Дон Нигро
Женские истории

Странные сестры

(Один персонаж, ГРУШЕНЬКА, молодая женщина лет 25, которая обращается к зрителям из круга света на пустой, за исключением двух деревянных стульев, сцене).

ГРУШЕНЬКА. В моем, все более отчаянном поиске правды, я читала и читала Достоевского, но решила перестать, потому что мне хочется как можно быстрее добраться до сути, до центра лабиринта, а он постоянно замедляется, чтобы поплакать или поскрежетать зубами, как горилла обнять того или другого, поколотиться головой о самовар, погоревать о Боге или чем-то, и через какое-то время все это начало действовать мне на нервы, вот я и оставила Достоевского и начала прислушиваться к тому, что происходило у меня в голове, и нашла это куда более привлекательным, да только меня замучили разламывающие головные боли, словно кто-то в моей голове пытался вылезти наружу, и я помню, что слышала о мужчине с такими же головными болями. Его доктора решили, что изнутри что-то давит на череп, поэтому просверлили дырку, засучили рукава, залезли внутрь и выгребли несколько пригоршней мозгов, в которых оказались два посторонних предмета. Один – довольно большая опухоль – это ожидалось. А вот вторым оказался человеческий эмбрион. Правда. Клянусь. Они нашли эмбрион в его голове. С волосами, кожей, ногтями. Врачи сказали, что это, должно быть, остатки неродившегося близнеца. Всю жизнь этот мужчина таскал в голове близнеца, который толкал его мозг и череп, ожидая, несомненно, со все возрастающим нетерпением, появления на свет божий. И я нисколько не сомневаюсь, что все это время это маленькое неродившееся существо, чью жизнь украл этот человек, всеми забытый, заточенный в чужой голове близнец, наверняка говорил, обращаясь к своему большому брату. Вы спросите, а что он говорил? Возможно: «ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ ОТСЮДА. ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ ОТСЮДА. ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ ОТСЮДА. КТО-НИБУДЬ, ЗАЖГИТЕ СВЕТ». Как знать, может, и что-то еще. Существо могло говорить о планах на будущее, надеждах встретить любовь, завести семью, найти работу, о природе меланхолии человеческого эмбриона. И, что достаточно любопытно, я сама, страдающая от головных болей всю жизнь, а в последнее время особенно, слышала этот другой голос в своей голове. Задавалась вопросом, а может, мои попытки читать Достоевского и Киркегарда, Ницше и Шопенгауэра, на самом деле были бесплодными попытками заглушить этот тихий голос, но она продолжала говорить. И теперь, узнав про этого несчастного мужчину, я думаю, что наконец-то нашла ответ, который так долго искала. У меня есть маленькая сестра. Она живет в моей голове. Она говорит, говорит и говорит со мной, и хочет, чтобы я умерла. «Выпусти меня отсюда, – кричит она. – Выпусти меня отсюда!» Иногда мой близнец говорит со мной на иностранных языках или на языках, которые еще не изобретены. Очень часто отпускает резкие комментарии по поводу мужчин, с которыми я встречаюсь, или предлагает различные экзотические способы, которыми мне следует их убить. Когда я стою перед зеркалом обнаженной, она высмеивает мою грудь или указывает на воображаемый жир на бедрах. Может, она помнит будущее, как я помню прошлое, поскольку вроде бы знает о событиях, которые только должны случиться, и нашептывает мне об этом, пусть я стараюсь ее не слушать. Ночами она часто кричит и стонет, заставляя мои руки ползать по моему телу. Она побуждает меня на неистовые акты совокупления с опасного вида незнакомцами в подземке. Она, несомненно, сестра-ведьма, но я ее люблю. В дождливые дни она красочно описывает мне приятные ощущения, которые можно получить, перерезая вены в ванне с горячей водой. Она – голос лжи, которая на самом деле правда. Она – та, что не родилась. Я грущу о ней и боюсь ее. Но иногда я задаюсь вопросом, а может, у нее в мозгу тоже есть маленькая сестра? И что маленькая сестра говорит ей? И кто в голове той маленькой сестры? И сколько вообще этих маленьких сестер? И, раз такой пошел разговор, в чьем черепе я? И слышит ли она мой голос, когда смотрит в зеркало? «Выпусти меня, – кричу я. – О, пожалуйста, выпусти меня! Выпусти!» Но никто, похоже, не слышит. Я упираюсь маленькими ручками в ее череп изнутри, и кричу, и кричу, но не могу родиться. А потому в отчаянии сижу и жду, когда они вскроют мою темницу-череп, влезут внутрь огромными, затянутыми в перчатки руками и вытащат меня, окровавленную и заляпанную мозгами, на свет. И чтобы скоротать время и не думать об этом моменте, которого я с нетерпением жду и боюсь, чтобы заполнить долгие часы пребывания в этой тюрьме, я читаю Достоевского.

(Свет медленно меркнет и гаснет полностью).

Крокодила

Посвящается Кейт Кенни.

 Один персонаж, ДЖЕННА, молодая женщина двадцати с небольшим лет.

Время – начало 1920-х гг.

Кровать в комнате дома в Огайо. Лунный свет под углом падает в окно. У кровати столик, на нем стакан, наполовину наполненный водой.

(Тикают часы. В лунном свете мы видим ДЖЕННУ, молодую женщину двадцати с небольшим лет, в простой белой ночной рубашке. Она сидит на кровати в комнате в Огайо. Босые ноги на кровати – не перекинуты через край. У кровати деревянный столик, на нем стакан, наполовину наполненный водой.

Начало 1920-х гг.)

ДЖЕННА. Наблюдения, касающиеся Крокодила, копились долгие годы, с тех пор, как мы, маленькие девочки, каждую ночь в ужасе прятались под одеяло, поскольку моя сестра убедила меня, что Крокодил капитана Крюка живет под моей кроватью, выжидая удобного момента, чтобы сожрать. Так что думала я о нем много. Важно помнить, и я говорю это в защиту Крокодила, что он не отгрыз руку капитану Крюку, в чем уверено большинство людей. Питер Пэн отрубил капитану руку и бросил Крокодилу. Но рука эта была удивительно вкусная, потому что после того происшествия Крокодил повсюду следовал за капитаном, в надежде отобедать и всем остальным. Так что в каком-то смысле Крокодил – персонаж, вызывающий сочувствие.

Я хочу сказать, это так похоже на историю жизни едва ли не любого из нас: в какой-то момент мы выползаем из пустоши унижений и печали, каковой является детство и/или отрочество и случайным образом натыкаемся на человека или попадаем в ситуацию, создающую у нас иллюзия счастья, которое мы искали. Но не успев хоть в малейшей мере насладиться им, мы моргаем и, увы, его уже нет. Вот мы и проводим остаток жизни, пытаясь воссоздать тот неуловимый момент, который мы по-настоящему и не запомнили, следуя не за теми людьми по ложным причинам, проецируя на них то, чего в них никогда и не было.

Руку капитана Крюка отличал не только исключительный вкус. Ее поедание стало для Крокодила чем-то мистическим. С того самого мгновения, когда рука оказалась в пасти, вновь обрести счастье он мог единственным способом: поедая другую руку, а потом и остального капитана, вплоть до тронутой сединой полоски сальных пиратских усов.

А что произошло бы после того, как капитан Крюк целиком и без остатка исчез бы в пасти Крокодила? Тому пришлось бы до скончания веков в великой печали мотаться по миру в поисках других усатых, играющих на клавесине, саркастических пиратов, надеясь, что на вкус они будут так же хороши, как и шкипер «Веселого Роджера»? Вероятно, было что-то такое в руке капитана Крюка, что выгодно отличало ее от любой другой плоти, которую пробовал на вкус Крокодил. Поневоле задаешься вопросом, а что именно? Может, капитан Крюк окунул руку в какой-то удивительный, удостоенный высших призов на кулинарных конкурсах, соус для барбекю, аккурат перед тем, как отрубленная рука угодила в пасть Крокодила? А может, ничего особенного в руке капитана Крюка и не было. Может Крокодил, по какой-то причине, никак не связанной с капитаном Крюком, в тот день чувствовал себя невероятно счастливым и по ошибке ассоциировал собственное счастье со вкусом руки самого обычного, ничем не отличающегося от других, пирата.

Я думаю, такое случается с нами гораздо чаще, чем мы готовы это признать. Мы ассоциируем испытанное нами чувство с набором обстоятельств, в которых мы в тот момент находились, и полагаем, что есть причинно-следственные отношения между этими обстоятельствами и нашими ощущениями, хотя на самом деле такими счастливыми нас сделало что-то совсем другое. Мы забываем настоящую причину, даже если и знали ее, и заменяем казалось бы очевидной, но на самом деле ложной, тем самым съедаем руку капитана Крюка, а потом бродим, теряя годы и годы нашей жизни, в поисках этого вонючего старого пирата, ошибочно уверовав, что ключ к нашему счастью – найти и съесть остаток этого просоленного морского волка. Ностальгия убивает, поскольку обычно имеет место быть полное непонимание, а о чем, мы, собственно, ностальгируем. На этом и зиждется романтическая любовь: ностальгии по ранней стадии воображаемого счастья, которую мы не только не понимаем, но и не помним. Так что в этом смысле Крокодил – фигура трагическая, наравне с Королем Лиром и капитаном Ахавом.

Конечно, Крокодил преследует капитана Крюка, чтобы съесть недоеденное, тогда как Ахав гоняется за Белым Китом, потому что тот отгрыз часть его организма, а конкретнее, пусть, вероятно, и символически, давайте это признаем, его пенис. Но особенность навязчивой идеи заключается в том, что после того, как она возникла, причина этой навязчивости уже не имеет значения. Навязчивость сама по себе становится всем. И жажда мести, как и романтическая любовь, – это иррациональная навязчивость, связанная с реальным или воображаемым состоянием дел в прошлом. Человек сохраняет прошлое живым, вновь и вновь думая о нем. И всякий раз, уходя мыслями в прошлое, мы немного его меняем: сочетание наших эмоций и воображения улучшают его или делают хуже, и в результате то, что мы, по нашему разумению, помним, соотносится со случившимся с нами на самом деле, как колбаса со свиньей.