Егор Букин
Блик на сердце
Запись 11
Глупость, думаю я. Такая ребяческая, детская глупость. Но вот мы с одногруппниками сидим в столовой, я рассказываю о том, как выполнил за другого человека выпускную работу на курсах и смотрю на Ингу. Смотрю и все нормально. А потом вдруг решаю посмотреть в глаза Ей, сидящей рядом. И я продолжаю рассказывать все ту же историю, смотрю Ей в глаза, смотрю, как Она слегка улыбается, и вдруг понимаю, что из головы пропали все мысли. Так глупо, так по-детски глупо, но ничего не получается сделать. Мысли пропали, зато заговорило сердце. И я слегка замедляю свой рассказ, чтобы понять, что же я хотел сказать дальше. А в голове ничего, совсем ничего. А в глазах только Она. Только Она. И снова на роже эта тупая улыбка, которую не получается унять. А в глазах только Она. Только Она. Это так смешно, так глупо, так по-детски, но так прекрасно, – Господи, так прекрасно!
Мы прощаемся у входа в универ. Два человека идут в другую сторону. Третьего забирают на машине. А я думаю: хоть бы забрали вообще всех, хоть бы никого не осталось кроме нас с Ней, хоть бы в сторону остановки мы пошли только вдвоем, чтобы просто говорить ни о чем, просто идти сквозь стылую ночь и говорить.
Боже, думаю я, в кого же я превратился?
– Слушай, – говорит мне Аня, – если бы ты был ей совсем неинтересен, то она бы давно сказала нет прямо.
– Ну не знаю… – говорю я и чувствую: что-то внутри предательски дернулось, зацвело, распустилось.
– А что «не знаю»? Даже если бы она прямо тебя не послала и продолжила общаться, то общение было бы натянутым.
Худшее, что можно сделать с влюбленным человеком, – посеять в нем надежду.
Я почувствовал, как на сердце выплескивают ведро кипятка, как он медленно растекается по груди, обжигая ее, потом спускается вниз, к животу, а потом и еще ниже…
Я не нахожу, что ответить, и потому просто благодарю Аню за поддержку и веру.
А в троллейбусе, прижатый к стенке людской массой, вдруг придумываю контраргумент: Она ведь узнала о моих неожиданных чувствах не от меня лично, а значит, как будто ничего не произошло – может, Она вообще думает, что я ничего не знаю. Да и в конце концов каждый по-разному реагирует на признания…
А поверх этого думаю: какого черта я вообще себя принижаю? Почему я разучился верить в чудо из-за каких-то там неудач?
Я стою на светофоре, смотрю на его красный глаз, кажущийся слегка размытым в морозном вечернем воздухе. Стою, переминаюсь с ноги на ногу, сгибаю окоченевшие пальцы на ногах. Вешаю сумку на плечо и сжимаю-разжимаю кулаки. И вдруг в голову молнией вторгается мысль: я же не успел рассказать Ей о том, почему «Триумфальная арка» – моя любимейшая книга.
На улице минус двадцать пять, дует обжигающе-холодный ветер, все покрыто поблескивающим под фонарями льдом, руки щипает даже в перчатках, но я достаю телефон, снимаю одну из них и пишу в заметки мысль, которую потом распишу для Нее. И все только для того, чтобы увидеть в ответ всего лишь одно – только одно – сообщение…
А потом я сижу на диване без света – лишь далекие отсветы фонаря легким сиянием проникают в комнату. Сижу и слушаю «Apocalypse»,2 и – мне даже не стыдно признаться – заливаюсь слезами – слезами счастья. Первый раз в жизни слезами счастья. Первый раз в жизни слезы получились хорошими. И думаю: Господи, ведь эта невероятная легкость, это тепло, эти нежные мысли, – это же Божий дар, снизошедший на меня после всего дерьма, что я пережил. Я упивался этим чувством, вдыхал его, трогал, слушал, целовал, записывал, чтобы не забыть…
Удивительно, думаю я, пока в одном человеке что-то цветет пышным цветом, источает дурманящий аромат, искрится и переливается, в другом не происходит ровным счетом ничего. Это так несправедливо, но так обычно, до ужаса, до отчаяния обычно.
И стоило этой мысли проникнуть в голову, как я понял, что уже пересел на другие качели… Они со страшной силой несли меня в другую сторону, а может быть, на дно, где прекрасно видно, что все ее заигрывания – не более чем игра. И где очень хорошо видна ее отрицательная защитная реакция, когда я проявляю больше чувств, чем положено.
Запись 12
Хочу помочь Ей надеть куртку, когда Она никак не может попасть рукой в рукав. Она отказывается.
«Справлюсь сама».
Мы идем по слякотному асфальту под присмотром фонарей. Грязным мутным пятном разверзлась лужа. Я протягиваю Ей руку, чтобы помочь перешагнуть. Она отказывается.
«Сама справлюсь».
Я предлагаю ей помочь с презентацией для выступления. Она отказывается.
«Да я и сама справлюсь».
Она поскальзывается. Я рефлекторно выбрасываю руку, чтобы Ее поддержать. Это даже не чувства, это тупой рефлекс, который срабатывает у каждого человека.
«Не надо, я сама».
Хочу выслушать, помочь, пожалеть. Она сама с собой говорит, Она отказывается, Она отказывается.
Зову куда-нибудь. Она говорит, что не знает. Три раза подряд говорит, что не знает, что это пугает ее.
Если не хочешь говорить «нет», скажи, что не знаешь. Золотое правило.
И голова-то прекрасно понимает, что если все настолько безнадежно, то нужно скорее убегать, потому что из этого очевидно ничего не выйдет. Но как растолковать это сердцу, которое всю мою жизнь было сильнее головы?..
Я кусаю ногти и ломаю пальцы, потом хватаю ими горячую кружку и терплю, терплю, терплю, – потому что не могу коснуться ими Ее, не могу согреть их о чью-то кожу. Об Ее кожу!
Боже, думаю я, по-настоящему понимаешь, что такое одиночество, только когда влюбляешься.
Пока в одном что-то раскрывается, другой прячется, закрывается, защищается. Это так несправедливо, но так обычно, до ужаса, до отчаяния обычно.
Ну разве я не заслужил хоть частички справедливости?
Запись 13
А потом я понял, что все повторяется. Все метания по очереди. Ночами я счастлив, заливаюсь слезами и пишу абсолютно светлые, преисполненные нежностью стихи (каких никогда не писал), а утром, когда высвечивается правда, в отчаянии бью по стенам и дверцам шкафа до того состояния, что кулаки потом больно сжимать; заливаю себе в глотку сладко-жгучую настойку, хотя вообще-то совсем не пью; и пишу убийственные стихи, чтобы не убить себя, – одним словом, натурально хочу сдохнуть, раствориться, изрубиться, расщепиться, уничтожиться… Все повторяется.
Запись 14
Последний учебный день. Все зачеты сданы. Впереди – январь, где мы увидимся с Ней лишь два раза на экзаменах, а потом февраль, где мы не увидимся вовсе, потому что начнется практика…
Я еду в троллейбусе и сквозь запотевшее стекло высматриваю падающий снег и грязно-желтые головы фонарей. И вдруг, как обухом из-за угла, как внезапно налетевшим потоком ветра, на меня набрасывается дикая тоска и втыкает кривые лезвия мыслей о том, что я не увижу Ее до весны, ни лица, ни руки, ни тени, и не услышу ни вдоха, ни смеха, ни шага…
И вместе с тем думаю о том, насколько жалкими кажутся мои попытки вывести Ее на разговор, насколько жалки все мои сообщения в чате, потому что я Ей ни капельки не нужен.
Но если все повторяется, то может, в этот раз я должен справиться?
