Дмитрий Манасыпов
Чистильщики пустошей-1
Рассвет
– Смотрите внимательно, мальчиши, смотрите…
Человек, одетый в темный полевой камуфлированный костюм, оглянулся на группу подростков, сидевших на коленях и повернувших коротко, почти наголо остриженные макушки в указанную сторону.
– Это чудо, то, что сейчас увидит каждый из вас. Ежедневное и повторяющееся, неизменное и прекрасное. Оно кажется таким же незыблимым и непоколебимым, как те горы, в которых мы тренировались в прошлом году. И это верно…
Подростки сидят свободно и раскованно, внимательно слушая слова, которые мужчина произносит тихо, но так, чтобы подростки услышали. Становится светлее, и сейчас уже можно увидеть, что их двенадцать. Двенадцать мальчишек, приблизительно одного возраста, сидящих на коленях на холодной земле, покрытой редкой травой, одетых в одинаковые свободные курточки с капюшонами и широкие штаны. Глаза каждого устремлены в ту сторону, в которой сейчас медленно начинает появляться пока еще узкая светлая полоска.
– Рассвет, чудо господне… – Мужчина медленно идет вдоль ровной линейки подростков, сидящих на коленях. – Сколько раз каждый из вас мог видеть его раньше? По каждому из них, тех моментов, когда всходит солнце, можно мерять жизнь человека. У кого-то их будет очень много, у кого-то очень мало. Самое главное…
Он останавливается, чуть щурится, глядя на то, как полоска на горизонте становится чуть более светлой и широкой:
– У каждого существа рассветов ровно столько, сколько суждено быть в его судьбе. Древние пряхи ткут нити той длины, которую считают нужной. И никто не может знать, будет ли его нить длинной, ровной и прочной. Может быть, она неожиданно запутается, и ее придется рвать, либо пытаться освободить? Или вдруг, по прихоти одной из тех, чьи пальцы крутят ее, ножницы судьбы сделают свой неожиданный взмах…и все. Так было, есть и будет. Вы понимаете, мальчиши?
Подростки практически одновременно открывают рты, чтобы одним слитным звуком-выдохом сказать:
– Да, Мастер.
Он поворачивается к ним. Солнце, пробивающееся на востоке через низкие темные тучи, плотной массой закрывающие небо, уже может выхватить из рассветной полумглы его упрямый профиль с высоким лбом, волосами, зачесанными назад и собранными в хвост, ровным прямым носом и короткой бородой с усами. От широкого кожаного ремня, туго обхватившего крепкое и не располневшее, не смотря на видимый возраст, сильное тело вниз, по направлению каждого бедра, идут темные ленты. Утренний свет с интересом выхватывает все больше и больше из этого человека, и вдруг натыкается на то, что эти ленты-ремни, оказывается, держат две кобуры. Небольшие, куцые, примостившиеся как раз посереди каждого его бедра, и баюкающие в себе пистолеты. В одной – матово отблескивающий автоматический, с вьющейся по коробке ствола белой атакующей змеей. Во второй – револьвер. С деревянной, затертой ручкой и узором по заушинам барабана и длинному стволу.
Рассвету становится еще интереснее, и он чуть напуган. Но не потому, что мужчина вооружен, нет. За последние несколько десятков лет это уже очень привычно. Подростки, да-да, именно они…
Каждый из двенадцати, застывших в одинаковых позах, вооружен. И пусть у их поясов всего по одному пистолету, и они еще не такие грозные и серьезные, а также намного проще и дешевле, чем у мужчины, которого зовут Мастером. Но кроме этого, справа у каждого, так, чтобы мгновенно схватить, лежат пока укутанные рассветными сумерками короткие и широкие клинки, с надежными гардами, закрывающими руку, спящие в ножнах.
Рассвету очень любопытно узнать про них больше, и он хотел бы задержаться. Но ему нужно бежать дальше, будить всех и каждого на своем пути. И, с явным сожалением, подгоняемый уже начавшим розоветь небом, он нехотя устремляется вперед, стараясь уловить еще хотя бы немного из того, что мужчина говорит подросткам.
– А в качестве ножниц для резки нитей Пряхи могут использовать все что угодно. И кого угодно. Стадо пастыря нашего убедилось в этом не так давно, но так, что спорить с этим, нет у нас с вами – ни желания, ни возможности. Почему, Мерлин?
– Потому что наш мир умирает, Мастер. – Один из подростков, худой, высокий, с большим носом ответил, не шевельнувшись ни на сантиметр. – Потому что чаща терпения переполнилась, и хлынул через ее край гнев. И мир сошел с ума.
– Именно, именно так. – Мужчина задумчиво посмотрел на восток, где горизонт уже на одну треть стал красноватым. – Вы же помните то, что говорили вам? Про то, что встал брат на брата, отец против сына, жена против мужа. Когда помутился рассудок наш, сжигаемый изнутри гордыней и любовью только к себе, и человечество решило, что может все, что только взбредет в воспаленный мозг. Три поколения назад, когда меня не было на свете, точно такой же рассвет стал последним из длинной череды тех, когда можно просыпаться в своем доме и не думать о том, как дожить до вечера…
Год 20.. от Р.Х. Северо-западные губернии Российской Империи, телеканал РДТВ, прямой репортаж из зоны погашения Границы Прорыва:
Камера крупным планом выхватывает сидящего на бруствере на скорую руку вырытого окопа крепкого парня. Шлем, с поляризованным забралом из бронепластика, напичканный изнутри различной хитрой электроникой, аккуратно лежит на расстеленной ткани плащ-палатки. На бойце индивидуальный защитный комплект с верхним слоем «хамелеон», сейчас неактивного, отчего камера может снимать его, не опасаясь того момента, когда фигура бойца размажется в одно сливающееся с общим фоном пятно.
Объектив, вероятнее всего, встроен в такой же защитный шлем, тем самым оставляя свободным руки репортера, вынужденного находится где-то здесь, на линии фронта. Камера наезжает на лицо, обычное лицо парня, родом откуда-то с Брянска, может быть. Или с Харькова, Лиепаи, Гомеля, Новосибирска, с вновь отстроенных городов Туркестана или с Волги. Зуммер пси-совмещения начинает моргать, показывая, что до полной связи с ИД-матрицей осталось всего ничего, и…
Как обычно, все вновь, одновременно и привычно и незнакомо: несколько сияющих кругов перехода, погружение под ритмичные щелчки, соединение с матрицей, полный контакт…
Дым, едкий дым, сизого цвета. Он такой всегда. Если разом сгорело много-много пороха, он именно такой. Режет, как зазубренный нож, слизистую глаз и ноздрей. И еще тогда пахнет гарью и кровью. Он такой тяжелый, этот страшный и сладкий аромат. Ambre la guerre, да и пусть я не прав в этом определении. Ведь при желании вы сможете меня понять.
Черные клубы стлались повсюду, смешиваясь с утренним туманом, густым-густым, похожим на дым, выпускаемый пиротехники на концертные сцены. Как плохо, когда он такой. Мешает смотреть, мешает увидеть момент Прорыва. А каждый раз, когда его не замечали, все заканчивалось также, как и сейчас. Вон, покрутите вместе со мной головами, посмотрите, посмотрите вокруг. Увидьте не просто переломанные тела в камуфлированной защите. Поймите каждого из тех, кто уже никогда не встанет с бруствера или крошки от кирпича.
Сколько раз вам доводилось видеть на экране ИД-визора кадры с мест Прорыва? Помните, нет? Конечно, тяжело запомнить, проще не запоминать. Да и что можно увидеть, понять за несколько смазанных минут экранного времени… да ничего. Мечущиеся движения камеры выхватывают только то, что должно быть видно.
То горделиво подбоченившихся штабных крыс, которые немедленно оказываются там, где нужно после того, как все закончится. То наваленные тесной кучей тела Тех, кто из-за Черты. Голос диктора, понижаясь и дрожа от торжественности момента, зачитывает какие-то невнятные цифры и перечисляет исковерканные номера боевых групп, закрывавших Прорыв. А потом начинают мелькать высокие кабинеты с теми, кто озабоченно хмурят лбы своих умных и ответственно-государственных лиц. Они что-то докладывают тем, кому должны доложить, говорят правильное, скорбное и нужное, льют ложь не то что ведрами, а цистернами… На улицах, в кабаках и подъездах пьяные голоса звучат, сливаясь с тем, что несется с экрана: встанем, не пустим, грудью, уничтожим и не забудем…
А на деле? А на деле нет никого, кроме тех, кто оказался рядом. И уж тогда – как карта ляжет, то ли пан, то ли пропал. Увело меня в сторону, несу тут чушь какую-то… А что только не понесешь, когда в крови еще бурлит адреналин и нервы трясутся где-то внутри. Такой мелкой-мелкой дрожью. Нет, не трусливой, ни хрена. Той дрожью, которая поможет вскочить куда как быстрее, чем обычно, когда через туман замелькают темные фигуры, и нужно будет двигаться быстро и еще быстрее. Как бы попытаться показать вам это, как дать почувствовать?..
Не знаю, не знаю, может быть и получиться. Давайте еще раз покрутите головой вокруг вместе со мной. Оглянитесь, присмотритесь внимательно. Видите, вон там, за сгоревшей кабиной, такое черное и неприятное. Не отворачивайтесь, не нужно. Еще час назад то, что там лежит, летело в вашу сторону, жадно разинув пасть и издавая голодный рык. Такое страшное, большое и уверенное в себе. Сильное и думающее только о том, что впереди какие-то жалкие неумехи, которые не смогут помешать. Сожрал, гнида? Лежи теперь там, где тебе лежится.
Чуть дальше задрал в небо ствол автоматический гранатомет. Рядом с ним, обняв его левой рукой лежит Зот. Я не знаю, жив ли он или нет. Недавно Младшой вытащил оттуда Лебедя и ползком поволок его на своем горбу в сторону медпалатки. Им досталось, да еще как. Рвануло где-то ближе к концу, подняло в небо фонтан из земли, досок и камня.
Вон справа большая темно-красная лужа. Она уже давно не парит в морозном воздухе. Командира уволокли втроем, стонущего и матерящегося. И без ноги, разжеванной в клочья. И еще, говорят, лейтенанта тоже уже нет. А если и есть, то неизвестно, будет ли жить.
Почувствовали хоть чуть-чуть? Хорошо, если да. Давайте, сползите вместе со мной по стенке окопа. Хороший окоп, хороший. А как тяжело было рыть тебя, родной? Ой, как тяжело. И киркой я тебя долбил, и ломом, прежде чем смог воткнуть штык лопаты. Зато сейчас, пусть и сыпятся за шиворот мелкие кусочки земли, ты мне помог. Хотите воды? На те вот, не жалко. Не нравится вкус, горькая? А что сделать? Там, где Прорыв, воду нужно чистить, чтобы не окочуриться от какой-нибудь дряни. Вот и чистят химики, кидают в нее всякую хрень и кипятят с разной дрянью. Другой, не той, от которой можно ноги откинуть. Или дуба двинуть. Пейте, пока можно спокойно пить. Скоро начнется снова. Откуда знаю? Да уж начнется. Поверьте…
Когда начинается Прорыв, то Те идут сплошным потоком, давая лишь редкие минуты отдыха, которые начинаешь ценить также, как ценишь в другой жизни время с женщиной. Ну. Или с мужчиной, в зависимости от вашего пола и интересов. Это дело не мое, а ваше личное. Надеюсь, что поняли.
Кто вон тот странный военный у которого вся спина с задницей в кровавых лохмотьях? Это наш старшина, Мэйджик. Почему он ходит и орет, вместо того, чтобы находиться у медиков? Да все просто, он один остался из старших по званию. Да, мы здесь обходимся минимум офицеров, вот и страдаем из-за этого. Нет, согласно штата они все есть. Только те, кто хочет быстрее получить звезд побольше, они сейчас в штабе. Скоро, конечно, появятся. Как только журналюги прилетят на вертушке с еще двумя сопровождения. Вот тогда-то они и появятся.
Будут отвечать, корча героические рожи на дурацкие вопросы о том, сколько шло Тех и какими силами закрыли очередной Прорыв. Принимая при этом вычурные позы, неуверенно лапая оружие, которое до этого пылилось в оружейке. Это они умеют.
Кстати, познакомьтесь. Вот он, лучший друг и собрат. Потрогайте, подержите и повертите в руках. Не бойтесь, я отсоединил магазин и выбросил патрон. Вот такой он, с острой серебряной головкой, крупный и обтекаемый. Я про патрик, который вы в пальцах держите. А мой лучший друг – вот он. Большой, немного тяжелый, матово-черный. Чуете, как он пахнет? Горячими остатками смазки и порохом. Тот самый аромат, про который я говорил вначале. Почему не горячий? Странный вопрос. Потому что уже остыл. И почищу его чуть позже, когда будет совсем спокойно.
Страшно ли при Прорыве? Конечно, страшно. И это правильно. Не будешь бояться, так свихнешься. Вон как тот рыжий, который сейчас жонглирует тремя гранатами. Может взорваться? Конечно, может. Он и правда регулярно лежит в дурке. А потом все равно возвращается. Почему? Да потому что не может без всего этого и мы без него. Сколько жизней он спас – тяжело сосчитать. Да все мы здесь немного не того, а куда деваться?
Добровольцы? Да, мы все добровольцы. Почему? Да уж вот так как-то получилось. Говорю же – сумасшедшие, все до единого. Какое к черту благородство и патриотизм! Хотя…
Ладно, хватит на сегодня. Надеюсь, что понравилось. А то вон, опять замельтешили. Е…
Мельтешащие тени в густом тумане, странные, нереальные, казались перенесенными сюда с полотен Босха, Дали либо Гиггера. Неслись прямо на камеру оператора, мгновенно прекратившего репортаж, развернувшегося в сторону очередного Прорыва. Скакали, бежали, ползли и летели, щерясь шипами, рогами, наростами. Плевались тем, чем могли плюнуть, метали собственные иглы-стрелы, били бронированными шипами хвостов. В какой-то момент камера успела ухватить момент, когда смазанным движением прямо перед объективом возник подрагивающий конец костяного штыря.
Потом в объективе резко появилось низкое и серое небо, камера чуть тряслась в такт судорогам агонизирующего организма человека, решившего заработать там, куда ему лучше было не соваться. Мелькнул бок какого-то странного существа, похожего на очень быстрый и сухопутный вариант акулы. И все…
«Из отчета Государственной чрезвычайной комиссии блюстителю престола Российской Империи, светлейшему князю…:
«…Результатом стало появление в различных точках земного шара мест так называемых Прорывов. На данный момент одной из основных гипотез возникновения является версия, выдвинутая учеными лаборатории «Янтарь», входящей в состав группы объединения «БАРС» при ИМО.
Данные, указанные в пояснительной записке к проекту «Полночь», указывают на то, что микромолекулярные связи так называемой некросферы, открытой около ста лет назад группой профессора Щепетнева, были нарушены в результате экспериментов на известном Вам объекте в Швейцарии. Равно как тогда же, используя практику проколов пространственного континуума, созданы первые попытки прохода на Сопредельные пространства. Результатами данных исследований явились активизация некросферы и появления т.н. Прорывов.
На сегодняшний момент возможность закрытия основных мест Прорывов с помощью применения тактических ядерных зарядов не представляется возможной. Гипотетические расчеты, произведенные сотрудниками «Янтаря», указывают, что выделяемой энергии стандартного заряда ракет проекта «Шестопер», хватит на приведение микромолекулярных связей в состояние близкое к стабильному. Но результатом также предусматривается аннигиляция близлежащих территорий в связи с тем, что ориентировочный ущерб от взрывов будет многократно увеличен за счет собственной аккумулированной энергии так называемых Нор, являющихся основными образующими факторами Прорывов.
Ответственно можно заявить о том, что результаты исследований сотрудников лаборатории «Янтарь» должны быть полностью засекречены для невозможности похищения их службами внешней разведки следующих государств, обладающих ядерным вооружением…»
– Мама… мамочка… – Детский голос, сухой, болезненный. В подвале темно, жарко и сухо. Так сухо, что кажется, что это не подвал в Рязани, а палатка, остывающая посреди Сахары или Каракумов. – Скоро можно будет отсюда выйти? Пить так хочется…
– Потерпи, милая. – Голос матери полон боли, горькой безнадеги и отчаяния. Она пыталась справиться с собой, чтобы не пугать старшую. Младший, четырехлетний сын сейчас забылся в тяжелом сне. Худенькая грудь поднималась со слышимыми хрипами, мальчику плохо. Температура безумно высокая, он раскаленный как железная стенка мангала в субботу. Суббота…
Господи, как же давно это было… вчера. То самое вчера, когда она осталась с детьми на даче, а муж с братом поехали в город, чтобы докупить пива, мяса и прочего. Когда на радиоволне, передающей веселое ретро, вдруг раздался тот самый резкий свист, предваряющий самый страшный из сигналов ИМЧС, которые она учила в школе. И схватив в охапку детей, женщина кинулась к погребу, глубокому, надежному, капитальному.
Потом был удар, грохот и рев наверху. Все это было, да. И первые, самые страшные минуты, когда старшая, Даша, кричала, прижав руки к лицу. А Степка, зарывшийся маме в грудь, молча трясся и плакал, не понимая ничего и осознающий тот страх, что сейчас тряс ее.
Что это было? Почему? И кто смог это, наконец, сделать? И за что?!!
– И когда с неба упали сжигающие все дожди, и снег стал алым, города лежали в разрухе, то именно тогда, мальчиши, твари вернулись. И это было уже на моей памяти. С тех пор каждый рассвет стал именно таким, каков есть сейчас. Дающим надежду, дарующим счастье от того, что ты его просто видишь. Ведь раз видишь, то значит, что ты жив. И ножницы Прях не перерезали нити судьбы, которая есть у каждого.
Подростки, внимательно смотрящие на небо, ставшее уже полностью красным, кивнули головами. Все, как один. Мальчишки, одетые в одинаковые куртки и штаны, найденные на одном из законсервированных складов у Камня.
Дети, подобранные Мастером и Лейтенантом на пустошах, у фронтира, в Диких землях, в Степи и в руинах городов, чьи названия уже почти полностью забылись или ничего не значили для тех, кто их населял. И ставшие на тот путь, к которому каждого привела судьба-нить.
– Но Пряхи, как бы они не старались, не смогут перерезать все нити, что хотели бы перерезать. И то, что демоны сейчас среди людей значит лишь то, что их нужно остановить. А кто это должен сделать, мальчиши?
– Мы!
Слитно, в один выдох, так как, как их учили. Воинов, ведущих войну на развалинах того мира, в котором они родились.
Мастер смотрел на них, таких одинаковых и таких непохожих, заливаемых светом солнца, неумолимо и победоносно встающего над землей. Впивался в лицо каждого, ощутив каждой клеточкой своего тела, что, скорее всего, после того испытания, что ждет их ночью, не все останутся в живых. Но так надо, потому что иначе ничего не получится. Только так…
Рассвет отражался в их глазах. Абсолютно спокойных у Мерлина, всегда насмешливых Мусорщика, добрых Варяга, чуть наивных Чунги, настороженных Ферзя, сосредоточенных Толстого, яростных Волка, постоянно ехидных Кота, злых Оборотня, мягких и теплых Рыжего, грустных Пиноккио и чего-то постоянно ждущих Крота.
Кто из них увидит следующих восход, а кто навсегда закроет глаза вон в тех холмах, изрезанных внутри вдоль и поперек ходами и пещерами? Никто не сможет сказать этого сейчас, даже смотрящая далеко вперед Ниоба, Видящая, никто.
И он, давно ставший стариком Мастер, не решится поставить ни на одного из них, этих ребят, что сидели перед ним. И как хотелось, чтобы завтра утром солнце также отразилось в глазах каждого…
Проф, просматривающий записи, переданные ассистентом, чуть моргнул, чувствуя, как невольно на глазах стало мокро. Старый друг, Мастер, сколько же он пропустил через себя, создавая и пестуя это, новое для них поколение? И как же больно сейчас ему, отправляющему их вперед, сдающих не просто очередной экзамен, а проходящих Испытание, которое и покажет – были ли правы они, давно ставшие циничными и злыми ублюдками.
– Красный один, Красный-два, идете первыми… Мерлин?
– Да, Мастер?
– Я жду вас всех, мальчиши.
Глава шестая: утро, лагерь и вопросы
«Слаб человек, и тело его слабо, и душа.
А потому просто зверю Сатане взять верх над стадом Божиим.
И когда приидут посланцы Диавола к воротам градов и жилищ,
И потребуют дань, и жерты, и плоть, и детей человеческих,
Тогда встанут пред ними, собою жертвуя, Воины.
И падут, если Враг силен, но обретут и жизнь, и славу вечную»
Книга св. Мэдмакса (апокриф)
Где-то за брезентовой стенкой что-то, или кто-то, глухо заворчал, вырывая Енота из той странной дремоты, что бывает перед самым моментом окончательного пробуждения. Сказать, что он из-за этого расстроился, было нельзя. Так как снилась ему какая-то хрень, настолько откровенная и поганая, что парень только обрадовался тому, что проснулся.
Енот сел на край походной раскладной кровати, потянулся и зевнул. Почесался в коротко остриженном затылке, потер ноющие виски. Голова не болела, но по весу напоминала чугунную чушку. На крашеной в голубой цвет деревянной тумбе, стоящей рядом с раскладушкой, кто-то заботливый поставил большую эмалированную кружку с водой. Мысленно сказав спасибо неведомому доброхоту, он надолго приклеился к ее толстому ободку, вливая в себя так необходимую жидкость. Вода успела стать тепловатой, отдавала металлическим привкусом, но все равно была прекрасна. С сожалением допив почти всю, остатками прополоскал рот, сплюнув скопившуюся за ночь слюну. Енот знал, что это нужно сделать раньше, перед тем, как выпить воду, но ничего не смог с собой сделать.
Осторожно поставив ноги на деревянный пол, он удивился. Если во время службы в страже ему доводилось выезжать за город, всего пару раз, и жить в палатках, то там пол был просто земляной. А здесь, по всему периметру небольшого брезентового помещения, как оказалось, сделаны полы из досок. Еноту даже стало интересно то, откуда чистильщики их взяли, если он не видел, как они вывозили их из города. Неужели таскали сбитые щиты с собой?! Хотя, чему удивляться, если учесть то, что их дом – дорога и постоянные переезды? Так что им наверняка хочется насколько можно большего максимального комфорта.
Рядом с раскладушкой стояли его мучители ботинки, на которые он покосился с изрядной долею отвращения и испуга. Заново испытывать вчерашние чувства очень не хотелось. Как же саднили стертые ноги…
И только тут до него дошло, что проснулся босиком, а те носки, которые за вчерашний день изрядно пропотели, лежали на берцах, отстиранные кем-то и уже высохшие. А, кроме того, на многострадальных пятках красовались аккуратные полоски пластыря. Вот тут-то Еноту, в очередной раз за неполные сутки, стало стыдно. Мало того, что он не помнил, как вчера добрался до вот этой самой раскладушки, так его еще кто-то и раздел, положил, занялся вещами…и заклеил мозоли. И хорошо, если это оказался кто-то вроде Гана, иди механика Жука. Представить, что это сделала Медовая… от этого становилось еще хуже.
Но зато мысли обрели правильный оборот, и память настойчиво подсказала, что вчера слева на поясе болтался пистолет в кобуре, которым он мог и воспользоваться, но, к счастью, не пришлось. На какой-то момент ему стало страшно, так как на глаза не попадалась широкая портупея, пахнувшая кожей, на которой и висело оружие. Даже пот успел выступить на висках, прежде чем парень додумался открыть ту самую тумбочку и заглянуть внутрь. После чего Енот облегченно вздохнул.
Все было на месте. И аккуратно свернутая в плотный моток портупея, и коричневая кобура, с торчащей из нее черной рукоятью пистолета. Рядом лежало предписание от командира патруля, пропуска и деньги, выданные интендантом. На душе заметно повеселело, но, правда, стало опять стыдно, хоть и немного. Надо же было предположить, что кто-то из его новых знакомых мог бы позариться на его, Енота, превеликие богатства. Наверняка у той же самой Медовой-Хани в карманах выпендрежной курточки на одни карманные расходы лежала куда как более солидная сумма. Не говоря про то, что кому из них, так прекрасно экипированных и вооруженных, мог бы понадобиться его, пусть и неплохой, но совершенно обычный, и даже не многозарядный, пистолет?
Енот натянул носки, потом аккуратно обул ботинки. Туго затянул шнуровку, подвигал ногами, проверяя то, насколько плотно они все-таки сидят. Как ни странно, результат вышел неплохим. Скорее всего, вчера роль сыграло именно то, что обувь совсем новая, не разношенная. Настроение стало немного лучше, и он пошел к выходу из палатки. Осторожно выглянул наружу.
Лагерь чистильщиков уже давно проснулся, несмотря на то, что новенькие часы, полученные вчера на складе показывали лишь семь часов утра. Откуда-то из-за трех таких же, как та, из которой выглядывал Енот, палаток, доносилось несколько голосов. Солнце уже встало, разгоняя легкий туман, но воздух не прогрелся, заставляя чуть поеживаться. Возле входа лежала одна из тех самых здоровенных псин, прореагировавшая на появление стражника лишь тем, что лениво приоткрыла один из закрытых глаз. Может это и был вчерашний пес? Вроде бы цвет густой короткой шубы, серо-рыжеватой, похож, да и морда собаки, чуть вытянутая, широкая, с небольшими брылами, скрывающими клыки, знакомая.
– Привет, друг. – Енот сам удивился тому, что вчерашнего испуга перед этим четвероногим страшилищем и близко не почувствовал. – Ты не меня караулишь?
Пес открыл второй взгляд и немного, как показалось парню, удивленно посмотрел на него. Собачий взгляд как бы говорил: «это ты со вчерашнего дня так поумнел?»
– Ну, может, пойдем в сторону кухни, а? Не знаю, как ты, а я очень хочу есть. Проводишь?
Пес, а в том, что это именно вчерашний знакомец, Енот уже не сомневался, подвигал обрубком хвостом из стороны в сторону. Потом широко зевнул, продемонстрировав свой инструментарий, спрятанный за губами и брылами, встал и, отряхнувшись, неторопливо потрусил вперед. Чуть оглянулся, прянув обрезанными ушами, как бы зовя его за собой, и продолжил путь в ту сторону, откуда уже доносился какой-то вкусный запах. Что еще оставалось делать, как не пойти за умным псом, который, судя по всему, уже считал Енота за своего?
Палатка стояла у одного «крузеров», а именно принадлежавших команде Инженера. Как ни странно, но округа пустовала. То ли все уже находились в районе хозяйства Мамачоли, то ли занимались своими делами. Навстречу попался один из Близнецов, то ли Правый, то ли Левый, это ему еще было непонятно. Как ни странно, но живая громада, грузно протопав мимо (они хоть когда-то снимают броню?), кивнула ему головой в шлеме. Или это ему показалось?
Четырехногий провожатый застыл у крайней палатки, терпеливо ожидая своего медленного попутчика. Дождавшись, пока Енот поравняется с ним, пес пошел дальше, направляясь аккурат в сторону навеса, заставившего желудок молодого стражника дернуться и сжаться в предвкушении порции завтрака.
За большим столом сидели несколько его знакомцев. Улыбался Ган, травящий какие-то байки тому самому хмурому мужику, выплеснувшему вчера воду прямо под ноги Еноту. Длинный тип из отряда Мерлина, которого звали Ферзем, хлебал кофе из кружки и таращился на оружейника сонными красноватыми глазами. Тут же сидел второй из близнецов, на этот раз без шлема и с минимумом экипировки. Тундра, спокойно поглощал свою порцию сублимированного картофельного пюре с сосисками, и, завидев Енота, подвинулся, похлопал ладонью по лавке.
– Здорово, боец. – Заместитель Кэпа доброжелательно улыбнулся. – Выспался, алкоголик?
– Выспался. – Енот почувствовал проклятущий румянец, вновь заливший лицо. – А сильно я… ну, пьяный был?
– Смотря с чем сравнивать. – Буркнул незнакомый и невежливый вчерашний усач, так любящий бриться по утрам. Сейчас его щеки подбородок оказались такими же гладко выскобленными. – Но тащить пришлось. С тебя пиво.
– Конечно. – Енот торопливо кивнул и повернулся к дылде Ферзю. – А как вы ночью?
Тот чуть приподнял бровь и отхлебнул из кружки, прежде чем ответить. Потом протянул руку за куском хлеба с маслом, лежавшим на его тарелке, и лишь после ответил:
– Встретились с вашими этими…рудокопами. Постреляли чуток.
Енот почувствовал, как по спине пробежал холодок.
– Все целы остались?
– Ну, так. Мы все, а вот твои коллеги из патруля…
Где-то в глубине что-то ухнуло вниз, сжимаясь ледяным комом. Патрульные группы не особо дружили с караульными командами на воротах, но почти все были знакомы.
– Сколько?
– Пятеро. – Тундра, отставив в сторону пустую посуду, тоже решил вступить в разговор. – Одного мы притащили сюда. Сейчас в медблоке, лежит на системах. Ты его, наверное, должен знать. Редом кличут.
– Да, знаю, конечно. А остальных, значит?
– Ну да. Именно, что всех. Они решили простоять в стороне, и твари взяли их в клещи. Интересные дела у вас тут творятся, Енот, ох и интересные. Ладно, давай ешь, и потом к командиру. Нарежет задач, которые нужно выполнить. А, да, твоих мы предупредили о том, что теперь ты постоянно находишься здесь, так что не переживай. Понял?
– Понял. Спасибо, Тундра.
– Да не за что. – Он хлопнул его по плечу, вставая. – Эй, Мамачоля, накорми нашего новенького.
Женщина выглянула из-за своего навеса, улыбнулась Еноту и немедленно перед ним возникла жестяная миска с пюре и двумя сосисками. Сосиски были натуральными, а не теми соевыми производными, что в основном входили в рацион патруля и стражи. Молодой организм взял свое, и, не смотря на неприятную новость, на некоторое время Енот полностью вывалился из жизни, поглощая вкуснейшую стряпню.
Усач хмыкнул, глядя на скорость работы его челюстей, и чмокнул губами. Четырехногий и лохматый сопровождающий легко встал и подошел к нему, положив лобастую голову на колено. Человек нежно погладил брови пса, который громко заурчал от удовольствия.
– Я смотрю, парень, ты пришелся по душе моему красавцу, а? Редко я видел, чтобы Хан так миролюбиво выполнял задачу. Он же ни разу и не думал тебя погрызть?
– Нет. – Енот отрицательно мотнул головой. – Это ваш пес?
– А они здесь все мои, все пятеро. – Усач самодовольно улыбнулся. – Как тебя зовут, я знаю. Меня можешь называть Волхвом, я местный кинолог.
– Кто? – Енот чуть не поперхнулся. – Фильмы крутите?
Кинотеатр в городе был даже не один, их присутствовало целых два. Большой и помпезный «Нуар», в котором в основном собиралась приличная публика, и старый, давно не ремонтировавшийся «Огонек», находившийся в районе шахтеров. И там, и там стояли старые, изношенные аппараты, которые, тем не менее, вполне успешно демонстрировали фильмы, с которыми, правда, постоянно случался дефицит. Большая часть лент жители города пересмотрели по многу раз, многие были настолько фантастичны и непонятны, что их любили больше всего, и, соответственно, затирали пленки до дыр. И лишь изредка из метрополии привозили новые коробки с фильмами. Ну, как новые? Те же самые старые, только ни разу не показанные в городе. Кино Енот любил, с самого детства, несмотря на то, что стоило удовольствие вполне себе дорого.
– Какое кино? – Усы Волхва поползли вверх. – Вот ты деревенщина, а? Тех, кто с собаками работают, называют кинологами. Понял, дурья твоя башка?
