любви к музыке? – спросила его Лиза. – Что это не любовь по расчету?

– Что ты имеешь в виду? – как часто он не понимал ее вопросов.

– Ну, представь, кто-то вздумал мыслить о себе как о человеке, любящим Бетховена. И вот теперь он вынужден слушать этого Бетховена по субботам с пяти до шести – после того, как съездил в «Ашан», но до того, как погулял с собакой. А может быть, и по дороге в «Ашан»…

– И что с того? Зачем это ему нужно?

– Ну, хотя бы для того, чтобы почувствовать себя особенным. Чтобы дать нам повод говорить о нем и удивляться. Ради этого можно и пострадать раз в неделю с пяти до шести.

– Наше приложение избавит этого человека от страданий, – засмеялся Вадим. – Оно оценит его анкету и профили в социальных сетях, соберет статистику запросов и лайков, отследит маршруты ежедневного передвижения и подберет музыку для мужчины 30+, женатого, с детьми и собакой, водителя седана, раз в неделю затоваривающегося в «Ашане».

– И что это будет – русский шансон?

– Не исключено, что шансон.

– Но он не согласится! Он не мыслит себя человеком, любящим блатную романтику.

– Многие из людей, смотрящих порнуху, не мыслят себя людьми, смотрящими порнуху.

– Многие из людей, смотрящих порнуху, мыслят себя людьми, занимающимися сексом, хотя на самом деле… – Лиза развела руками. – Знаешь, что, я думаю, вы делаете? Вы не подбираете музыку под человека, но вы просто сообщаете ему: «Ты человек, слушающий Михаила Круга». Вы конструируете личность.

– Это больно громко сказано! Никто ж не заставляет его…

– А не обязательно заставлять. Вы уже сообщили человеку сведения о нем самом, и дальше он никуда не денется: либо принимать это, либо отвергать.

– Ну, вот и пусть отвергает, раз ему не нравится.

– Боюсь, не так много людей найдется, кто отвергнет. В наше время люди склонны больше доверять компьютерному алгоритму, чем самому себе. Как раньше они доверяли священнику, психоаналитику, полковому командиру.

– Думать своим умом вообще напряжно. Но наш продукт не об этом – он для создания психологического комфорта. В нашем примере он как бы говорит: «Не мучай себя – послушай чего попроще». Человек меняет трек, и ему становится хорошо.

– И человек больше не в поисках неизвестного!

– Нет, он отправил на поиски к дальним планетам роботов – они справятся лучше него. А сам он слишком занят для этого.

– И чем же он занят?

– Хотя бы поездкой в «Ашан».

* * *

По нему было непонятно, нравится ему Лиза или нет. Он не засматривался на нее, не делал комплиментов. Но без конца обращался к ней с какими-то мелкими просьбами, что могло сойти за знаки внимания – как будто он искал повод для разговоров и встреч. Как будто пытался осчастливить ее этими просьбами.

Лиза знала себе цену. Вернее знала, что она бесценна. Она как музейный экспонат – возле нее можно было постоять – посмотреть, но трогать руками не дозволялось. Но иногда ей надоедало такое положение, и она совершала побег. Разбивая стекло музейной витрины вдребезги и ранясь осколками, она бросалась в руки первому, с кем ей не было скучно.

С Вадимом ей скучно не было, во всяком случае поначалу. Пока человека мало знаешь, он интересен. Вадим спешил удовлетворить интерес Лизы и всегда очень много говорил о себе. Сначала он красил свою жизнь густым розовым цветом, иногда, как казалось Лизе, добавляя кислоты – без нейростимуляторов здесь точно не обходилось. Человек выученного, книжного оптимизма. Затем, когда на розовые очки налипала уличная грязь, в жизни возникали серые пятна. Такими пятнами были инвесторы, которые недооценили Вадима и не дали ему денег, прыткие конкуренты, выплывающие за счет знакомства с нужными людьми, откатов и пиара; такими пятнами мог быть официант, включивший в счет незаказанный шот, или контролер, оштрафовавший за безбилетный проезд. Все эти люди омрачали Вадиму минуты, часы, дни ожидания успеха, который вот-вот наступит, и напоминали голубей, гадивших ему на красной дорожке.

«Он совсем себя не знает, – глядя на Вадима, думала Лиза. – Он – набор заблуждений о себе самом».

Имея привычки хорошей девочки, она повлекла его в венские картинные галереи, где он бродил, рассматривая экспозицию словно комикс. Он был невосприимчив к живописи, музейное изобилие переутомляло его. Стоя перед очередным шедевром, Вадим пытался обезвредить его шуточкой или куцым комплиментом. Картины брали слишком много внимания на себя – они были его конкуренты.

Чуть лучше дело обстояло с музыкой, когда блистающий зал «Музикферайн» обрушил на их головы виртуозный симфонический дождь. Играли Седьмую симфонию Шостаковича, и это настолько выбивало почву из-под ног, что можно было впасть в крайности и надеяться, что навеянное музыкой опьянение все сделает за них.

Можно было пойти в отель и заняться сексом, но они так и не решились.

В истории Вадима и Лизы Вена стала книгой-раскраской: очерченными контурами без цветного содержания. Все эти открыточные пейзажи, архитектурные совершенства, барочные залы и розовые сады надо было красить там, на месте, – но альбом был сдан в багаж и разукрашен уже дома, по памяти. Просто Лизе очень хотелось влюбиться.

* * *

Георгий Смирнов был из тех мужчин, что носят спортивный «Адидас» под классическим кашемировым костюмом. Бывший банкир, в середине девяностых владевший небольшим московским банком «Мемфис», ныне отошедший от дел, он и сейчас неплохо разбирался в финансах, но гораздо более того – в людях, которым надо или не надо давать деньги.

Вадиму Пушкевичу денег давать нельзя, – это Смирнову было понятно сразу. Не понятно было, можно ли ему отдавать дочь.

Вроде бы из приличной семьи, отец – сотрудник Курчатовского института, мать – газетный редактор, Вадим, тем не менее, вызывал у смотрящего на него с прищуром Смирнова желание сказать: «Лиз, а подумай еще». Смирнов не замысливал династических браков, его вполне устроил бы и небогатый зять. Но молодой человек, которым увлеклась дочь, уж слишком напоминал ему тех малокровных парней, что легли в мерзлую землю под тиканье счетчика и музыку «Ласкового мая». Парней, что нашли себе и инвесторов, и гробовщиков.