Дмитрий Миронов
Канатоходец
Еще издали услышал скрип качелей, Валерии не было. Гуляли дети – девочка лет семи и мальчик совсем маленький. Родителей не видно, но все равно при детях не буду. Залез в беседку, водки было как раз на стакан. Посижу немного и пойду искать, она где-то здесь.
Качели перестали скрипеть, я оглянулся. Дети стояли рядом, смешные какие, будто их вытолкали на улицу и они одевались на ходу. У мальчика ботинки на разные ноги.
– Иди сюда, – говорю.
Он подошел.
– Ты как гитлеровец.
– Кто?
– Так бабушка моя говорила, когда я неправильно одевался. Снимай ботинки.
– Я не гирелоливец…
– Вы не видели здесь женщину пьяную?
– Здесь никого нет, – сказала девочка.
Они шли за мной, как бездомные собачки, которых погладили. Я остановился у магазина.
– Ладно, идите, выбирайте себе, что хотите.
В корзину посыпались: печенье, мармелад, шоколадные яйца, коробочки с соком, творожные сладости. Себе взял маленькую с той же этикеткой, что пил вчера и пару сэндвичей.
…Мы качались на качелях, бесились в оранжевых сугробах из опавших листьев, хохотали на весь город. Я лакал водку из горлышка не стесняясь.
– Как человек паук, – сказал мальчик.
Потом сидел один в теремке, они мне надоели, накатило равнодушие и усталость. Голоса детей, вдруг, стали далеким эхом, будто кричали или звали меня, откуда-то с недосягаемой высоты.
Стало тихо, я подошел к скамейке, никого, только кукла и паровозик. Может, это было здесь раньше? Не помню…
– Мои дети превратились в игрушки.
А были ли они вообще? Конечно, не было, ведь я не хотел. Жена хотела, а я нет. Я не люблю детей.
Надо срочно, увидеть себя. Побежал домой, но в квартире не было зеркал, ни в ванной комнате, ни в коридоре, нигде. Ладно, скоро стемнеет и окна станут черными отражениями…
Я прилег на диван, подождем.
Разбудил хохот, на кухне или в прихожей. Тишина. Приснилось. Полукруг луны выглядывал из-за занавески, мебель черными пятнами, идеальная плоскость подоконника…
– Мне нельзя, – вдруг сказала женщина. Ей что-то ответили, все были пьяные. Это было за стенкой, на кухне. Стали прорезаться новые звуки там смеялись и чавкали, звенела посуда, переливались жидкости. Голос матери потонул в этих звуках, теперь определенно стало ясно, что там пьют и едят. И женщина за стеной, это голос матери, только молодой, и его нельзя спутать ни с каким другим…
– Эй! Я здесь!
Хлопок тишины, кухня была оглушительно пуста, табуретки отсвечивали лунный свет. Я застыл на пороге, тихо и пусто во всей квартире.
Вдруг, постучали в дверь, я посмотрел в «глазок».
Это он! Тот, что привез меня сюда, голова в бинтах, провал в черепе под повязкой и пустые глазницы, будто жерла двустволки. За его спиной еще люди, может, и не люди, в одно мгновение я разглядел стекающие вниз черты лица, лохмотья, перевязанные на груди узлами. Их было много…
Он снова ударил, как молотком. И еще раз и еще. Хилая дверь его не слушалась, не полетела на пол мне под ноги, какая-то совсем другая сила не пускала его, как будто он стучал в железную стену. Но мне от этого не легче, все равно он никуда не уйдет. Я завыл от страха, забегал по комнате – что, что, что, что делать?! Выскочил на балкон, совсем темно, ничего не видно, прыгать? Но куда? Странный звук совсем рядом, я слышал его раньше, не обратил внимания, мало ли непонятных звуков издает природа…
Это был канат железный, или растяжка для каких-то коммуникаций. На ветру он шевелился и стучал по перилам балкона. Я видел только, то место, где он начинался – стена дома, дальше на метр от балкона он исчезал в фиолетовом мраке, как и все остальное. Я перешагнул через перила и сделал первый шаг. Канат вздрогнул, принял меня, второй шаг смелее, еще смелее, и я пошел…
Никто за мной не гнался, тишина, только шорох шагов по лезвию. Я шел очень осторожно, то скользя, то перебежками, разметав руки в стороны. Было не больно ногам, или я не замечал. Канат не заканчивался, изредка вспыхивая оранжевой спицей, отплевывая лунный свет, в разрывах туч.
Вдруг, стало светлее, впереди, внизу зарево какого-то пожарища, надо скорее его пройти. Я прибавил шагу, почти побежал, не выдержал – глянул вниз. Я висел над чудовищной распахнутой пастью, огонь клокотал на самой глубине адской глотки и язык жирный и пористый шевелился почти под самыми моими ногами! И я опять заорал и завыл, то, что я принял за язык, на самом деле была акватория крохотных рук, растопыренных злобных пальцев. Они синхронно тянулись к моим ногам, огнедышащая глотка выдыхала:
– Дисюда…
Захотелось нырнуть в это узловатое месиво, только скорее бы все закончилось. Но я не прыгнул, побежал дальше, ловя равновесие…
Больше я не смотрел вниз и по сторонам, шаги приобрели некий алгоритм, четкие, одинаковые движения. Внизу было ничего, вокруг одно сплошное ничего.
Наконец, я увидел свет, но никак от огня, и идти стало удобней, как по обычному полу или дороге. Темень наваливалась теперь только справа, и мрак этот стал частить, я понял, что это деревья, а под ногами тропинка.
Я шел теперь по самой окраине дремучего леса, слева красивый луг, высокая трава и полевые цветы, голубые, желтые, где-то нервничал шмель, стрекотали насекомые. Далеко в ложбине деревня – треугольные крыши, утопающие в яблонях, это там лаяли собаки, и ревела бензопила.
Я остановился и сел прямо на дороге. Колесо велосипеда, шагов в десяти от меня, кто-то там прятался в траве. Подошел ближе и встал за деревом. На одеяле лежала голая девчонка, смотрела в небо, рядом ее одежда. Приподнялась на локте – что-то встревожило ее, долго смотрела туда, где деревня. Я таращился на нее во все глаза – совершенная, идеальная, кожа едва загорелая с белыми следами от купальника, простое лицо, волосы цвета, как эта трава. Прихлопнула комара на ноге, еще раз повертела головой и стала смотреть на свой лобок. Раздвинула ноги и попыталась вставить палец, но было больно, она даже слегка выгнулась в мостик. Сжала волосы ниже пупка и слегка застонала, одной рукой стала лизать ладонь и тереть ею внизу, потом другой рукой. На это можно было смотреть бесконечно, я чувствовал, что пот с меня стекает ручьями…
Шорох на тропинке, с той стороны, откуда я пришел. Змея! Огромная, мгновенно рядом со мной, стала крутить свои магические спирали, сверкая языком и не сводя с меня инопланетного взгляда. И я опять бегу, гонит меня тварь пресмыкающаяся…
Поле давно кончилось, как и лес, тропинка снова превратилась в толстую железную нить, и снова я раскидал руки крестом. Надо было идти дальше.
Голоса, слышу множество голосов и опять свет, теперь от уличных фонарей. Мне под ноги упала готическая площадь полная народу, наяривал оркестр, особенно старались тарелки – бумс-бумс-бумс! Толпа смотрела на меня и все радовались. Люди были одеты, как на иллюстрациях Доре в камзолах и колпаках. Грохнула хлопушка с конфетти, но я не вздрогнул, меня теперь очень сложно напугать. Я помахал рукой, толпа заревела, полетели вверх шапки. Из кабачка выбежал человечек в обтягивающем, сшитом из разных лоскутов, трико. На шее его было пушистое жабо, под мышкой круглый веер для равновесия. Это акробат – канатоходец, догадался я! Он негодовал и даже подпрыгивал, тыча в меня указательным пальцем. Что кричал, я не мог расслышать. Я как раз проходил над фонтаном – центром площади, как раздался цокот копыт, толпа ахнула, и с переулка ворвались несколько всадников с факелами, за ними черная карета. Их остановили, гвардейцев сбросили с лошадей, карету перевернули набок, кто-то заорал:
– Кукла наследника Тутти!
Все это уже было за моей спиной, мне нельзя не остановиться, ни оглянуться. Я шел дальше и дальше. Все стихло, и снова космическая пустота и шлепанье моих шагов.
Канат задрожал – кто-то шел за мной. Я стал идти медленнее, убегать не имеет смысла. Этот кто-то почти догнал, но не приближался, так мы шли оба, в ногу, поймав синхронность шагов. Потом он тихо запел:
– Вот наукой неизвестной,
Раздувая в тиглях жар,
Воскресил меня чудесно
Добрый доктор наш Гаспар…
Посмотри: я улыбнулась,
Слышишь ли: вздохнула я
Так опять ко мне вернулась
Жизнь веселая моя.
Посмотри: дрожат реснички,
Льется волос на висок,
Не забудь сестрички милой
Имя нежное – Суок..
Если обернусь – упаду, упаду, упаду! Я остановился, но оглянуться не успел, кувырнулся и повис, обхватив канат сгибами своих конечностей. И тут все поменялось, все горизонтальное стало вертикальным, мир перевернулся вместе со мной. Бездна, дно или, что там есть, была теперь под ногами. И мне только одна дорога, потихоньку скользить вниз, наверх – не могло быть и речи, не поднимусь и на сантиметр. И я стал спускаться, аккуратно перебирая руками и ослабляя хватку коленями…
Неожиданно, плечом коснулся чего-то твердого и недвижимого. Я протянул руку, нащупал камень и засмеялся от счастья. Это была стена, конец уже близок! Даже если внизу все та же фиолетовая пропасть…
Еще через несколько минут, внезапно, ноги коснулись земли. Я даже не обрадовался, больше не было сил ни на что. Упал, на каменный карниз. Это была не земля, выступ или терраса у большого, полукруглого окна. Я прижался к стеклу, сгибы локтей и под коленями горели от ожогов, ладони в крови, канат сбежал, я слышал, как он шлепал об стену где-то уже далеко и мне его не достать.
Кое-как нащупал стык между рамами, одна половина со скрипом приоткрылась. Я перелез через подоконник и сполз на пол рядом с батареей. Как тепло и хорошо…
В комнате уже кто-то был, вспыхнул свет в люстре, и я ослеп на несколько секунд. Когда проморгался, сразу узнал, где я, был здесь совсем недавно, вот только стол пустой, сдвинут к стене, праздник кончился. Невеста стояла на пороге комнаты, это она зажгла свет, не испугалась и не удивилась, будто ждала меня. В том же белом платье, только сейчас я разглядел, что платье это не свадебное, а простое, белое до самого пола. И я снова подумал, как она красива, нереально, божественно, столько добра, любви и понимания было во взгляде, что я ни на одну секунду не усомнился, что все благо на Земле сделано по желанию и велению этих глаз. Черты лица ее слегка исказились, она как будто раздумывала, что со мной делать.
Невидимая сила спеленала меня с головы до пяток. Ноги и руки не слушались, будто приколочены гвоздями к туловищу. Рот свело, есть еще мгновенье до полной немоты. Из последних сил я выдавил из себя:
– Кто ты?
Она ответила:
– Я – Жизнь.
И погасила свет…
Тут же кто-то другой, прямо мне в лицо, назвал мое имя. Еще раз. И еще. Меня звали с того света, или с этого, я совсем заблудился.
– Если вы меня слышите, моргните два раза! Не слышит, зайдем позже. Пойдемте в четвертую…
Люди ушли, я открыл глаза. Капельница у кровати, белые стены, крепкий слой бинтов на левом плече. Я огляделся и снова уснул.
На следующий день пришел следователь, задавал вопросы. Грабитель, который в меня стрелял, зачем-то сиганул в лестничный пролет и вдребезги, возможно, ему помогли. Я ничего не помнил, после того, как меня ранили, толку от меня.
В начале декабря вышел из больницы, мать привезла ключи от квартиры, куртку и ботинки. Тот же следователь проводил меня до дома, я подписал бумагу, что ничего не пропало и подписку о невыезде.
Риткина косметичка под подушкой, все на месте, чудесные Риткины рубли, их еще много.
Каждое утро и до самого вечера шляюсь по окрестным улицам. Мог бы заняться чем угодно, но я здесь, под дождем и снегом. Вглядываюсь в лица под капюшонами, наблюдаю через витрины за толкотней в магазинах, салонах, закусочных. Ем и пью все в той же «Атлантиде», скорей бы кончились деньги, я бы пошел работать.
Однажды вышел на улицу, как обычно, утром, дошел до угла дома и остановился. Мне, вдруг, это надоело, дальше я никуда не пойду, пусть все будет так, как должно быть. Вернулся и сел за стол. У меня есть четыре стены и крыша над головой, еда в холодильнике и тридцать три буквы алфавита. Что мне еще надо? И на чистом листе бумаги я написал первую строчку:
«Блевань – это все покупатели: старухи, дети, мужики, красавицы, кто бы ни был, это все называется одним словом – блевань…»
В оформлении обложки использованы фотографии из личного архива автора.
