banner
banner
banner
Случайный трофей Ренцо

Екатерина Бакулина
Случайный трофей Ренцо

1. Илойский трибун

Девчонку Ренцо выиграл в кости.

Хотя, выигрышем это назвать сложно, Гарпию просто сбыли с рук, возиться с ней – себе дороже. Дикая. Но настолько красивая, что Тони Мастронзо, купивший ее за бесценок еще на рынке у Иримина, не оставлял попыток укротить до сегодняшнего утра. Сегодня – она едва не перегрызла ему горло.

Теперь от красоты мало что осталось – все лицо в кровоподтеках. Обнаженное тело совсем тонкое от истощения, едва не прозрачное, все ребра видны. Руки растянуты между прутьями клетки, привязаны и запястья содраны до кости. Глаза закрыты. Клетка маленькая, здесь невозможно ни встать в полный рост, ни лечь. Тони боится ее даже сейчас.

Дикая и почти безумная, как говорили, животное, а не человек.

Но Ренцо видел больше.

Он видел отчаянье и ненависть в ее огромных глазах, но не безумие. И не страх. Решимость.

Видел, как она пела песню ветру.

Гарпия была джийнаркой, чистокровной. Тех самых чистых и древних кровей – рыжая и золотоглазая. Дурная кровь, как говорили. Но это значило, что свободу она ценила превыше всего, превыше жизни. Силой ее не укротить.

Да и не Гарпия… но как звали девчонку на самом деле, Ренцо не знал.

Зачем она ему – не знал тоже.

Знал лишь, что рабыня-джийнарка – большая ценность, если найти к ней подход.

Через неделю они будут дома… бог ты мой, спустя пять лет! На виноградники ее отправить? Если выживет. А там будет видно…

– Забирай ее! – Тони смеялся, сложив на животе толстые мягкие руки. – С клеткой ведь возьмешь? Я за клетку прошу не дорого, всего полторы тысячи лир, только для тебя, трибун. Бери, не обеднеешь.

– За девчонку ты заплатил сотню.

– Девчонку я отдаю тебе даром. Она твоя. Но хорошая крепкая клетка и спокойный сон – стоят дороже.

– За полторы тысячи можно купить хорошо обученного раба.

– Ты торгуешься, трибун? – Тони довольно и жадно ухмылялся.

– Нет, – сказал Ренцо, – не торгуюсь. Я возьму ее так. Открывай.

Тони помрачнел, потер шею, где отчетливо виднелся след от зубов.

– Не шути, трибун! Если тебе надоело жить, то мне еще не надоело. Она убьет сначала тебя, потом… Я отдам тебе клетку за тысячу.

Ренцо покачал головой.

– Мне не нужна клетка.

– Восемьсот!

– Ты теряешь хватку, Тони. Открывай.

– Э-ээ, хитрый Лоренцо! – Тони вновь неуверенно засмеялся, погрозил пальцем. – Я знаю, чего ты хочешь! Ты хочешь, чтобы я подарил тебе клетку так?! Думаешь, я испугаюсь настолько, что сделаю это? Нет. Восемьсот и точка!

Ренцо подошел и остановился у двери, давая понять, что пустые разговоры ему не интересны.

Тони нервничал.

– Семьсот пятьдесят, трибун! Только для тебя. И мои парни сами отнесут клетку к твоему шатру.

Ренцо протянул руку, ожидая ключ. Видел, как девчонка в клетке вздрогнула и чуть вытянулась, прислушиваясь, не открывая глаз.

– Что ты будешь с ней делать, трибун?

– Ты не знаешь, что делать с женщинами? Ты евнух, Тони?

Нет, Ренцо собирался сделать несколько иное, но объяснять сейчас бесполезно. Так проще.

Тони поджал губы, почти обиженно.

– С ней? Она отгрызет тебе яйца, трибун. И придется искать нового командира.

– Не придется, мы уже дома. А ты хочешь на это посмотреть? – поинтересовался он. – Давай ключи. Иначе я позову кузнеца и сломаю замок.

В конце концов, Тони сдался.

Чтобы пролезть внутрь, Ренцо пришлось пригнуться.

– Эй! – тихо позвал он. – Я заберу тебя.

Во что он ввязывается?

Девчонка не шелохнулась. Она почти висела на руках, ее держали только веревки, а ноги не держали вовсе. Тощая. Едва наметившиеся бугорки девичьей груди и впалый живот. Ребро сломано, или, по крайней мере, трещина в нем – бок посинел и припух. Разбитые губы, кровь запеклась.

– Я заберу тебя, – тихо повторил Ренцо по-джийнарски.

Он был уверен, что девчонка сносно понимает и илойский язык, но сейчас будет правильно говорить с ней именно так, скорее отклик.

Она не ожидала и не поверила, распахнула глаза разом. Огромные, золотые глаза на пол лица. И жгучая ненависть в них… и лишь в самой глубине, на дне, капелька удивления.

– Ты ведь меня понимаешь? – сказал Ренцо по-джийнарски. – Теперь ты принадлежишь мне. Сейчас я заберу тебя с собой. Перережу веревки.

Нельзя сказать, что он знал язык в совершенстве, но за пять лет успеваешь выучить многое. Объясниться, по крайней мере, в состоянии.

Медленно достал нож, без резких движений. Не стоит пугать, если хочешь добиться понимания.

Стоять, согнувшись, было неудобно.

– Сначала я освобожу одну руку, – тихо сказал он. – Вот так… Теперь другую.

Ее правая рука бессильно повисла плетью, но лишь на пару мгновений. Гарпия почувствовала свободу. Еще мгновение, и она бросилась вперед, что есть силы вцепившись ногтями и зубами в руку Ренцо, державшую нож. Ему стоило усилий не дернуться и не ударить ее, только замереть, пережидая.

Девчонка яростно зарычала, вгрызаясь сильнее, со всей ненавистью. Ренцо стиснул зубы – от пальцев до самого плеча пронзило острой болью. Вдох-выдох. Надолго ее сил не хватит. Нужно лишь чуть-чуть переждать, и еще немного, чтобы не дрогнула рука и голос.

Прокусила. Сквозь рубашку. На предплечье, чуть выше запястья, расползается алое пятно.

– Ты пьешь кровь? – холодно спросил Ренцо.

Девчонка вздрогнула, разжала зубы, резко отстранилась, словно опомнившись, вытерла губы тыльной стороной ладони. Мотнула головой.

– Тогда зачем? – спросил он. – Если будешь вести себя как животное, я могу ударить тебя. Если как человек – мы сможем договориться.

Ее глаза сверкнули ненавистью и презрением. В возможность договориться она не верила.

Но, по крайней мере, готова слушать – значит все не так плохо.

– Теперь вторую руку, – сказал Ренцо. – Только давай без глупостей. Для того, чтобы вернуть свободу – нужно сохранить жизнь.

– О чем ты говоришь с ней? – окликнул Тони. – У тебя кровь, ты разве не видишь…

Несколько тяжелых капель стекало по пальцам, падая на пол клетки. Пальцы чуть подрагивали.

– Ты думаешь, я боюсь крови? – удивился Ренцо. – А с девочкой нам есть о чем поговорить. Она обещала мне, что будет вести себя прилично.

– Она не сказала ни слова.

– Ты просто не умеешь слушать, Тони. Она хочет выжить и, однажды, темной ночью, прийти и свернуть твою жирную кабанью шею своими тонкими пальчиками. Ради мести стоит жить, не правда ли?

Ренцо ухмыльнулся.

Бросил короткий взгляд на Гарпию, успев заметить, как в уголках ее губ тоже мелькнула тень улыбки. Всего лишь тень, но даже этого достаточно. Хорошо. Она еще очень молода и ее не успели сломать окончательно.

И еще – она совершенно точно понимает илойский.

– Сейчас я перережу веревку, – снова на джийнарском сказал Ренцо, – и мы пойдем.

В этот раз она не кусалась. Затаившись, словно пытаясь понять, чего ей от Ренцо ждать. Едва не упала, колени подогнулись, ухватилась за прутья.

– Тебе не холодно? – спросил Ренцо. – Сейчас…

Сунул нож на место и быстро стянул с себя рубашку через голову. Надел на Гарпию, заставил ее, словно ребенка, просунуть руки в рукава. Она слегка опешила и почти не сопротивлялась, только руки ее не гнулись, словно деревянные. Ничего. Дело даже не в тепле, но одежда дает ощущение защиты, и это успокаивает.

И еще – на рубашке его запах и запах его крови. Гарпия чувствует, ее ноздри чуть подрагивают.

Но принимая его одежду – она, в какой-то мере, принимает его покровительство. Рубашка мешком висит на худых плечах Гарпии. В ее глазах что-то меняется, расширяются зрачки – то ли ужас, то ли надежда, не разобрать.

– Идем, – Ренцо поднимает девчонку подмышки, поддерживает, ведет из клетки прочь.

За дверью с наслаждением выпрямляется в полный рост, расправляет плечи. Чувствует, как Гарпия тоже пытается выпрямиться после стольких дней, вдохнуть полной грудью. Высокая. Она ведь почти одного роста с ним! Хотя Ренцо и сам совсем не маленький для человека, не дракон, конечно, но все же. Древняя кровь? Джийнарская… ургашская даже.

Он даже успевает подумать, что когда девчонка придет в себя, то с ней реально не справится… остается рассчитывать только на опыт.

Но пока – всего два шага, и она без сил падает Ренцо на руки, едва не теряя сознание, щеки белые, как снег. Он подхватывает. Такая легкая, просто удивительно. Невесомая.

– Идем, – говорит тихо. – Сейчас…

И вот так, с девчонкой на руках, идет через весь лагерь.

* * *

Когда Гильем, старый слуга Ренцо, увидел девчонку, то пришел в ужас.

– О, сеньор! Но это та… из клетки! Она дикая! Сеньор… Она же не останется здесь?

– Останется, – сказал Ренцо. – Возьми циновку, чистую простыню, одеяло, и постели здесь, у стола. Потом принеси побольше теплого молока, спроси, осталась ли утренняя каша, которую готовили для солдат. Если не осталась, скажи, чтобы сварили хороший бульон. И принеси лепешек. Потом позови врача, гильдейского, Деметри. Понял?

Гильем скривился, давая понять, что ничего хорошего он о девчонке не думает.

– Зачем ей чистая простыня, если сама такая грязная, – буркнул под нос. – Она же захочет убить вас, сеньор. Зачем? Лучше вернуть ее назад.

Но стелить бросился тут же, потому, что Ренцо так и стоял, держа Гарпию на руках. Ничего, пусть ворчит, Гильем сделает все, что ему скажут, даже больше, и все что в его силах для молодого господина… хотя, какого уж там молодого, вон седые волосы появляются висках.

– Готово. Кладите ее сюда, сеньор.

Ренцо подошел, опустился на колени и положил Гарпию на циновку, очень бережно. Ее голова чуть мотнулась, дрогнули веки. Она все слышит, но либо притворяется, либо действительно не осталось сил.

 

– Можешь идти, Гильем.

– Я приготовлю вам новую рубашку, сеньор.

Ренцо кивнул.

Гарпия… Как же ее зовут?

Белые щеки с россыпью веснушек, сухие потрескавшиеся губы, длинные ресницы, совсем тонкая складочка между бровей – Гарпия ждет, слушает, пытается понять, что дальше с ней будет.

Ренцо, едва коснувшись, убрал с ее лица спутанные волосы.

Она ощутимо вздрогнула от этого прикосновения, напряглась всем телом. Еще немного, и бросится.

– Тихо, тихо, – сказал Ренцо по-джийнарски. – Я не трону тебя.

Поднялся на ноги.

С девчонкой будет не просто. Сегодня предстоит долгий вечер, и еще более долгая ночь, потому, что спать не придется. Ничего, Ренцо не привыкать, это даже интересно. Последние дни пути он отчаянно скучал, теперь будет чем заняться.

Они возвращались, вокруг давно знакомые места. Теперь с солдатами вполне способны справиться центурионы, а для офицеров серьезных дел нет. Только пить, играть в кости, да тискать отборных легионных шлюх. Еще неделя, а потом его ждет дом, жена, дети и… сначала долгие празднества, потом, по крайней мере, несколько месяцев покоя.

Надеть рубашку…

Гильем оставил на стуле рядом.

Да, сначала умыться, плеснуть немного воды в лицо, смыть кровь с руки.

Ренцо повернулся к Гарпии спиной, иначе не выходило, но все время старался не выпускать из виду, по крайней мере, слушать каждый шорох.

И не услышал. Так стремительно…

Он вытер лицо, потянулся за рубашкой… реакция сработала даже не на звук, а на движение воздуха, ощущение чужого присутствия рядом. Отличная, отточенная годами родами реакция. Он успел перехватить ее за руку, резко дернул, разворачивая к себе и сам поворачиваясь к ней лицом. Успел осознать, что целилась девчонка очень точно – в шею, в артерию, и даже небольшого усилия хватило бы, чтобы убить наверняка. Это куда разумнее, чем пытаться воткнуть нож в спину. А нож его собственный, она вытащила, пока он нес ее… и не заметил, болван. Недооценил. Едва не поплатился. Лезвие чиркнуло по коже, но только царапина…

Девчонку резко к себе.

Она не вскрикнула, сдавленно охнула, закусила губу.

Больно? Слишком резко, чуть не вывихнул ей руку… ничего… но иначе бы не успел. Надавил, заставляя разжать пальцы, отобрал нож. Перехватил оба запястья одной рукой, заводя ей за спину, другой рукой крепко прижал к себе. Прижал – скорее, чтобы не упала, чувствуя, как у нее подгибаются ноги, чувствуя ее частое, сбивчивое дыхание всем телом.

Ее лицо совсем рядом. Полные ужаса золотые глаза. Попалась.

Досчитать до десяти, успокоиться.

И еще раз до десяти, потому что ощущение, что пропал голос. Проняло. Совсем немного, и отправился бы кормить червей.

Тихо кашлянул, проверяя… Нормально.

– Тебя учили убивать?

Она не ответила, только зло дрогнули ноздри. Ужас и отчаянье – хорошо. Как бы там ни было, но она не готова умирать, и ей не все равно.

Дернулась в его руках, вырваться не смогла.

– То, что ты сделала, было очень умно и очень глупо сразу, – по-джийнарски сказал Ренцо. – Ты отлично вытащила нож, так, что я не заметил. Очень разумно решила перерезать горло – это легко, если понимать как. Но вот пытаться убить меня здесь и сейчас – не очень умно. Совсем глупо.

Она слушала. Слезы блеснули в ее глазах, но удержались, не покатились по щекам. Плакать она не станет. Руки напряглись. Переступила с ноги на ногу, пытаясь устоять, но рывок отнял последние силы. Ренцо прижал ее крепче.

– Если ты убьешь меня сейчас, – сказал он, – у тебя нет шансов. Тебе не выбраться живой из лагеря. Кругом солдаты, тебя поймают. Пытаться убить меня здесь можно только в одном случае – если ты сама ищешь смерти. Умереть и забрать с собой как можно больше илойских псов? Так? Пусть хоть одного? Тоже неплохо. Я сгожусь для этой цели не хуже, чем любой другой. Отчаянный и бессмысленный поступок – только смерть и ничего больше. Но подумай, в Илое у тебя будет шанс. Выждать время и набраться сил. И правильно выбранный момент стоит куда больше безрассудного геройства. Затеряться в большом городе намного проще. И вернуться домой. Ты хочешь домой?

Почти ложь – он не позволит ей сбежать даже там.

Но это возможность выгадать время. Несколько дней, за которые может измениться многое.

Вот только готов ли он привести ее домой?

Еще есть время. И надо дожить.

У нее дрогнули губы, но она их тут же поджала. Изо всех сил постаралась выпрямиться, расправить плечи. Гордая.

– Сядь, – сказал Ренцо.

Почти силой усадил на стул.

Разжал руки, отпустил, отступив назад.

Взял полотенце, приложив к шее. Да, Гильем опять будет вздыхать и ворчать, что все в крови. Ничего. Крови на полотенце не так уж много, просто царапина. Сейчас остановится.

Главное, понять, что делать с девчонкой, он ведь не сможет сутками сторожить, не спуская с нее глаз.

– Хочешь пить? – спросил он. Налил в кружку, поставил рядом на стол. – Бери.

Она дернулась. Потянулась всем телом. И сразу не решилась. Облизала губы. Глянула на него вопросительно. Стиснула пальцы в кулак.

– Пей, – сказал Ренцо. – Это просто вода. Я не стану отбирать у тебя, и не стану ничего требовать взамен. Не сейчас. Пока это ничего не значит. Глупо отказываться.

Она протянула руку. Замерла. Почти минута понадобилась ей на раздумья. А потом схватила так жадно, что задрожали пальцы.

Но пила очень осторожно, маленькими глотками, все до дна, не торопясь и изо всех сил сдерживая себя. И, не удержавшись, облизала губы. Чуть судорожно сглотнула, поняв, что уже все. Поставила кружку на стол.

– Молодец, – сказал Ренцо по-джийнарски. – Сейчас Гильем принесет молока и немного еды. Поужинаешь со мной?

– Чего ты от меня хочешь? – чуть хрипло, но на чистом илойском спросила она.

2. Пленница

Он улыбался.

Легко и открыто улыбался, разглядывая ее.

Ни злости, ни страха. Она пыталась его убить, а он улыбался ей.

– Как тебя зовут? – спросил он по-илойски.

Еще недавно она была готова умереть, но не позволить им… Не подчиниться их воле. Она ненавидела илойцев, всех разом, и каждого из них – всем сердцем.

Но он ничего ей не сделал и не требовал ничего особенного… ничего не требовал.

И все же, он ничем не лучше других. Трибун, отдававший приказы, даже не простой солдат. Он тоже виноват во всем. Может, даже больше других. Он тоже убивал.

А ее имя – это просто имя, не значит ничего.

Она совсем терялась.

И под его взглядом… что-то происходило с ней.

– Меня зовут Лоренцо, – сказал он, пододвинул второй стул и сел рядом. – А тебя?

Он ждал.

У него были серые внимательные глаза, совсем коротко постриженные волосы, сильные руки… шрамы на руках. В каждом его движении, в каждом слове, чувствовалась спокойная сила и уверенность в себе. И опыт. Опыт в первую очередь. Он был взрослым, намного старшее ее… моложе отца, конечно, но все же… Взрослым.

Он так и держал полотенце у шеи. Светло-голубое полотенце, почти белое, и кровь на нем так хорошо заметна. Еще немного, и ей удалось бы, тогда бы он умер… а потом и она тоже.

Он смотрел на нее.

Лоренцо.

– Мэй, – сказала она. – Я – Мэй.

Он только кивнул, и его улыбка стала шире. Он радовался… да, пожалуй, искренне радовался, что она начала с ним говорить. Это шаг навстречу. Только имеет ли она право на этот шаг? Или это предательство – разговаривать с врагом? Дин наверняка счел бы предательством, он всегда страшно суров. А отец сказал бы, что она должна жить, и пока жива – есть шанс и есть надежда. Но отца больше нет, он предпочел умереть вместе со своими людьми, а Дин… Ищет ее? Надеется, что она смогла выжить?

Все так запуталось…

От слабости кружилась голова.

– Я бы предложил вина, – сказал Лоренцо, – но сначала тебе стоит поесть. Сейчас Гильем вернется, принесет чего-нибудь. Ты хочешь молока?

Мэй покачала головой. Она еще не решила.

– Давно ты ела в последний раз?

Давно и… сложно сказать. Первые несколько дней, как ее схватили, она ела все, что дают, надеялась сбежать, считала, что ей нужны силы. Потом поняла, что сбежать не выйдет. Пыталась отказаться от еды, но не смогла. Почти пять дней продержалась, а потом ей принесли какую-то похлебку… такой удивительный запах… она даже не успела осознать вкуса, но это было восхитительно. Потом ей приносили еду, но, как только она тянулась – били по рукам… били постоянно. Это невыносимо. Тогда она отказалась окончательно, лучше умереть, чем позволить издеваться над собой, она больше не попросит и не потянется к еде. Умереть почти вышло.

Потом ее продали на рынке. И новый хозяин, тот жирный Антонио с поросячьими глазками, он пытался кормить силой, боялся, что потеряет деньги, отданные за нее. Двое крепких солдат держали ее за руки, а третий заливал какую-то бурду ей прямо в горло. Иногда ее тошнило, иногда просто трясло. Потом она научилась крепко сжимать зубы и яростно кусать любого, кто пытался разжать их, любого, кто подойдет. Лучше так. Она не позволит…

Тогда тот Антонио начал оставлять еду для нее на полу клетки. Но веревки на руках были такой длинны, что достать не выходило, не хватало совсем чуть-чуть. Еда была перед ней, но взять она не могла. Это сводило с ума.

И сейчас, после всего, невозможно поверить.

Казалось – это какая-то изощренная игра. И в то же время…

– Зачем? – шепнула она.

Он пожал плечами.

– Я не воюю с женщинами. К тому же, война закончилась. Хочу, чтобы ты понимала правильно – я не отпущу тебя просто так, но позволю выкупить свою свободу. Не бойся, я не стану требовать от тебя того, что ты сама не готова дать. В тебе ведь ургашкая кровь, не так ли? Ты владеешь магией?

Он смотрел на нее, чуть склонив голову на бок. Изучая. Ей казалось, он видит ее насквозь.

И Мэй испугалась.

– Нет! – поспешила она.

Слишком поспешила. Он понял, конечно, в его глазах мелькнула насмешка.

– Хорошо. Я не тороплю тебя, – сказал он. – Отдохни и наберись сил. Думаю, мы сможем найти вариант, который устроит нас обоих.

– Сеньор! – это Гильем вернулся.

Старый слуга остановился и замер на безопасном расстоянии с подносом в руках.

Лоренцо отложил полотенце, поднялся на ноги и сам подошел, взял поднос из рук.

– Спасибо, – сказал он.

– У вас кровь, сеньор! Это она сделала?!

– Не волнуйся, все хорошо. Позови Деметри и отдыхай, завтра рано вставать.

Вернулся за стол, поставил. И Мэй поняла, что не сможет устоять, отказаться от всего этого у нее не хватит сил.

Только бы он не стал издеваться над ней, не отобрал… Едва сдерживаясь, облизала губы.

– Вам что-то принести, сеньор?

– Не нужно. Иди.

В кувшинчике было свежее молоко. Лоренцо налил в две кружки. Ей и себе? Он будет есть с ней? Вот так, за одним столом?

Миска пшенной каши с морковкой. Хлеб, тминные булочки, соленые оливки, молодой мягкий сыр, немного холодного мяса и пара кусочков бисквита.

Кашу он поставил перед ней.

– Бери что понравится. Только не торопись, у тебя не отберет никто.

Спокойно отошел в сторону, надел новую рубашку, не спеша застегнул пуговицы. Казалось, он вовсе не опасался, что она бросится, но, все же, старался не спускать с нее глаз.

Взять? Молоко…

Мэй понимала, что дрожат руки. Она не может вот так…

Глупо отказываться.

Если она возьмет, а потом…

И все же, у нее хватило выдержки дождаться, пока он закончит, подойдет и сядет рядом. Не торопиться. Дождаться, пока он возьмет свою кружку первый, пока первый сделает глоток. И потом – так медленно, как только хватает сил – взять свою и отпить совсем немного. Хотя так хотелось – все разом. Но разом нельзя, ей станет плохо, она не ела слишком давно.

Этот Лоренцо старательно делал вид, что совершенно обычный ужин, отрезал себе немного сыра, положил на хлеб.

И все же… есть с ним за одним столом? Дин не одобрил бы. Дин сказал бы, что если она готова делить ужин с врагами, то тем самым предает память всех, кто погиб, сражаясь в этой войне… Дин очень гордый. Он бы не стал. Он бы смог убить и умереть, не испугался бы.

А мама сказала бы: оставь эту гордость мужчинам. Война – их дело, смерть – их дело, твое – сохранить жизнь, свою и всех, кто рядом с тобой. Ты – это любовь.

Но любви больше не осталось.

Мама умерла вместе с отцом, не пожелала оставить его…

Мэй поставила кружку на стол. Хотелось плакать.

Лоренцо жевал бутерброд, разглядывая ее.

– Что-то не так? – спросил он.

– Я не могу, – ее губы дрогнули. – Не могу…

 

– Не можешь есть? Тебе плохо?

Она покачала головой, изо всех сил пытаясь понять и справиться.

Честность лучше лжи.

– Не могу с тобой, – сказала тихо. – С тобой за одним столом… это не правильно. Ты убийца.

Едва удержалась, чтобы не зажмуриться, потому, что была уверена – сейчас он ударит ее. Где-то в глубине души даже хотела, чтобы он ударил. Тогда все было бы проще, тогда она смогла бы ненавидеть его всем сердцем. Тогда она нашла бы в себе силы сказать «нет».

Он не ударил, только усмехнулся. Взял свою кружку, поднялся, отошел и сел на кровать.

– Теперь мы не за одним столом, – сказал он. – Если хочешь, вместо молока я налью себе вино, ты будешь есть кашу, а я мясо и сыр, тогда мы ничего не будем делать вместе. Я могу даже подождать, пока ты доешь.

Он издевается?

Мама сказала бы: когда гордость переходит границы упрямства, она становится глупостью.

Лоренцо едва заметно улыбался. В его словах не было зла, только попытка показать ей, что она ведет себя как ребенок.

– Умирать от голода долго и тяжело, – сказал Лоренцо. – Если хочешь, я могу сломать тебе шею, и ты умрешь быстро.

Мэй поджала губы. Постаралась выпрямиться, расправить плечи.

– Нет, – сказала она, взяла молоко. – Я была не права. Ты можешь вернуться за стол… если хочешь…

Для того чтобы признать свои ошибки, нужна смелость. Будь смелой, – отец всегда говорил так.

Лоренцо засмеялся. Вернулся, снова сел рядом.

Каша была холодная, но такая вкусная, какой Мэй еще никогда в жизни не ела. Главное – не спешить.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16 
Рейтинг@Mail.ru