Марина и Сергей Дяченко
Фэнтези или научная фантастика? (сборник)

Станко протянул руки и вцепился Илияшу в запястья. Тот поднял голову – из-под спутанных волос на Станко глянули круглые, будто удивленные, голубые глаза.

– Давай, – сказал Станко одними губами. Теперь он страховал браконьера, и тот мог побороться за свою жизнь.

Илияш снова попробовал подтянуться. Станко сжал его запястья до хруста, в ту же секунду вывалился еще один камень, за ним другой – и обе руки Илияша сорвались почти одновременно, и Станко дернуло в пропасть, и он, не выпуская рук проводника, вцепился в кладку коленями, ступнями, животом…

С превеликим усилием ему удалось удержаться на краю пролома. Положение Илияша не улучшилось ни на волосок.

– Еще, – прохрипел Станко. Ему почему-то вспомнилась торговка леденцами – такие вкусные звезды на палочках, а мать не купила, так он в жизни и не попробовал леденцов…

Илияш медленно, задержав дыхание, двинулся вверх. Вот его голова показалась над проломом… Вот рука, за которую тянул Станко, оперлась о кладку локтем… Станко пятился, отползал, давая Илияшу дорогу… Вот проводник лег грудью на край пролома, он уже выбрался, он уже…

Черная трещина разошлась с торжествующим треском, подобно прогнившему шву, и под браконьером обрушился целый пласт.

Станко удержался. Проводник, чудом уцепившись, снова повис на руках – повис, с каждой секундой теряя силы.

Он поднял голову – Станко вздрогнул, увидев его лицо. Серые губы шевельнулись, беззвучно произнося: «Уходи».

– Попробуй еще, – попросил Станко, и тоже почти беззвучно. От напряжения он перестал различать цвета, кровь на лице и руках Илияша казалась ему черной, а где-то на краю сознания маячил проклятый леденец: надо же, за всю жизнь так и не попробовал…

– Уходи, – сказал Илияш. Станко подполз ближе и снова взял его за запястья.

Глаза Илияша странно изменились. Не сводя со Станко взгляда, он разжал пальцы.

Бездна дернула – так рыбак подсекает рыбину. Станко заскрипел зубами, вся тяжесть Илияша оказалась подвешенной на нем, на сведенных судорогой мышцах, на цепляющихся за камни коленях, на тисками сжавшихся пальцах. Станко был ниточкой, на которой еще держалась Илияшева жизнь.

Проводник смотрел Станко в глаза:

– Пускай.

Под животом у Станко гадюкой поползла трещина.

– Ты что… – прохрипел Станко, – делаешь, ты?! Тянись, ты… Я же с тобой сейчас… Вытягивайся, ты!..

Илияш застонал и снова вцепился в разлом. Станко сразу стало легче, и он смог почувствовать, как под ним расползаются камни.

– Дурак, – сказали губы Илияша.

И он снова стал подтягиваться – безнадежно, силы его исчерпались, сейчас камни обрушатся, и ясно было, что проводник ненавидит Станко – за то, что тот сорвется вместе с ним…

…Перед глазами Станко стеной стояла трава. В траве лежала бессильно откинутая рука Илияша – с белым шрамом на пальце.

Он не помнил, как им удалось выбраться. В памяти его зиял провал – почти такой же, над которым он провел… полчаса? час? минуту? Невозможно определить…

Пыльные камни, пьяные камни, они качались, как пьяные… Редкий мох в бороздках сочленений, трещины, трещины… Белые пальцы, вцепившиеся…

А он, Станко, жив. Он не валяется где-нибудь на темном дне, изуродованный, мертвый, мертвее камня. Он не висит, насаженный на острый выступ скалы, как на вертел. Он жив и будет жить долго, и все леденцы мира…

Илияш застонал. Станко с трудом поднялся – тело не слушалось, ноги отнимались.

Браконьер лежал на спине, кровь запеклась на губах и на виске – след удара о камень. Глаза смотрели в небо устало и безнадежно:

– Как ты… говорил… Добрые духи… Добрые духи, о добрые духи, какой ты дурак, Станко… Какой ты дурак, во что ты нас втравил…

На запястьях у него наливались кровоподтеки – как от цепей.

Глава четвертая 

Солнце стояло высоко, камни почти не отбрасывали тени, и раздолье было сверчкам и ящерицам.

– Вот и прекрасно, – ровным голосом сообщил Илияш. – Клещи сжимаются, назад дороги нет, а впереди нас ждет та самая крыса, к которой ты так желал забраться в глотку.

Станко жалко улыбнулся. Больше всего на свете ему сейчас хотелось ничком лечь на землю и пролежать так несколько дней.

– Ладно, – проводник с сомнением разглядывал свой кинжал. – Ладно, коли так повернулись события… Я не намерен умирать из-за твоего упрямства.

«Я же спас тебе жизнь», – хотел сказать Станко, но вздохнул и не сказал.

Проводник, прищурившись, огляделся.

– Когда-то, – сказал он, тяжело поднимаясь с камня, на котором сидел, – когда-то клещи умели сжиматься мгновенно… А теперь ловушка обленилась, либо одряхлела, либо попросту забыла, как поступают с неудачниками вроде тебя… да и меня тоже. Но кто знает?

Станко улыбнулся еще жалобнее. Илияш скептически поджал губы:

– Поэтому, дружок, мы пойдем сейчас в гости к крысе. К старой отвратительной крысе с просторной глоткой, где полно места для всяких юных дураков… Но я-то совсем не юный. Я-то не намерен подыхать… и так глупо!

Он ощерился. Глаза его полыхали холодным злым огнем; Станко поразился. В этот момент Илияша и в мыслях нельзя было назвать браконьером: это был воин, мощный, сосредоточенный, и даже старый наемник Чаба, Станков идеал мужественности, казался бы рядом с ним всего лишь забиякой.

– Вперед, – бросил Илияш, и Станко сразу встал – будто получил приказ от облаченного властью.

И они двинулись заброшенной дорогой, обочины которой поросли колючим кустарником, и кустарник становился все гуще, а каменные гряды по сторонам – выше и неприступнее. Они шли рядом, плечо к плечу; Станко держал в опущенной руке обнаженный меч, а Илияш хищно вглядывался вперед, и ноздри его раздувались.

На обочинах кое-где маячили мертвые деревья – грузные, черные, неподвижные, распростершие над головами путников судорожно раскинутые лапы. В изгибах вздутой коры Станко мерещились искаженные мукой лица; ладонь его, сжимающая меч, давно была мокрой от пота.

А под камнями тем временем трещали кузнечики, грелись на солнце полчища ящериц, хлопали в воздухе чьи-то крылья, замершие столбиками суслики провожали идущих удивленными глазами… Давно, ох как давно здесь не видывали человека.

Дорога повернула – впервые от начала пути. Борода Илияша встала дыбом, но ритм его шагов остался неизменным, и засеменивший было Станко поспешил приноровиться к нему.

За поворотом дорога раздавалась вширь. На правой обочине, властно протянув во все стороны жирные корни, стояло еще одно дерево.

Станко захотелось улыбнуться – до чего потешно! Один столяр в его селе на досуге мастерил поделки из замысловатых веток, небольших пней… Но произведение неизвестного мастера, когда-то хлопотавшего вокруг этого мертвого великана, поражало и искусством, и размерами: огромный профиль старика с крючковатым носом, в зубах – длинная трубка… А на селе у Станко почти никто не курил, только корчмарь и сумасшедшая старуха, жившая около…

Невиданной силы удар бросил Станко на землю.

– Вот оно, – прошипел упавший рядом Илияш.

Радостно чирикнул над головой воробей.

Черное лицо с трубкой в зубах казалось умиротворенным, даже добродушным. Ни ветерка, ни дуновения. Станко удивленно моргнул – и в эту минуту из трубки крючконосого старика вылетело колечко дыма.

Станко разинул рот. Дым был нехорошего грязно-желтого цвета, колечко не расплылось, как это обычно бывает, а, повисев неподвижно, сжалось в плотное облачко.

– «Желтомара», – прошептал Илияш в тоске. – «Желтомара», вот что это такое!

Облако висело неподвижно. Вот со стрекотом пронеслась пара сорок – облако лениво выгнулось, зацепив одну из них краем.

Станко не знал, что птица может так кричать. Посыпались перья; вторая сорока заметалась над бесформенным клубком, который, дергаясь, повалился в камни и скрылся из глаз. Крик стих.

– Не… двигайся, – выдохнул Илияш.

Облако помедлило и опустилось к самой земле, где на камне стоял, поджав лапки, глупый суслик.

– Как неудачно, – сказал Илияш.

Облако подползло к суслику и ласково заключило его в объятья.

Суслик умер молча. Когда облако снова поднялось, на камне лежала только вывернутая наизнанку, окровавленная шкурка.

Илияш, мучительно скривившись, бормотал проклятия в адрес Станко. Облако неспешно поплыло прямо к путникам.

Оно плыло величественно и грациозно; по краям колыхалась желтенькая кисейная дымка, тело же тучи было плотным, матовым, там сплетались и расплетались вязкие на вид рыжие клубы.

– Оно… видит? – прошептал Станко.

По обочине скользнул уж – блеснула гладкая спина. Облако не обратило внимания.

– Оно… змей не жрет?

– Не видать тебе отца, парень…

– Как оно видит?! Как?! – Станко почти кричал, шептаться уже не было смысла.

– Не двигайся… Может быть, оно чует движение… – Илияш удерживал Станко за воротник.

– Да суслик же стоял!! – Станко рванулся, ворот затрещал.

– Это колдовство! – Илияш бессильно засадил кулаком в землю. – Оно нюхом чует… Чует!!

Оба неудержимо пятились назад, а облако, поднявшись выше, плыло все быстрее, и ясно было, что пешеход для него – не соперник в беге, оно и за всадниками поспевало когда-то…

– Тепло, – лихорадочно прошептал Илияш. – Может быть, оно чует тепло. Ты теплый, я теплый…

– Суслик теплый, – простонал Станко, – змея холодная… Змей не тро…

Илияш уже возился с огнивом.

Он умеет поджечь ветку на сыром болоте, бессильно думал Станко. Почему теперь он копается, как больная старуха? Еще минута, и огонь не понадобится… А может быть…

«Желтомара» висела в зените, чуть колыхая телесами, поводя кисейной желтой каемкой.

Пучок сухой травы в руках Илияша задымил.

Облако качнулось и двинулось вниз – опять-таки плавно, неспешно. Вот оно приостановилось на уровне человеческого роста…

Трава вспыхнула радостно, как праздничный костер. Илияш приподнялся на локте, несильно размахнулся – распадаясь, роняя горящие травинки, весь пучок угодил прямо в колючий куст.

Куст задымил. Облако снова качнулось, будто в замешательстве. Выбирает, подумал Станко.

– Ну… – выдавил Илияш.

Куст нехотя занялся, чтобы тут же, войдя во вкус, выкинуть пламя до самого неба. В лица путникам ударил жар.

Облако дернулось, сжалось, потом набрякло, потом выгнулось дугой… Илияш, за ним Станко, откатились в сторону.

Облако стремительно кинулось в огонь.

Негромкий хлопок. Радостный треск пламени. Отвратительный запах. Все.

И раньше, чем Станко успел перевести дух, Илияш оказался у пылающего куста, сунул руки прямо в огонь, выдернул и вскинул над головой две горящие ветки:

– Вперед!

Отблески огня плясали на его лице, отражались в прищуренных глазах, и Станко подумал, что так полководцы поднимают войско в атаку, и солдаты пойдут за такими полководцами прямехонько крысе в глотку…

Потом они бежали.

Они бежали, и Илияш поджигал все на своем пути. Из трубки черного курильщика вылетали одно за другим новые облака, свивались кольцами, рыскали, искали, но вокруг пылали сухие кусты и жухлая трава, тучами поднимался удушливый дым, и облака сбивались, путались, теряли двух теплых людей из виду. Крючконосый старик пыхтел и пыхтел своей трубкой, и Станко, пробегавшему мимо, померещился злобный блеск в прикрытых деревянных глазах. Впрочем, ему могло в тот час померещиться все, что угодно, он потерял свой заплечный мешок, да и меч уцелел только потому, что вовремя оказался в ножнах.

Они бежали, задыхаясь, не разбирая дороги. Упали на землю тогда только, когда устроенный Илияшем пожар остался далеко-далеко позади.

На ночь остановились в чахлом леске. Костра не разводили, сидели молча, плотно прижавшись друг к другу. Лесок вокруг наполнен был тяжелым дыханием, криками и стонами.

– Беззаконные земли, – бормотал Илияш. – Много о них болтают… Про «желтомары» я еще стражником слышал… Только никто и вообразить не может толком, что это такое…

Станко ежился – вокруг, то разгораясь, то затихая, разворачивалось какое-то давнее призрачное сражение.

– Да… Они все здесь шли, – бормотал Илияш, – пехота с копьями, конница с арбалетами… Здесь их встречали ловушки, засады… Горстка продиралась к замку, лезла на стену, убивала женщин, детей… Брали замок и жили там, пока их обиженные родственники не собирали новое войско… Наемникам платили щедро, княжеские сокровищницы славились богатством… Твой учитель Чаба здесь не нанимался?

Станко нахмурился в темноте:

– При чем здесь…

«Ко мне… Ко мне…» – стонали в лесу, и отзвук: «Вперед… вперед…»

Звон оружия. Ржание испуганной лошади. Звук рога. Яростный вопль, влажный хряст. Станко передернуло.

– И колдунов нанимали, – вздохнул Илияш. – Колдуны всю жизнь, всю длинную жизнь ставили ловушки. Одним хозяевам, потом другим – против первых… Колдунов не трогали. Колдун – достояние…

Кто-то задышал в темноте – хрипло, тяжко, кажется, над самым ухом. Станко прижался теснее к проводнику:

– А ты… Откуда ты все знаешь?

– Поменьше бы мне этого… знания, – со вздохом признался Илияш.

Помолчали.

– Колдун – достояние, – горько сказал Станко. – увидеть бы мне только ту тварь, что эти «желтомары» придумала… Это же… Это же палач придумал, зверь безжалостный, стоял, небось, и смотрел, как это его чудо людей… выворачивало…

Илияш хмыкнул. В лесу тонко закричал ребенок.

Станко вздрогнул:

– И дети… Зачем здесь были дети?

Илияш помолчал. Ответил нехотя:

– Заложники… Да мало ли… В двенадцать лет мальчиков уже ставили в цепь… В цепь копейщиков…

– Хорошие предки у князя Лиго, – сказал Станко от души.

– Это и твои предки, – тихо отозвался Илияш.

Молчали долго, и каждый думал о своем.

– А кто ты, Илияш? – спросил Станко ни с того ни с сего.

Тот удивился:

– Я-то? Заморский император, а что?

Станко терпеливо вздохнул:

– Я не прошу, чтобы ты выдал мне свою тайну… Я просто думал… Что ты мне уже… ну, доверяешь, что ли… Что я не ребенок и не болтун… И не слепой, между прочим… Никакой ты не браконьер, ты, может быть, благородной крови… Может быть, тоже этот… бастард, как и я… И тебе случалось командовать войском. Неужели… ты служил простым стражником? А почему? И чем тебе досадил князь Лиго?

Илияш обхватил Станко за плечи, потормошил, прижал к себе:

– Фантазер ты, парень… Фантазер…

Станко, уязвленный, высвободился и некоторое время молча хранил свою обиду.

Лес жил своей жизнью. В чаще бродили бледные огни; «Попа-ался… попа-ался»… – отчаянно плакало эхо.

– Страна ловушек, – сказал Станко с ненавистью.

– Да, – кивнул в темноте Илияш, – и сам княжий венец… Тот самый, четырехзубый… Тоже ловушка. Для самозванцев. Законнейшие из законных наследники – и те дрожали, впервые касаясь его…

– Я бы не дрожал, – проронил Станко сквозь зубы.

В темноте не было видно лица Илияша, однако послышался, кажется, смешок:

– Ты храбрец, как известно… Твоя мать… честнейшая из женщин… А если тот негодяй, что надругался из ней, обманул… ее? Может, он назвался князем Лиго просто из хвастовства, глумясь?

Станко заскрипел зубами. У него не было сил спорить.

Во мраке вокруг сновали белесые призраки, то приближались, то отдалялись звуки боя, победные крики, стоны раненых, хрипы умирающих, мольбы о пощаде.

– А зачем? – спросил Станко шепотом. – Зачем? За что они бились? Им так важен был этот проклятый замок? Этот венец… Их награда – смерть… Все получили сполна… Так за что же?

Илияш прерывисто вздохнул:

– Ты… благостный. Знаешь такое слово? Человеколюбивый мальчик. Отца вот идешь убивать, но жестокости этого мира, конечно, тебя возмущают. Обижают даже. Ты любитель искусства – искусства драки, причем с малых лет, и превыше всего ценишь кулаки свои дубовые да умение обращаться с оружием… И что же? Что так задевает тебя в этих старых кровавых историях?

Призраки не унимались до самого утра, и до самого утра Станко молчал.

* * *

На другой день они впервые увидели замок. Илияш, взобравшийся на очередной скалистый выступ, вдруг радостно вскрикнул и выбросил вперед руку; подоспевший Станко приложил ладонь к глазам. На горизонте, за зубчатой кромкой леса маячила, полускрытая туманом, одинокая башенка.

Станко смотрел долго. Ему виделось то, чего и разглядеть-то нельзя было – ленты флагов на ветру, стражники с копьями, чье-то бледное длинное лицо в прорези бойницы…

Рука Станко привычно скользнула к рукояти меча. Скоро. Уже скоро. Он идет, и князь Лиго, колдун, наверняка чует его приближение. Пускай. Он идет, и ничто в мире теперь не может его остановить…

– Ну, – хрипло окликнул спутника Илияш.

Вечером пошел дождь – мелкий, промозглый, пробирающий до костей. Костер упорно не желал гореть – напрасно Илияш ползал вокруг него на коленях и уговаривал, как ребенка, бормоча ласковые слова, чуть ли не целуя. Станко сидел, обхватив колени руками, тихо покачиваясь из стороны в сторону, и мечтал о молоке.

Старый наемник Чаба смеялся над его любовью к молоку – настоящий мужчина должен пить пиво, а если богатый – вино… Станко не теленок, чтобы сосать корову… А Станко тайком от Чабы бегал к молочнице, за медную монетку она наливала почти ведерко… А мать не любила молочницу, в раннем детстве Станко твердо знал, что все молочницы мошенничают и разбавляют молоко чуть ли не вдвое… Он думал так до тех пор, пока мать не послала его, подросшего, за молоком, он шел через все село с пустым ведерком, затравленно оглядываясь – не встретить бы обидчиков… Он постучал к молочнице, боясь ее и презирая, но та встретила его радушно, и, ожидая во дворе, Станко видел, как, облачась в чистый передник, толстуха принялась доить задумчивую рыжую корову, как звенящие струйки молока колотились о жесть ведерка – его собственного ведерка! Потом молочница с улыбкой покачала головой и посетовала – такому маленькому мальчику тяжело будет нести такое тяжелое ведро… А Станко не слушал, его мучила одна-единственная мысль – когда же она успела разбавить?!

Он всю ночь вертелся с боку на бок, из темноты на него укоризненно смотрела рыжая корова… А утром он сказал матери, пораженный собственным открытием: молочница НЕ РАЗБАВЛЯЕТ молоко, она…

Мать в сердцах отвесила ему оплеуху. Он слишком доверчив, добрые духи, он глуп и доверчив, как он будет жить в этом мире, среди подлецов и мошенников?!

Станко плакал, он боялся подлецов и мошенников, и ему так не хотелось быть глупым…

…Илияш развел-таки хилый, дымящий костерок, вытащил из мешка заплесневелый сухарь, оглядел его с отвращением, страдальчески сморщился, откусил.

– Долго еще? – задал Станко свой обычный вопрос.

Проводник криво усмехнулся:

– Завтра… Нет, послезавтра будем на месте. Деньги-то не потерял?

Рука Станко механически потрогала грязный, тускло звякнувший кошелек, но сам он не заметил этого жеста – его обдало жаром. Так скоро… Готов ли он, добрые духи… Он готовился всю жизнь – и вот так скоро… Послезавтра… Послезавтра князь будет мертв, но сперва… Сперва он, Станко, посмотрит на отца.

Невесть как на его ладони оказалась потертая серебряная монетка. Тонкий хищный профиль, выдающийся подбородок, впалые щеки…

– А я похож на него? – спросил он совершенно неожиданно для себя.

Илияш поднял брови:

– Что?

Станко смутился:

– Ну… я похож на князя Лиго?

И, давая Илияшу возможность сравнить, он протянул ему монетку – а сам повернулся в профиль.

Илияш сравнивал долго, вертел монетку так и сяк, то отодвигаясь от Станко, то придвигаясь опять.

– Не видно, – сказал он наконец, и с явным сожалением. – Темно, пр-роклятье… Ничего не разобрать.

Станко разочарованно забрал у него монетку.

Через некоторое время ему удалось прикорнуть; он дремал без снов, то и дело открывая глаза и тупо глядя на тлеющую груду угольев. Потом сон мгновенно слетел с него, он сел, чем-то внезапно обеспокоенный.

Илияша рядом не было. Возможно, отлучился по нужде, предположил Станко, но беспокойство не утихло, а, наоборот, усилилось.

Куртка, рубашка, штаны, сапоги – все набрякло влагой, угли шипели, исходя паром, в воздухе космами висела нудная, бесконечная морось. Станко привычно обхватил колени и стал ждать.

Ночь тянулась, костер умирал, Илияш не возвращался. Проклиная все на свете, Станко готов уже был сам отправляться на поиски – но вот треснула ветка, раздвинулась темная громада кустов, и длинная тень проводника бесшумно выбралась на полянку:

– Станко… вставай!

Куда и подевались все опасности, злоключения и бессонные ночи – голос проводника был весел и бодр, таким голосом он распевал свои песенки в самом начале пути.

– Вставай, дурачок! Иди сюда, скорее…

Станко, долгое время пребывавший в тревоге и напряжении, не сразу смог разделить непонятную радость проводника. Набычившись, он процедил сквозь зубы:

– И где это ты…

– Идем… Да идем же… Идем, сам увидишь…

Проводник так нетерпеливо топтался, так настойчиво взмахивал руками, что Станко, успокоившись наконец, нехотя поднялся:

– Ну куда… в ночь, в лес… Подожди утра…

– Да нет же! – возмущенный самой мыслью о промедлении, Илияш чуть не подпрыгнул на месте. – Идем… Ты все сам увидишь… Скорее, ну…

По-прежнему ворча, Станко покорно двинулся вслед за поспешившим вперед Илияшем – вернее, за его тенью, потому что черное небо обложено было тучами, и даже тусклый отблеск углей остался позади.

Илияш двигался легко, почти бесшумно, Станко трудно было бы уследить за ним в темноте, если бы проводник, вспомнив старую свою привычку, не напевал под нос, перемежая песни радостным бормотанием:

– Ну вот и ладно… Ну вот и повезло нам… Цве-етик, цве-етик, шлю тебе приве-етик… Давай, давай, парень, иди, иди, не отставай… Лю-юбовь, лю-юбовь, как ки-ипит моя кровь…

Станко приходилось труднее – ветки хлестали его по лицу, больно царапались сучки, скользил под ногами слой прошлогодних листьев. Пробираясь почти на ощупь, он десять раз готов был впасть в раздражение – но веселый голос Илияша звал, обещая удачу, и Станко вновь приободрялся.

– Давай, парень… Бедам нашим конец, и целы остались, видишь… Теперь все будет «бархатом»… Теперь уж точно…

– Долго… еще? – спросил Станко, переводя дыхание.

Илияш рассмеялся, будто услышав удачную шутку:

– Нет… Еще чуть-чуть… Ты не отставай, а то еще потеряешься в темноте…

Тем временем дождь перестал; в сплошной пелене туч кое-где появились просветы.

– Уже утро скоро, – сказал Станко капризно. – Несет тебя… Или подожди, пока луна выйдет…

Будто отвечая на его слова, из-за туч выглянул тусклый лунный серп. Стало чуть-чуть светлее.

– Ну вот, – Станко вздохнул с облегчением, теперь видна была Илияшева фигура в десяти шагах перед ним – неимоверно высокая, никогда Станко не замечал, что Илияш так высок, может быть, это игра теней?

– Идем, – забормотал проводник еще радостнее, еще поспешнее, – идем, что стоишь, на ходу засыпаешь… Идем, уже близко…

И он снова заскользил вперед, но и Станко теперь стало легче – отводя от лица ветки, он почти догнал проводника.

Луна спряталась.

– Все, почти пришли, – шептал Илияш совсем рядом, – еще чуть-чуть…

Станко замешкался было – но луна вышла опять, засветила ярче, будто собравшись с силами, и в бледном свете ее Станко разглядел, как изменилась походка проводника – он будто крался, полусогнув колени, вытянув вперед руки, причем пальцы постоянно и сложно шевелились; время от времени он нежно, ласково поглаживал себя по бедру, и что-то нехорошее было в этом странном, таком несвойственном ему движении.

Станко споткнулся и стал. Ему вдруг стало страшно.

– Не медли, парень…

И Станко снова пошел, но каждый шаг давался ему через силу. Теперь он заметил, что кинжал Илияша висит не на левом боку, а на правом.

– Идем же, парень… – Илияш обернулся, поторапливая, но Станко будто в землю врос – такой нестерпимой жутью повеяло вдруг из темных проемов между стволами.

– Ну же! – Илияш готов был плясать от нетерпения, – ну…

Он вдруг шагнул к Станко, и тусклый лунный свет упал на его лицо.

Волосы зашевелились у Станко на голове.

Стоящий перед ним не был Илияшем. Это был некто, носящий личину. Искусную маску на чужом одутловатом лице. Из прорезей маски…

Станко затрясся.

– Идем, парень… Идем…

– Н-не… – выдавил Станко, не в силах сойти с места. Тот, кто не был Илияшем, укоризненно качнул головой и мягко погладил себя по длинной шее. Личина, вероятно, собралась улыбнуться – полускрытые бородой губы принялись вдруг растягиваться, как тугое тесто. Маска исказилась, как отражение в кривом стекле.

Добрые духи!

И тогда Станко наконец-то обрел способность кричать и бегать.

Он несся через тьму, подгоняемый розгами веток, спотыкаясь, падая, задыхаясь, пугая лес хриплыми воплями, вымещая в беге, в крике весь свой холодный ужас. Потом, запнувшись о корень и угодив лбом в твердое, он ощутил мгновенную боль и перестал себя помнить.

Первое чувство, пришедшее на смену забытью, оказалось снова-таки болью – тупой, тяжелой, надежно поселившейся в голове. Он застонал – без умыслу, без надежды, просто от жалости к себе.

– Станко… Станко…

Его осторожно трясли за плечо. С трудом повернувшись, он увидел над собой ясное утреннее небо в путанице ветвей и склонившегося Илияша.

Ночной кошмар вернулся. Станко бросило в жар; дернувшись, он сел – боль в голове толчком усилилась. Добрые духи, чего он хочет? Чего хочет этот… это…

– Станко… Это я… Не бойся…

Голос был хриплый, усталый, не было в нем ни давешней бодрости, ни веселья. Станко смотрел, широко раскрыв глаза.

– Не бойся… Это я, посмотри…

Склонившийся над Станко человек ткнул пальцем в свое лицо. Это было лицо Илияша – бледное, измученное, с темными кругами вокруг глаз и травинками в бороде, но живое, человеческое, ничуть не похожее на ту страшную личину:

– Это я, да я же…

Станко вдруг ослабел. Невиданное облегчение отобрало последние силы; локти подломились, он тряпочкой растянулся на траве, и сразу вернулась забытая было боль.

– Это призраки такие, мары… – Илияш попробовал усмехнуться. – Мне тоже… привиделось… Ты мне привиделся, Станко… – и проводник передернулся.

Станко лежал и смотрел на него почти с любовью. Жесткая борода, красные, припухшие веки, глаза с остатками былого куража… Это Илияш. Добрые духи, это действительно Илияш, и как он, Станко, рад его видеть, ни одному человеку в жизни он так не радовался…

Он засмеялся – тихо и глупо, от смеха голова заболела сильнее.

Илияш, который, похоже, вполне разделял его чувства, засмеялся тоже:

– Надо же… Ну, парень, и ночка выдалась… Ну и ночка…

Он помог Станко подняться – осторожно, тоже, по-видимому, удивляясь и радуясь тому, что парень-то настоящий. С трудом встав на ноги и справившись с головокружением, Станко увидел рядом – в двух шагах – отвесный обрыв. Внизу, поодаль от каменистого склона, трепетала листьями изящная березовая рощица. Станко подобрался к краю – в камнях под обрывом белели чьи-то кости.

– Да, – Илияш все еще смеялся, – это они… Промышляют так, да…

Не оборачиваясь, путники побрели прочь.

* * *

Они шли и шли, и счастье, что дорога была легкой – оба вконец измучились и едва переставляли ноги.

– Молока хочу, – сказал Станко запекшимися губами.

Илияш удивился:

– Что?

– Молока… С ржаной поджаристой корочкой.

– Понятно, – Илияш скептически улыбнулся, – а сдобной булочки с кремом?

– Нет, – сказал Станко трагическим голосом. – С кремом я в жизни не пробовал.

– Плохо, – отрывисто посочувствовал Илияш и вытащил из-за пазухи карту.

За время пути карта еще больше истрепалась и вытерлась, Илияш подносил ее к самым глазам, страдальчески морщился и водил пальцем по дырам и пятнам; утвердившись в некой важной мысли, проводник поднял на Станко довольные глаза:

– Завтра выйдем к замку. С пути бы не сбиться… Тут овражек должен быть, прямой, как стрелочка… Смотри по сторонам, ладно?

Станко рассеянно кивнул. Ему как-то сразу стало не до того.

Завтра. Всю жизнь готовился – и завтра. Радоваться бы… Откуда же это тягучее, холодное, тяжелое чувство?

– Молока хочу, – сказал Станко печально. Илияш сочувственно усмехнулся.

Днем, окончательно выбившись из сил, путники устроили привал. Доедали остатки сухарей, лежали, вытянув ноги, бездумно глядя в небо.

– Илияш, – сказал наконец Станко. – Илияш.

Тот чуть поднял бровь.

– Я хочу поговорить с тобой… Только… серьезно. Без смеха, ладно?

– Без смеха кисло будет, – протянул проводник, жуя травинку. – А впрочем, давай…

Станко собрался с духом:

– Послушай, ты воин… Тебе наверняка случалось… убивать.

– Я охотник, – сказал Илияш после паузы. – Я убиваю зайца, чтобы съесть его.

– Нет, – в голосе Станко скользнули просительные нотки, – я не о том… Поговори со мной откровенно, не прячься за свои шуточки… Тебе ведь случалось убивать и людей?

– Своими руками? – поинтересовался Илияш.

– Да… В бою.

– Случалось, – бросил Илияш коротко.

– И… что?

– Что?

Станко сел:

– Понимаешь… Я никогда никого не убивал. Мой учитель Чаба говорил, что мужчина… Ну, да не в этом дело. Я… боюсь струсить, Илияш.

Стало тихо. Проводник лениво перекатился со спины на живот. Выплюнул травинку, подпер подбородок локтями:

– Струсить? Надеюсь, ты по-прежнему не боишься стражи… Да и самого князя, кстати?

– Нет, – Станко облизал губы, – не боюсь… Я боюсь другого. Вот я победил стражу, вот я победил князя… И надо убивать его, а я… Ну, понимаешь?

– Нет, – сказал Илияш безжалостно. – Не понимаю. Ты мне все уши прожужжал уже – ненавижу, убью, убью… Врал, значит?

Станко потупился. Ему тягостен был разговор, но еще тяжелее носить в себе то новое сомнение, что без спросу поселилось в душе.

– Я не врал, – отозвался Станко медленно. – Я…

По небу с оголтелым карканьем пронеслась пара ворон.

– Я… – Станко не знал, что говорить, – я…

Он вспомнил перепуганное, с разбитым носом, с выпученными глазами лицо рыжего сынишки бондаря – своего главного обидчика. Рыжий лежал в пыли, дружки его сверкали пятками в самом конце улицы, а Станко – рваная рубашка, кулаки в ссадинах – орал прямо в эти белые от страха глаза:

– Есть у меня отец, понял?! Есть у меня отец! Он князь, понял, ты?! Он князь, я его сын, а ты – холоп вонючий, понял?!

Он вспомнил бледное, гордое до надменности лицо матери: «В тебе благородная кровь».

Зачем ей было гордиться князем – ведь он был ее позором?

Илияш смотрел насмешливо – и вместе с тем почему-то печально.

– Пошли, – сказал наконец, поднимаясь. – Нам еще идти и идти… до темноты.

Вскоре нашелся и желанный овражек – «прямой, как стрелочка». Станко он не очень-то понравился: идти удобно, а вот свернуть с дороги – поди попробуй…

– Не трусь, – говорил Илияш негромко, будто сам с собой, – главное – добраться до князя… А там сам увидишь, как обернется…

Станко тянулся следом и печально кивал.

Края овражка становились все круче и совсем уж задрались к небу, когда Илияш вдруг замедлил ход и стал. Станко остановился рядом.

Угнездившись корнями на левом склоне оврага, протянув толстую ветку поперек тропы, перед путниками стоял изрядных размеров дуб. Пышная крона говорила о мощи и здоровье старого дерева; на толстой горизонтальной ветке рядком висели шесть повешенных за шею трупов.