Дмитрий Красавин
Заповедь любви

Услышанная молитва

То ли псалмы подействовали, то ли слезы провожавших, но в груди Евгения Иосифовича вдруг сжалось что-то от щемящей грусти. А тут еще эта девчонка носом хлюпает, глаз с него не спускает. Возомнит незнамо что, за тряпку примет.

– Что нюни распустила? – набросился он на Настю, чтобы хоть как-то взбодрить себя.

Та молча опустила глаза вниз.

– Комсомолка?

Настя покачала головой и пояснила:

– Комсомольцы на Бога хулу возводят.

– Потому и возводят, что ваш Бог пособник фашистов – уводит народ от борьбы: «возлюби врага», «подставь щеку», «отдай последнюю рубаху» и прочее в том же духе. Послушать вас, так всю страну надо немцам отдать, а самим сапоги у них лизать.

– Неправда! Только с Богом и можно войну выиграть, потому как Бог – это любовь, а фашизм – ненависть. Божественная любовь – в каждом цветке, в каждой росинке, в каждом сердце.

– Сейчас важнее ненависть!

– Нет ничего важнее любви! Жить ненавистью – значит самому становиться фашистом!

– Ох, как батюшка вам мозги в монастыре промыл!

Разогнав грусть, лейтенант решительно нагнулся, пошарил рукой под сиденьем, достал бинокль, пистолет с кобурой. Бинокль на ремешке повесил на грудь, кобуру прицепил к поясу. С трудом перенеся через сиденье ноги, развернулся лицом к корме, так, чтобы Курт был всегда под наблюдением, и нарочито небрежно стал вертеть в ладони пистолет.

Курт, явно обеспокоенный, что-то крикнул Насте.

Она перевела:

– Не играйся с оружием – оно исправно и заряжено. Курт починил. Там какая-то пружинка неправильно стояла.

«Вот те на – пленный охраннику оружие чинит!» Крутанув еще раз пистолет вокруг большого пальца, Евгений Иосифович положил оружие в кобуру, оставив однако ее открытой и, повернув голову вполоборота, крикнул Насте:

– Давай рассказывай, что знаешь про немца!

– Курта подобрал в море мой брат, – отозвалась девчушка. – Там мелко было. Тот стоял по горло в воде и, увидев Равиля, сразу поднял руки вверх. Безропотно позволил себя связать. Потом, когда он на плоту с батюшкой разговаривал, я просто слушала. Расскажу, что запомнила.

– Валяй.

– Вначале Курт, как многие немцы, радовался приходу Гитлера к власти. Думал – хорошо, что Германия освободилась от какого-то Версаля⁷, снова разговаривает на равных с унижавшими ее раньше Англией и Францией. Но равенства Гитлеру было мало. Из униженной Германия по его планам должна стать главенствующей, а немцы – господами над всеми народами. Гитлер начал войну с Европой и с Россией. Курта призвали в армию. Он летал на транспортных самолетах, доставлял разные грузы из тыла на фронт, а обратно покойников и раненых увозил. В основном все молодые ребята. Были и женщины. Курт стал задумываться о том, насколько справедлива эта война.

– Переходи к сути. Лирику можно опустить, – перебил Настю лейтенант и, окликнув Курта, показал ему рукой, чтобы брал левее, шел вдоль берега в сторону Брейтово.

– А это и есть суть, – возразила Настя. – Курт стал антифашистом, потому что любит жизнь. Кто любит жизнь, тот не может быть винтиком механизма войны.

– Это слова Курта?

– Батюшки Серапиона. Курт сначала уговаривал себя быть таким, как все, так как солдат не отвечает за приказы командира. Но с каждой сожженной деревней, разрушенным городом, убитым солдатом уколы совести становились все сильнее. Он сам не жег и не убивал, но без участия таких, как он, убийств и пожаров не было бы. Последней каплей для него стала лежащая на обочине дороги русская девочка. Она была одета в розовое платьице, низ платья задрался, обнажая тонкие детские ножки. Левая рука прижимала к груди куклу, защищая игрушку от войны. Голова куклы с голубыми глазами, смотрящими в небо, лежала в грязи, в двух метрах от девочки. Курт подошел…

– К сути! К сути! Это все неважно! – снова перебил Настю лейтенант.

– Я не знаю, что еще важнее…

– С каким заданием он летел над водохранилищем?

– Его направили в распоряжение Абвера, и он получил приказ сбросить в тылу врага на парашютах диверсионную группу. Дали маршрут полета. Сначала на большой высоте пересечь линию фронта, двигаясь на северо-восток, потом над водохранилищем повернуть на юг, начать снижение. В том месте над берегом, где речка Юга впадает в водохранилище, сбросить группу, набрать высоту и возвращаться на аэродром.

– Что за группа? С какой целью?

– Три человека. Один говорил с акцентом. Курт решил, что тот – из прибалтийских немцев. Вместе с диверсантами надо было сбросить грузовой парашют. Из разговоров диверсантов между собой он узнал их имена и что группу ждет на земле какой-то Петр, работающий охранником на шлюзах. Вероятно, группа должна была взорвать шлюзы. Когда Курт увидел под крылом самолета громадную чашу водохранилища, представил, как вся эта масса воды хлынет на Рыбинск, сколько детей невинных погибнет, матерей, стариков, он понял, что не сможет выполнить боевое задание. Да, он солдат и должен беспрекословно выполнять приказы командования. Но прежде всего он человек, а, значит, обязан нести миру радость…

– Где он их сбросил?

– Нигде. Они сидели в салоне. Он выровнял самолет, оставил штурвал, вошел в салон и расстрелял всех. Он впервые в жизни убивал людей. Для него они были такими же немецкими солдатами, как и он сам. Дома, в Германии, их ждали жены, матери, сестры…

– Без лирики! Суть, суть!!!

– Начался пожар. Курт вернулся к штурвалу, развернул самолет в открытое море и выпрыгнул с парашютом.

– Пистолет у него с собой?

– Выбросил в море, когда спускался на парашюте, чтобы никогда и никого больше не убивать.

– Все?

– Все.

– Теперь я хочу задать несколько вопросов твоему немцу. Переводи.

Евгений Иосифович окликнул Курта. Тот повернул к нему лицо. Но разговора не получилось.

Лодку сотрясло сильным ударом. Лейтенанта и Курта сбросило на дно. Сидевшая на носу Настя оказалась за бортом. Почти одновременно с ударом под водой что-то лязгнуло, мотор заглох. Неуправляемая лодка по инерции проскользила по воде несколько метров и остановилась, слегка покачиваясь на мелких волнах.

Курт вскочил на ноги и, перешагнув через лейтенанта, прыгнул за Настей.

Через пробоину в лодку хлынула вода. Евгений Иосифович, превозмогая боль в ноге, дотянулся до носового сиденья, достал жестяное ведро с совком. Принялся лихорадочно вычерпывать воду. Но она продолжала прибывать. «Какой глупый, бесславный конец», – подумал он и бросил бессмысленную работу.

Лодка накренилась, над бортом показалась голова Насти, мелькнули руки Курта. Хватая ртом воздух, девчушка перевалилась через борт и, испуганно озираясь по сторонам, села на дно рядом с лейтенантом. Курт зачем-то поплыл назад.

– Что это было? – повернула она лицо к лейтенанту, придя в себя от шока.

– Борисоглеб, – процедил он сквозь зубы в обиде на себя, что не продумал заранее безопасный маршрут, и на весь мир за то, что так неудачно все сложилось.

– Борис и Глеб?

– Село Мологского уезда. Бывшее имение Мусиных-Пушкиных. Под нами руины домов, графской усадьбы, их фамильной усыпальницы. А слева, метрах в трехстах от нас… видишь, из воды торчит кусок кирпичной стены?

– Вижу.

– Это все, что осталось от колокольни.

– Мы тонем?

– И, вероятно, утонем – до берега километра три.

– Господь никогда не оставляет своих преданных. Нельзя опускать руки!

Евгений Иосифович промолчал. Жаль девчонку – ей бы жить да жить.

Схватив ведро, Настя принялась вычерпывать воду. Позади лодки раздался голос Курта. Настя выпрямилась.

– Оглянитесь назад, – толкнула она ведром в плечо приунывшего было лейтенанта. – Курт нашел мелкое место. Берите весла, плывем к нему, пока лодка не пошла на дно.

Евгений Иосифович обернулся. Курт стоял метрах в десяти от них и призывно махал руками. Вода едва доходила ему до колен.

Лейтенант, опираясь руками о борта, поднялся на сиденье и, вставив весла в уключины, стал грести. По правде говоря, он не видел никакого смысла во всей этой суете. Но у него не хватало духу сказать девчонке, что если в ближайшее время их никто не снимет с полузатопленной лодки, они, промокшие насквозь, закоченеют на холодном ветру. Вероятность скорого появления в этих местах какого-либо плавающего средства близка к нулю – пароход на Устюжну прошлепал часа три-четыре тому назад, а обратно на Рыбинск пройдет через два дня.

Курт, втянув нос лодки на вершину подводного холма, стал что-то долго сбивчиво говорить. Настя перевела лейтенанту, что у мотора погнут вал и потерян гребной винт. Курт предлагает всем перейти на нос лодки и ждать появления какого-либо парохода или лодки.

«Немец принял командование на себя», – неприязненно подумал Евгений Иосифович, но перехватывать инициативу ввиду абсолютной бесперспективности любых начинаний не стал. Пусть будет, как будет.

Спустя какое-то время они, клацая зубами от холода, сидели на носу лодки, прижавшись друг к другу спинами и укрывшись поверх голов лейтенантской плащ-накидкой.

Курт попросил у лейтенанта бинокль. Евгений Иосифович молча передал и погрузился в невеселые размышления о неудачах уходящего дня, о своей неприкаянной жизни. Как вначале все многообещающе складывалось! Сам Генрих Ягода⁸, легендарный нарком НКВД, обласкал вниманием земляка из Рыбинска, сулил быстрое продвижение по службе. Потом опала и расстрел наркома, бегство из Москвы в глубинку. Новый подъем, новые надежды. И вот – теперь уже окончательный крах.

Настя достала из пропитанного водой узелка иконку Божией Матери и зашептала молитвы, перемежая русские слова с церковно-славянскими. Немец, опустив бинокль, стал вторить ей на своем: «Vater Unser im Himmel: Dein Name werde geheiligt!». Вдруг Настя замолчала и, толкнув лейтенанта в бок локтем, спросила:

– А вы почему не молитесь? Вам же батюшка Серапион говорил, что беды Господь попускает ради очищения нашего, и наказывал молиться.

Евгений Иосифович собрался было саркастически улыбнуться, сказать что-нибудь позаковыристей насчет просчетов в деле антирелигиозного воспитания молодежи, но почему-то просто промолчал. Из глубин памяти всплыл образ деда, как тот в Рыбинске на пару с Гершоном Фишелевичем Иегудой – отцом расстрелянного наркома, пел «Адон олам» – молитву, воспевающую Властителя мира, царствовавшего еще до того, как было создано творение, который был, есть и пребудет вечно в своем великолепии и защитит в тяжелый час. Неожиданно для него самого слова молитвы на древнем иврите непроизвольно потекли с губ. Вначале он произносил их еле слышно, шепотом, постепенно голос стал набирать силу. И вот уже три молитвы на разных языках сплелись в одну и устремились к небу, к Единому для всех народов Богу, для которого нет ни иудеев, ни эллинов, ни верующих, ни атеистов.

Некоторое время после столь своеобразной общей молитвы все сидели в тишине. Евгений Иосифович с удивлением отметил, что и внутри него самого, и вокруг стало немного теплее, все наполнилось какой-то тихой радостью. Он взглянул на своих спутников – они сидели, закрыв глаза, их лица были освещены едва заметными улыбками, как будто чья-то нежная невидимая рука погладила каждого по волосам. Потом Настя, открыв глаза, молча дотронулась ладонью до лежавшего на коленях у Курта бинокля. Тот отпустил сжимавшие кожаный ремешок пальцы, она взяла бинокль и стала рассматривать через окуляры береговую линию.

– Дикие места, – просветил ее лейтенант. – Оттуда помощь не придет: там нет ни пристаней, ни причалов.

– Ура! – закричала вдруг девчушка. – Вижу дым.

Евгений Иосифович перетянул бинокль к себе и поднес к глазам. Над лесом, недалеко от берега вилась тоненькая полупрозрачная струйка дыма.

– Ну и что? Какое это имеет отношение к нам? – спросил он Настю, возвращая ей бинокль.

– Если дым, значит, там печь топится или костер горит. Это знак. Неужели вы не понимаете? Там люди, там тепло. Бог говорит, что нельзя бездействовать, нельзя ждать, пока кто-то нас найдет, надо чинить лодку и ехать к людям, к теплу!

– Чем чинить?

– Думай и слушай Бога.

Это походило на издевательство.

– Нужны огонь, смола, дерево, пакля, инструменты, сухое место! – возвысил лейтенант голос. – Твой Бог обеспечит нас этим?

– Если Бог дал сигнал, значит, услышал и не оставит в беде!

– Тряпками такую большую дыру не забьешь – вода вмиг все размоет.

Курт что-то спросил у Насти. Вероятно, хотел понять, о чем разговор. Настя пересказала.

С минуту помолчав, немец вдруг оживился и, жестикулируя, стал объяснять суть возникшей у него идеи.

Настя едва успевала переводить.

Для заделки пробоины Курт предложил использовать его промокший тулуп, лейтенантскую прорезиненную плащ-накидку и разрезанную на четыре части причальную веревку. К накидке по углам привязываются концы веревки, сверху расстилается тулуп, и все это заводится снизу снаружи под пробоину. Чтобы наложить такой пластырь, предварительно приподнимают корму лодки и подсовывают под нее лейтенантские костыли. На бортах сверху, по кромке делают прорези, через которые пропускают концы веревок и стягиваются их так, чтобы пластырь плотно прилег к днищу лодки.

– Сил не хватит притянуть за веревки такую махину, а будут зазоры, вода все мигом размоет, и ста метров не пройдем. Ко всем бедам останемся еще без плаща и тулупа, – возразил Евгений Иосифович.

– Кайн проблем! – отмел Курт возражения и предложил, после того как веревки будут натянуты вручную и соединены между собой, отпустить лодку и использовать освобожденные костыли для их скручивания. Когда натяг будет достаточный, застопорить костыли. На пути к берегу постоянно проверять степень натяжения и при вытягивании веревок подкручивать, вращая костыли. Главное не переусердствовать с натягом, чтобы не порвать плащ-накидку.

– Ура! – снова закричала Настя и поцеловала Курта в щеку.

Тот, довольный, разулыбался и игриво хлопнул в ответ девчушку по спине. Евгений Иосифович почувствовал, что у него тоже как бы прибавляются силы, даже боль в ноге стала не такой тревожащей, как раньше. Более того, возникло чувство благодарности к этому улыбающемуся немцу. И чего уж никак невозможно было ожидать, без всяких допросов, без «мер особого воздействия» лейтенант вдруг понял, что немцу можно верить. Верить, как самому себе и, пожалуй, даже немного больше.

Закипела работа. Первым делом освободили лодку от лишнего груза – сняли и опустили за борт ставший бесполезным мотор. Потом Курт при помощи костылей тщательно вымерил размеры и расположение пробоины, наметил на бортах места прорезей, определил длину веревок по каждому из углов. Настя и Евгений Иосифович беспрекословно следовали всем его указаниям. Один из костылей пришлось разрезать на две части, для надежности крепления и удобства регулирования натяга веревок. Когда пластырь был закреплен, Курт и Евгений Иосифович остались стоять снаружи, а Настя, как самая легкая, забралась в лодку и вычерпала воду. Затем Курт помог перебраться через борт лейтенанту и, с силой оттолкнув лодку от мели, запрыгнул в нее сам. На этот раз на носу с биноклем сел лейтенант, в его задачу входило корректировать курс и скорость, чтобы кратчайшим и безопасным путем добраться до берега. Курт, как самый сильный физически, сел на весла. Вода все же понемногу просачивалась через пластырь, и Настя, пристроившись на корме, периодически выбирала ее черпаком.

Метров ста не доходя до берега, путь преграждал частокол возвышавшихся над водой вершин затопленных деревьев. Пришлось, снизив скорость, поискать безопасный проход. Им оказалось русло впадавшего в водохранилище ручья. Выше по течению ручей поворачивал в сторону манившей наших героев струйки дыма, и вскоре, после очередного поворота, они увидели ее источник – избу-пятистенку с разрушенной трубой.

Дым выходил немного сбоку от остова трубы, пробиваясь наружу через отверстия в крыше. Изба стояла под наклоном к ручью, торцом своим, где когда-то были хлев и поветь, частично уходя под воду. В отдалении от нее и друг от друга, хаотично разбросанные по обеим сторонам ручья, над водой возвышались обгорелые крыши еще нескольких домов, также со свернутыми трубами.

Лавируя между обломками обуглившихся бревен и всплывшими на поверхность жердями забора, наши герои подогнали лодку к избе. Курт, соскочив в воду, стал втягивать нос лодки на пологий берег, и тут произошло то, что случись оно раньше, могло стоить им жизни: плащ-накидка, не выдержав трения об усеянное мусором дно, разорвалась. Ее разлохмаченные половинки повисли на веревках вдоль бортов. В пробоину хлынули потоки воды.

Курт, поддерживая лейтенанта, помог тому переступить через борт лодки на землю и дойти до крыльца. Следом за ними выбралась Настя, в одной руке держа узелок с немецкой формой, в другой – свой пропитавшийся водой фанерный чемодан. Курт перехватил из ее рук вещи, отнес на ступеньки крыльца, вернулся к лодке, забрал костыли, остатки причальной веревки.

Лодка, наполовину заполненная водой, застыла на своей последней стоянке у берега безымянного ручья, в неведомой деревне сицкарей⁹ посреди мологских лесов.

В деревне сицкарей

Настя, подняв руку, постучала в окно избы и громко окликнула хозяев:

– Есть кто-нибудь?

Ответа не последовало.

Входная дверь была не заперта. Путники прошли с крыльца в небольшие сенцы и оттуда в горницу. В лица пахнуло теплом, кислым запахом свежего хлеба. Справа от входа напротив устья русской печи сидела старая женщина с распущенными седыми волосами, глядя слезящимися глазами на догоравшие угли.

– Бабушка! – громко позвала Настя.

Та повернула голову, подслеповато щурясь, осмотрела вошедших:

– А гдзе¹⁰ Павелко?

– Не знаем. У нас лодка потекла. Мы тонули – Бог спас. Погреться да обсушиться пустите?

Старушка поднялась с низенькой скамейки, подошла к незнакомцам, оглядела каждого с головы до ног, пощупала заскорузлыми пальцами одежду:

– Музики пускай цут побудзутс, а цы красавича, – она взяла Настю за руку, – пойдзем со мной.

Лейтенант и Курт с наслаждением сели на пол у печи. Хозяйка с Настей скрылись за холщовой занавеской. Спустя несколько минут обе вышли. На Насте были надеты широкая льняная рубаха и длинный, волочащийся по полу лямошник. Хозяйка прижимала к груди руками ворох мужской одежды.

– Цеперь ваша чередза, – бережно положив одежду на скамейку, продзенькала она и широким жестом руки пригласила гостей выбирать, кому что подойдет.

Дважды приглашать не пришлось. Вскоре наши герои преобразились в заправских сицкарей. Правда, у Курта на старых заплатанных брюках пояс не сходился, пришлось веревочкой половинки соединять, а на лейтенанте, напротив – штаны висели, он их лямочками вверх подтянул, да и кобура на поясе не очень гармонировала с деревенским прикидом. Но «дареному коню в зубы не смотрят». Пока Евгений Иосифович выяснял у хозяйки, что это за деревня и каким путем быстрее добраться до Брейтово, Курт натянул во дворе между деревьями веревки и развесил сушиться намокшую одежду. А Настя достала из чемодана книги с тетрадями и разложила на полатях русской печи, поместив между влажными страницами лоскутки материи. Сам чемодан она прислонила сушиться к стенке печи.

Потом хозяйка пригласила всех за стол, дала каждому по ломтю хлеба из ржаной муки, перемешанной с какими-то кореньями, отрубями, лебедой, и по кружке настоянного на травах ароматного чая.

Когда гости, проглотив рассыпчатый хлеб, стали подбирать крошки, старушка извинилась:

– Не осудзите за скудзость. Все бы отдзала, дза Павелке надзо оставитсь.

– А скоро Павелка придет? – поинтересовалась Настя.

– Скоро. Немцев побьетс и вернечя. У нас в дерене все выселенчи¹¹, и меня цак записали. Тсрубу сломали, цоб уходзила. Я по чужим дзомам мыкалась. А гдзе меня сыночек у чужих-цо найдзетс? Кудза солдзатсу возвращатсися, как не в дзом родзной? Я четсыреса рублев компензации, цо дзали¹², проела и вернулась. Говорили, зацопит дзом, ан нет – не зацопило¹³. Господьз уберег, чтоб ждзала!

Старушка замолчала, обвела гостей глазами и, остановив взгляд на Курте, спросила:

– Тсы, касацик, не слыхал – немцев побили, чи нетс аще?

– Он глуховат немного, – поспешил за Курта ответить лейтенант. – Но скоро побьют.

– И чо этсим немцам мирно не жится? Кольки раз им пендзалей дзавали! – старушка повернулась к красному углу, перекрестилась двумя перстами на затемненный временем лик Спасителя и стала молиться. – Дза воскреснетс Бог, и разыдзутся врази Его, и дза бежатс от лица Его ненавидящии Его, яко исчезаетс дзым, дза исчезнутс, яко цает воск от лица огня, цако дза погибнутс беси от лича любящих Бога…

После молитвы поклонилась гостям: – Вы цутс покалякайтсе, а я подзустала что-то, вздзремну пару часиков, – зевнула, перекрестила рот и ушла за холщовую занавеску, где застеленный тряпками деревянный сундук заменял ей кровать.

Калякать, однако, времени не было. Лейтенант снова принял бразды правления на себя.

– Оставь это дело, – окликнул он Настю, собравшуюся было пойти к ручью полоскать посуду. – Вы с Куртом пойдете в Брейтово. Отсюда недалеко – километров пять. Маршрут объясню. Я, чтобы не тормозить вас со своим костылем, останусь здесь.

– Неудобно на старушку немытую посуду оставлять. И полы бы надо подмести, и воды в рукомойник набрать, – начала было возражать Настя.

– Здесь командую я! Я решаю, кому что делать! Курт должен в кратчайший срок явиться в НКВД и сообщить о готовящейся диверсии на шлюзах. У уничтоженных им диверсантов есть сообщники в службе охраны. Имя одного известно. Не встретив в назначенный срок диверсионную группу, они могут сами повредить шлюзы или скрыться и натворить других бед. Переведи Курту.

Настя перевела.

– Пусть возьмет с собой свою форму и документы. А ты найди веревку, подтяни сарафан, чтоб не путался под ногами. Книги твои с чемоданом не пропадут: вернешься – заберешь. Если за мной раньше приедут – я возьму книги и передам тебе. Даю три минуты оправиться и на сборы.

Через три минуты Курт и Настя стояли во фрунт перед лейтенантом. Тот, опираясь на костыль, тоже поднялся из-за стола, отстегнул кобуру с пистолетом и протянул немцу:

– Возьми.

Курт выставил вперед ладонь:

– Найн, найн!

– Вечереет, – пояснил лейтенант. – По дороге всякое может быть: лихих людей много сейчас бродит, и волки, отведавшие человечины, могут напасть.

Настя перевела.

Поколебавшись, Курт принял оружие.

– От этой деревни до грунтовки на Брейтово порядка километра, может, чуть больше. Идите по старой колее вдоль ручья, никуда не сворачивая. Колея неровная, местами затоплена. Хозяйка сказала, что самое сложное – Савушкин овраг, там воды по пояс. Дальше, она говорила, дорога сухая. В НКВД скажите дежурному, что вас послал лейтенант Байдер. Пусть срочно свяжутся с Переборами и передадут информацию о диверсионной группе и предателе по имени Петр из охраны шлюза. Может, еще что захотят у Курта уточнить, останься с ним в качестве переводчика и обязательно передай всем, что лейтенант Байдер ручается за благонадежность немца головой. Мое оружие пусть сдаст лейтенанту Фролову. Все понятно?

Настя перевела Курту, тот щелкнул каблуками:

– Яволь, герр лейтенант.

Евгений Иосифович поморщился:

– Не «герр», а «комрад». В СССР «герров» нет. И еще. Случится встретить на грунтовке машину или кого с лошадью, останавливайте, откажутся везти – реквизируйте. Если надо – для острастки постреляйте в воздух. Церемониться нельзя – от того, как быстро вы доберетесь до Брейтово, зависят жизни многих людей. Если вопросов нет, идите.

– У меня есть, можно? – подняв, как в школе, руку, спросила Настя.

– Валяй.

– А кто за вами должен приехать?

– Объясните лейтенанту Фролову мое положение и как добраться. Пусть пошлет кого-нибудь в помощь.

– Объясню. А вы не оставляйте здесь батюшкиных тетрадей – я должна их передать одному ученому.

– Сказал ведь, захвачу. Потом обязательно найду тебя и отдам все в целости и сохранности.

– Если и мои учебники возьмете, я буду самым счастливым человеком на земле.

– Обещаю – будешь!

Настя и Курт, развернувшись и нарочито чеканя шаг, направились к двери. У дверей обернулись, улыбнулись лейтенанту и, помахав на прощание, вышли из избы.

В горнице стало тихо и пусто. Евгений Иосифович опустился на лавочку. Что будет дальше с этими в один день ставшими ему близкими людьми? Найдут ли сотрудники НКВД среди охранников шлюза человека по имени Петр? Может, Петр – это кличка, а настоящее имя изменника Никита или Осип? То, что диверсанты называли так своего сообщника, вовсе не означает, что он под этим именем работает в охране шлюза. А если не найдут никакого Петра или отыщут, но не того, тогда будут мордобоем и нескончаемыми ночными допросами принуждать Курта признаться в том, что тот сам вражеский лазутчик – шпион. Возможен ли такой поворот? Вполне. Сломается немец, и девчушку вместе с ним притянут. Та по неопытности и чистоте своей ничего таить не будет – все как на ладони выложит: и про Серапиона с его плавучим монастырем, и про то, как втроем Богу молились. Надо было бы проинструктировать их обоих: объяснить, что можно говорить, а о чем лучше придержать язык за зубами.

Неожиданно в голове мелькнуло предательское: «Что же тогда будет со мной? Коммунист молился еврейскому Богу! Сотрудник НКВД отдал табельное оружие немцу! Вооружил шпиона! И все это добровольно, без всякого принуждения». В груди стало тесно, на лбу выступили капельки пота.

Евгений Иосифович встал в полный рост и, опираясь одной рукой на костыль, другой придерживаясь за стенки, заковылял к дверям. Вышел из избы, прислонился к косяку. Постоял, отдышался. Сердце понемногу отпустило. Метрах в пяти от ног тихо плескалась вода. Лейтенанту показалось, что она стала ближе к крыльцу, чем пару часов назад, когда лодка причалила к берегу. Чтобы проверить, прибывает вода или нет, он, придерживаясь за стену дома, прошел к ручью, поднял валявшуюся под ногами щепку и воткнул ее в землю на границе воды и суши. Вернулся назад. Присел на ступеньку крыльца.

Смеркалось. Он запрокинул голову к небу, на котором загорались голубые огоньки звезд – манящие и таинственные, какими они видятся в детстве. Хаос чувств и мыслей постепенно утих, и душу вновь заполнили тишина, внутренняя удовлетворенность, тихая радость – все то, что переполняло ее там, среди вод над Борисоглебом, после молитвы.

Упавший самолет, образ Николая Чудотворца в разрушенном храме, сломанная нога, шторм, неисправный пистолет, плавучий монастырь, звон колокола, женщины, поющие древний псалом на плоту среди вод, пробоина, полузатопленная деревня сицкарей, ждущая сына старушка – все-все в уходящем дне наполнилось глубоким смыслом. Как будто чья-то заботливая рука провела через лабиринт событий с одной лишь целью – чтобы ничто и никогда уже не могло лишить его радости и тишины.

В какой-то момент лейтенант ощутил себя пребывающим вне времени и пространства. Все вокруг не то чтобы исчезло, но как бы отодвинулось на второй план, уступая место другому, истинному миру – чистому, светлому, исполненному любви и благодарности. Разве может случиться что-нибудь плохое с теми, кто пребывает в истинном мире? Исключено! И Курт, и Настя, и Серапион, и мусульманин Равиль, и он сам, лейтенант НКВД Евгений Байдер, и приютившая его в своей избе старушка – будут жить вечно и счастливо. Потому что внешний мир, в котором рождение, смерть и разделение – всего лишь периферия необъятного внутреннего мира, в котором нет ни иудеев, ни эллинов. На глазах выступили слезы – за что мне, недостойнейшему из недостойных, такая милость?

Успокоенный и умиротворенный, Евгений Иосифович отвел взгляд от звезд, опустил голову, встал, поднялся на крыльцо и прошел в дом. В избе было темно. Он пошарил рукой на приступке печи, нашел спичечный коробок. Открыл его, чиркнул спичку, прошел к столу. В левом углу стола стояла керосиновая лампа. Спичка погасла. Евгений Иосифович притянул лампу ближе, подкрутил фитиль, снял стеклянную колбу, чиркнул вторую спичку, зажег лампу и отрегулировал пламя.

Спать не хотелось. Напротив, пришло ощущение бодрости, свежести, как будто только что орден получил. Вот только от кого и за что? Хотелось подкрепить смутные догадки чем-то основательным, утвердиться в приоткрывшемся знании, удержаться в истинном мире, чтобы не скрылся он снова за суетой внешнего – за вражескими самолетами, желаниями угодить грозному начальству, заботами о продвижении по службе и прочим, и прочим. Одновременно с тем, как он сформулировал для себя это желание, в памяти ожил образ Серапиона, передающего Насте обернутый пергаментом сверток с таинственными тетрадями, его слова об услаждении души, о том, что беды Господь попускает ради очищения и возвышения нашего.

Опираясь на стенки, без костыля, Евгений Иосифович прошел за печь, к полатям, ощупал разложенные на них Настей на просушку книги – они были сухие. Тетради лежали чуть дальше, в глубине. Он достал их. Сразу все пять. Положил под рубаху, чтобы руки были свободными, вернулся к столу, разложил рядом с лампой и стал рассматривать.

Тетради представляли собой сшитые суровой ниткой листы писчей бумаги. На картонных обложках каждой из них крупными буквами было написано «Келейные записки иеромонаха Серапиона», и ниже стоял порядковый номер. Евгений Иосифович немного поколебался, насколько это прилично – читать то, что написано не для тебя. Удивился своему колебанию: раньше он открывал чужие письма, подсматривал за людьми в щелочку – причем большей частью из природного любопытства, просто так – и никаких таких интеллигентских мыслей «прилично–не прилично» не возникало. На всякий случай мысленно обратился за ответом к Серапиону: «Можно ли?» Тот молчал, предоставляя лейтенанту право самому отвечать на свой вопрос.

«А кто сказал, что они написаны не для меня? – возникла в голове дерзкая мысль. – Если человек что-то пишет, то это всегда для других: ведь сам он это и так знает. И потом, почему тетради попали ко мне в руки? Зачем Господь ограничил меня в возможностях передвижения и оставил наедине с ними в этой глуши? Разве все события прошедшего дня не были прологом к тому главному, что должно свершиться сейчас?»

Евгений Иосифович попытался найти в глубинах своего «я» поддержку этим мыслям – и, то ли ему показалось, то ли на самом деле, что-то внутри екнуло, согласилось, дало добро. Перекрестившись двумя перстами, раздосадовавшись за то, что не тремя, и тут же за то, что в голове не всплыло ни одной подходящей случаю молитвы на иврите, моментально простив себе все эти несуразности, лейтенант НКВД Евгений Иосифович Байдер открыл первую тетрадь и погрузился в чтение.