bannerbannerbanner
ГлавнаяГлобальный системный кризисДжозеф СтиглицЛюди, власть и прибыль. Прогрессивный капитализм в эпоху массового недовольства
Уменьшить шрифт (-)  |  Увеличить шрифт (+)
Люди, власть и прибыль. Прогрессивный капитализм в эпоху массового недовольства

Джозеф Стиглиц
Люди, власть и прибыль. Прогрессивный капитализм в эпоху массового недовольства

Конечно, кое-кому удается, начав с низов, добраться до самого верха. Однако широкое освещение прессой таких случаев лишь подчеркивает то, что они являются исключением, а не правилом. В действительности для Америки в значительно большей мере, чем для других стран, характерна ловушка низкого дохода. Те, чьи родители находятся в нижней части пирамиды доходов, скорее всего так и кончат внизу. Ребенок родителей из высших слоев, который плохо учится, скорее всего будет в лучшем положении, чем способный ребенок родителей из нижней части общества[113].

Сочетание низкого роста и низкой мобильности имеет разрушительный эффект: как отмечается в результатах исследовательского проекта Opportunity Insights Гарвардского университета, «вероятность того, что дети будут зарабатывать больше своих родителей… снизилась с 90 % у детей, родившихся в 1940 г., почти до 50 % у детей, выходящих на рынок труда сегодня»[114]. Исследовательский проект Pew Mobility Project, осуществляемый при поддержке благотворительного фонда Пью, также показал, что только половина людей имеет большее богатство, чем их родители на том же этапе жизни[115].

Выводы

Экономика Америки и многих других развитых стран работает плохо – мы говорим так потому, что под «хорошей работой» понимаем повышение уровня жизни подавляющей части граждан. Низкий рост, стагнация доходов и усиление неравенства, без сомнения, взаимосвязанные явления, которые, как минимум отчасти, являются результатом политики, зародившейся во времена президента Рейгана примерно четыре десятилетия назад, политики, основанной на абсолютно неправильном представлении о том, что именно делает экономику сильной. Вполне закономерно, что крайние проявления неравенства, а также неравенство, возникающее в результате отсутствия возможностей, особенно негативно сказываются на экономических результатах. Отсутствие возможностей означает, что родившиеся в бедной семье не могут реализовать свой потенциал повышения уровня жизни. Это не только неправильно с моральной точки зрения, но и свидетельствует о том, что Америка разбазаривает свой самый ценный ресурс – таланты молодых людей.

Призыв «оставить вопрос на усмотрение рынка» никогда не имел особого смысла: рынки нужно структурировать, а это уже политика. Правые уловили это и начиная с Рейгана реструктурировали рынки так, чтобы они обслуживали находящихся наверху. Однако правые допустили четыре ключевые ошибки: они не учли опустошительного эффекта усиления неравенства; они не поняли важности мышления с учетом долгосрочных интересов; они не увидели необходимости в коллективных действиях – важности роли правительства в достижении отвечающего интересам всех сторон; и, самое главное, они не смогли понять важности знаний – хотя мы и выставляем свою экономику как инновационную – и фундаментальных исследований, на которые опирается наша техническая мощь. Они в итоге забыли о ключевых факторах, которые имели принципиальное значение для успеха капитализма в последние две сотни лет. Результатом стало то, что и следовало ожидать: низкий рост и усиление неравенства.

Теперь, глубоко поняв суть проблемы, мы займемся в следующих главах двумя ключевыми причинами столь удручающих результатов: во-первых, смешением двух способов приобретения богатства – создания богатства с увеличением размера национального экономического пирога и эксплуатации; а во-вторых, неспособностью различать грани эксплуатации, начиная с рыночной власти. Слишком большая часть энергии нации уходит на эксплуатацию, и слишком малая часть – на создание богатства.

Глава 3
Эксплуатация и рыночная власть

Типичные учебники по экономике – и во многом политическая риторика – фокусируют внимание на важности конкуренции. За последние четыре десятилетия экономическая теория и факты опровергли идею о том, что большинство рынков в основе своей конкурентны, и веру в то, что некий вариант «конкурентной модели» может давать хорошее и даже адекватное представление о нашей экономике[116]. Возможно, когда-то давно картина изощренной, если не безжалостной, конкуренции несметного числа фирм за более качественное обслуживание клиентов с наименьшими затратами и давала хорошее представление об американской экономике. Однако сегодня мы живем в экономике, где несколько фирм могут загребать львиную долю прибыли себе и занимать доминирующее положение долгие годы.

Наши новые технологические лидеры перестали даже на словах упоминать о конкуренции – Питер Тиль, один из выдающихся предпринимателей Кремниевой долины, который недолгое время был в числе советников Трампа, высказался на этот счет предельно откровенно: «Конкуренция – это для неудачников»[117]. Уоррен Баффетт, один из богатейших людей страны и талантливейший инвестор, также понимает это очень хорошо. В 2011 г. он заявил Комиссии по расследованию причин кризиса[118]:

Самым главным при оценке бизнеса является его способность диктовать цену. Если вы можете поднимать цены, не уступая рыночную долю конкурентам, у вас очень хороший бизнес. Если у вас достаточно приличный бизнес, если вы владеете занимающей монопольное положение газетой или сетью телевизионных станций, то даже ваш племянник-кретин может управлять им[119].

 

Чуть раньше он разъяснял своим инвесторам, что входной барьер подобен крепостному рву, заполненному водой:

[Мы] представляем это как крепостной ров и способность поддерживать такую его ширину, которая исключает форсирование. Мы требуем от нашего менеджера ежегодного расширения этого рва[120].

Баффетт совершенно прав в своих оценках, и неконкурентный мир, который он так откровенно описывает, не несет нам ничего хорошего. Проблема в том, что барьеры для конкуренции существуют повсеместно. Как объясняется ниже, нужна уйма изобретательности для создания, использования и сохранения рыночной власти – то есть для создания инструментов, с помощью которых менеджеры расширяют окружающий их крепостной ров и используют полученную власть для эксплуатации других и увеличения своих прибылей. Почему наши бизнес-лидеры не любят конкуренцию, вполне понятно: конкуренция снижает прибыль до такого уровня, на котором рентабельность капитала с учетом риска едва позволяет привлекать инвестиции. А им нужна более высокая прибыль, чем та, которую допускает конкурентный рынок. Крепостные рвы расширяются для того, чтобы положить конец конкуренции, и это дело требует огромной изобретательности.

Что нам нужно сейчас, так это обновление, противодействующее такой изобретательности, – восстановление конкуренции и создание более сбалансированной экономики. В оставшейся части этой главы я покажу, что можно сделать.

Общая картина

Начнем с простого вопроса: есть ли основания для того, чтобы цены на телекоммуникационные услуги в США, включая широкополосный доступ в интернет, были значительно выше, чем во многих других странах, а качество обслуживания значительно ниже?[121] Многие инновации родились именно в Соединенных Штатах. Интеллектуальный фундамент для них заложили наши поддерживаемые государством исследовательские и образовательные институты. Телекоммуникации теперь стали глобальной технологией, требующей незначительных трудозатрат, поэтому высокая заработная плата не может служить объяснением. Ответ на эту загадку прост – рыночная власть. Ростом рыночной власти в значительной мере объясняется и загадка, представленная в последней главе[122]. В ней речь идет о том, почему казалось бы самая инновационная экономика в мире демонстрирует такой низкий рост и почему такая малая часть этого роста идет на пользу обычным гражданам. Рыночная власть позволяет фирмам эксплуатировать потребителей, устанавливая более высокие цены, чем они могли бы в ином случае, и извлекать выгоду множеством других способов. Высокие цены причиняют вред работникам в такой же мере, как и низкие зарплаты. В отсутствие рыночной власти конкуренция сводит избыточную прибыль к нулю, и, как мы увидим дальше, именно в этой избыточной прибыли кроется причина роста неравенства в Америке[123].

Рыночная власть позволяет фирмам также напрямую эксплуатировать работников, выплачивая более низкую зарплату, чем им пришлось бы платить иначе, и используя трудовые ресурсы в своих интересах другими способами. Рыночная власть трансформируется во власть политическую. Огромные прибыли, обеспечиваемые рыночной властью, позволяют компаниям – в условиях нашей ориентированной на деньги политики – покупать влияние, которое еще больше увеличивает их власть и прибыли, например в результате ослабления профсоюзов, принудительного ограничения конкуренции, предоставления банкам свободы эксплуатации простых граждан и структурирования глобализации так, что она еще больше ослабляет переговорную силу работников.

Создание богатства и присвоение богатства

Страны могут приобретать богатство двумя путями: путем выкачивания богатства из других стран, как это делали колониальные державы, и путем его создания через инновации и обучение. Последнее – единственный реальный источник получения богатства для мира в целом.

То же самое касается и людей. Люди могут получать богатство путем эксплуатации других – в обществах, где царит беззаконие, для этого обычно используется грубая сила; а там, где закон несправедлив, – порабощение. В современной американской экономике это делается значительно более тонко. Можно, например, использовать рыночную власть и назначать высокие цены. Можно использовать непрозрачную структуру ценообразования, как в секторе здравоохранения. Можно заняться хищническим кредитованием, манипулированием рынка, инсайдерской торговлей или любой другой недобросовестной практикой, которая стала отличительной чертой финансового сектора (мы рассмотрим этот вопрос более детально в главе 5)[124]. Основной формой «присвоения богатства» является коррупция. В развивающихся странах это могут быть деньги в конвертах. «Коррупция в американском стиле» значительно более изощренна – она выражается, например, в принятии законов, обеспечивающих продажу чего-либо правительству по завышенным ценам (для подрядчиков министерства обороны и фармацевтических компаний) или пониженную плату за природные ресурсы, которые принадлежат государству (для нефтяных и горнодобывающих компаний или лесозаготовительных фирм, работающих на государственных землях)[125].

Альтернативно люди могут становиться богатыми в результате инноваций, создания новых продуктов и получения высокой прибыли в течение непродолжительного периода, пока другие не создадут аналоги или не улучшат их изобретения. Такое создание богатства увеличивает размер национального экономического пирога. Именно такой вид создания богатства требуется нам.

Получение богатства путем эксплуатации – это просто перераспределение богатства, которое зачастую предполагает изъятие денег внизу пирамиды и перемещение их на вершину. В действительности такой процесс нередко приводит к уничтожению богатства. Наши финансисты проделывают это при хищническом кредитовании, недобросовестной практике с кредитными картами, манипуляции рынком и инсайдерской торговле. Далее в этой книге мы рассмотрим другие способы, которые богатые используют для эксплуатации других.

Рыночная власть и распределение национального пирога

Экономисты – сторонники свободного рынка любят представлять распределение национального дохода как результат действия объективных рыночных сил – подобных силам в физике, которые определяют наш вес. Вряд ли кому придет в голову идея отрицать закон тяготения. Если весы показывают, что человек набрал слишком большой вес, то он винит в этом не закон тяготения, а свою невоздержанность в еде. Законы экономики, однако, отличаются от законов физики: рынки формируются под влиянием государственной политики, и большинство из них далеки от свободной конкуренции. Государственная политика определяет, в частности, у кого какая рыночная власть.

Сторонники свободных рынков любят ссылаться на Адама Смита и его идею о том, что в преследовании своих собственных интересов люди и фирмы действуют, словно направляемые невидимой рукой, в интересах общества. При этом они забывают о предостережении Смита, который сказал, что «люди одной профессии редко собираются вместе даже для развлечения и увеселения, а их встречи заканчиваются заговором против общества или договоренностью поднять цены»[126]. Именно признание этой перманентной опасности заставило конгресс более 100 лет назад принять антимонопольное законодательство, запрещавшее сговоры в целях уменьшения конкуренции и ограничивающее практику ущемления свободной конкуренции[127].

 

Национальный доход можно условно разделить на трудовой доход, доход от капитала и все остальное. Большинство остального экономисты называют «рентой». Земельная рента – самый очевидный пример, однако доходы от природных ресурсов, монопольные прибыли и доходы от интеллектуальной собственности (то есть патентов и авторского права) также считаются «рентой». Существенная разница между, скажем, доходом от работы и рентой заключается в следующем: если люди работают больше, то размер национального пирога увеличивается. На идеальных рынках они получают в качестве дохода от своих дополнительных усилий в точности то, что было добавлено к национальному пирогу. В отличие от этого владелец земли или другого генерирующего ренту актива получает плату просто потому, что он владеет этой землей или активом. Земельный фонд можно считать фиксированным – ничто предпринимаемое собственником не прибавляет ничего к национальному пирогу, тем не менее он может получать большой доход. Все, что он получает, – это деньги, которые в ином случае ушли бы к другим. То же самое относится и к монополии: когда ее власть возрастает, монополист извлекает более высокую монопольную прибыль (или монопольную ренту). Здесь, однако, национальный пирог может даже сократиться, поскольку монополист, используя рыночную власть, ограничивает производство, чтобы сделать выпускаемые монополией товары более дефицитными.

Таким образом, в лучшем случае рента никак не помогает росту и эффективности, а в худшем – наносит вред. Она может быть вредной из-за создания перекосов в экономике, поскольку «вытесняет» «хорошую» экономическую деятельность, составляющую основу реального создания богатства. Мы обычно называем погоней за рентой стремление к получению более высоких доходов за счет повышения ренты. Если талантливых людей в обществе привлекать к погоне за рентой – например, к получению денег за счет использования рыночной власти, обдирания других в финансовом секторе, участия в азартных играх или других безнравственных видах деятельности, – то меньше талантов будет заниматься фундаментальными исследованиями, производством реально нужных товаров и услуг, а также другими видами деятельности, которые увеличивают богатство нации. Более того, если те, кто делает пенсионные накопления или копит средства для обеспечения своих потомков, будут инвестировать в генерирующие ренту активы вроде земли, то это снизит спрос на новые, действительно производительные активы вроде заводов и оборудования, повышающего производительность работников.

Получается, что в случае стремления к повышению ренты, особенно когда генерирующая ренту деятельность приносит вред, нужно беспокоиться о том, не усиливает ли это монопольную власть или эксплуатацию обычных потребителей. А именно такое стремление характерно для американской экономики сегодня.

Уменьшение доли труда и капитала и увеличение доли ренты

Очевидным проявлением роста неравенства является уменьшение доли национального дохода, которая идет работникам (как говорилось в предыдущей главе). Однако меньше становится также и доля, приходящаяся на труд.

Доля капитала – это часть национального дохода, которая идет тем, кто делает накопления и накапливает богатство в форме, скажем, машин, зданий или интеллектуальной собственности (которую иногда называют нематериальным капиталом). Несмотря на отсутствие открытого источника данных, которым легко пользоваться, мы можем делать выводы с достаточной уверенностью. Например, по данным о национальном доходе можно проследить рост капитальных активов. Каждый год страна может наращивать инвестиции, однако ежегодно происходит износ старого капитала. Таким образом, можно оценить годовой чистый прирост капитала, а потом и его размер в экономике в любой момент времени.

Чтобы оценить совокупный «доход от капитала», нужно умножить размер капитала на его доходность. К сожалению, для «доходности капитала» тоже нет доступного источника. Обычно данные по наблюдаемой доходности смешивают фактическую доходность капитала (то есть сбережений и инвестиций) с отдачей от рыночной власти. Нам же нужно разделить их. Логика здесь довольно проста. Мы можем легко установить доходность надежных активов – процентную ставку, которую правительство выплачивает по государственным облигациям. Вопрос в том, какую величину нужно добавить к ней, чтобы компенсировать риск, то есть какова «премия за риск». Безрисковая доходность капитала снижается в результате роста глобального предложения сбережений из развивающихся стран вроде Китая, особенно после кризиса 2008 г., когда реальные процентные ставки (процентные ставки с учетом инфляции) по всему миру упали до нуля и даже ниже. Аналогичным образом премия за риск уменьшается по мере роста возможностей по управлению риском[128]. Складывая безрисковую ставку доходности с премией за риск, мы получаем общую ставку доходности капитала, которая с учетом того, что оба ее компонента сегодня ниже, чем в прошлом, будет также ниже. Умножение размера капитала, оцененного ранее, на ставку доходности дает величину общего дохода от капитала.

Отношение дохода от капитала, полученного таким образом, к национальному доходу снижается очень заметно. Многочисленные исследования, среди которых одни уделяют больше внимания корпоративному сектору, другие фокусируются на сфере производства, а третьи – на экономике в целом, подтверждают такой вывод[129].

Если доли трудового дохода и дохода от капитала одновременно снижаются, то, значит, доля ренты должна идти вверх, причем существенно. В США, хотя и наблюдается некоторое увеличение ренты, связанной с землей и интеллектуальной собственностью, крупным источником ее роста являются прибыли, получаемые сверх того, что можно заработать в условиях конкурентной экономики[130].

В точности такие же результаты можно получить, взглянув на проблему иначе. Национальное богатство – это совокупная стоимость капитальных активов страны (описанных ранее, включая основные средства, коммерческую и жилую недвижимость), земли, интеллектуальной собственности и т. д. В исследованиях отмечается, что в большинстве развитых стран национальное богатство увеличивается намного больше, чем растет капитал. В действительности в некоторых странах, включая США, отношение богатства к доходу увеличивается, даже если отношение капитала к доходу падает[131]. Разность между богатством и реальной стоимостью капитальных активов – это размер генерирующих ренту активов. Так вот, размер таких активов неимоверно вырос даже по отношению к ВВП[132].

Если посмотреть на источники «приносимого рентой богатства», то можно увидеть, что в значительной мере его увеличение объясняется ростом избыточной прибыли, обусловленной использованием рыночной власти. А львиная доля прироста капитализированной стоимости прибыли приходится на высокотехнологичные компании. Мордехай Курц из Стэнфордского университета недавно показал, что около 80 % стоимости собственного капитала публичных компаний составляет рента, представляющая почти четверть совокупной добавленной стоимости, значительная часть которой сконцентрирована в ИТ-секторе. Все это свидетельствует о значительном изменении ситуации по сравнению с тем, что было 30 лет назад[133].

Объяснение причин увеличения рыночной власти и прибыли

Такому росту прибыли не стоит удивляться. У этой монеты две стороны: власть работников тает с ослаблением профсоюзов и особенно с глобализацией, о которой речь пойдет в следующей главе[134]. При этом на одном рынке за другим падает число конкурентов или увеличивается доля продаж, которые приходятся на пару-тройку самых успешных фирм, а иногда происходит одновременно и то и другое. Это называется рыночной концентрацией[135] – в 1997–2012 гг. повышение концентрации наблюдалось в 75 % отраслей[136], – а с концентрацией растет и рыночная власть[137]. Фирмы используют свою рыночную власть для повышения цен относительно затрат, то есть устанавливают так называемую надбавку[138]. Ну а надбавка превращается в высокую прибыль. В результате наши крупные фирмы захватывают все большую и большую долю национального дохода и их норма прибыли поднимается к новым максимумам, от среднего значения на уровне 10 % до 16 % в последние годы[139]. По одной из оценок, всего 28 фирм, входящих в индекс S&P 500, получили 50 % всех корпоративных прибылей в 2016 г., что говорит о более сильной концентрации рыночной власти в наши дни по сравнению с прошлым[140].

Дополнительные свидетельства повышения рыночной концентрации и власти

Факты, говорящие о том, что наша экономика становится все менее конкурентной, вокруг нас. Некоторые из них очевидны: в глаза бросается, например, сокращение выбора услуг, связанных с кабельным телевидением, интернетом и телефонной связью. Три фирмы держат 89 % рынка социальных сетей, 87 % рынка товаров для ремонта и обустройства дома и 75 % рынка пива; четыре фирмы владеют 97 %-ной долей рынка сухих кормов для кошек, 85 %-ной долей рынка джемов и получают 76 % выручки от внутренних авиалиний[141]. Свидетельства можно найти также и в небольших нишах по всей экономике, например в сфере кормов для собак, аккумуляторов и даже гробов[142]. В некоторых случаях рыночная концентрация не очень заметна: одна компания владеет большой долей аптечного рынка, однако управляет аптеками под разными названиями.

Когда на рынке всего одна фирма, мы говорим, что это монополия. Когда присутствует множество фирм, но ни одна из них не имеет власти, чтобы диктовать цену, мы говорим об идеальной конкуренции. При идеальной конкуренции стоит фирме хоть чуточку превысить существующую цену, и ее продажи упадут до нуля. В реальном мире практически никогда нет настолько большого числа фирм, чтобы конкурентная модель хотя бы немного соответствовала действительности. В то же время изредка случаются ситуации, когда у фирмы вообще нет конкурентов. Реальный мир – это туманная область между идеальной конкуренцией и чистой монополией. Даже когда есть несколько конкурентов, фирмы могут иметь определенную власть над ценами. Если они поднимают цены относительно себестоимости производства, то продажи падают, но не так сильно, чтобы не имело смысла делать этого[143]. Обычно чем меньше конкурентов, тем слабее конкуренция и тем выше цены по отношению к себестоимости[144]. Способность поддерживать цены на уровне, превышающем себестоимость, отражает рыночную власть.

В ответ на критику рыночной силы технологических гигантов говорят, что, хотя Google и доминирует на рынке онлайнового поиска, она все равно должна конкурировать за рекламные деньги с Facebook точно так же, как Apple должна конкурировать с Samsung на рынке смартфонов. На рынке власть, как я заметил, почти никогда не бывает абсолютной – она всегда ограниченна. Тем не менее абсурдно притворяться, что рыночной власти не существует просто из-за наличия некоторой конкуренции. А пока существует рыночная власть, всегда есть место для эксплуатации и избыточной прибыли[145].

У рыночной власти помимо высоких цен и прибылей есть и другие проявления, включая характер отношения компаний к своим клиентам. Многие, например, вынуждают клиентов отказываться от использования нашей публично-правовой системы для разрешения споров – то есть от того, что должно быть правом каждого человека в демократическом обществе, – и прибегать вместо этого к услугам закрытых арбитражных комиссий, которые играют в пользу компаний[146]. В реальности большинство из нас незаметно для себя отказывается от своих прав, когда принимает кредитную карту, открывает счет в банке, подписывается на услуги интернет-провайдера или выбирает телекоммуникационного оператора – практически все они навязывают сходные условия. Конкурентная рыночная экономика привлекательна тем, что она должна предоставлять выбор. На деле же в этой и многих других сферах выбор фактически отсутствует[147].

Имеются и другие признаки существования рыночной власти. На конкурентном рынке фирма не может устанавливать для разных клиентов разные цены на одну и ту же вещь – цена определяется (приростной) стоимостью производства, а не тем, насколько ценным является товар для клиента. Тем не менее ценовая дискриминация стала обычным делом в нашей цифровой экономике, как будет показано в главе 6.

Инновации, используемые для получения рыночной власти

В росте рыночной власти практически не должно оставаться сомнений. Возникает вопрос, почему это происходит. Я уже говорил о том, что, по мнению Уоррена Баффетта, лучший способ обеспечения стабильности прибыли для фирмы – это окружить себя глубоким рвом, который не пустит на рынок новых участников и предотвратит конкуренцию с их стороны. Все последние самые прибыльные «инновации» в Соединенных Штатах связаны с расширением таких рвов и возможностей использовать полученную в результате рыночную власть.

В соответствии со стандартной экономической моделью создание более совершенного продукта не гарантирует получения устойчивой прибыли. На рынок могут прийти другие и в конкурентной борьбе лишить вас такой возможности. Когда страсти улягутся, фирмы должны довольствоваться лишь нормальной отдачей от своего капитала, то есть доходностью, которая необходима, чтобы вознаградить их за использование собственных денег и принятие риска. Для избыточной доходности здесь места нет. Естественно, такой результат фирмам не по вкусу. Поэтому стратегии инновационных фирм направлены прежде всего на создание барьеров для входа – на то, что Уоррен Баффетт называет крепостными рвами, – не позволяющих другим прийти и отобрать прибыль.

Фирмы вроде Microsoft являются лидерами в изобретении новых форм барьеров для входа и хитрых способов вытеснения существующих конкурентов. История войны интернет-браузеров в 1990-х гг. очень показательна в этом плане. В то время компания Netscape была одним из самых смелых новаторов в секторе. Опасаясь, как бы эта компания-выскочка не нарушила ее практически полную монополию в области операционных систем для персональных компьютеров, Microsoft решила устранить конкурента. Microsoft выпустила в тот момент Internet Explorer, который многие считали более слабым продуктом. Этот браузер сам по себе не мог реально стать победителем, однако, использовав свою власть на рынке операционных систем, Microsoft добилась его установки практически на все персональные компьютеры в Америке. Она просто привязала этот браузер к своей операционной системе и стала распространять его бесплатно. Можно ли конкурировать с бесплатным браузером? Но эта мера оказалась недостаточной, поэтому Microsoft создала то, что называют атмосферой страха, неуверенности и сомнения, вокруг совместимости Netscape. Пользователи стали опасаться, что установка Netscape может нарушить работу компьютера[148]. С помощью этой антиконкурентной практики и других приемов Microsoft заставила Netscape уйти с рынка. К началу XXI в. браузер Netscape практически вышел из употребления. Даже после того, как антиконкурентная практика Microsoft была запрещена на трех континентах, компания продолжала доминировать вплоть до прихода новых игроков на рынок браузеров (таких, как Google и Firefox).

Сегодня именно новые технологические гиганты злоупотребляют рыночной властью. Европейские антимонопольные ведомства периодически обнаруживают, что компании вроде Google проводят антиконкурентную политику, сначала чтобы защитить свои услуги в сфере интернет-поиска, а потом чтобы использовать свою рыночную власть на рынке мобильных телефонов. Власти ЕС два раза налагали рекордные штрафы за это размером $2,8 млрд и $5,1 млрд соответственно.

Злоупотребления патентной системой – еще одно направление ограничения конкуренции. Патенты служат временным барьером для входа. Никто не имеет права выпускать продукт, идентичный запатентованному изделию. Когда большинство американцев говорят о патентах, они представляют мелкого изобретателя, который получает правовую защиту от кражи его идеи крупными компаниями. В наши дни ситуация совсем не так проста и патенты нередко служат эффективным барьером для входа. Многие нынешние инновации связаны с сотнями, если не тысячами патентов. Когда фирма создает новый продукт (скажем, новый чип), всегда существует риск ненамеренного нарушения одного из бесконечного множества патентов. Только у крупной фирмы есть ресурсы для исследования всех существующих патентов. Более того, крупные фирмы нередко заключают сделки друг с другом, позволяя пользоваться своими патентами, поскольку в противном случае они никогда не вылезут из судебных разбирательств. Это, однако, создает реальные проблемы для новых участников рынка. Новички не входят в этот клуб. Они знают о существовании реального риска судебного преследования, что бы они ни делали, как бы изобретательны и осмотрительны ни были. У них нет финансовых ресурсов, чтобы добиться победы в суде. Многих потенциальных новаторов останавливает одна только мысль о дорогостоящем судебном разбирательстве, которое может привести к банкротству[149]. Даже простая угроза подачи патентного иска заставляет молодого новатора содрогнуться.

Быстрый поиск по запросу «нарушение патентного права» высвечивает бесчисленные дела на сотни миллионов долларов – разбирательства между Qualcomm и Apple, Apple и Samsung и т. д. Единственными, кто выигрывает от всех этих разбирательств, являются адвокаты; единственные проигравшие – это потребители и небольшие фирмы, не имеющие возможности сражаться. Именно так выглядит американский капитализм XXI в.

Наши «инновационные» фирмы не останавливаются на этом в своей антиконкурентной практике. Они придумали новые формы договоров, обеспечивающие использование их рыночной власти. Такие договоры, например, не разрешают магазинам взимать плату с клиентов, которые рассчитываются с помощью кредитных карт с высокими бонусами (и высокой платой за обслуживание). Эмитенты кредитных карт фактически ликвидируют ценовую конкуренцию[150]. Отсутствие конкуренции означает, что доминирующие фирмы (Visa, MasterCard и American Express) могут брать плату за обслуживание, в разы превышающую стоимость предоставляемых услуг[151]. Конечно, стоимость таких услуг в итоге включается в цену товаров, которые люди покупают с использованием этих карт, поэтому, несмотря на бонусы, трудно сказать, выгодны ли они клиентам. Зато понятно, что те, кто рассчитывается наличными и, следовательно, не имеет возвратов, предусмотренных картами, субсидируют богатых граждан, пользующихся премиальными кредитными картами, включая American Express[152]. Как часть стоимости отдельной транзакции 1, 2 или 3 % могут показаться небольшой величиной, но при умножении на объем транзакций, составляющий триллионы долларов, они приносят десятки миллиардов долларов, которые поступают из карманов потребителей прямиком в сундуки финансовых институтов[153].

113. Данные потрясающие. Как отмечено в докладе по проекту исследования социальной мобильности Pew Mobility Project, «43 % американцев, выросших в нижнем квинтиле, так и остаются в нижних слоях общества», а «40 % представителей верхнего квинтиля не покидают высших слоев общества». С точки зрения богатства ситуация еще хуже – почти две трети выросших внизу остаются на двух нижних ступеньках лестницы богатства, в то время как примерно такая же часть выросших в высших слоях общества остается на двух верхних ступеньках. Если взять чернокожих, то их положение совсем печально: «Более половины чернокожих (53 %), выросших в нижней части пирамиды семейных доходов, не поднимаются выше во взрослом состоянии». Они наглядно демонстрируют критическое значение образования для продвижения наверх. Менее образованные с большей вероятностью застревают внизу. См.: “Pursuing the American Dream: Economic Mobility Across Generations,” Pew Mobility Project, July 2012.
  The Equality of Opportunity Project, просмотрено 18 июля 2018 г., доступно на сайте http://www.equality-of-opportunity.org/.
115. “Pursuing the American Dream,” Pew Mobility Project.
116. Также более глубоким стало наше представление об ограничениях модели конкурентного равновесия. Она оказалась не такой уж эффективной – небольшое изменение допущений (наличие небольших фиксированных невосполнимых затрат, небольших расходов на исследования или информацию в сочетании с незначительной неидеальностью информации) приводит к серьезным изменениям результатов, например к появлению устойчивой значительной рыночной власти. Даже скромная рыночная власть во многих отраслях может складываться и давать очень ощутимые эффекты. Такие дисциплины, как информационная экономика, теория игр и поведенческая экономика, очень сильно влияют на наши представления об экономике. Как ни парадоксально, несмотря на широкую критику стандартной конкурентной модели, влияние этой модели только усиливалось во времена Картера, Рейгана и их преемников. Это определенно указывает на эффект запаздывания в науке и, возможно, в идеологии.
117. Peter Thiel, “Competition Is for Losers,” Wall Street Journal, Sept. 14, 2014.
118. Имеется комиссия, созданная конгрессом для расследования причин финансового кризиса 2008 г.
119. Выступление перед Комиссией по расследованию финансового кризиса, 26 мая 2010 г. Баффетт был в числе крупнейших акционеров Moody’s, одного из трех самых известных рейтинговых агентств. См.: David Dayen, “America’s Favorite Monopolist: The Shameful Truth behind Warren Buffett’s Billions,” The Nation, Mar. 12, 2018, p. 16. Рейтинговые агентства играли центральную роль в кризисе, как отметила комиссия в заключительном отчете. По заключению комиссии, агентства «были ключевым фактором, который стал причиной финансового краха».
120. Выступление в 2000 г. на общем годовом собрании акционеров Berkshire Hathaway (основной инвестиционной компании Баффетта). См.: Dayen, “America’s Favorite Monopolist.” (Баффетт использовал образ «крепостного рва» не одно десятилетие, прежде чем его слова попали в годовой отчет.)
121. Например, с соответствии с отчетом Международного союза электросвязи, специализированного агентства ООН по информационным и коммуникационным технологиям, «Оценка развития информационного общества в 2015 г.», цены компании US Telecom (предоплаченные услуги широкополосной мобильной связи, 500 Мбит/с) превышали цены на аналогичные услуги в Индии более чем в 20 раз, а в Эстонии – почти в 20 раз. Сьюзан Кроуфорд, профессор права Гарвардского университета и эксперт по телекоммуникационной отрасли, отмечает, что компании Comcast и Time Warner занимают 66 % всего широкополосного интернета и нередко отказываются от конкуренции на одних и тех же рынках. См.: Susan Crawford, Captive America: The Telecom Industry and Monopoly Power in the New Gilded Age (New Haven: Yale University Press, 2013).
122. Не просто рост рыночной власти корпораций и генеральных директоров, которые руководят ими, но и отсутствие рыночной власти у работников. Как показывает обсуждение, приведенное ниже, и последующие главы, существует множество факторов, приводящих к несбалансированности рыночной власти, а сама рыночная власть – не единственная причина роста неравенства. Например, изменение технологии (которое более детально рассматривается в главе 6) повышает спрос на квалифицированный труд по отношению к неквалифицированному. Однако форма, которую приобретает это изменение, в определенной мере является результатом решений руководителей относительно распределения ограниченных средств, выделяемых на исследования, а те, кто обладает рыночной властью, делают все, чтобы уменьшить переговорную силу работников, особенно неквалифицированных.
123. Спешу добавить, что это не единственный источник неравенства, как предельно ясно показывает обсуждение, приведенное ниже. И это не только рыночная власть, которую корпорации используют при взаимодействии с потребителями; это также рыночная власть, используемая при взаимодействии с работниками.
124. Фирмы могут также отбирать богатство у других, пользуясь их слабостью, – например, склоняя сделать рискованную ставку или взять кредит под ростовщический процент. Чтобы делать деньги на человеческих слабостях, таких как игромания или пристрастие к алкоголю, требуется рыночная власть. В нашем аморальном обществе больше чем достаточно тех, кто готов поддаться соблазну, но в отсутствие рыночной власти прибыли даже от бесчестной деятельности стремятся к нулю.
125. Хотя традиционно коррупция концентрируется в таких сферах, как эти, в действительности она распространена и в частном секторе: например, известны случаи, когда наемные работники (даже генеральные директора) использовали свое положение для личного обогащения или компании вели себя нечестно, стремясь к обогащению за счет других.
126. Adam Smith, An Inquiry into the Causes of the Wealth of Nations, 1776.
127. На самом деле его приняли не из-за угрозы потенциальной монополизации, а из-за всепроникающей рыночной власти, которая появилась в конце XIX в., в том числе в сферах нефтедобычи, железнодорожных перевозок, продажи фасованного мяса и табачного производства.
128. На самом деле размер премии за риск, требуемой рынком, колеблется в зависимости от индивидуального представления о риске в экономике.
129. Результаты детального исследования корпоративного сектора см. в Simcha Barkai, “Declining Labor and Capital Shares” (working paper, 2017). Баркаи представил великолепный анализ участия в капитале и показал, что снижение доли в капитале нельзя объяснить наличием неосязаемых средств. Результаты исследования на уровне фирм см. в Jan De Loecker and Jan Eeckhout, “The Rise of Market Power and Macroeconomic Implications” (NBER Working Paper No. 23687, 2017).
130. См., например: Jacob A. Robbins, “Capital Gains and the Distribution of Income in the United States,” Brown University, Dec. 2018.
131. См.: Joseph E. Stiglitz, “New Theoretical Perspectives on the Distribution of Income and Wealth among Individuals.” Обсуждение роли жилья см. в Matthew Rognlie, “Deciphering the Fall and Rise in the Net Capital Share: Accumulation or Scarcity?” Brookings Papers on Economic Activity 46, no. 1 (Spring 2015): 1–69. См. также: Thomas Piketty, Capital in the Twenty-First Century.
132. Право получать определенный поток ренты, год за годом, имеет некоторую рыночную стоимость, которую называют капитализированной стоимостью ренты. Таким образом, владение монополией приносит собственнику прибыль каждый год. Собственник может продать этот поток прибылей. Сегодняшняя его стоимость называется капитализированной рентой.
133. См.: Mordecai Kurz, “On the Formation of Capital and Wealth: IT, Monopoly Power and Rising Inequality” (Stanford Institute for Economic Policy Research Working Paper 17–016, 2017).
134. В условиях капитализма середины XX в. корпорации, имевшие рыночную власть, делились своей монопольной рентой с объединенными в профсоюзы работниками. При капитализме XXI в. не только вырос средний масштаб рыночной власти, но и появилась возможность в меньшей мере делиться рентой. Акционеры фирм и особенно менеджеры присваивали прибыль себе, усиливая неравенство. Эти изменения, кроме того, оказали влияние на производительность труда, поскольку недальновидные менеджеры, не сдерживаемые больше профсоюзами, стали меньше инвестировать в работников, а в некоторых случаях и в будущее своей компании. (Когда стоящие наверху присваивают себе все более значительную долю ренты, это может сказываться на моральном духе находящихся внизу. Во избежание этого фирмы могут прибегать к «вертикальной дезинтеграции», к передаче на аутсорсинг технических или других низкооплачиваемых функций. Если высокооплачиваемый персонал все чаще работает на фирмах с высоким уровнем оплаты труда и в окружении таких же высокооплачиваемых работников, то у низкооплачиваемого персонала все происходит наоборот. См.: Song et al., “Firming Up Inequality,” Card et al., “Firms and Labor Market Inequality,” и Furman and Orszag, “A FirmLevel Perspective on the Role of Rents in the Rise in Inequality.”)
135. См.: “Benefits of Competition and Indicators of Market Power” (Council of Economic Advisers Issue Brief, Apr. 2016). Этот отчет отмечает, что «некоторые индикаторы свидетельствуют об ослаблении конкуренции во многих секторах экономики, в том числе о падении на протяжении десятилетий темпов создания новых компаний и о росте отраслевых уровней концентрации. Последние данные также указывают на повышение доходности наиболее прибыльных фирм. То, что норма прибыли фирм превышает стоимость капитала, может объясняться наличием экономической ренты, которая представляет собой плату за факторы производства сверх той суммы, которая необходима для их сохранения в производственном процессе. Такая рента может отвлекать ресурсы от потребителей, искажать решения по инвестициям и найму работников, а также побуждать фирмы к участию в непродуктивной погоне за рентой». Даже обычно консервативный журнал The Economist забил тревогу, заметив, что «с 1997 по 2012 г. средневзвешенная доля четырех крупнейших фирм в каждом секторе выросла с 26 до 32 %». Он отмечает, что доходы в секторах, где нет концентрации, падают, а в секторах, где она есть, растут. См.: “Too Much of a Good Thing: Profits Are Too High. America Needs a Giant Dose of Competition,” Mar. 26, 2016. В ряде работ рассматриваются последствия отсутствия конкуренции среди работодателей на рынках труда. См.: See José Azar, Ioana Marinescu, and Marshall Steinbaum, “Labor Market Concentration,” (NBER Working Paper No. 24147, Dec. 2017); José Azar, Ioana Marinescu, Marshall Steinbaum, and Bledi Taska, “Concentration in US Labor Markets: Evidence from Online Vacancy Data,” (IZA DP No. 11379, Mar. 2018); Arindrajit Dube, Jeff Jacobs, Suresh Naidu, Siddharth Suri, “Monopsony in Online Labor Markets,” (NBER Working Paper No. 24416, Mar. 2018); и Efraim Benmelech, Nittai Bergman, and Hyunseob Kim, “Strong Employers and Weak Employees: How Does Employer Concentration Afect Wages?” (NBER Working Paper No. 24307, Feb. 2018).
  Gustavo Grullon, Yelena Larkin, and Roni Michaely, “Are US Industries Becoming More Concentrated?” 2016, доступно на сайте http://finance.eller.arizona.edu/sites/finance/files/grullon_11.4.16.pdf. По данным Фурмана и Орзага, в период между 1997 и 2012 гг. рыночная концентрация выросла в 12 из 13 крупнейших отраслей, по которым есть информация. Они ссылаются на целый набор исследований на микроуровне в таких секторах, как пассажирские авиаперевозки, телекоммуникации, банковское обслуживание и пищевая промышленность, где были обнаружены признаки повышения концентрации. См.: Furman and Orszag, “A Firm-Level Perspective on the Role of Rents in the Rise in Inequality”, а также Card et al., “Firms and Labor Market Inequality.”
137. Вряд ли стоит удивляться тому, что крупные фирмы с более значительной рыночной властью получают более высокие прибыли. Фурман и Орзаг предполагают, что более высокая концентрация может играть определенную роль в росте неравенства прибылей крупнейших корпораций. В настоящее время у наиболее прибыльных фирм (тех, что находятся в 90-м процентиле) она в шесть раз выше медианного уровня, что в два с лишним раза больше разрыва, наблюдавшегося в 1990 г. См.: Furman and Orszag, “A Firm-Level Perspective on the Role of Rents in the Rise in Inequality”; и Furman and Orszag, “Slower Productivity and Higher Inequality: Are they Related?” (Peterson Institute for International Economics, Working Paper 18–4, June 2018). Следует заметить, что не все экономисты уверены в существовании сильной связи между концентрацией и прибыльностью. В самом деле, некоторые исследования говорят об отсутствии сильной корреляции между прибылями и концентрацией и даже о том, что средняя концентрация не увеличивается (несмотря на факты, представленные, например, в отчете Экономического совета при президенте «Выгоды конкуренции и индикаторы рыночной власти»). Так или иначе, существует твердая уверенность, что с ослаблением конкуренции и повышением надбавок (о которых говорится ниже) прибыли растут (как в виде доли от ВВП, так и с точки зрения рентабельности капитала). Позже я объясню, почему в некоторых критически важных секторах маржа падает даже несмотря на рост концентрации. Это, однако, исключения.
138. De Loecker and Eeckhout, “The Rise of Market Power and Macroeconomic Implications.” Рыночная концентрация также связана с сокращением инвестиций в экономику. См.: Germán Gutiérrez and Thomas Philippon, “Declining Competition and Investment in the U.S.” (NBER Working Paper No. 23583, 2017). Это можно также связать с феноменом падения долгосрочных процентных ставок в результате снижения спроса на капитал. См.: Ricardo J. Caballero, Emmanuel Farhi and Pierre-Olivier Gourinchas, “Rents, Technical Change, and Risk Premia Accounting for Secular Trends in Interest Rates, Returns on Capital, Earning Yields, and Factor Shares,” American Economic Review 107, no. 5 (2017): 614–20.
139. Это рентабельность капитала без учета гудвилла. См.: Tim Koller, Marc Goedhart, and David Wessels, Valuation: Measuring and Managing the Value of Companies / McKinsey & Company (Hoboken, NJ: Wiley, 2015). Как отмечается ниже, рентабельность капитала увеличивается даже при снижении доходности правительственных облигаций и улучшении техники управления рисками, что говорит в пользу гипотезы повышения ренты. (Учтенная «рентабельность капитала», как уже говорилось, включает в себя монопольную/олигопольную ренту. В экономическом жаргоне это не следует путать со стоимостью предельного продукта капитала.) Что особенно поражает, так это уровень рентабельности в верхней части распределения, где средняя рентабельность верхних 10 % фирм превышает 80 %, верхних 25 % фирм – 40 %. См.: Furman and Orszag, “A Firm-Level Perspective on the Role of Rents in the Rise in Inequality.”
140. Matt Kranz, “6 percent of Companies Make 50 percent of U.S. profit,” USA Today, Mar. 2, 2016.
  America’s Concentration Crisis: An Open Markets Institute Report, Open Markets Institute, Nov. 29, 2018. Доступно на сайте https://concentrationcrisis.openmarketsinstitute.org.
142. См. выпуск журнала The Economist, Mar. 26, 2016.
143. Формально, что имеет значение, – так это предельная себестоимость.
144. Несмотря на существование оснований считать, что это так, ситуация не обязательно именно такая. Конкуренция со стороны Amazon заставила розничный сектор консолидироваться, но даже при такой консолидации маржа прибыли традиционного розничного сегмента остается низкой и банкротство в нем является обычным делом. Когда на рынке действуют всего несколько фирм, им не так уж сложно вступить в сговор, чаще всего негласный. Хотя доказать существование негласного сговора сложно, его результаты довольно очевидны – более высокие цены.
145. Есть, конечно, примеры, когда рыночная власть фирмы бывает огромной: взять хотя бы единственного владельца источника воды в оазисе посреди пустыни. Люди не могут жить без воды, и тот, кто контролирует ее, может установить очень высокую цену. Те, кто контролировал другие ингредиенты вроде соли, необходимые для консервирования продуктов питания в эпоху до появления холодильников, тоже могли назначать высокие цены. Зная это, правительство нередко устанавливало государственную монополию. Тогда, по крайней мере, получаемые деньги направлялись на государственные цели или вводились ограничения на цены.
146. Серия статей в New York Times в 2015 г. показала масштабы необъективности, с которой закрытые арбитражные комиссии принимают решения в США. См.: Jessica Silver-Greenberg and Robert Gebeloff, “Arbitration Everywhere, Stacking the Deck of Justice,” New York Times, Oct. 31, 2015. В этой статье приводятся ужасные истории о том, как обманутые домами престарелых не могут найти справедливость из-за арбитражных оговорок. Такие оговорки включаются также почти во все трудовые контракты.
147. Несмотря на это, Верховный суд постановил, что подписание арбитражных оговорок означает отказ от права обращаться к нашей публично-правовой системе разрешения споров. См. решение по делу Epic Systems Corp v. Lewis No. 16–285, Decided May 21, 2018.
148. Такие приемы (вроде создания атмосферы страха, неуверенности и сомнения) приводят к повышению себестоимости производства у конкурентов, не затрагивая положения уже закрепившейся компании. Это основной метод создания крепостного рва вокруг продукта. Теория использования такого приема описана довольно давно в таких статьях, как Thomas G. Krattenmaker and Steven C. Salop, “Competition and Cooperation in the Market for Exclusionary Rights,” American Economic Review 76, no. 2 (1986): 109–13; Steven C. Salop and David T. Scheffman, “Raising Rivals’ Costs,” American Economic Review 73, no. 2 (1983): 267–71.
149. Даже давно существующие фирмы иногда сталкиваются со сложностями, особенно когда патент принадлежит не крупной компании, а фирме, которую называют «патентным троллем». Основной целью такой фирмы является не инновация, то есть выведение патентованной новинки на рынок, а судебное преследование за нарушение патентного права. Подобная история произошла с Blackberry, которая входила одно время в число ведущих компаний мобильной связи. После длительного разбирательства ей пришлось выплатить $612 млн просто за право и дальше предлагать свои услуги независимо от того, действительным или нет окажется в конечном итоге патент, в нарушении которого ее обвиняли. Для стартапов исход таких разбирательств еще более негативен. Взять хотя бы Vlingo, стартап, работавший в сфере технологий распознавания речи. Значительно более крупная фирма под названием Nuance втянула его в череду судебных разбирательств. В конечном итоге Vlingo согласился на поглощение фирмой Nuance, однако до этого ему пришлось оплатить судебные издержки в размере $3 млн, хотя он и выиграл первый иск (всего против него было подано шесть исков). См.: Charles Duhigg and Steve Lohr, “The Patent, Used as a Sword,” New York Times, Oct. 7, 2012. См. также: Colleen V. Chien, “Patent Assertion and Startup Innovation” (Santa Clara University of Law Legal Studies Research Paper Series 26–13, 2013).
150. Чикагские экономисты защищают эту антиконкурентную практику на том основании, что такие ограничения являются естественными для эффективной конкуренции на двухсторонних рынках. По их мнению, двухсторонние рынки – это просто «место встречи» (сегодня обычно электронная платформа) для двух групп агентов, где они могут взаимодействовать друг с другом. Кредитные карты сводят вместе клиентов и магазины. Они утверждают, что суды не должны вмешиваться в работу рынков. Сказать, что такие аргументы не учитывают реальную работу рыночных площадок, будет преуменьшением. Тем не менее с этими аргументами им удалось убедить некоторые суды, включая Верховный суд, принять еще одно решение пятью голосами против четырех, которое позволило продолжить практику злоупотребления рыночной властью. Превосходное обсуждение этой темы см. в Benjamin E. Hermalin and Michael L. Katz, “What’s So Special About Two-Sided Markets?” in Martin Guzman, ed. Toward a Just Society (New York: Columbia University Press, 2018), 111–130.
151. Положения договоров настолько антиконкурентны, что даже фирмы с небольшой долей рынка (вроде Discover Card) могут и в реальности устанавливают непомерные цены, намного превышающие затраты. Австралия запретила такие договоры и получила в результате намного более конкурентный рынок с более низкой платой, взимаемой с коммерсантов, и с более низкой прибылью для карточных компаний.
152. Это также означает ухудшение положения других потребителей, например тех, которые расплачиваются наличными.
153. В аналогичном случае при использовании практически такого же экономического анализа доминирующая система резервирования авиабилетов Sabre была признана виновной в использовании аналогичных контрактных положений, ограничивающих конкуренцию. Она взимала с авиакомпаний плату, намного превышающую затраты на содержание компьютерной сети по предоставлению услуги. Контрактные положения затрудняли вход новичков на рынок и внедрение инноваций. Они даже ограничивали попытки авиакомпаний переключить клиентов на значительно более дешевую онлайновую систему резервирования, запрещая предлагать скидки за пользование альтернативной системой в обход Sabre с ее высокой платой. См. дело US Airways Inc. v. Sabre Holdings Corp et al., U. S. District Court, Southern District of New York, No. 11-cv-2725. Когда эта книга ушла в типографию, данное дело находилось на этапе обжалования. (Для полноты информации скажу, что я был привлеченным экспертом со стороны истца, который настаивал на антиконкурентном характере контрактных положений в этом деле, а также в нескольких делах по кредитным картам.)
Купить и скачать всю книгу
<< предыдущий лист
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22 
Рейтинг@Mail.ru