Александр Дюма
Королева Марго

Подъехав, Карл спрыгнул с лошади, чтобы поближе посмотреть на конец битвы. Но, ступив на землю, он вынужден был придержаться за седло – земля уходила у него из-под ног. Карлу непреодолимо хотелось спать.

– Брат! Брат! – воскликнула Маргарита. – Что с вами?

– У меня такое же ощущение, какое, вероятно, было у Порции, когда она проглотила горящие уголья; во мне все горит, и мне кажется, что я дышу пламенем.

Карл дыхнул и, видимо, был удивлен, что из его губ не вырвался огонь.

В это время сокола взяли, снова накрыли клобучком, и все обступили короля.

– Ну что? Ну что? Зачем вы собрались? Клянусь Христовым телом, ничего нет! Просто солнце нажгло мне голову и опалило глаза. Едем, едем, господа! На охоту! Вон целая стая чирков! Пускай всех! Пускай всех! Уж и потешимся!

Сразу расклобучили и пустили шесть соколов, которые и устремились прямо на чирков, а вся охота во главе с королем подошла к берегу реки.

– Что скажете, мадам? – спросил Генрих Маргариту.

– Время удобное; если король не обернется, мы свободно проедем в лес.

Генрих подозвал сокольника, который нес цаплю; и в то время как раззолоченная шумная лавина катилась вдоль крутого берега, где теперь устроена терраса, король Наваррский остался позади, делая вид, что разглядывает добытую птицу.

Часть шестая

I. Павильон Франциска I

Как прекрасна была королевская охота с ловчими птицами, когда сами короли казались чуть не полубогами, когда охота их являлась не простой забавой, а искусством! И все же нам придется расстаться с этим великолепным зрелищем и войти в ту часть леса, куда к нам соберутся все актеры сейчас разыгранного действа.

Вправо от дороги Фиалок идет длинный арочный свод из густо разросшейся листвы деревьев, образуя мшистый приют, где среди зарослей вереска и лаванды пугливый заяц то и дело настораживает уши, где вольная лань, поднимая голову, отягощенную рогами, прислушивается и, раздувая ноздри, нюхает воздух; в этом приюте есть полянка, расположенная так удачно, что с нее видна дорога, но сама она с дороги не заметна.

Среди полянки двое мужчин лежали на траве, подостлав под себя дорожные плащи, положив рядом свои шпаги и два мушкетона с раструбом на конце дула, тогда носившие название «пуатриналь». Издали эти мужчины, одетые в изящные костюмы, напоминали веселых рассказчиков «Декамерона», вблизи же грозное вооружение придавало им сходство с теми разбойниками, каких сто лет спустя Сальватор Роза зарисовывал с натуры и помещал в свои картины.

Один из них сидел, подперев голову рукой, а руку коленом, и прислушивался, подобно зайцу или лани, о которых мы сейчас упоминали.

– Мне кажется, – сказал он, – что сейчас охота все больше стала приближаться к нам, странно; мне даже слышно, как кричат сокольники, натравливая соколов.

– А я сейчас не слышу ничего, – сказал другой, ожидавший событий, видимо, более философски, чем его товарищ. – Вероятно, охота стала удаляться. Я говорил тебе, что это место не годится для наблюдений. Правда, тебя не видно, но и ты не видишь ничего.

– Какого черта, дорогой мой Аннибал! – возразил другой собеседник. – А куда было деть двух лошадей наших, да двух запасных, да двух мулов, настолько нагруженных, что неизвестно, как они будут поспевать за нами? Для выполнения этой задачи я не вижу ничего подходящего, кроме сени из этих столетних буков и дубов. Поэтому я не только не могу ругать де Муи, как делаешь ты, но решительно утверждаю, что во всей подготовке этого предприятия под его руководством чувствуется глубокая продуманность настоящего заговорщика.

– Отлично! – сказал второй дворянин, в котором читатель, наверное, уже признал Коконнаса. – Отлично! Слово вылетело, я его и ждал, ловлю тебя на нем. Так мы занимаемся заговором?

– Мы занимаемся не заговором, а служим королю и королеве.

– Которые составили заговор, а это совершенно одинаково относится и к нам.

– Я же говорил тебе, Коконнас, что ни на одну минуту не понуждаю тебя участвовать в этом деле вместе со мной, так как мое участие вызывается моим личным чувством, которого ты не понимаешь и понимать не можешь.

– А, дьявольщина! Кто говорит, что ты меня понуждаешь? Прежде всего я еще не знаю такого человека, который мог бы заставить графа Коконнаса делать то, чего он не хочет; но неужели ты воображаешь, что я позволю тебе идти на это дело без меня, когда вижу, что ты идешь в лапы к черту?

– Аннибал! Аннибал! – окликнул Ла Моль. – По-моему, вон там виднеется белая кобыла Маргариты. Как странно, стоит мне только подумать о возлюбленной, и сейчас же у меня начинает биться сердце.

– Странно, а вот у меня совсем не бьется! – сказал, зевнув, Коконнас.

– Нет, это не королева, – говорил Ла Моль. – Что же случилось? Ведь, кажется, было назначено в полдень.

– Случилось то, что еще нет полудня, вот и все; и, думается, у нас еще есть время немножко поспать.

И Коконнас разлегся на плаще с видом человека, готового сочетать слово с делом. Но только его ухо коснулось земли, как он замер, подняв палец кверху в знак молчания.

– Что такое? – спросил Ла Моль.

– Тише! На этот раз я действительно кое-что слышу.

– Странно, я слушаю, а ничего не слышу.

– Ничего не слышишь?

– Нет.

Коконнас приподнялся и, положив свою руку на руку Ла Моля, сказал:

– Тогда посмотри на лань.

– Где?

– Вон там, – ответил Коконнас и показал Ла Молю лань.

– И что же?

– Сейчас увидишь.

Ла Моль присмотрелся к лани. Лань, нагнув голову, как будто собиралась щипать траву, стояла неподвижно и прислушивалась, затем подняла голову с великолепными рогами и повела ухом в ту сторону, откуда доносился до нее какой-то звук, и вдруг без видимой причины с быстротой молнии ускакала в лес.

– Да-а! Лань спасается бегством. Кажется, ты прав.

– Раз она спасается бегством, значит, она слышит то, чего не слышишь ты.

Вскоре глухой, чуть слышный шорох пронесся по траве; для малоразвитого слуха это был ветер; для наших всадников – отдаленный галоп каких-то лошадей.

Ла Моль мгновенно вскочил на ноги.

– Это сюда. Берегись! – сказал он.

Коконнас встал спокойнее; казалось, живость пьемонтца переселилась в душу Ла Моля и, наоборот, его беспечность перешла в друга. Сказывалось то, что в данном случае один действовал с воодушевлением, а другой неохотно.

Наконец ритмичный, ровный топот уже отчетливо дошел до слуха их обоих; послышалось лошадиное ржание, и лошади друзей, стоявшие оседланными в десяти шагах от них, насторожили уши, а вслед за этим по тропинке промчалась белым призраком фигура всадницы, обернулась в их сторону и, подав им какой-то неопределенный знак, скрылась.

– Королева! – вскрикнули оба разом.

– Что это значит? – спросил Коконнас.

– Она сделала рукой так, – ответил Ла Моль, – что значит: «Сейчас».

– Она сделала так, – возразил Коконнас, – что значит: «Уезжайте».

– Ее знак обозначает: «Ждите меня».

– Ее знак обозначает: «Спасайтесь».

– Хорошо, – сказал Ла Моль, – будем каждый действовать по своему убеждению. Ты уезжай, а я останусь.

Коконнас пожал плечами и снова улегся на траву.

В ту же минуту со стороны, противоположной той, куда умчалась королева, по той же тропке проскакал, отдав поводья, отряд всадников, в которых оба друга узнали пылких, почти непримиримых протестантов. Их лошади скакали, как те кобылки, о которых говорится в Книге Иова. Всадники мелькнули и исчезли.

– Черт! Дело серьезное! – сказал Коконнас, вставая. – Едем в павильон Франциска Первого.

– Ни в коем случае! – ответил Ла Моль. – Если наше дело открылось, так все внимание короля будет прежде всего обращено на этот павильон! Ведь общий сбор назначен там.

– На этот раз ты вполне прав, – пробурчал Коконнас.

Едва пьемонтец произнес эти слова, как между деревьями молнией промелькнул какой-то всадник и, прыгая через водомоины, кусты, свалившиеся деревья, доскакал до молодых людей. В этой безумной скачке он правил лошадью только коленями, а в руках держал по пистолету.

– Де Муи! – тревожно крикнул Коконнас, сразу став беспокойнее Ла Моля. – Месье де Муи бежит! Значит, надо спасаться!

– Живей! Живей! – крикнул гугенот. – Удирайте; все пропало! Я нарочно сделал крюк, чтобы вас предупредить. Бегите!

Так как де Муи все это крикнул на скаку, то был уже далеко, когда Ла Моль и Коконнас вполне усвоили значение его слов.

– А королева? – крикнул ему вслед Ла Моль.

Но вопрос молодого человека повис в воздухе: де Муи уже отъехал слишком далеко, чтобы его услышать, а тем более – чтобы ответить.

Коконнас сразу принял решение. Пока Ла Моль стоял, не двигаясь и следя глазами за де Муи, мелькавшим вдалеке среди ветвей, которые то раздвигались перед ним, то вновь смыкались, Коконнас побежал за лошадьми, привел их, вскочил на свою лошадь, бросил поводья от другой на руки Ла Моля и приготовился дать шпоры.

– Ну же! Ну! Ла Моль! Повторяю тебе слова де Муи: «Бежим»! А де Муи зря не говорит! Бежим! Бежим, Ла Моль!

– Одну минуту, – ответил Ла Моль, – ведь мы сюда явились ради какой-то цели.

– Во всяком случае, не ради той, чтобы нас повесили! – возразил Коконнас. – Советую не терять времени. Догадываюсь: ты сейчас займешься риторикой и начнешь толковать на все лады понятие «бежать», говорить о Горации, бросившем свой щит, и об Эпаминонде, который вернулся на щите. Я же говорю тебе просто: где бежит де Муи де Сен-Фаль, там каждый имеет право убежать.

– Ему не поручали увезти королеву Маргариту, – возразил Ла Моль, – и де Муи де Сен-Фаль не влюблен в королеву Маргариту.

– Дьявольщина! И хорошо делает, раз эта любовь внушала бы ему те глупости, какие ты, я вижу, намерен совершить. Пусть пятьсот тысяч чертей унесут в ад любовь, которая может стоить жизни двум честным людям! «Смерть дьяволу!» – как говорит король Карл. Мы, дорогой мой, заговорщики, а когда заговорщикам не повезло – им надо утекать. Садись! Садись! Ла Моль!

– Беги, я тебе не мешаю, а даже прошу. Твоя жизнь дороже моей. Так и спасай ее.

– Лучше скажи: «Коконнас, пойдем на виселицу вместе», а не говори: «Коконнас, убегай один».

– Нет, дорогой мой, – возразил Ла Моль, – веревка – это для мужиков, а не для таких дворян, как мы.

– Начинаю думать, – сказал Коконнас, – что я недаром совершил один предусмотрительный поступок.

– Какой?

– Подружился с палачом.

– Ты стал зловещим, дорогой Коконнас.

– Ну, что мы будем делать? – раздраженно спросил пьемонтец.

– Найдем королеву.

– Где это?

– Не знаю… Найдем короля!

– Где это?

– Не знаю. Но мы найдем их и сделаем вдвоем то, чего не могли или не посмели сделать пятьдесят человек.

– Ты играешь на моем самолюбии, Гиацинт, это плохой знак!

– Тогда – на лошадей, и бежим.

– Вот так-то лучше.

Ла Моль повернулся к лошади и взялся за седельную луку, но в то мгновение, когда он вставлял ногу в стремя, чей-то повелительный голос крикнул:

– Стой! Сдавайтесь!

Одновременно из-за деревьев показалась голова, потом другая, потом – тридцать; то были легкие конники, которые спешились и, двигаясь ползком сквозь вереск, обыскивали лес.

– Что я тебе говорил? – прошептал Коконнас.

Ла Моль ответил каким-то сдавленным рычанием.

Легкие конники были еще шагах в тридцати от двух друзей.

– Слушайте, в чем дело? – крикнул Коконнас лейтенанту легких конников.

Лейтенант скомандовал взять на прицел двух друзей. В это время Коконнас шепнул Ла Молю:

– Садись! Еще есть время. Прыгай на лошадь, как делал сотни раз при мне, и скачем.

Затем, обернувшись к конникам, он крикнул:

– Какого черта, господа? Не стреляйте, вы можете убить своих друзей!

И опять шепнул Ла Молю:

– Сквозь чащу стрельба плохая; они выстрелят и промахнутся.

– Нельзя! – ответил Ла Моль. – Нам не увести с собой лошадь Маргариты и двух мулов, а они замешают ее в дело; на допросе же я отведу от нее всякое подозрение. Скачи один, мой друг, скачи!

– Господа, – крикнул Коконнас, вынимая шпагу и поднимая ее в воздух, – мы сдаемся!

Легкие конники подняли вверх дула мушкетонов.

– Но прежде разрешите спросить, почему мы должны сдаваться?

– Об этом вы спросите у короля Наваррского.

– Какое преступление мы совершили?

– Об этом вам скажет его высочество герцог Алансонский.

Коконнас и Ла Моль переглянулись: имя их общего врага не могло действовать успокоительно в подобных обстоятельствах.

Но, как бы то ни было, ни один из них не оказал сопротивления. Коконнасу было предложено слезть с лошади, что он и выполнил, не прекословя. Затем обоих поместили в середину кольца из легких конников и повели по дороге к павильону Франциска I.

– Ты хотел посмотреть на павильон Франциска Первого? – сказал Коконнас, заметив в просвет между деревьями стены очаровательной готической постройки. – Так похоже на то, что ты его увидишь.

Ла Моль ничего не ответил, а только пожал пьемонтцу руку.

Рядом с прелестным павильоном, выстроенным при Людовике XII, но получившим название в честь Франциска I, который постоянно назначал в нем сбор охотников, недавно был построен еще домик для выжлятников, но теперь, за стеной сверкавших мушкетонов, алебард и шпаг, он был почти не виден, как кротовая кучка за стеною золотистой нивы.

В этот домик и отвели пленников.

Теперь бросим свет на очень туманное, в особенности для двух пленников, положение вещей, рассказав о том, что происходило до ареста двух друзей.

Как было условленно, дворяне-гугеноты собрались в павильоне Франциска I, отперев его ключом, который, как мы знаем, был у де Муи. Вообразив себя хозяевами леса, они выставили кое-где дозорных, но легкие конники сменили белые перевязи на красные и благодаря этой хитроумной выдумке командира де Нансе неожиданным налетом сняли всех дозорных, не сделав ни одного выстрела.

После этого легкие конники продолжали двигаться облавой, окружая павильон; однако де Муи, ждавший короля Наваррского в конце дороги Фиалок, заметил, что красные перевязи не идут, а крадутся по-волчьи, и это сразу возбудило в нем подозрение. Он отъехал в сторону, чтобы его не увидели, и обратил внимание на то, как они все более сжимают круг, – очевидно, с целью прочесать лес и охватить все место сбора.

Одновременно в конце главной дороги он различил маячившие вдалеке белые эгретки и сверкающие аркебузы королевской охраны. Наконец он увидел и короля Карла IX, а в другой стороне и короля Наваррского. Тогда он взмахнул крест-накрест своей шляпой, что было условленным сигналом, означавшим: «Все пропало!»

Поняв его сигнал, король Наваррский повернул обратно и скрылся. Тотчас же де Муи вонзил шпоры в бока лошади, пустился удирать и на скаку предупредил Коконнаса и Ла Моля.

Карл IX, заметивший отсутствие Генриха и Маргариты, направился в сопровождении герцога Алансонского к павильону Франциска I, желая лично посмотреть, как будут Генрих и Маргарита выходить из домика выжлятников, куда он приказал запереть не только тех, кто находился в павильоне, но и тех, кто встретится в лесу.

Герцог Алансонский, вполне уверенный в успехе, скакал рядом с королем, страдавшим от острых болей, которые усиливали его плохое настроение.

– Ну! Ну! Давайте поскорее, – сказал король, подъехав. – Я тороплюсь домой. Тащите этих нечестивцев из их норы. Сегодня день святого Власия, а он в родстве со святым Варфоломеем.

По слову короля стена из пик и аркебуз пришла в движение: всех гугенотов, захваченных в лесу и в павильоне, вывели наружу. Но среди них не было ни Маргариты, ни короля Наваррского, ни де Муи.

– Ну а где же Генрих? Где Марго? – спросил король. – Вы, Алансон, ручались мне, что они здесь, и – смерть чертям! – подайте их!

– Сир, короля Наваррского и королевы мы даже не видали, – ответил де Нансе.

– Да вон они, – сказала герцогиня Невэрская.

Действительно, в конце тропинки, со стороны реки, вдруг появились Генрих и Маргарита – оба спокойные, как ни в чем не бывало: держа на руке по соколу и любовно прижимаясь один к другому, они скакали бок о бок с таким искусством, что создавалось впечатление, будто их лошади слюбились тоже и шли голова в голову, как бы ласкаясь.

Тогда-то разъяренный герцог Алансонский дал приказ обыскать все крутом, и легкие конники наткнулись на Коконнаса и Ла Моля, укрывшихся под сенью из плюща.

Их тоже вывели королевские телохранители, которые образовали вокруг них круг, взяв за руки друг друга. Но поскольку оба друга не были королями, то и не смогли придать себе такой же бодрый вид, как Генрих Наваррский и Маргарита: Ла Моль сильно побледнел, а Коконнас густо покраснел.

II. Расследование

Когда обоих молодых людей вводили в этот круг, их поразило зрелище действительно незабываемое.

Карл IX, как мы уже о том сказали, наблюдал проходивших перед ним дворян-гугенотов, которых его стража выводила одного вслед за другим из домика выжлятников.

Король и герцог Алансонский следили ничего не выражавшим взглядом за этим шествием, ожидая, что наконец появится оттуда и король Наваррский. Ожидание обмануло их.

Но этого было мало, оставалось неизвестным, куда же делись Генрих и Маргарита. И вот когда в конце тропинки появились молодые супруги, герцог Алансонский побледнел, у Карла же отлегло от сердца; совершенно безотчетно ему очень хотелось, чтобы вся эта затея его брата обернулась против него же.

– Опять ускользнул! – прошептал герцог.

В эту минуту приступ жестокой боли потряс Карла: он выпустил поводья, схватился за бок и дико закричал. Генрих Наваррский поспешил к нему; но пока он проскакал двести шагов, отделявших его от короля, Карл пришел в себя.

– Откуда вы приехали, месье? – спросил он таким жестким тоном, что Маргарита взволновалась.

– Откуда?.. С охоты, брат мой! – ответила она.

– Охота была у реки, а не в лесу.

– Когда я отстал от охоты, чтобы посмотреть на цаплю, мой сокол унесся за фазаном, – сказал Генрих.

– Где же фазан?

– Вот он! Красивый петух, не правда ли?

И Генрих с самым невинным видом показал Карлу птицу, отливавшую пурпуром, золотом и синевой.

– Так, так! Ну, а заполевав фазана, почему не присоединились вы ко мне?

– Потому, что фазан полетел к охотничьему парку, сир; а спустившись опять к реке, мы увидали вас уже на полмили впереди, когда вы поднимались к лесу. И мы сейчас же поскакали вслед за вами, так как, участвуя в охоте, не хотели от нее отбиться.

– А вот эти дворяне тоже приглашены на охоту? – спросил Карл.

– Какие дворяне? – сказал Генрих, с недоумением озираясь.

– Ваши гугеноты, черт их возьми! – ответил Карл. – Во всяком случае, их приглашал не я.

– Но, может быть, их пригласил герцог Алансонский, – предположил Генрих.

– Месье д’Алансон! Зачем они вам? – спросил Карл.

– Мне? – воскликнул герцог.

– Ну да, вам, брат мой, – сказал Карл. – Разве не вы заявили мне вчера, что вы король Наваррский? Очевидно, гугеноты, хлопотавшие о передаче вам наваррской короны, явились поблагодарить вас за согласие, а короля за передачу. Ведь так, господа?

– Да! Да! – крикнули двадцать голосов.

– Да здравствует герцог Алансонский! Да здравствует король Карл!

– Я не король гугенотов, – сказал Франсуа, позеленев от злости. Затем, бросив косой взгляд на Карла, добавил: – И твердо надеюсь никогда им не быть.

– Чепуха! – сказал Карл. – А вам, Генрих, да будет ведомо: я нахожу все это крайне странным.

– Сир, – твердо ответил Генрих, – да простит мне бог, но похоже на то, что мне делают допрос.

– А если я скажу: да, я допрашиваю вас, – что можете на это возразить?

– Что я такой же король, как вы! – гордо ответил Генрих. – Королевское достоинство дается не короной, а рождением, и отвечать я буду только моему брату и другу, а не судье.

– Очень желал бы знать, – тихо сказал Карл, – чему мне верить хоть раз в жизни!

– Пусть приведут месье де Муи, – сказал герцог Алансонский, – и вы узнаете. Де Муи, наверное, захвачен.

– Есть ли среди взятых месье де Муи? – спросил король.

Генрих встревожился и обменялся взглядом с Маргаритой; но это было лишь мгновение. Никто не отзывался.

– Месье де Муи нет среди захваченных, сир, – ответил де Нансе. – Нескольким моим людям показалось, что они его видели, но это не наверно.

Герцог Алансонский непристойно выругался.

– А вот, сир, два дворянина герцога Алансонского, – вмешалась Маргарита и показала королю на слышавших весь этот разговор Коконнаса и Ла Моля, уверенная в том, что может положиться на их сообразительность. – Допросите их, и они вам ответят.

Герцог почувствовал нанесенный ему удар.

– Я сам приказал их задержать в доказательство того, что они не служат у меня, – возразил герцог.

Король взглянул на двух друзей и вздрогнул, увидев Ла Моля.

– Ага, опять этот провансалец! – сказал он.

Коконнас грациозно поклонился королю.

– Что вы делали, когда вас взяли? – спросил его король.

– Сир, мы обсуждали военные и любовные вопросы.

– Верхом? Вооруженные до зубов? Готовясь бежать?

– Совсем нет, сир; вашему величеству неверно доложили. Мы лежали в тени, под буком… Sub tegmine fagi.

– А-а! Лежали под буком?

– И даже могли бы убежать, если бы думали, что чем-то навлечем на себя гнев вашего величества. Послушайте, господа, – обратился Коконнас к легким конникам, – полагаюсь на ваше честное солдатское слово: как вы думаете, могли мы удрать от вас, если бы хотели?

– Правду говоря, эти господа даже шагу не сделали, чтобы убежать, – ответил лейтенант конников.

– Потому что их лошади стояли вдалеке, – сказал герцог Алансонский.

– Прошу покорно извинить меня, ваше высочество, – ответил Коконнас, – я уже сидел на лошади, а граф Лерак де Ла Моль держал свою под уздцы.

– Это правда, господа? – спросил король.

– Правда, сир, – ответил лейтенант, – месье Коконнас даже слез с лошади, увидав нас.

Коконнас скорчил улыбку, говорившую: «Вот видите, сир!»

– А что значат две заводные лошади и два мула, нагруженные ящиками? – спросил Франсуа.

– Мы разве конюхи? Велите отыскать конюха, который был при них, и спросите.

– Его там не было! – сказал разъяренный герцог.

– Значит, он испугался и удрал, – возразил Коконнас. – Нельзя требовать от мужика такой же выдержки, как от дворянина.

– Все время один и тот же способ оправдания, – пробурчал герцог Алансонский, скрежеща зубами. – К счастью, сир, я вас предупредил, что эти господа уже несколько дней как у меня не служат.

– Как, ваше высочество! Я имею несчастье больше не служить у вас?

– А! Черт возьми! Вы знаете это лучше всех; вы же сами просили вас уволить, написав мне довольно наглое письмо, которое я, слава богу, сохранил, и, к счастью, оно при мне.

– Ах, я думал, что ваше высочество простили мне письмо, написанное в минуту плохого настроения. Это было, когда я узнал, что ваше высочество собирались задушить моего друга Ла Моля в одном из коридоров Лувра.

– Что за разговор? – перебил его король.

– Я тогда думал, что ваше высочество были только одни, – продолжал Коконнас. – Но потом оказалось, что там было еще трое.

– Молчать! – крикнул король. – Все ясно! Генрих, – обратился Карл к королю Наваррскому, – даете слово не бежать?

– Даю, ваше величество.

– Возвращайтесь в Париж вместе с месье де Нансе и ждите распоряжений в вашей комнате. А вы, господа, – сказал он двум дворянам, – сдайте ваши шпаги.

Ла Моль взглянул на Маргариту. Она улыбнулась.

Ла Моль сейчас же отдал шпагу ближайшему командиру. Коконнас последовал его примеру.

– Ну что ж, нашли мне де Муи? – спросил король.

– Нет, сир, – ответил де Нансе, – или его не было, или он бежал.

– Плохо! – сказал король. – Едем домой. Мне холодно, и я что-то неясно вижу.

– Сир, это, наверно, от раздражения, – сказал Франсуа.

– Да, возможно. У меня какое-то мерцание в глазах. Где арестованные? Я ничего не вижу. Разве сейчас ночь? О-о! Боже, сжалься! Во мне все горит! Помогите! Помогите!

Несчастный король выпустил поводья, вытянул руки и опрокинулся назад; испуганные придворные подхватили его на руки.

Франсуа, один знавший причину мучительного недуга брата, стоял в стороне и вытирал пот со лба.

Король Наваррский, стоявший по другую сторону, уже под охраной де Нансе, с возрастающим удивлением смотрел на эту сцену и благодаря непостижимой интуиции, временами превращавшей его в какого-то прозорливца, говорил себе: «Эх! Пожалуй, было бы лучше, если б меня схватили во время бегства!»

Он взглянул на Маргариту, которая широко раскрытыми от изумления глазами посматривала то на него, то на короля. На этот раз король потерял сознание. Подвезли походную тележку, положили на нее Карла, накрыли плащом, снятым с одного из конников, и весь поезд тихо направился в Париж, который утром провожал веселых заговорщиков и радостного короля, а вечером встречал короля умирающим, а мятежников – взятыми под стражу.

Маргарита, несмотря ни на что, сохранившая способность владеть собой морально и физически, обменялась в последний раз многозначительным взглядом со своим мужем, затем, проехав настолько близко от Ла Моля, что он мог ее услышать, обронила два греческих слова:

– Me déidè, – что означало: «Не бойся».

– Что она тебе сказала? – спросил Коконнас.

– Она сказала, что бояться нечего, – ответил Ла Моль.

– Тем хуже, – тихо сказал пьемонтец, – тем хуже! Это значит, что дело наше плохо. Каждый раз, как мне говорили для ободрения эту фразу, я получал или пулю, или удар шпаги, а то и цветочный горшок на голову. По-еврейски ли, по-гречески ли, по-латыни или по-французски это всегда значило для меня: «Берегись!»

– Идемте, господа! – сказал лейтенант легких конников.

– Извините мою нескромность, месье: куда вы нас ведете? – спросил Коконнас.

– Вероятно, в Венсенский замок, – ответил лейтенант.

– Я бы предпочел отправиться в другое место, – сказал Коконнас, – но, в конце концов, не всегда идешь туда, куда хочешь.

По дороге король пришел в сознание и почувствовал себя лучше. В Нантере он даже захотел сесть верхом на свою лошадь, но его отговорили.

– Пошлите за мэтром Амбруазом Паре, – сказал Карл, прибыв в Лувр.

Он слез с повозки, поднялся по лестнице, опираясь на руку Тавана, и, придя в свои покои, приказал никого к себе не пускать.

Все заметили, что король Карл был очень сосредоточен. В пути он ни с кем не говорил, не интересовался ни заговором, ни заговорщиками, а все о чем-то думал. Было очевидно, что его тревожила болезнь: заболевание внезапное, острое и странное, с теми же самыми симптомами, что и у брата короля – Франциска II незадолго до его смерти.

Поэтому приказ короля – пускать к нему одного только мэтра Паре – никого не удивил. Мизантропия, как известно, была основной чертой характера Карла IX.

Карл вошел к себе в опочивальню, сел в кресло, напоминавшее шезлонг, подложил под голову подушки и, рассудив, что мэтра Амбруаза Паре могут не застать дома и он придет не скоро, собрался провести время ожидания недаром. Он хлопнул в ладоши, и сейчас же вошел один из телохранителей.

– Скажите королю Наваррскому, что я хочу с ним говорить, – распорядился Карл.

Телохранитель поклонился и пошел исполнить приказание.

Король откинул голову назад: мысли его путались от страшной тяжести в мозгу, какой-то кровавый туман застилал глаза; во рту все пересохло, и Карл выпил целый графин воды, не утолив жажды.

Он пребывал в каком-то дремотном состоянии, когда дверь отворилась и вошел Генрих; сопровождавший его де Нансе остановился в передней и не пошел дальше.

Генрих, услышав, что дверь за ним закрылась, сделал несколько шагов к Карлу.

– Сир, вы вызывали меня? Я пришел.

Король вздрогнул при звуке его голоса и бессознательно протянул ему руку.

– Сир, – обратился к нему Генрих, стоя с опущенными по бокам руками, – ваше величество запамятовали, что я больше не брат, а узник.

– Ах да, верно, – сказал Карл, – спасибо, что напомнили. Но мне помнится еще вот что: как-то раз мы с вами были наедине, и вы мне обещали отвечать на мои вопросы чистосердечно.

– И я готов сдержать это обещание. Спрашивайте, сир.

Король смочил ладонь водою и приложил ко лбу.

– Что истинного в обвинении герцога Алансонского? Ну, отвечайте, Генрих.

– Только половина: бежать должен был сам герцог Алансонский, а я – сопровождать его.

– А зачем вам было его сопровождать? – спросил Карл. – Вы что же, недовольны мной?

– Нет, сир, наоборот; я мог только радоваться отношению вашего величества ко мне: бог, читающий в сердцах людей, видит и в моем сердце, какую глубокую привязанность питаю я к моему брату и королю.

– Мне кажется противоестественным бегать от людей, которых любишь и которые тебя любят, – ответил Карл.

– Я и бежал не от тех, кто меня любит, а от тех, кто меня терпеть не может. Ваше величество, разрешите мне говорить с открытой душой?

– Говорите, месье.

– Меня не выносят герцог Алансонский и королева-мать.

– Относительно Алансона я не отрицаю, – сказал Карл, – но королева-мать проявляет к вам всячески свое внимание.

– Вот поэтому-то я и боюсь ее, сир. И слава богу, что я ее боялся!

– Ее?

– Ее или окружающих ее. Вам, сир, известно, что иногда несчастьем королей является не то, что им чересчур плохо угождают, а то, что угождают слишком рьяно.

– Говорите яснее: вы сами обязались говорить все.

– Как видите, ваше величество, я так и поступаю.

– Продолжайте.

– Ваше величество сказали, что любите меня?

– То есть я любил вас, Анрио, до вашей измены.

– Предположите, сир, что вы продолжаете меня любить.

– Пусть так.

– Раз вы меня любите, то вы, наверно, желаете, чтобы я был жив, да?

– Я был бы в отчаянии, если бы с тобой случилось какое-нибудь несчастье.

– Так вот, ваше величество, вы уже два раза могли прийти в отчаяние.

– Как так?

– Да, сир, два раза только провидение спасло мне жизнь. Правда, во второй раз провидение приняло облик вашего величества.

– А в первый раз чей облик?

– Облик человека, который был бы очень изумлен тем, что его приняли за провидение, – облик Рене. Да, сир, вы спасли меня от стали…

Карл нахмурился, вспомнив, как он увел Генриха на улицу Бар.

– А Рене? – спросил он.

– Рене спас меня от яда.

– Фу! Тебе везет, Анрио: спасать – это не его специальность, – сказал король, пытаясь улыбнуться, но от сильной боли не улыбка, а судорога пробежала по его губам.

– Итак, сир, меня спасли два чуда: одно – раскаяние Рене, другое – доброта вашего величества. Должен сознаться, я боюсь, как бы бог не устал делать чудеса, поэтому я и решил бежать, руководясь истиной: на бога надейся, а сам не плошай.

– Отчего же ты не сказал мне об этом раньше, Генрих?

– Если бы я сказал об этом вам даже вчера, я был бы доносчиком.

– А сегодня?

– Сегодня – другое дело; меня обвиняют – я защищаюсь.

– А ты, Анрио, уверен в первом покушении?

– Так же, как во втором.

– И тебя хотели отравить?

– Пытались.

– Чем?

– Опиатом.

– А как отравляют опиатом?

– Спросите, сир, у Рене: раз отравляют и перчатками…

Карл насупился, но понемногу лицо его разгладилось.

– Да, да, – говорил он, как будто разговаривая с самим собой, – всем тварям, по самой их природе, свойственно бежать от смерти. Так почему же не делать сознательно того, что делается по инстинкту?