Дмитрий Манасыпов
Метро 2035. За ледяными облаками
Кусты по краям рощицы разлетались мириадами сверкающих брызг. Выпускали многопудовые сгустки мышц и жира, покрытые колючей и жесткой щетиной. Звери, злобно всхрапывая, выпускали облачка пара, взрывали черную жижу, разбрасывая ее не хуже трактора. Три секача, по грудь Пуле, летели первыми, свистя и хрюкая. Беглецов спасли только деревца, не пустившие зверей сразу, и скользкая поздняя трава, копыта по ней скользили.
– Камыши! – Уколова развернулась к Пуле, выстрелила, помогая ему свалить первого, не в меру ретивого кабана. – В них? В них?!!
– Да! – Азамат оглянулся на вырвавшиеся из спадающего тумана желтые пушистые кисти. – В них. Под ноги смотрите! Быстрее, Даша!
Они влетели в тугую поросль камыша практически одновременно. Пуля, пробежав, сколько смог, развернулся, готовый обороняться. Выдохнул, глядя на первого, грозно скалящего все шесть изогнутых в разные стороны вершковых клыков. Черный громадный вепрь с торчавшей гребнем щетиной угрожающе ревел и чавкал грязью по берегу. И не совался. Остальное стадо поперек него не шло. Сгрудившись за секачами, хрипело, хрюкало и стояло. Не собираясь уходить.
Пуля, несколько раз сжав совершенно мокрые пальцы на ногах, сплюнул. Дерьмо ситуация, пят`ак. Гадостное такое дерьмище. Стоять по колено в воде то ли речки, то ли озерка не хотелось.
– Идем туда! – он ткнул рукой на юго-восток. – Надо двигаться. Сами уйдут.
Лишь бы свиньи не лезли в воду не только из-за неудобства. Только бы здесь не водилось что-то, чего те просто боятся. Или не сидели бы в воде, притаившись до срока, дагоновские ребятки. Гадство…
– Старлей?
– Да?
– Вон там не жердь какая-то? Левее?
Уколова, все еще плохо шевелящая пальцами одной руки, нагнулась. Потянула на себя замеченную палку, вытянула. Гулко плеснуло, чавкнула тина, с неохотой выпуская необходимое Пуле. И впрямь, жердь, неплохая, хоть и выгнутая.
– Будешь ею дно щупать.
– А ты?
Пуля подмигнул. Уколова понятливо кивнула. К своей так полюбившейся рогатине Пуля даже приделал ремень, выпросив тот у Лесника. Охотничья снасть пригодилась не один раз и даже спасла ей жизнь. Сейчас вот, с помощью Даши отстегнутая от рюкзака, превратилась в посох. АК Пуля перевесил на грудь, поморщившись от неудобства. Хотя терпеть приходилось и не такое. А уж вес автомата сейчас радовал.
– Шли бы вы… – он повернулся к беснующемуся стаду. – Мы вас первые не трогали. Идите, не нужна нам ссора.
Свиньи его проигнорировали. Жаль. Пуля тратить на них патроны категорически не желал. Сожжешь зряшно, и все тут. Осатаневшие зверюги кинутся в воду – и что делать? А подстрелить насмерть они смогут двух-трех, не более.
– Двинули.
Как идти посреди зарослей камыша, по колено в воде, скользя и ожидая нападения? Сейчас Пуля не смог бы дать ответа при всем желании. Будь у него в напарниках Саблезуб, такого бы не случилось. Кот почуял бы опасность рано. Но есть так, как есть. Он, старлей-полукалека и девчонка, ничего особо не умеющая. И два десятка злобных тварей на берегу, никак не желающих отставать.
– Ой… – Даша остановилась. Глаза у нее разом стали большими и испуганными. – У меня что-то на ноге. Ой… Женя!
Пуля оказался рядом быстрее старлея, закинул Дашину руку себе на шею и поднял ногу, ту, на которую девчонка косилась с неприкрытым ужасом. И выругался.
– Тихо! Молчи! Не страшно!
Не страшно, да уж. Мерзко… пожалуй, так вернее.
Раньше такая красотка попыталась бы пробраться под одежду. После Войны ей на ткань стало совершенно наплевать. Спасибо матушке природе, не только снабдившей поблескивающую темную тварь присосками, но еще и вырастившую ей зубчики, помогающие разрезать плотную кожу. Или ткань, или даже резину.
– Пиявка, чего ты боишься, не надо бояться, не надо, – Пуля, прижав рогатину, достал нож. – Сейчас я ее подцеплю…
– Азамат… – Уколова явно нервничала.
– Сейчас… вот, смотри, Даша, сейчас… тварь скользкая.
– Азамат!
– Да сейчас. Вот, все нормально, все хорошо, сейчас кровь прекратится.
– Азамат!!!
Кабаны отходили. Пятились назад. Несколько поросят, подвизгивая, просто-напросто побежали. Пуля выдохнул, посмотрел на Дашу.
– Сейчас мы быстро пойдем дальше… Все хорошо.
Он обернулся… Выругался, понимая, что поторопился с обещанием.
Срезанная им дрянь больше всего походила на тридцатисантиметровый кусок скользкого гофрированного шланга. Не особо упругого, не насосавшегося плотно и крепко. И, скорее всего, пиявка была маленькая. В смысле возраста. В отличие от поднимающихся за пару метров от Уколовой двух родителей. Или родственников, какая тут разница?
Глядя на желтые костяные конусы, окружающие присоску у каждого из пожаловавших к ним страшилищ, Пуля мог только порадоваться их наглости. Подкрадись такие под водой… что делать? Интересно, почему старлей не стреляла? А, ясно, перекос. И с ее-то пальцами, плотно закутанными в насквозь мокрые бинты, затвор особо не передернешь.
– Отходим к берегу, – Пуля оттолкнул Дашу, – живее.
– Кабаны.
– По фигу, – Пуля, сунув рогатину под мышку, шагнул вперед, закрывая Уколову, – эти уж совсем мерзкие.
Первый бросок он не пропустил. Успел выстрелить, попав в бок летящей к нему коричневой огромной хищной кишке. Пули разнесли пару костяных наростов, разворотили плоть. Пиявка вывернулась, ухнув в воду и продемонстрировав выросшие у нее то ли ложноножки, то ли зародыши плавников.
Вторая нырнула. Даша дико заорала, ринулась к берегу. Пуля, чувствуя, как волосы встают дыбом, а пот на спине и по бокам поливает не хуже дождя, провел стволом прямо перед собой, нажав и не отпуская спуск.
АК загрохотал, поливая воду свинцом. Черная непрозрачная гладь вскипела, раскидываемая в стороны фонтанами попаданий. Пуля, отступая назад, орал, продолжая стрелять и жалея о магазине всего на тридцать патронов. Сердце колошматило, гоняя кровь пополам с адреналином.
Попал или не попал? Попал или нет? Автомат захлебнулся, сухо щелкнул бойком. Уколова что-то кричала у него за спиной. Под ногами скользило и сочно хлюпало. Вода, взбаламученная стрельбой, волновалась и совершенно не хотела показывать – что под ней.
Он все же упал, оступившись то ли на корне, то ли на ветке, то ли на чьих-то костях. Упал, погружаясь в воду по самые плечи, вжав голову, когда холодная вода залилась за воротник. Зато успел схватиться за древко рогатины и широким махом провести ее пером перед собой, под водой, желая хотя бы как-то попасть в чудовище.
Мерзкое, склизкое, кольчатое кровососущее нечто. Нечто, что подбиралось к нему невидимо и бесшумно. Желудок дергался, стараясь прорваться куда-то ниже, из-под ребер в кровь, разбавляя ее чуть ли не пополам, густо тек адреналин.
Металл скрежетнул, упруго встретился с чем-то. Рогатину рвануло вбок и вверх. Пуля, опершись на нее, как на шест, оттолкнулся ногами, вскакивая. Крутанул древко, задирая еще выше и чуя – попал, зацепил, не отпущу!
Вода разлетелась, выпустив судорожно сокращающего кольца хищника. Пуля заорал еще сильнее, зло радуясь, как дикий предок, заваливший саблезубого смилодона. Лишь бы не упустить, лишь бы не сорвалась. Дотянуть до берега, воткнуть сталь в землю и разорвать тварь, рвущуюся с проткнувшей ее насквозь рогатины. Получилось, получилось!
Перо вошло в черную, покрытую листьями камыша землю. Пуля навалился всем телом, орудуя рогатиной практически как пилой, разрезая пиявку пополам сразу за судорожно рвущейся в сторону слепой головой с раззявленной… пастью?!
Он выдохнул, кидаясь к земле, вцепившись в выставленную руку Даши. Упал, жадно хватая воздух и радуясь закончившемуся кошмару. И только поднявшись, Пуля понял, что кое-что подзабыл.
Черный огромный вожак стада, так и не удравший, стоял все там же. Водил темным пятачищем, шевелил, втягивал запах крови. Глазки подслеповато смотрели на людей, но секач не атаковал. Перетаптывался с ноги на ногу, взрывал землю, но не шел вперед.
Пуля покосился в сторону, куда зверь смотрел чаще всего. И вздохнул. Кто скажет, что звери глупые и ничего не чувствуют?
Поднимаясь на берег и борясь с тварью, он, похоже, вытащил вместе с тиной и илом ещё кое-что. Череп, и не один. Вытянутые свинячьи черепа. Небольшие и чисто белые. Поросят, это уж точно.
Он, охотник на мутантов Пуля, отомстил пиявкам, убившим этим летом несколько детишек вот этого гиганта? Да ну, на фиг…
Секач хрюкнул, выдохнув пар. Развернулся и потрусил к стаду, спокойно уходящему к оставленной позади рощице.
– Охренеть не встать, – Уколова хлюпнула носом, – кому скажешь… не поверят.
Дарья, упав на мокрый берег, хрипло дышала. Пуля, лихорадочно перематывая портянки, оскалился. Зло, как пес, который раз рычащий на непослушного кутенка.
– Встала! Воду из ботинок вылила! Носки новые! Быстрее!
Уколова, все понимающая, не лезла. Даша, после того как оставили у лагеря Морхольда, вела себя странно. Вздыхала, кивала головой, слушала… и делала все по-своему. Чуть приторможенно, как испуганный окриком ребенок. Вроде и хочет сделать правильно, и боится еще раз перепутать. Дерг-дерг в разные стороны, вот и опять все не так.
Даша замерла, косясь на Пулю. Тот вздохнул, мокрый, уставший, сидя в одном сапоге, с босой ногой.
– Не кричи на меня.
Пуля сплюнул. Не кричи на нее, точно. Пят'ак!
– Даша, – Уколова, быстро, насколько позволила рука, замотала ноги в сухое. – Азамат может нас вывести отсюда. Мы доберемся, куда нам нужно. Но ты только проснись, слышишь?
– Не надо на меня кричать… – Даша судорожно глотнула. – Пожалуйста, не надо.
Пуля, мотая головой, обулся. Постучал сапогом, выровняв чуть замявшуюся портянку. Согласно кивнул.
– Никакого крика. А ты все делаешь, как прошу. Сразу. Договорились?
Умница.
Интересно, а как они встанут на стоянку, снова начнет читать? В сумерках, глаза портить. Вот что в них, в листках этих?…
…Они уходили к Черкассам. Лесник вдруг оказался рядом, неуловимо, бесшумно.
Азамат встревоженно посмотрел на него. Мужчина лишь мотнул головой, успокоил улыбкой.
– Девочка.
Даша уставилась глазищами.
– Я ходил ночью к яхте. Там не осталось ничего нужного. Дагон – чудовище, но не глупое. Забирает у жертв своих детей все, что сгодится. Там лежал рюкзак, не ваш. Выпотрошенный. А в нем вот, записки. Возможно, твоего друга. Как его?
Даша сглотнула.
– Морхольд.
– Наверное, так.
Странно, но Азамат поверил.
– Забери. Тебе оно надо. Ты родилась в Беду, но Беда закончится. Она не может длиться вечно. Как и дождь. Прочти, здесь то, чего не хватает нашему миру для жизни.
Даша протянула руку за потрепанным блокнотом. Остановилась.
– Что там?
Лесник снова улыбнулся.
– Давно прошедшие дни. И мысли. Сама поймешь. Его самого, родственника, вообще найденный дневник… кто знает. Читай внимательно.
Ага, внимательно.
Вот она и читала. В сумерках, мучая глаза. Но читала. Почему?
«Такое разное прошлое: дождь не может идти вечно»
Дождь не может идти вечно. Брендон, став Эриком Дрейвеном, растворился в целлулоиде кинобобин, пленке видеокассет, ломкой плоскости дисков и пикселей цифрового формата.
А слова остались.
Дождь – это романтично, красиво, холодно, мокро и еще пять тысяч разных реакций на воду, летящую с неба. Начинается не вовремя, ровно когда на ногах что-то легкое и хочется солнца и тепла. Без дождя невозможно, дождь – как часть тебя, и никак иначе. Где-то его ждут, как саму жизнь, где-то молятся всем подряд, призывая и с надеждой смотря в небо. У нас здесь он просто есть. Как та самая часть себя.
В семнадцать дождь хлестал по стеклам электрички, часто таскавшей в Самару. Самара казалась чем-то недостижимым и почти Эльдорадо для души. Желтые и серые деревья за окном были точь-в-точь как настроение. Появись эмо чуть раньше, а не в 2007-м, мало ли, как вышло бы. Жизнь рушилась, впереди был только мрак и безысходность. Душа рвалась к любви и наслаждениям, а реальность ставила на место повесткой военкома.
Через два с половиной года, на мои двадцать, мы переезжали. С Аргуна к Ведено. Подарков оказалось целых три. Половина блока «Петра Первого» и выгрузка из старого хмурого КамАЗа двойного боезапаса на высоту в тридцать метров. Пешком, по двое на снарядный ящик, с их чертовой толстой проволокой вместо ручек. Третий подарок обрушился на нас ночью, снеся закрепленные плащ-палатки и чуть не смыв под горку вещмешки. А с утра вокруг вылезла первая «зеленка».
В двадцать два дождь стучал по крыше будки охраны на рынке. Мерный ритм капель и блеск разводов стекла, выходящего на дорогу с ее автомобилями, старый кассетник и новый альбом Моби. Дождь пах осенью и надеждой на хорошее в будущем. А вовсе не отдавал рыночной вонью неубранных фруктов в палатках.
Еще позже лихой и быстрый майский, где-то у Салавата, превратил небо, горизонт и поля во флаг Башкортостана. Бирюза огромной опрокинутой чашки без единого облачка, молочный опал ее нижнего края и изумруды травы, шелестящей мокрыми волнами внизу.
Сегодня пролетающий «Патриот» чуть не окатил грязью. Пробка у реалбазы – и вот ты топаешь по мосту, накинув капюшон. Дождь стучит по плотной ткани и разлетается алмазной крошкой о пролетающие серые силуэты на дороге. «Патриот» накатил снизу, сердито ворча движком, и примерился к длинной луже, вдруг оказавшейся справа.
То ли водитель был воспитан, то ли что, но он притормозил. И злиться на дождь совершенно расхотелось. Это же дождь. А где-то его нет. Совсем…
Глава 2
Мертвое село
Самарская обл., с. Кинель-Черкассы
(координаты: 53°27′00'' с. ш., 51°26′00'' в. д., 2033 год от РХ)
Пуля всматривался в село. Стоял под большим карагачом, прячась за низкой веткой, искал опасность. И пока не находил. Но ему не верилось в такой исход. Совершенно.
Азамат, накинув капюшон, пытался понять, разобраться в странном чувстве. С неба лило и моросило с самого утра. Этакого незадавшегося утра, серого, мглистого и промозглого. Но грязь и сырость беспокоили Пулю куда меньше собственных ощущений. А вот как раз они заставляли нервничать.
Интуицию и опыт не обведешь вокруг пальца. Умение выживать еще с детства вросло десятком шрамов, несколькими осколками и парой моментов яркого света с необъятным, каким-то неземным покоем. Чутье спасало его много раз – и сейчас, тихо и внятно, твердило об опасности. Пуля очень хотел разглядеть хотя бы какую-то зацепку. Но пока не получалось.
Река осталась по левую руку. Хоть что-то хорошо, не переплывать. Соваться в воду стало боязно. Дагоновы дети могли и отстать, но легче пока не становилось.
Изгороди и заборы смотрели на Пулю в ответ. Дощатые, большей частью завалившиеся, темнеющие серыми и черными пятнами. Капитальные, рыжеющие пока еще светлыми кирпичами, но уже наполовину заросшие грибком. Едва темнеющие, висящие, казалось, в воздухе, сделанные из труб и совершенно проржавевшей сетки-рабицы. Острые прорехи, обломанные брусья и штакетник, оскаленные проемы в разваливающейся кладке стен следили в ответ, грозили, предупреждали…
Дома еле проглядывались между небом и землей, скрытые туманом и моросью. Белесая густая завеса закрывала всю западную окраину Черкасс, прятала внутри себя, не давала разглядеть нужного. Выхода на остатки трассы, серую, рассыпающуюся змею, ведущую к станции.
Село называли мертвым. Но в эту байку Пуля не верил. Хотя проходил его один раз, и давно. Но даже тогда, проскакав его насквозь с целым отрядом торговцев, кое-что заметил. Дымки, поднимающиеся то тут, то там, запомнил хорошо. Значит, есть тут люди. А где люди… там не обязательно теплая встреча и радостные лица. Не, это Пуля знал просто отлично. Спасибо, жизнь – хороший учитель.
А еще Черкассы просто смердели опасностью. И, почему-то, смертью. Ее-то Пуля ощущал даже через сырую прель рощи, гниющую листву и доставший запах дождя. Тяжелая, кружащая голову вонь плавала в воздухе. Он ее чуял и не хотел идти к селу. Стоял и пытался рассмотреть хотя бы что-то. Отгонял ту минуту, когда сделает первый шаг по завалившейся скользкой траве, идущей к самой околице и прячущейся в хмари.
Пуля мазнул взглядом в сторону дворов, уходящих вглубь этого куска Черкасс. Вгляделся, стараясь выжать из старенького бинокля все возможное. Ничего… совсем.
– Что там? – Уколова задела головой ветку, стряхнув целый водопад.
Пуля мотнул головой. Чутье подсказывало беду не только впереди. Недвусмысленно говорило: бегите, бегите быстрее. Оттуда, со стороны Кинеля, явственно доносились острые болезненные уколы злого и темного. Пуля даже не сомневался в причине. Вряд ли от них вообще отцепятся те серьезные ребята. Так что зря тратить время не хотелось.
Даша, полусонная и сопящая носом, глухо хлюпающим соплями, подошла к ним. Пуля покачал головой, не дав ей задать ненужный и глупый вопрос. Перевесил 74-й на грудь, ослабив ремень. Рогатину с самого рассвета притянул к рюкзаку, справедливо полагая, что пули сейчас окажутся важнее. Шуметь не хотелось, верно, но запах смерти из Черкасс пересилил осторожность. Выстрелы из 74-го все равно услышат, так что не стоило скромничать.
Пуля достал обрез, переломил, вытащив вчерашние патроны. Залез во внутренний карман, достав два совершенно сухих. Осечки ему только не хватало. Картечь казалась надежнее, помогала справиться с редко екающим сердцем. Пуля криво усмехнулся, подумав об этом. Шнурок вокруг ручки с шаром противовеса и на запястье. Отлично.
– Я – первый. Даша за мной. Лейтенант, прикрываешь. Все как обычно.
Обе кивнули. Порядок уже вырабатывался. Как идти, как становиться на привал, как сторожить. Пуле это нравилось. Крохотная группа должна работать слаженно, так, чтобы каждый стал рабочей деталью механизма. И чем быстрее, тем лучше.
Сапоги чавкали тянущейся следом грязью. Вязли в умершей густой траве, оскальзываясь на толстых стеблях репейника и чистотела. Пуля шел осторожно, вразвалочку, искал подошвами, где надежнее. Вроде бы даже получалось. Только он шел не один.
Даша сопела, пыхтела, порой почти падала, еле успевая встать враскоряку. Пят'ак, девочка, тише, не бежать! Пуля отвернулся, старался быть спокойным. Он влез в это дело, он доведет его до конца, а ее – до Уфы. Дарья Дармова стоила Леночки, оставленной там. Малышка-мутант не заслужила плохого. И обмен выйдет честным. Только бы довести ее живой.
Уколова шла ровнее. Сказывалась выучка, полученная в учебке СБ, чего уж. Рука уже слушалась, видно, помогла и мазь, полученная у Лесника. Лейтенант спокойно баюкала покалеченной ладонью цевье автомата. Без вспыхивающей в глазах боли, без закушенной губы. Уколова работала, как учили. Прикрывала тыл, смотрела по сторонам. Хотя оно и очень сложно. Чертов туман.
Сизое непроницаемое молоко стелилось вокруг, практически непроглядное. Они спустились в овражек, нырнув в него по колена. Белесая невесомая сметана охватывала ноги, мешала быстрому ходу. Пуля остановился, вглядываясь в подъем. До него рукой подать, а опасения никуда не делись. Стали только сильнее. Окутывали едким запахом, тем самым, почуянным еще в рощице. Пуля оглянулся, стараясь понять мысли женщин.
Они боялись. Ощутимо и ясно. Боялись пути через село.
Это ничего, нормально. Боятся, так будут осторожнее. А вот признаваться себе в собственном страхе ему не хотелось. Но Пуля признался. Себя обманывать нельзя никогда, от такой привычки и откинуться недолго… На тот свет. Сейчас-то уж точно.
Село приближалось. Накатывало новыми запахами, мешающимися с остальными вокруг. И оттого не нравилось Пуле еще больше. Утро, время вполне ясное. Уклад таких мест остался прежним, как и сотню лет назад. Даже так и лучше, порядка больше.
Природа, побуянив почти двадцать лет, уже три года давала людишкам отдохнуть. Азамат знал местный расклад как свои пять пальцев. Ничего нового село не предложило бы, как ни изворачивайся. Утро в селе всегда одинаковое.
Встать с петухами, именно что с ними. Птица в глуши почти не изменилась, да и сельские свое дело знали. Каннибалов пускали на суп быстро, оставляя тех, что поспокойнее. Так что утро в Черкассах, как и во Мраково или в Бавлах, начиналось, как везде: с петушиных хриплых будильников, с первым солнцем. Ну, или с посветлевшими тучами. Как сейчас, например.
Растопить печь, полностью вернувшую былую славу и необходимость. Их-то, таких нужных, становилось все больше. Редких русских на четверть дома, чуть чаще – голландок, или новоделов, сваренных-слепленных из бочек и садовых буржуек. Разогреть кормилицу натасканными и насушенными за ночь дровами, ядрено стрелявшими искрами и пыхающими густым горьковатым дымом.
Выгнать со двора скотину, блеющую, похрюкивающую и, само собой, мычащую. Говаривали, в Черкассах коровки рождались особенно мирные, не желающие жрать мяско, дающие молоко, как раньше. Ну, и лошадки, чего уж, этих тоже прибавлялось с каждым годом. Где животина, там и шум, и вонь, и щелчки пастушьих кнутов.
И еда. Первая, самая важная. Ее запах не перепутать ни с чем, когда уходят первые печные дымы. Хорошие села пахли издалека. Кашей из кропотливо выращенной пшеницы с топленым маслом, золотистой яичницей на сале да с кусками домашней колбасы или воскресными, дорогущими из-за муки, пирогами и курниками.
Утром любое хорошее село выдавало себя с головой шумами и запахами. Только не Черкассы этим чертовым серым утром. Даже братские могилы пахнут не так сильно и страшно.
Пуля углядел впереди сваленные друг на друга доски, лежавшие с внешней стороны забора. Про себя подивился такой глупости и бесхозяйственности. Но, глянув на совершенно обычный забор крайнего дома, лишь пожал плечами. Их, богатых, не понять.
Сам Пуля, будь сельским головой, давно заставил бы сделать несколько простых вещей. Раскатать по бревнышку и разнести по кирпичику всю окраину. Сжать село дом к дому, сделав каждый забор крепостной стеной. Обнес бы ею центр, использовав разваленные дома. Такой… высокой, прочной и с постами. И совсем уж точно, пусть и не за один год, окружил бы защитницу еще и кольцом рва. С тремя, ну, может, и четырьмя мостами.
А здесь?
Азамат критически оглядел видимый кусок Черкасс. Ну, и шайтан с ними… Тем более что сейчас уже все равно. Никаких других мыслей насчет Черкасс в голову не приходило. Село умерло. Пережив двадцать лет Беды, просто взяло и прекратило быть. А причину им предстоит узнать очень скоро. И в этом Пуля нисколько не сомневался.
Девчонки замерли, заметив его знак. Сам Пуля добрался до досок, присмотрелся. Пят'ак… Прогнившие, черные, в плесени. Лежат друг на друге, как перепившие собутыльники после водки-палёнки, вкривь да вкось. Выдержат? Стоит пробовать в любом случае. Выходить на сельскую улицу, на открытое место… Не собирался. Побегать, если что случится, успеют.
Обрез, повисший на шнурке, не помешал. Прыгать Азамат не стал. Спокойно, распределяя вес с пятки на носок, не торопясь, поднялся, как по ступеням. Замер, ссутулившись и всматриваясь. Чего тут?
А чего особенного он ожидал увидеть?
Двор как двор. Кривые покосившиеся теплицы из сшитого леской полиэтилена. Натоптанные, сейчас раскисшие, дорожки к ним же. Ну, и к будке сортира, куда без нее. Курятник, как же… Густо пахнущий так и не выветрившимся креозотом.
Есть рядом с селом железка? Есть и старые шпалы. А уж из них сам Аллах велел людям строить сараи и загоны для скота с птицей. Прям как вон тот, покосившийся и покрытый разнокалиберными листами старого шифера.
Большая часть двора густо заросла лебедой, полынью и крапивой. Последняя явно выигрывала схватку с остальными сорняками. И не только сорняками. Несколько пионовых кустов, росших совсем дико, почему-то до сих пор не умерли. Краснели и белели через стально-зеленые заросли. Пуля поморщился. Белые цветы лениво качались, перебирая лепестками с кроваво-красной окаемкой по краешку и разводами. Как будто и впрямь кто-то умер прямо здесь.
Но «кого-то» он не увидел. Совершенно. Ни во дворе, ни рядом с узким высоким домом. Ни в нем самом, насколько позволяли смотреть не закрытые ставнями грязные окна. Совершенно пусто и безлюдно. Мертво. И никакого живого запаха. Только навоз с куриным дерьмом, мокрая земля, трава и… тот самый, почти неуловимый, странный смрад. Как будто где-то здесь одновременно подохли те самые куры. Но сколько ни всматривался, не заметил ничего.
А вот что порадовало… Так то лестница, ведущая на чердак. Добротная такая, сбитая из совсем недавно отесанных досок. Прикинув все возможные варианты, Пуля решился. Провести осмотр, владея высотой, лучше многого прочего. Тем более, туман рассеивался, а морось чуть притихла. Да и тучи светлели, несмотря на собирающуюся вдали бурю. И, если Пуля все понимал верно, такую себе… снежную. И как бы не пришлось пережидать ее в селе, прячась под крышей, опасаясь неизвестности и пытаясь промыслить теплые вещи. Или даже лошадей. Вот от трех-четырех кобылок башкирское нутро Азамата явно не отказалось бы. С лошадкой всяко проще и удобнее.
Мечты…
Наверх Азамат вскарабкался в три прыжка. Лестница выдержала. Теперь взять АК наизготовку и ждать остальных. Он обернулся, позвал своих… женщин. Лестница загудела, а ему осталось только наблюдать вокруг. Быстрее, девчонки, еще-еще… Умницы.
Вовремя. Даже очень.
Заросли шевельнулись. Азамат замер, стараясь ничего не упустить.
Крапива, острая и темная, величаво заколыхалась, сбрасывая прозрачные брызги. Алмазные отблески падали вниз, разбиваясь и смешиваясь с мутной лужей. Красота превращалась в тлен и останки.
Зверь выбрался из зарослей неторопливо и странно. Пуля вцепился взглядом в существо, пытаясь увидеть и понять хотя бы что-то. Непонимание крепко надоело. Но ответа не получил и продолжал наблюдать за хищником, стоявшим внизу. Не понимая собственного ощутимого страха. Потому как там торчала самая обычная лиса. Только вот…
Лиса шевельнула носом. Стояла, покачиваясь, мотая вверх-вниз башкой, грязно-бурой по самые уши. От зверя шел удушливый запах дохлятины. Пробивался даже через сырость обрыдлой мороси и прель соломы с курятника.
Шерсть лежала и торчала вперемешку: линялая, тонкая и мокро-повисшая, и жесткие острые лохмы, покрытые грязевым панцирем. От хвоста осталась половина, идущая ровно от кончика и до середины. Дальше… дальше позвонки покрывали серо-красные подрагивающие остатки мускулов, перевитые сосудами. Кожи там виднелось немного, редкие и черные завитки, скрученные пергаментом.
Мутные глаза прятались за коростой. Не отражали крох света. Не блестели. Лишь еле заметно замирали, выискивая цель вслед движениям носа. Блестели кончики зубов, почерневших, густо облепленных слюной, тягуче и часто текущей вниз.
Ветер вяло шевелил темную крапиву. Зелень сомкнулась, выпустив зверя. Лишь в одном месте острые листья торчали в стороны. Азамат осторожно сдвинулся с места, стараясь не задеть ни чертовых мумифицированных веников, ни ломкой хрустящей соломы. Что-то неуловимо дергало изнутри, заставляло сердце стучать быстрее. Странное такое предчувствие… перекатывающееся на языке кисло-стальным привкусом беды.
Тучи, ворочающиеся у окоема, ворчали и посверкивали. Морось, меняясь, застучала по дырявым листам настоящей дождевой дробью. Ветер не выл, не свистел. Острый его голос превращался в гулкое ворчание. И оно, уже несколько раз, резануло по открытой коже бритвой надвигающейся ледяной бури. Густо-черный цвет рокочущего неба лишь подтверждал мысль.
Азамат добрался до окошка у конька кровли. Едва-едва вытянувшись вверх, оперся на правую руку, старательно придерживая пучки трав, давно умерших и потерявших мало-мальски лечебные свойства. Одуванчик, мать-и-мачеха, солодка, ромашка… их Пуля угадывал по остаткам листочков или съежившимся мертвым соцветиям, блеклым и бесцветным.
Лиса не сдвинулась. Так же мертво смотрела перед собой, не шевелясь, будто вросшая в землю. Ветер играл свалявшейся шерстью, поднимал чуть рыжей метелкой. Крапиву пригибало сильнее, беспорядочно и безжалостно мочаля во все стороны. Спрятанное в ней открылось. Азамат выругался про себя. Беда ощущалась уже совсем явственно.
Ребенку было лет семь-восемь. То ли мальчик, то ли девочка… Без разницы. Теплые штанишки, заношенная ветровка. Наполовину выеденное горло и обглоданное сбоку лицо. Чьи мелкие зубы сотворили такое… Пуля понял без пояснений. В селе творилось не просто неладное. Черкассы действительно умерли, раз такое произошло посреди белого дня. И чего ждать дальше?
Азамат аккуратно отполз назад. Прижал палец к губам, помотал головой. Девки поняли, молчали, косились на его руки. А они споро делали уже привычное. Скручивали рогатину, сейчас просто необходимую. Шуметь выстрелами в мертвом селе, с такими жителями, пусть и на окраине, Пуля не хотел. Слишком пугала лиса, сожравшая ребенка и ждущая кого-то еще.
Уколова быстро поняла сказанное жестами. Тихонько прокралась к пролому, откуда Пуля заметил странное животное. Сняла с предохранителя «калаш», прижала к плечу. Стоило дать ей обрез, но это на крайний случай. Да и картечь, пущенная с высоты, покрошит любое мясо с костями. Что лисье, что его, Пули.
Возвращаться назад? Не стоило. После Беды возвращаться вообще стало плохой приметой. А уж странно шевелящаяся трава-мурава, замеченная им на подходах к этому двору… Пуле она не понравилась. Мало ли кто или что могло в ней копошиться?
Так что оставалось одно. Убить чертову странную зверюгу-людоеда. Пусть оно и кажется вдруг жутко страшным. Даже хуже, чем охота на навью или единственная схватка с медведем у Учалов. Пуля крутил в голове куски прошлых боев и не понимал сам себя. Страх был странным. Нерациональным и окружающим со всех сторон.
Рогатина стала привычной, лежала в руках, как влитая. Пуля осторожно спускался вниз. Лестница подрагивала, один раз загудела, но ни хруста, ни скрипа. Не выдала. Сапоги мягко коснулись влажной рыхлой земли. Вонь из-за угла дома стала сильнее. Азамат выдвинул древко рогатины дальше, желая видеть ее наконечник-перо где-то в метре от себя. Бешенство передается от теплокровных к теплокровным. А лиса явно не слишком здорова. Это если мягко.
Он выглянул, одним глазом, оценивая расстояние и грязь. Клятый дождь вроде бы успокоился, но морось так и висела в воздухе. Растянуться в жиже, подставляясь странному зверю… Пуля не сомневался, что лиса будет атаковать. Бешеные животные не убегают.
Мутные глаза уставились на него. Нос, сплошь покрытый засохшей коркой, смотрел прямо на угол дома. Черные полоски оставшихся губ поднимались, открывая изъеденные язвами десны и зубы, подходившие хищнику куда крупнее. Лиса не стала дожидаться, двинула вперед. Бешеная или нет, запах человека учуяла тут же.
Азамат шагнул навстречу, наклоняя рогатину, перехватывая удобнее и…
Лиса рвано шла к нему. Не бежала, не прыгала, не кралась. Шла. Дергаными неровными движениями, подходящими калеке. И хрипло шипела. А не тявкала, высоко и мерзко, как любая нормальная рыжуха. И Пуля видел причину.
