Дмитрий Фурманов
Из дневников
Как делается «Мятеж»
21 сентября
1. Все присланные 10 томов «дела» были просмотрены один за другим и из каждого выписывалось (отмечалось в книжку, нумерую том и страницу) самое важное.
2. Вторично читал, уже имея в виду не просто ознакомление с материалом, а определенную систему подготовки самого материала к обработке. И потому – положил перед собою 10 пустых листов с заголовками: 11-е июня, 12-е и т. д., до 20-го включительно. Каждая страница данного тома повествовала о деяниях которого-либо из этих дней – я эту страницу (и этот том) и заносил на соответствующий лист. Теперь закончил и эту работу. Получилось, что весь материал разбит по дням – хронологически. Писать буду день за днем – основное, в смысле подготовки, пожалуй что и сделал.
3. Материал есть, и дома, свой. Каждый из этих документов – в папку, за очередным? и, кроме того, за этим же? выписываю на отдельный лист, вкратце указывая, что это за бумага.
4. Теперь все выписки просмотрю, взвешу, обдумаю, скомпоную мысленно в одно целое; прикину примерную последовательность изложения и – айда! Писать!
Опять, как перед «Чапаевым», занимает дух. Опять растерялся; не знаю, в каком лице, в какой форме повествовать, как быть с историческими документами и проч.
В процессе работы многое прояснится. Совладаю бесспорно, и не думаю, и мысли нет, что не удастся!
Именины
14 ноября
На этот раз, вопреки моим привычкам, об именинах своих пишу спустя целых 8 дней. Не вышло как-то записать вовремя. А день этот всегда люблю отметить: колокол жизни ударяет внятно очередной годовой удар. И напоминает, ох напоминает, что жить – годом меньше. Этих мыслей прежде не было – так примерно годов до 30-ти. А теперь они до боли, до тоски, до скуки смертной ощутительны.
– Годом меньше, – грустно повторяю себе в этот день. И станет нехорошо.
А потом – практическое решение – значит, надо торопиться работать: писать! Моя работа – это ведь только писать. И я тороплюсь, высчитываю: в 24-м «Мятеж», в 25-м «Таманцы»… и т. д. и т. д. – каждый год по книге, а то и две. Это план жизни. Запишу все, что знаю о гражданской войне, – там романы и повести, а на старости – дневники свои буду обрабатывать: тут материалу на сто лет!
Безыменский
19 ноября
Вчера состоялся диспут о совр(еменной) литературе: Лелевич, Полонский, Волин, Вардин[46] etc. Что оставило след – это Безыменский со своими изумительными по насыщенности стихами. Словно электроэнергия, закупоренная в его сердце и мозгах, – буйно прорывалась огненными стрелами и ранила нас, заставляла дрожать от мучительных переживаний. Образы. Ну что это за прелесть, что за простота и в построении и в изображении! Именно в этом его сила: образ и слово сразу доступны, понятны, не надо над ними останавливаться и раскапывать – где тут красота, в чем она спрятана, соответствует ли она новейшим достижениям в области рифмы, ритма, конструкции произведения вообще. Этого не надо. Образ Безыменского сам схватит и станет трясти. Я был в восторге. Я, прошедший фронты гражданской войны, видевший и узнавший слишком много человеческих страданий и вследствие этого отупевший – я вчера три раза ощутил под ресницами слезы. И тихо, незаметно для других, склонившись – смахнул их, мои слезы. Я был взволнован чрезвычайно. Тысячеголовая 1-я аудитория университета – неистовствовала. Он, Безыменский, был вчера первым, любимым среди нас…
1924 год
Ленин в гробу
23 января
Я шел по красным коврам Дома союзов – тихо, в очереди, затаив дыханье, думал:
«Сейчас увижу лицо твое, Учитель, – и прощай. Навеки. Больше ни этого знакомого лба, ни сощуренных глаз, ни голой, круглой головы – ничего не увижу».
Мы все ближе, ближе…
Все ярче огни – электричеством залит зал, заставленный цветами. Посреди зала, на красном – в красном – лежит Ленин: лицо бело как бумага, спокойно, на нем ни морщин, ни страданья – оно далеко от тревог, оно напоминает спокойствием своим лицо спящего младенца. Он, говорят, перед смертью не страдал – умер тихо, без корч, без судорог, без мук. Эта тихая смерть положила печать спокойствия и на дорогое лицо. Как оно прекрасно, это лицо! Я знаю, что еще прекрасней оно потому, что – любимое, самое любимое, самое дорогое. Я видел Ильича последний раз года два-три назад. Теперь, в гробу, он бледней, худей – осунулся вдвое, только череп – крутой и гладкий, – как тогда, одинаков. Вот вижу со ступенек все лицо, с закрытыми глазами, потом ближе и ближе – вот одна впалая щека и ниже ее чуточная бородка. Брови, словно приклеенные, четко отделяются на бледном лице – так при жизни они не выступали – теперь кажутся они гуще и черней…
Движется, движется человеческая цепочка, слева направо, вокруг изголовья, за гроб. Виден только череп… Блестит голой, широкой покатостью… И дальше идем – снова щека – другая, левая… Идем и оглядываемся – каждому еще и еще хоть один раз надо взглянуть на лицо, запечатлеть его в памяти, до конца дней запомнить. И снова по красным коврам идем, проходами, коридорами Дома союзов – выходом на Дмитровку. А у крыльца – толпа: тысячная, стотысячная, до Тверской, по Дмитровке – везде она волнуется, ждет очереди отдать последний поклон покойному вождю, любимому Ильичу.
Мои литературные дела
21 июня
Прежде всего: закончил две части «Мятежа» – первую отдал Раскольникову[47] в «Мол(одую) гв(ардию)», 2-ю в «Пр(олетарскую) рев(олюцию)».
Затем, с месяц назад, Госкино принят для фильма «Чапаев» – сценарий станут делать сами.
Мой сценарий прочли, говорят:
– Книга куда богаче. Вы и половины всего ее богатства не использовали.
– Ну что ж, – говорю, – делайте сами, мне все равно.
В конце лета, кажется, поставят.
Затем в Межрабпом[48] прихожу. Мне некоторые частные лица предлагают «Чапаева» переводить на нем(ецкий), фр(анцузский), англ(ийский), но я отказываюсь – черт их знает как переведут, да и заграничных изд(ательст)в я не знаю. Опасно.
– А книжка у вас с собой?
– Нет. Я занесу потом.
И тут же, на машине, в первом попавшемся магазине купил «Чапаева», отвез им.
Через день по телефону сращиваю:
– Ну как?
– Согласны. На немецкий пока будем переводить. Приезжайте договор заключать, да карточку свою захватите – так, чтобы орден Красного Знамени был…
– Ладно.
Через два дня пойду. Закончу.
Заказывали было они и книжку написать листа на 3 из гражд(анской) войны. Некогда. «Смена» просила – некогда. Отдел массовой литературы в ГИЗ на рец(ензию) присылает книжки – некогда. На «Прол(етарской) рев(олюции)» – тоже отказался.
Вот, вспоминаю: когда то все искал, а теперь только работай, только пиши, берут везде охотно каждый клочок, только подавай, да уж вдребезги писать-то некогда – очень крепко занялся «Мятежом». Хотелось бы кончить ранней осенью. Тогда пропущу 3-ю часть, а зимой, смотришь, выйдет и книга. Идут дела, идут неплохо.
Вошел во вкус! Ознакомился со всем и со всеми, всюду теперь знают и по редакциям – легко, свой человек. Это в нашем деле – немаловажная штука: верят тому, что чепуху не дашь. Отлично идет работа. Скорей бы уж кончить историч(еские) вещи да взяться за роман. Эх, охота!
О предисловии к «Чапаеву»[49]
18 декабря
Недели три назад сверкнула мысль: взять предисловия к «Чапаеву» и «Мятежу». Для «Мятежа» пишет Серафимович. Сегодня звонил Луначарскому.
– К третьему изданию «Чапаева» – дайте предисловие. Вы знаете книгу?
– Как же, знаю, знаю. Я бы с удовольствием… Да времени нет. Мне потребуется не меньше недели…
– Неделю можно, – говорю ему, – даже десять дней можно…
– Хорошо. Напишу.
– Прощайте.
– Прощайте.
Вот я ему и даю этот материал – прилагаю, чтоб быстрей, скорей написал.
