Дэйв Мастейн
Мастейн. Автобиография иконы хеви-метала

Долго искать не пришлось, и, когда я позвонил ему и предложил встретиться, он, похоже, был искренне тронут.

– Давай, я не против. Когда?

– Как насчет этих выходных?

Мы встретились у него на квартире – мрачном небольшом местечке с минимальным количеством мебели и рваными обоями. Это был День отца, но праздник был почти неуместным. Я не чувствовал себя его сыном и не знаю, чувствовал ли он себя моим отцом. Мы были просто двумя чужаками, пытавшимися найти связь. Каких бы эмоций я ни ждал – ярость, радость, гордость, – мне стало ужасно грустно, когда я увидел его жалкую жизнь. Отец не выглядел как призрак из моих кошмаров; но он и не выглядел как успешный банкир, которым когда-то был. Он просто выглядел… старым. В какой-то момент я открыл холодильник, чтобы найти что-нибудь выпить, и был поражен тем, насколько там пусто. На дверце стояла небольшая банка майонеза с ржавым ободком. На средней полке лежала буханка хлеба, открытая, и крошки, просыпанные из пакета. Еще по холодильнику было разбросано несколько бутылок пива.

Вот и все.

Я не знал, что и сказать, поэтому просто захлопнул дверцу и сел за кухонный стол. Не помню, сколько времени я провел у отца. Помню, что извинялся за то, что я ужасный сын, у него выступили слезы на глазах, и он небрежно махнул рукой. Когда я уходил, мы обнялись и решили видеться чаще.

Этого не произошло. В следующий раз, когда я увидел отца, около недели спустя, он лежал на больничной койке, на искусственном жизнеобеспечении. Работа его в то время едва ли была привлекательной – он обслуживал кассовые аппараты для компании NCR^[6].

По-видимому, как я это понял (хотя есть споры относительно событий, приведших к его смерти), папа сидел в баре, а потом поскользнулся на барном стуле и ударился головой. Хотелось бы мне думать, что он в это время работал на кассовом аппарате, и его смерть хотя бы в незначительной степени была благородной. Но вряд ли. Это все равно что мужика ловят в борделе, а он говорит: «Эээ… Да я просто посмотреть зашел». Отец был алкоголиком, и в баре у него случилось внутримозговое кровоизлияние. Сложно представить, что в этот момент папа находился в трезвом состоянии. Трагедия в том, что его можно было спасти, но к тому времени, как врачи нашли кого-нибудь из родственников, кто мог бы дать разрешение вскрыть череп и остановить давление, отец уже впал в кому. Представь себе. У тебя бывшая жена, четверо детей, и все живут в этом районе. Несколько братьев и сестер. Внуки. Но вот однажды с тобой происходит нечто ужасное, а позвонить некому – всем плевать.

Когда мне позвонила сестра Сьюзен, я встревожился не на шутку.

– Папа в больнице, – сказала она. – Немедленно приезжай!

– Что случилось?

– Просто поторопись.

И первым делом я схватил полулитровую бутылку виски Old Grand-Dad. Засунул в нагрудный карман, выбежал на улицу, прыгнул на мопед и помчался по Голденвест-стрит по шоссе вдоль побережья. Самое забавное, что я терпеть не мог виски; это была даже не моя бутылка, просто осталось какое-то дерьмо с вечеринки. Но я увидел эту бутылку и знал, что хотел кому-то сделать больно, и решил, что виски прекрасно справится с этой задачей.

До больницы в Коста-Месе я мог доехать с закрытыми глазами, хотя никогда там не был. Я знал район как свои пять пальцев, потому что, как блоха, прыгающая от собаки к собаке, скакал через округ Ориндж, округ Риверсайд, Лос-Анджелес и Сан Диего. Я помчался по шоссе, в одной руке бутылка, а другой держал руль. Когда я вбежал в палату, отец свернулся «калачиком», трубки, словно змеи, торчали из его тела, присоединенные к различным мониторам аппарата искусственного жизнеобеспечения. Сестры уже были там, выстроились у подножья его кровати, как три мудрые обезьяны. Никто не сказал ни слова, пока наконец Сьюзен не подвинулась ближе, почувствовав запах перегара и увидев мои покрасневшие глаза и почти пустую бутылку виски, торчащую из нагрудного кармана.

– Знаешь что? – начала она, и в голосе чувствовалось презрение.

– Что?

– Ты кончишь так же, как он.

Она сделала ударение на последнем слове – «он» – да так, что я не был уверен, кто из нас – я или мой отец – был настоящим объектом ее презрения. Я знал лишь, что пребывал в ярости. Негодовал, что отец умирает, когда я только начал его узнавать. Я злился, что сестра видела во мне те же черты характера, что привели папу к столь жалкому концу. Но больше всего злился сам на себя. В глубине души я боялся, что она права. Может быть, я бы закончил как мой отец, свернувшись на больничной койке, а мозг тонул в собственной жидкости, в окружении родственников с безразличными лицами, которым, казалось, просто насрать, жив я или уже мертв.

По мнению некоторых, святая троица Metallica: я, Джеймс и Клифф в клубе Old Waldorf в Сан-Франциско.

Фотография Уильяма Хейла

3. Парень по имени Ларс, или Куда я попал

«Ты в деле!»

Группа Panic не распалась, а исчезла в результате отсутствия заинтересованности и химии^[7] между участниками. Одно из наших последних выступлений, в конце 1981-го, стало также одним из наиболее запоминающихся. Это был благотворительный концерт в память о погибшем байкере. И составлять сет-лист для группы байкеров – я говорю о серьезных байкерах, а не о парнях, которые по выходным пересаживаются со своих BMW на «Харлеи» – может быть непростой задачей. Мои вкусы были весьма эклектичными. Мне реально нравилось многое из того, что я для себя открывал, просто прислушиваясь к различным музыкальным веяниям.

К примеру, была малоизвестная группа Gamma, которую Ронни Монтроуз основал после своего сольного проекта. Мне нравился Монтроуз, нравилось, как они звучали и что пропагандировали. Они были очень слаженной рок-группой. Большинство коллективов на местных вечеринках играли одно и то же: Робина Трауэра, Rush, Теда Ньюджента, Пэта Трэверса, Led Zeppelin, KISS. Что-то мне нравилось больше остального, но я все это поглощал и понимал для себя, что именно такую музыку хотят услышать. Таким образом я мог составлять сравнительно интересный сет-лист. Но понять, что хотят услышать ребята из пригорода, немного легче, чем соответствовать ожиданиям банды пьяных байкеров. Поэтому одной из песен, которые мы выучили специально для этого шоу, была «Bad Motor Scooter» Сэмми Хагара. Во всяком случае, сделали домашнюю заготовку.

Шоу проходило в захолустье, на территории большого палаточного лагеря в заповеднике. И должен сказать, было здорово – наверное, самое мощное и энергичное выступление группы Panic, и, как оказалось, последнее. Это были суровые байкеры. Члены банды. Я уже посмотрел «Дай мне кров», документальный фильм 1970 года о скандально-известном выступлении Rolling Stones на фестивале Алтамонт^[8], во время которого действия охраны, состоявшей из «Ангелов ада», привели к убийству и беспорядку. Поэтому приблизительно представлял, чего ожидать. Был ли я напуган?

Черта-с два!

Я думал, что всего добился!

Но ночка выдалась и ожидаемой, и нет. Воздух весь вечер наполняли два ощутимых аромата: травки… и соуса чили. Все верно – чили. Чаны этого соуса – результат кулинарного конкурса по чили; и я не знал, что это распространено на подобного рода мероприятиях. В центре лагеря стояло тринадцать пивных бочонков – я особенно запомнил это символическое число (удача, неудача – как получится). Никакой отстройки звука. Просто зависали, курили траву, поглощали соус чили, пили пиво с этими ребятами, пока один из них не заорал: «Начинайте играть!» Так мы и сделали.

Оцепили территорию в центре сооружения и наставили свое оборудование. Бескабельное оборудование все еще считалось относительно редким (и зачастую недопустимо дорогим). Но я установил беспроводной передатчик, используя стерео Radio Shack, усилитель и устройство, известное как беспроводная система Nady. Я – один из первых, у кого появилось беспроводное оборудование, и видел, что байкеры, пришедшие посмотреть на нас в тот вечер, охренели. У них на лицах читалось: «Как он, черт возьми, играет на этой штуковине без кабелей?».

Так или иначе, мы вихрем пронеслись по своему сету, играли быстро и безупречно. Невероятное количество энергии, никаких ошибок (во всяком случае, никто не заметил). Закончили убойной версией «Bad Motor Scooter», поблагодарили публику за поддержку и начали собирать шмотки.

И вот тогда страсти накалились. Заведующий подошел к «сцене».

– Какого хера делаете?

Поначалу я ничего не ответил, и это, безусловно, был самый умный подход. Я думал о том, чтобы хорошенько вывести его из себя. Я же все-таки был барыгой, верно? Понимал правила маркетинга и честной сделки. Они заплатили нам за выступление. Мы отыграли. Как они смеют не выполнить условия нашего контракта?

Ну, разумеется, они были байкерами. Делали что хотели. И на данный момент они хотели еще музыки. К счастью, среди нас оказался дипломат: Пэт Волкес, который, как я уже упомянул, был самым старшим участником группы и, разумеется, самым опытным, когда дело касалось общения с другими. Пэт несколько минут с ними перетирал, а затем вернулся с новым контрактом. Вот какие условия: мы играем еще один сет, а они не заплатят нам ни копейки. Зато согласны подогнать нам пакет грибочков.

По рукам!

И мы отыграли еще один сет, сожрали волшебные грибочки и улетели в космос, результатом чего стала одна из самых неприятных ситуаций в нашей профессиональной карьере. Мы несли какую-то околесицу, разболтали секреты, которые следовало держать при себе. К тому моменту, как приехали домой, дух братства был уничтожен. И добраться до дома было непростой задачей. У нашего обычного средства передвижения, «Фольксвагена Гольфа», принадлежащего Тому, на обратном пути полетело сцепление. Поначалу мы пытались толкать нашу тачку домой – то еще, наверное, зрелище: кучка тощих вялых подростков, пытающихся столкнуть с места такую махину. Это было безнадежно, поэтому мы решили переждать ночь, завалившись на открытую платформу нашего грузовика, который мы использовали для перевозки оборудования. С нами той ночью было двое приятелей, которые помогали мне в продаже наркоты – фактически присматривали за моим домом, пока я колесил с группой или работал в гараже. Эти парни напоминали героев фильма «Тупой и еще тупее», только в большинстве случаев вели себя адекватно. К сожалению, они и так умом не отличались, а тут еще эти грибочки, и в какой-то момент ребята подумали, что было бы круто стащить у байкеров пивной бочонок.

Metallica отстраивает звук перед концертом в Сан-Франциско, март 1983-го. Фотография Брайана Лью

Разумеется, очень быстро ситуация ухудшилась. Бочонок забрали, и он стал катиться по холму, лязгая и грохоча, ударяясь о камни и пробуждая всех на территории лагеря. Наконец, бочонок перестал катиться, упав в речку.

Твою мать…

И вдруг наши маленькие приключения превратились в «Пятницу 13-е». Преступники (Тупой и еще тупее) остались на свободе, пытаясь общаться с нами при помощи криков и свиста птиц, а остальных окружили байкеры и держали нас в качестве заложников в задней части кузова. В конечном итоге соглашение было достигнуто (мы отыграли еще один сет), бочку пришлось вернуть, и все остались живы. Однако к тому моменту, как мы вернулись домой, кое-что изменилось. Это было как в том эпизоде из фильма «Почти знаменит», когда во время полета после выступления в конце тура группа пережила ужасную турбулентность, и всех тошнит, все измождены, и понятно, что конец не за горами.

Вот так я себя чувствовал. Больше группе Panic мне было дать нечего. Как и им мне.

* * *

Спустя несколько недель я листал местную новостную газету Recycler, как вдруг наткнулся на рекламное объявление еще безымянной группы, искавшей гитариста. Ничего необычного – в газете еженедельно была куча таких объявлений; она рекомендовалась каждому начинающему музыканту в Южной Калифорнии. Лишь единицы вызывали мой интерес, во многом потому, что у меня совершенно не было желания работать на дядю в чьей-то группе. Я знал, что гитарист я довольно хороший; а еще начал понимать, что мне нравится быть во главе. Быть ведомым – не для меня.

Но одно объявление меня действительно заинтересовало, поскольку впервые упоминалась не одна или две, а целых три мои любимых группы. Первой была Iron Maiden. И в этом не было ничего особенного – как можно играть металл и не котировать Iron Maiden? Вторыми были Motörhead. И здесь тоже ничего особенного. Однако третья банда называлась Budgie. Как только я увидел это название в газете, сердце забилось. С музыкой Budgie, новаторской группой из Уэльса, – фактически в некоторых кругах они считались первой хеви-метал-группой – как-то вечером за пару лет до этого меня познакомили, когда я ехал автостопом по шоссе вдоль побережья. Водитель работал на радиостанции в Лос-Анджелесе^[9]. Нормальный парень. Поделился метаквалоном, врубил музыку на всю катушку и в какой-то момент, узнав, что я играю на гитаре, улыбнулся и сказал: «Чувак, ты должен послушать этих ребят!» Затем вставил кассету Budgie.

Мне сразу же снесло крышу. Скорость и мощь музыки, не лишенной мелодии – ничего подобного я еще не слышал.

И вот я читаю газету Recycler, размышляю, чем дальше заняться в жизни, и тут словно пришло некое послание.

Budgie!

В тот же день я позвонил по объявлению.

– Здарова, чувак. Я ищу Ларса.

– Ты его нашел, – у парня был странный акцент, и я никак не мог понять, откуда он. А еще очень юный голос.

– Я по объявлению. Гитариста ищешь?

– Ага…

– Ну, я знаю Motörhead и Iron Maiden, – сказал я, – и Budgie мне нравятся.

В трубке возникла пауза.

– Охуеть, чувак! Ты знаешь Budgie?!

Больше его ничего не волновало. Видишь ли, Ларс Ульрих, паренек (и да, как я вскоре узнал, он действительно был еще совсем пацаном) на другом конце провода, был заядлым коллекционером музыки Новой волны британского хеви-метала (НВБХМ). И назвав ему группу, которая находилась на передовой всего музыкального движения, я был принят за своего. Дело в том, что я поначалу даже не осознавал, что Budgie занимали столь значимое место в этом мире; мне просто нравилась их музыка. И Ларс уважал мои вкусы, и это лишний раз доказывает, что глубоко в душе, много лет назад, мы с ним были единомышленниками.

Мы встретились через пару дней на квартире у Ларса в Ньюпорт-Бич. На самом деле это был дом его родителей – это я понял, только когда приехал. Пока ехал к нему, нахлынула ностальгия, поскольку Ларс жил в районе недалеко от места, где мама работала горничной, когда я был мелким. В какой-то момент, проехав по шоссе вдоль побережья, я встал на светофоре и понял, что если повернуть направо, то я заеду в Линда-Айл, где мама драила сортиры богачам. А если повернуть налево, то две минуты – и я у Ларса дома. Повернув, я вспомнил, что однажды, много-много лет назад, нацепил небольшую бабочку и белую рубашку, чтобы помочь, пока мама работала на фирму поставщика продуктов на закрытой вечеринке в этом же самом районе.

Можно лишь представить, о чем я думал, когда припарковался на своей старой «Мазде» RX-7, чей проржавевший глушитель гремел так сильно, что я думал, сейчас треснут стекла:

«Чертов мажор…»

Отец Ларса, Торбин Ульрих, был бывшим профессиональным теннисистом, пользовался некоторой известностью. Мать Ларса была домохозяйкой; я о ней так ничего и не узнал. Ларс родился в Дании. Неудивительно, что он стал играть в теннис в очень юном возрасте и был молодым дарованием. По-видимому, он приехал в Штаты с целью продвигать карьеру, но вскоре она отошла на второй план, когда парень не на шутку увлекся музыкой, а именно барабанами. В нашу первую встречу ни о чем этом я не знал. Знал лишь, что дверь тем утром мне открыл совсем молодой парень (мне было 20; а Ларсу не было еще и 18), и, безусловно, он был совершенно из другого мира, отличного от того, что я когда-то знал.

За кулисами с Ларсом Ульрихом и моим давним другом Джоном Стреднански.

Фотография Уильяма Хейла

Я не ждал слишком многого от нашей первой встречи. Я ведь все еще был довольно невинным парнем. У меня было немного травы, и я решил, что, если ничего не выйдет, мы с этим парнишкой накуримся и послушаем о его планах по завоеванию музыкального мира. Мы пожали руки и сразу же поднялись на второй этаж, к нему в комнату, вероятно, чтобы перейти к делу (что бы это ни значило). Не успел я войти к нему в комнату, как заметил, что все стены увешаны различным музыкальным интересным дерьмом: фотографиями групп, обложками журналов. И сразу же на фоне всего этого выделился огромный плакат Фила «Скотины» Тейлора, барабанщика Motörhead, где он рубит на своей невероятной барабанной установке, украшенной раскрытой пастью акулы.

«Очень круто», – подумал я.

В замешательство привела гигантская стопка датских порно-журналов на прикроватной тумбочке. Я не был ханжой. К этому времени я уже успел реализовать свою долю фантазий, вызванных журналом «Пентхаус». Но это была какая-то жесть. Не обычное стандартное порно в американских журналах, а жесткие европейские странности: девушки, которых трахают бейсбольными битами и бутылками из-под молока.

– Чувак, а тебе не кажется это немного странным?

Ларс пожал плечами. Отчасти, я думаю, это из-за того, что он выглядел слишком молодо. Его легко можно было принять за 13-летнего или 14-летнего, и как-то чудно было с ним зависать, листать датский порножурнал и разговаривать о том, как сколотить группу. И конечно же, курить траву, чем мы и занялись. Бамбуковый кальян стоял прямо на виду (его предки определенно использовали для воспитания нечто иное, нежели железный кулак), и, само собой, разговор зашел о наркотиках. Мы немного обменялись военными историями, и Ларс рассказал мне о любимом способе курить гашиш. Он вырывал ямку в земле, закапывал туда гашиш, пока тот еще горел, затем выкапывал небольшой тоннель и вдыхал дым через заслонку с другой стороны. Я пытался это представить: мелкий парень лицом в грязи вдыхает дым гашиша в легкие. Себя я в таком виде представить не мог и не знаю, какие преимущества у него были над более традиционными методами курения… но должен признать, этот способ был изобретательным.

В общем, мы немного поговорили, накурились, и в конечном итоге я спросил Ларса, есть ли у него какие-нибудь записи группы, которую он пытается сколотить.

Он сказал, что в составе уже три человека: вокалист по имени Джеймс Хэтфилд (Джеймс еще не определился, будет он играть на гитаре или только петь), басист Рон Макговни и Ларс, барабанщик. Им требовался гитарист – реально крутой музыкант – чтобы состав был полностью укомплектован. Но группа на самом деле находилась в зародышевом состоянии. Названия у них не было, ни одного выступления они еще не дали. Зато, по-видимому, была (и я об этом тогда еще не знал) договоренность между Ларсом и продюсером Брайаном Слэгелом, чей новый лейбл, Metal Blade, собирался выпустить сборник металлических композиций под названием Metal Massacre. И одно место на альбоме было забито коллективом Ларса; ему оставалось лишь сколотить группу, придумать песню и записать.

– Послушай-ка вот это, – сказал Ларс. Он вставил кассету в магнитофон и включил мне сырую демозапись песни под названием «Hit the Lights», написанной Джеймсом и одним из его приятелей из предыдущей группы. На гитаре сыграл парень по имени Ллойд Грант, поигравший короткое время с Ларсом и Джеймсом до того, как пришел я. Песня неплохая, но сыграно небрежно, качество звука еще хуже, а у вокалиста ни голоса, ни харизмы. Но чувствовалась энергия. И стиль. Когда песня закончилась, Ларс улыбнулся.

– Что думаешь?

– Надо больше гитарных соляков.

Ларс кивнул. Похоже, мои слова его не оскорбили. Думаю, он хотел услышать мое честное мнение. Ларс искал гитариста, который бы соответствовал его музыкальному вкусу, и, может быть, я отвечал его требованиям. Пусть и грязноватая, но запись напомнила мне команды НВБХМ. Я понял, почему эти ребята играли на гитаре, отталкиваясь от риффов. Здесь дело не столько в бренчании аккордов или арпеджио – переходах от одной части гитарного грифа к другой, – сколько в беспрерывном извлечении звука на одной струне, вплоть до момента, когда звук становился почти монотонным. И таким образом весь груз песни ложился на рифф. Если на словах это кажется ерундой – на деле все не так просто. Невероятно сложно, потому что гитарист полагается на столь небольшой музыкальный размер. Но при правильной подаче эффект почти гипнотический.

Классическая поза Мастейн / Хэтфилд. Мы были обречены на успех, правда, не вместе. Фотография Брайана Лью

Со встречи с Ларсом я уехал с минимальными ожиданиями. Он был ужасно спокойным. Кроме того, как я уже сказал, он был невероятно юн – сложно представить, что у этого паренька грандиозные планы по созданию металлической группы, ставшей в конечном итоге величайшей в мире. Как и многие подростки с не до конца определенной рок-н-ролльной мечтой, он просто не спеша плыл по течению. Я и сам это проходил.

Мы пожали друг другу руки и обещали оставаться на связи, и, сонный и накуренный, я поехал обратно домой в Хантингтон-Бич, не зная, услышу я когда-нибудь Ларса или нет. Но он позвонил через несколько дней и хотел узнать, смогу ли я встретиться с ним и остальными ребятами в Норуолке, где жил Рон Макговни.

– Зачем? Для прослушивания?

– Ага, типа того, – ответил Ларс.

Я сказал: «Конечно», опять же подумав, что терять нечего. Либо доиграть это дело до своего логического завершения – посмотрев, есть ли у этих парней вообще потенциал, – либо вернуться в Panic, что было явным тупиком.

Макговни вызывал у меня много вопросов. О нем я ничего не знал. Как и о Джеймсе, который, как выяснилось, жил с Роном. Они дружили еще со средней школы, а теперь делили двухэтажную квартиру, принадлежавшую предкам Рона. На самом деле, им принадлежало несколько строений в районе, и Рону разрешили пожить в одном из них и переделать гараж в студию. Роскошью это вряд ли назовешь – было ощущение, что весь район какой-то однотипно дешевый, – но по сравнению с тем, как жил я (продавал траву, чтобы себя прокормить), у Рона, похоже, в жизни все было «на мази». Как и у Ларса.

Люблю дразниться. Вот и здесь прикалываюсь за кулисами.

Фотография Уильяма Хейла

Рон меня ни разу не впечатлил. Я был упертым, весь из себя такой уличный пацан, и с подозрением (а может быть, даже завистью) относился ко всем, кому в жизни все давалось легче, чем мне. В то время Рон работал – во всяком случае, время от времени – фотографом рок-н-ролльных звезд, и особенно его привлекал хеви-метал. Он постоянно показывал фотки других групп, прежде всего, Mötley Crüe. Рон почему-то их дико котировал, и я полагаю, решил, что, если показать, как Винс Нил делает завивку волос или надевает одежду, это произведет на других огромное впечатление. Я этого не понимал и до сих пор не понимаю. Как и не понимал, почему Рон в тот первый день так вырядился – высокие кожаные сапоги до колен, стиль Остина Пауэрса, невероятно узкие эластичные джинсы; ремень, усеянный заклепками; и тщательно выглаженная футболка Motörhead.

Металлист-яппи^[10]. Так себе видок.

Помню, в тот день я вел себя довольно тихо. Как будто был стрелком и воспринимал все это с соответствующей долей серьезности. Я ведь никогда прежде не был на прослушиваниях. Где бы я ни играл, это всегда была моя группа. Никогда не «проходил прослушивание». На хера? Я был лидером, а не последователем. И не собирался ни у кого идти на поводу, быть на вторых ролях – от этих мыслей всегда портилось настроение. Согласившись приехать в Норуолк и пройти «оценку» и интервью, я наступил на горло своему самолюбию и принципам. Да, вот так я на все это смотрел. А что тут скажешь? Да, я был высокомерен. И зол. Но пришлось наступить на горло своей гордыне. Надоело толкать наркоту и бренчать в бесперспективной группе. Возможно, в этот раз оно того действительно стоило.

Почти с того самого момента, как я вошел в дом Рона, царила какая-то странная атмосфера. Помимо Ларса, Рона и Джеймса, было еще несколько человек, в том числе девушка Рона и парень по имени Дэйв Маррс, друг Рона, который позже недолгое время работал роуди в Metallica. Не знаю, чего они от меня ожидали. Ларсу я довольно честно сказал, как проводил день. Сказал, что играю музыку и в дополнение к этому продаю траву – на самом же деле, разумеется, я продавал траву, а в дополнение к этому играл музыку. Но ему, похоже, было плевать. Как и всем остальным.

Когда я выгружал аппаратуру из машины и нес его в гараж, Ларс представил меня остальным ребятам. Пока я устанавливал свое дерьмо, все пошли в другую комнату, и я подумал, что это как-то странно. Мне казалось, им плевать, что мы делаем. И до меня дошло, что я единственный, кто бьется за место в составе.

Я подключил усилитель и спокойно приступил к разминке. Потом еще немного разогрелся. Все играл и играл, быстрее и громче, и все думал, что в конечном итоге кто-нибудь из них сподобится войти и начать со мной джемовать, либо в крайнем случае они придут и послушают, зададут пару вопросов. Но никто так и не пришел. Они просто оставили меня наедине с инструментом. Наконец, спустя, наверное, полчаса, я положил гитару и открыл дверь в дом. Парни сидели, пили и курили траву, залипали в телик. Кстати, я заметил, что Джеймс с Ларсом пили мятный шнапс, что выглядело чуть ли не комично. Среди моего окружения никто не пил шнапс – он считался напитком для старых бабок.

– Эй, парни – мы сегодня лабать будем или как? – спросил я.

Ларс как бы улыбнулся и махнул рукой.

– Не, чувак… ты в деле!

Чего?

Я оглянулся. Неужели все было так легко? Не знал, как реагировать на его слова – это оскорбление или комплимент? Я чувствовал некое облегчение и смятение. Им настолько плевать? Они охренели от того, как я разогреваюсь, и решили взять меня в группу? (Я знал, что крут, но не знал, что настолько.) Спустя годы я рассуждал об этом, и, может быть, они не хотели устраивать настоящее прослушивание – чтобы все мы играли вместе, – ведь я бы сразу оценил уровень их мастерства и музыкальные способности. Сейчас-то уже смешно вспоминать, учитывая подчас язвительную природу наших многолетних отношений и тот факт, что меня всегда считали парнем, которому повезло оказаться в нужное время в нужном месте и временно заполнить дыру в составе Metallica.

Но тогда я ничего этого не знал. И в физическом плане, и в плане одежды Ларс выглядел для меня таким же иностранцем, как и в день нашего знакомства, но я связывал это по большей части с его европейским воспитанием. Рон занимался своим делом, а Джеймс… ну, Джеймс был худой как щепка, в черных узких лосинах, заправленных в ботинки, и в пятнистой гепардовой футболке. На запястье он носил широкий кожаный браслет с явной заплаткой посередине, похожий на те, что носят защитники в американском футболе в день матча – с написанным на нем расписанием игр. Джеймс, можно сказать, очень старался выглядеть как рок-звезда. У него были длинные волнистые волосы, развевающиеся на ветру, чем он напоминал Руди Сарзо, басиста сольной группы Оззи Осборна.

Я старался не заржать.

О, Боже. Куда я попал?

Юные металхэды атакуют; в Metallica, еще совсем пацан. Фотография сделана Уильямом Хейлом