Дмитрий Мережковский
Борис Годунов (киносценарий)

XI. Письмо нунция

Палата с низкими сводами, с византийской росписью по стенам. Но на этой росписи, на главной стене, – большое католическое Распятие черного дерева с Христом из слоновой кости. Стол под ним покрыт темно-фиолетовым бархатом; на нем высокие католические светильники, священные сосуды, чаши, дароносицы, остензории и т. д. вокруг служки в белых кружевных накидках с серебряными колокольчиками в руках.

Отец Игнатий, секретарь Рангони, читает молитвенник. Входит Рангони, преклоняется перед Распятием, творит молитвы. Слышна органная музыка и тихое пение.

Окончив молитвы, Рангони подымается. Жестом отсылает служек.

Рангони (о. Игнатию). Я должен продиктовать вам важное письмо кардиналу Боргезе,

О. Игнатий садится и приготовляется писать.

Рангони (диктует). Прошу, ваше преподобие, доложить Святейшему отцу о свидании моем с царем Борисом. Я передал поздравления Его святейшества, а также пожелания его о соединении церквей. Но на сие последнее царь Борис, подобно всем упорным и невежественным схизматикам московским, ответствовал мне лукаво и уклончиво. Я имею, однако, другие, лучшие вести. Сын царя Иоанна, прямой наследник московского престола, царевич Димитрий, почитавшийся убитым, Божьим чудом спасен. Ныне, при нашем содействии, он имеет быть отправлен, до времени, в Литву. Мы уповаем, что Святейший отец примет его под свое высокое покровительство, о чем известит и короля Сигизмунда^[23] польского, верного сына святой нашей церкви. Сей воскресший Димитрий, воссев на престол своих предков, будет нам великой помощью во святом деле возвращения московских схизматиков в лоно единой апостольской Римской церкви. Аминь.

Берет письмо у о. Игнатия, прочитывает его, подписывает и запечатывает своей печатью. Затем снова склоняется перед Распятием. Слышны те же звуки органа, медленно затихающие.

XII. Бал у Мнишек

Замок Сандомирского воеводы, Юрия Мнишек^[24], в Самборе. Ряд освещенных зал. Бальная музыка. Пары танцующих кавалеров и дам.

О. Мисаил с подстриженными волосами и бородой, в слишком для него узком, арамантового бархата, польском жупане, в желто-шафранных, атласных штанах в обтяжку, стоя у поставца с винами и попивая венгерское, смотрит на танцующих.

Митька, выросший, тонкий, как тростинка, в шелковом белом, на розовой подкладке доломане с серебряным шитьем и собольей опушкой, в белой лебяжьего пуха шапочке с изумрудным пером и двумя по бокам белыми крылышками, похожий на амура, подходит к о. Мисаилу.

Митька (вглядываясь). Батька, ты?

Мисаил. Я-то батька, а ты кто?

Митька. Митьку не узнал?

Мисаил (кидаясь ему на шею). Митенька; светик мой, родимый! Вырос-то как, молодцом каким стал, карсавчиком! А я-то думал, пропал малец. Где же тебя Бог носил?

Митька. В Львове, у ксендзов, учился.

Мисаил. Давно ли здесь?

Митька. С панночкой вчера из Кракова.

Мисаил. Хлопцем у нее, что ль?

Митька. Нет, пажом. Лыцарское звание шляхетское!

Мисаил. Ну, пошли тебе Бог. Кабы только у ксендзов не облатынили. Держи ухо восторо, сынок, крепко за веру стой!

Митька (лукаво). А ты, отче, рясу-то скинул?

Мисаил. Скинул, батюшка, скинул, ох, согрешил окаянный! Ну, на Москву вернусь, отмою, и паки шмыг под шлык. Ряса, что кожа, – небось не сдерешь. Нам без ряски нельзя. Мне и Гришенька… тьфу! Великий государь наш, Димитрий Иванович, архиерейский клобук обещал, а то, гляди, и в патриархи выскочу. (Указывая на бывшего инока Григория, нынешнего царевича Димитрия, идущего в паре с дочерью князя Мнишек, Мариною).^[25] Вишь, сколь-то наш как откалывает, пес его заешь! Ну, да и та, чертова девка, умеет плясать. Аж и меня разбирает – так бы и пустился в пляс! Это какой же по-ихнему будет?

Митька. Краковяк.

Мисаил. Лихо, лихо, жги! (Подплясывая и притоптывая):

 
Коль со щукой ходит рак,
Так и сяк, так и сяк,
Раскоряк – Краковяк!
 

(Вдруг остановившись). Чтой-то у меня как будто сзади треснуло? Глянь-ка, сынок, не на спине ли шов?

Митька. Нет, пониже.

Мисаил. Ну-у? И видать?

Митька. Видать.

Мисаил. Ох, искушенье! Говорил я шведу: «Узко-де шьешь, подлец, распорется». Митенька, батюшка, стань-ка сзади, притулись как-нибудь, епанечкой прикрой, а то срам, засмеют нехристи: «Вот, скажут, архиерей с дырой!»

Митька. Стать-то недолго, отец, да не все же стоять, как пришитому!

Мисаил. А мы пойдем, потихонечку, да и проберемся как-нибудь в девичью, там меня живо девки заштопают!

Митька с Мисаилом уходят. Музыка играет мазурку. Трое панов, глядя на танцующих, беседуют.

Пан Станислав (указывая на Марину с Димитрием). Нашей-то панночке вон как не терпится: крунку алмазную да горностаеву мантийку вздела, – поскорей бы в царицы московские!

Пан Иордан. А молодец-то пляшет недурно, вон каблуками как притоптывает, по-нашему, ясновельможному! Где научили так скоро?

Ян Замойский.^[26] Пять лет не скоро, а где – у наших же святых отцов: доки не все Богу молиться, черту плясать!

Пан Станислав. Воля ваша, паны, а я все гляжу на него, да в толк не возьму, кто он такой? Шутка сказать, сам папа признал. Может и вправду царевич. Вон все говорят, вместо него другого младенца зарезали.

Ян Замойский. Кто говорит? Москали набрехали, а мы и уши развесили. Что за плавтова комедия, помилуйте, велено было царевича убить, а убили куренка!

Пан Станислав. Да этот-то, этот кто же? Оборотень, что ли, тень, туман с болота? Ну-ка, подойди, пощупай, – сквозь рука не пройдет. Кто же он такой?

Ян Замойский. А черт его знает! Беглый монах, хлоп Вишневецких,^[27] жид некрещеный, аль сам бес во плоти. Лучше знают про то отцы-иезуиты, – их стряпня, их и спрашивай!

Пан Иордан. А я, панове, так полагаю, не в обиду будь сказано вашей милости. Кто он такой, нам горя мало. Сколько было примеров, что Бог возвышал и подлого звания людей: царь Саул^[28] и царь Давид^[29] тоже не белая кость. Так и этот, кто бы ни был, есть Божие орудие. Будет нам польза и слава не малая, как посадим его на московский престол: тут-то и запляшут москали под нашу дудку!

Ян Замойский. Кто под чью дудку запляшет, пану Богу известно; войну затевать из-за вора, лить за плута польскую кровь, черта делать оружием Божиим, – всему честному шляхетству позор!

Мисаил, заштопав штаны, появляется снова. Митька – с ним.

Пан Станислав (указывая на них). А вон и Силен^[30] краснорожий, Дон-Кихота Московского Санчо-Панса верный, а тот, за ним, Купидончик сахарный, Маруськин паж, – тоже по имени Димитрий!

Пан Иордан. Как, еще один? Димитрий второй?

Пан Станислав. Второй или третий, смотря по тому, кто настоящий первый.

Пан Иордан. Иезус Мария, сколько же их всех?

Пан Замойский. Сколько теста хватит: мы нынче царьков, как московская баба – блины, печем!

Димитрий, после мазурки, усаживает Марину.

Марина (обмахиваясь веером). Ух, закружили, с вами беда! А кто пана мазурку учил?

Димитрий. О. Алоизий.

Марина. А фехтовать?

Димитрий. Он же.

Марина. А вирши писать?

Димитрий. О. Игнатий.

Марина. Видно, святые отцы не забыли шляхетного звания. Ну, да и пан, должно быть, ученик прилежный.

Димитрий. Пани Марина, я давно хотел вам сказать…

Марина (перебивая). Завтра в поход?

Димитрий. Нет, не завтра.

Марина. Когда же?

Димитрий. Это знаете вы.

Марина. Я? благодарю за честь. Рыцарь в бой спешит, а дама не пускает; «Не уходи, коханый, побудь со мной!» Так, что ли?

Димитрий. Нет. Не так.

Марина. А как же?

Димитрий. Ты знаешь, Марина, я не могу расстаться с тобою, быть может, навеки, не сказав тебе всего, что у меня на сердце…

Марина. Ну, что ж, говорите, я слушаю.

Димитрий. Здесь, на балу? Нет, ты мне обещала…

Марина. Завтра вечером в одиннадцать, в липовой аллее, у фонтана.

Быстро встает и уходит. Димитрий сидит, задумавшись.

О. Игнатий (подойдя к нему сзади на цыпочках и наклоняясь к уху его). Как наши дела, сын мой? (Присаживаясь). Ждем короля с минуты на минуту. Помнишь ли все, что я тебе говорил: вольный пропуск ксендзов на Москву, строение костелов, права Иисусова братства и корень, корень всего, не забудь воссоединение церквей, под верховным главенством Рима… А вот и монсиньор.

Папский нунций, Рангони, в кардинальской фиолетовой шапке и мантии, появляется в дверях.

О. Игнатий. Ну, помоги тебе Господь и матка Ченстоховска, ступай, сын мой, ступай с Богом!

Димитрий (встает и, усмехаясь, тихо про себя). Точно как тогда у Шуйского: «С Богом ступай», и «Чем черт не шутит!»

Подходит к нунцию и преклоняет колена. Тот благословляет его. Слышатся трубы, сначала далеко, потому все ближе и ближе. Бальная музыка стихает, пары перестают кружиться.

Все (кидаясь к темным окнам с краснеющим царевом факелов). Король! Король!

Двери на парадную лестницу открываются настежь. Хозяин дома, князь Мнишек, с ближними панами и шляхтою, идет навстречу королю. Слуги стелят к дверям дорожку алого бархата, дамы усыпают ее зелеными лаврами и белыми розами. Польские гусары, гайдуки, алебардщики строятся в два ряда по лестнице.

Трубы трубят, музыка играет триумфальный марш. Входит король Сигизмунд. Нунций, взяв Димитрия за руку, подводит его к королю. Димитрий преклоняет колено.

Нунций. Ваше Величество, я счастлив представить вам, с благословения Святейшего Отца, законного Московских государей наследника, чудом от руки злодеев спасенного, царевича Димитрия, сына Иоаннова!

Сигизмунд (подняв Димитрия, обнимая его и целуя). Счастливы и мы, брат наш возлюбленный, принять тебя под сень державы нашей! Бог да поможет тебе вступить на прародительский престол.

Марина (подавая королю, на золотом, подносе, кубок). Меду нашего Самборского отведай, пан круль!

Сигизмунд (поцеловав Марину в голову, взяв кубок и поднимая его). Здравие великого государя Московского, Димитрия, сына Иоаннова! (Выпив кубок до половины, передает его Димитрию). Пей и ты, брат наш. Вместе да будут наши сердца, как вместе мы пьем тот кубок!

Димитрий (подымая кубок). Здравие короля Сигизмунда! Братских народов Литвы и Руси вечный союз!

Все (махая платками и кидая шапки вверх). Виват! Виват! Виват!

Мисаил (громче всех, таким оглушительным ревом, каким в Московских церквах ревут протодиаконы). Благоверному, великому государю нашему, Димитрию Ивановичу – многая лета!

XIII. У фонтана

Ночь. Круглая, большая луна над садом в осеннем уборе. Тихо, без шелеста, падают иногда листья с вековых деревьев на площадку, где белеет фонтан. Очень светло, как всегда в луну. Ночь осенью. Фонтан журчит, брызги разноцветно переливаются в лунных лучах.

Входит Димитрий. Оглядывается, прислушивается. Потом садится на широкую каменную скамью против фонтана. Опять прислушивается. Но все тихо, только журчит фонтан. Димитрий замечает на скамье забытую лютню. Берет ее, задумчиво перебирает струны. Начинает напевать:

 
Наш святой Себастьян…
Сколько стрел, сколько ран,
Как земля под ним кровава…
Но и в муках Себастьян
Горним светом осиян,
Слава! Палачи ему грозят,
Стрелы лютые разят,
Искушают палачи:
«Себастьян, не молчи,
Себастьян, открой уста,
Отрекися от Христа!»
Но в очах небесный свет
И на все один ответ,
«Отрекаешься ли?» «Нет!»
Слава!
 

Марина в это время выходит из-за деревьев. Димитрий ее не видит. Неслышно она подходит ближе. На плечах ее накинута соболья шубка, на голове белая вуаль. Подходит ближе. Димитрий вскакивает и бросается к ней. Берет ее за руки.

Димитрий. Марина, ты! Наконец-то! Как ждал я! Уж думал, не придешь…

Марина. А хорошая песенка, царевич? Моя любимая. Только ты не кончил. Аль забыл?

Берет у него из рук лютню, садится на скамью и доканчивает песню.

 
Панни, панночка моя,
Себастьян – это я!
От твоих нежных рук
Жажду ран, жажду мук.
Быть живой мишенью стрел.
Так и мне Господь велел.
И моя слеза кровава…
Сколько ран, сколько бед,
И на все один ответ,
«Отрекаешься ли?» – Нет!
Мучься плоть, лейся кровь!
Умираю за любовь, —
Слава!
 

Димитрий (берет ее за руки). Да, да, так! «Умираю за любовь!» Только одно и помню, кохана моя, богиня моя! (Ведет ее к широкой каменной скамье против фонтана. Садится).

Марина. Царевич…

Димитрий. Мучился, ждал тебя… И вот ты пришла, ты одна со мною… Дай же высказать все, чем горит сердце! Благословен день, когда увидел я тебя впервые! Не знал я дотоль сладостной любовной муки…

Марина. Постой, царевич. Не для нежных речей любовника назначила я тебе здесь свидание. Верю, любишь… Но слушай, с твоей судьбой, неверной и бурной, я решилась соединить свою: открой же ныне мне твои тайные надежды, намерения, опасения. Я не хочу быть безмолвной рабой, покорной наложницей. Я хочу быть достойной супругой, помощницей Московского царя!

Димитрий. О, дай мне забыть хоть на единый час мои тревоги! Забудь и сама, что я царевич, помни только любовь мою…

Марина. Нет, Димитрий. Я почла бы стыдом для себя забыть в обольщении любви твой сан, твое высокое назначение. И тебе должно оно быть дороже всего. Ты медлишь здесь. У ног моих, а Годунов уж принимает меры…

Димитрий. Что Годунов? Что трон, что царственная власть? Жизнь с тобой в бедной землянке, в глухой степи я не променяю на царскую корону. Ты – вся моя жизнь!

Марина. Слыхала я не раз такие речи безумные. Но от тебя их слушать не хочу. Знай: отдаю торжественно я руку не юноше, кипящему любовью, а наследнику Московского престола, спасенному царевичу Димитрию.

Димитрий (встает). Как? Постой, скажи: когда б я был не царской крови, не Иоаннов сын… любила б ты меня?

Марина. Ты – Димитрий, и любить другого мне нельзя.

Димитрий. А если я другой! Меня, меня б ты не любила? Отвечай!

Марина молчит.

Димитрий. Молчишь? Так знай же: твой Димитрий давно погиб, зарыт и не воскреснет.

Марина (тоже встает). А кто же ты?

Димитрий. Кто бы ни был, – я не он. (Марина закрывает лицо руками). Но кто бы ни был я, стоящий пред тобою, я тот, кого избрала ты и для кого была единою святыней… Решай теперь… Я жду!

Падает перед ней на колени. Марина открывает лицо и делает шаг назад.

Марина. Встань. Я видела немало панов ясновельможных и рыцарей коленопреклоненных. И отвергала их мольбы не для того, чтобы неведомый…

Димитрий (вскакивает). Довольно! Вижу, вижу! Стыдишься ты не царственной любви! Ты шла сюда к царевичу, наследнику престола, любила мертвеца. Я с ним делиться не хочу. А любви живого – ты не достойна. Прощай.

Марина. Все выболтал, признался… для чего? Кто требовал твоих признаний, глупый? Уж если предо мною так легко ты обличаешь свой позор, не диво, коль пойдешь болтать и каяться пред всеми.

Димитрий. В чем каяться? Кому? Тебе одной моя любовь открыла тайну.

Марина. А если я сама ее открою всем?

Димитрий. Открой, пожалуй. Кто тебе поверит? Я не боюсь тебя. Что нужды королю, шляхетству, папе, царевич я, иль нет? Я им предлог раздоров и войны – им большего не нужно от меня… Но тайная судьба меня ведет! Я – не Димитрий? Тень Грозного спроси, кто я! Вокруг меня волнуются народы, дрожит Борис, мне обречен на жертву… И что бы ни сулила мне судьба, погибель иль венец…

Марина. Венец? Тебе!

Димитрий. Да, мне! Кто раз был осиян величьем царским, на том оно уж не померкнет. И, может быть, ты пожалеешь когда-нибудь любви отвергнутой…

Марина. Но я любви твоей не отвергала, царевич! Вступи лишь на престол…

Димитрий. Нет, панни! Купленной любви не надо мне. Вот женщины! Недаром учат их бежать отцы святые! Змея, змея! Глядит, и путает, и вьется, и ползает, шипит и жалит…

Марина. Постой. Димитрий, не понял ты…

Димитрий. Все понял, все! Узнал тебя. А ты… ты не узнаешь ввек, царевич ли тебя любил, или другой, бродяга безымянный… Как хочешь, так и думай. Теперь, хотя бы ты сама любви моей молила, я не вернусь. (Хочет уйти).

Марина (кидаясь к нему). Мой милый, погоди, постой!

Пытается обнять его, но Димитрий ее отталкивает и уходит. Марина падает на скамью почти без чувств.