Джой Джордан-Лейк
Позолоченная луна
– Mio Dio, – выдохнул он в тишине. – Magnifico[19].
Но его дыхание тут же прервалось, когда он почувствовал упершееся в него сзади дуло пистолета. Холодная металлическая мушка касалась его шеи.
Нико в ужасе захныкал, и они оба застыли на месте.
Голос, как и металл пистолета, был полон стали и леденящего холода.
Человек приказал:
– Руки вверх.
Глава 9
Керри, близнецы и Рема пришли к хижине, когда уже совсем стемнело. Они нашли дорогу только благодаря тусклому свету полускрытой тучами луны да своей памяти. Из очага поднималась струйка дыма, которую Керри скорее учуяла, чем увидела.
– Господи, кто же, – прошептала она Реме за спинами близнецов, – согласился остаться с ним?
Потому что было трудно – вернее, невозможно – представить себе, что кто-то из соседей добровольно согласится присмотреть за Джонни МакГрегором, пока Рема с близнецами поедут в Нью-Йорк, чтобы привезти домой Керри. Джонни МакГрегор давно нарушил все добрососедские уклады своей общины.
Ну, по крайней мере, до его последнего предполагаемого возвращения и раскаяния. И то у Керри были сомнения на этот счет. Хотя, конечно, приближающаяся с парадного крыльца смерть смягчает даже старых негодяев.
Но Керри не нужны были эти спутанные мольбы о прощении со смертного одра.
Кто-то оставил дверь распахнутой настежь, как делали все в этих однокомнатных хижинах без окон. В мерцающем изнутри свете Керри разглядела привязанную к перилам крыльца чахлую лошадь с прогнутым хребтом.
Едва Керри шагнула с крыльца в дверь хижины, кресло-качалка у очага заскрипело, и из него поднялась Элла Братчетт. Из темноты в изножье единственной в хижине кровати вскочил Роберт Братчетт. В три шага он оказался возле них.
Керри остолбенела. Но, прежде чем она успела задать хоть один вопрос, Элла обхватила ее руками за шею.
– Добро пожаловать, голубка. Сколько лет. Господи, я так и вижу в тебе твою бедную маму.
– Очень мило, что вы здесь, с ним. Элла, я…
Элла сжала ей руку.
– Нет, не надо, даже не благодари. Я осталась тут с ним ради тебя, и Ремы, и твоей мамы, упокой Господи ее душу. И, Рема, не начинай насчет того, что он изменился. Хорошо, что он редко в себе, иначе никакие силы милосердия не помогли бы.
Элла потрепала Керри по щеке.
– Я сказала ему, что ты приедешь, это его подбодрило. Сдается мне, он хотел бы сказать тебе кое-что. По правде говоря, я и сама хотела бы кое-что ему сказать, прежде чем все будет кончено. Но ты сначала передохни.
С этими словами она распахнула дверь. Роберт Братчетт молча последовал за ней. Прямо с крыльца Элла взгромоздилась на древнюю лошадь, а ее муж, цокая коню, пошел вслед за ними.
– Там кое-что случилось, – начал он рассказывать жене, удаляясь все дальше от дома. – Там, на станции. Какого-то парня убили…
Внезапно человек, лежавший в кровати, вскрикнул, прижимая к груди одеяло. Как будто бы услышал это последнее слово, убили. Как будто это слово имело к нему какое-то жуткое отношение.
Его глаза больше не смотрели слепо прямо перед собой. Они наливались безумием. Яростью.
Керри заставила себя взять его за руку.
– Что с тобой?
Что-то шевельнулось возле ее ног. И зарычало. Ромео, старая гончая ее отца. Керри сама назвала его так еще щенком, хотя он не признавал никого в семье, кроме Джонни Мака.
– Может, – прошептала Рема, – Джонни Мак пришел в себя, узнав, что ты едешь домой на поезде.
Керри наблюдала, как отец снова прикрыл глаза. Похоже, подумалось ей, его вспышка скорей относилась к тому, что он услышал слово «убили».
Она понизила голос, чтобы ее не расслышали близнецы, сидевшие в нескольких метрах у светящегося очага:
– Он выглядит…
Истощенное лицо, запавшие глаза.
Рема кивнула.
– Как смерть, которая уже стоит у него на пороге.
Будь это кто угодно другой, Керри бы наклонилась и коснулась губами лба этой изможденной фигуры. Уронила бы на эти щеки свои слезы.
Но этому человеку, научившему ее вычислять, сколько именно кукурузного виски он выпил, лишь по звуку его спотыкающихся шагов – когда песня, что он напевает, обернется долгим, угрожающим рыком, когда ее ноты станут жестокими и опасными…
– Так и плутает в этом своем тумане, бедолага. Он уже насквозь пустой. Ему давали касторку да рвотный орех, а то он все жаловался, что у него печень ноет. Да мы-то все знаем, что это все оттого, что он годами все пил да пил, и тут уж ничего не поделать. – Рема потрепала Керри по руке. – Но он будет рад узнать, что ты дома, голубка. Когда придет в себя.
Вместе они соорудили для Керри на полу подобие тюфяка, чтобы Рема могла разделить с близнецами соломенный матрас. Керри нагнулась поцеловать тетю на ночь.
– Спасибо тебе. Прямо тысяча благодарностей.
Рема снова потрепала ее по руке.
– Увидимся, милая. – Она не сказала того, что они обе знали и так – что Рема встанет и уйдет еще до рассвета.
Сон Керри этой ночью был прерывист и все время нарушался спутанными картинами распростертого на земле тела. Люди в этом сне в основном не имели лиц, то там, то тут мелькали темные курчавые волосы – иногда под твидовой кепкой или цилиндром, иногда вместе с длинными висячими ушами гончей. Во сне приезжал велосипед, и древняя лошадь Роберта Братчетта хромала туда-сюда, а иногда где-то вдалеке кричал петух.
Керри проснулась вся в поту, несмотря на то что в хижине было холодно. Моргая в ожидании, чтобы очнуться и прийти в себя, она сползла с тюфяка и села на полу осторожно, чтобы не разбудить спящую справа Талли. Или отца, лежащего в нескольких метрах от них на единственной в хижине настоящей деревянной кровати.
Навес, который она соорудила вчера из трех покрывал и ручки метлы, воткнутой в середину соломенного тюка, по крайней мере хоть как-то согревал их ночью на полу и прикрывал от кусочков гнилого дерева и хлопьев мха, падающих с крыши. Она провисала в нескольких местах прямо над головой. Первым делом после восхода солнца она подопрет стропила получше, как только сможет, и наберет дранки для заплат.
Дождь, похоже, протекал сквозь эту крышу годами без всяких помех – бревна уже насквозь прогнили. В этом смысле в перспективе все ее заплаты и подпорки особенно не помогут. Но в этой же перспективе банк все равно отберет у них землю, если она не сумеет заплатить налоги. Думать о перспективе было все равно что будить медведя от зимней спячки – не было никакого смысла призывать на себя этого голодного зверя.
Она будет жить тем единственным днем, который наступает сегодня.
Блаженны нищие – и мирные духом, сказала бы Керри мама, будь она до сих пор жива.
Но мама умерла задолго до того, как Керри уехала в Нью-Йорк. До того, как отец Керри, отчаявшись свести концы с концами на ферме, ушел работать на ткацкую фабрику. До того, как все постройки, заборы и сама хижина накренились до такой степени, что чинить их утратило всякий смысл. До того, как он вернулся больным и побитым – и, по словам Ремы, изменился к лучшему.
Тихонько разведя огонь, Керри поставила кипятить воду в чугунном котелке. Утренний кофе сегодня будет из молотых пшеничных зерен и дикого цикория, потому что больше ничего нет. Выйдя на крыльцо, она оглядела ферму и постройки, всплывающие перед ней в жемчужно-сером рассветном свете.
У дверей коптильни копошился опоссум, явно укладывающийся спать. Взяв обрез, висящий у двери, Керри сделала несколько неслышных шагов и выстрелила, даже особенно не целясь. Тем не менее она попала – прямо в голову. Но отдача ружья была сильной, и Керри ушибла челюсть. Зверь перекатился на спину и замер.
Потирая одной рукой ушибленное место, Керри подобрала опоссума за хвост и закинула на левое плечо. Правой рукой она ободрала немного коры с кизилового куста. Если заварить ее в кипятке, это немного облегчит тяжесть в голове – и от отдачи обреза, и от всего того, что навалила на нее жизнь. Неся опоссума и кору, а также обрез, который она всегда недолюбливала, Керри направилась обратно в хижину.
От треска огня – а скорее от выстрела из обреза – близнецы проснулись и уже вставали, вытягивая две пары голенастых тринадцатилетних ног. Джарси, застегивая свою единственную рубаху поверх той, в которой он спал, взял подойник и выбрался за дверь. Талли с полуоткрытыми глазами накинула отцовское шерстяное пальто и, спотыкаясь, побрела в сторону курятника.
Только три, пульсировало у Керри в голове. Осталось только три курицы, сказала ей Рема в поезде по пути домой. А мул, Мальволио, и два года назад уже едва ходил, находясь на пороге смерти. И корова, Офелия, предупредила Рема, сейчас не больше чем бродячий скелет, набор костей, обтянутый грязной коричневой шкурой. Хоть Рема и пыталась как-то скрасить эту картину, осторожно говоря что-то вроде: «Она немного слишком худа», – Керри отлично поняла, что она имеет в виду.
Полчаса спустя Джарси вернулся в хижину, неся подойник парного молока Офелии и холодные сливки из погреба. Керри плеснула чуть-чуть в тесто для лепешек, и ложкой выложила его на стоящую над огнем сковороду. Повернувшись к брату спиной, она отрезала близнецам два тонких ломтика соленой свинины. Себе она резать не стала. Она поест стоя, так что они не заметят, чего нет у нее на тарелке.
Талли и Джарси, держась поближе к огню, ели лепешки со свининой. Керри положила им на тарелки по ложке яблочного повидла, и они радостно заулыбались.
– А я думал, это только больному папе, – сказал Джарси.
Керри одернула себя. Она всегда старалась защитить брата и сестру от худших всплесков его ярости, но она не знала, что они помнили об этих штормах.
– И у нас, наконец, хватает на всех тарелок, – объявил Джарси. – Чтобы мы могли есть все сразу.
Талли и Керри переглянулись. Технически брат был прав – три человека, три тарелки. Это было типично для Джарси – не обращая внимания на ужасы болезни, смерти и страха грядущего, замечать только мелкие радости вроде достаточного количества тарелок.
Вот это, подумала Керри, истинный дар.
Пока близнецы ели, она подошла взглянуть на отца, который открыл глаза. Стараясь не встречаться с ним взглядом, она сменила промокшие простыни. Приподняв его, накормила кусочками лепешки и яблочным пюре, которое он еще мог глотать. Поднесла к губам жестяную кружку с подслащенным молоком, чтобы попил.
– Керри, – прохрипел он.
– Тебе что-то нужно? – спросила она нейтральным тоном.
– Я хотел… – выдавил он. В последовавшем потоке спутанных слов можно было расслышать прости.
Не отвечая, она продолжала свои дела.
Керри позвала Джарси, чтобы он помог отцу сходить на горшок. Мама слепила его из красной каролинской глины и потом разрисовала красками, выжатыми из цветов – кровохлебки, кореопсиса и подсолнухов, и обожгла в маленьком горне, который соорудила позади хлева.
Как символично то, что произошло с мамой, подумала Керри с горечью, от которой подступила тошнота.
Поднявшись с горшка, Джонни Мак настолько ослаб, что не мог больше ничего, кроме как рухнуть обратно в постель и закрыть глаза.
Оно и к лучшему, подумала Керри. Не хочу смотреть тебе в глаза. Слишком поздно для всех этих сожалений.
Наконец, она присела к шаткому столу, чтобы съесть кусок лепешки.
– А кто же, – внезапно спросила Талли, – на самом деле сделал то недоброе дело там на станции? – Она сжала губы, как будто у нее с языка пыталось сорваться слово убийство.
Джарси подтер лепешкой яблочное повидло.
– Похоже, они там судачат, не повесить ли это на нашего мистера Бергамини. Но это не он.
Талли присмотрелась к Керри.
– Почему твое лицо стоит так сморщено, как старая редька?
– Лицо стало, – поправила ее Керри.
– Ты всегда замечаешь больше, чем все другие. Как думаешь, кто схватил собаку? И зачем?
– Это мог быть тот, на кого никто даже подумать не может.
Талли нахмурилась.
– Там, в толпе, они судачили и говорили, что можно подумать на мистера Братчетта. Говорили, цветные слишком быстро злятся, и тогда…
– Талли МакГрегор. Братчетты наши соседи испокон веков. Всегда добры к нам, всегда готовы помочь. И ты не будешь слушать такие разговоры, ясно? Это злобные глупости, и я не желаю, чтобы моя сестра повторяла такое.
Талли сморщилась от резкого тона Керри. А Джарси, хлюпая, допил молоко из кружки и доел лепешку.
Керри начисто вытерла чугунную сковороду.
– Я собираюсь уйти на весь день в Эшвилл, искать работу. Раз все лето никто особо не следил за урожаем, мне надо найти работу за деньги. Пока меня не будет, делайте на огороде, что можете, пропалывайте и собирайте, а как только я вернусь, я к вам присоединюсь.
Джарси вскочил.
– Да там одних каштанов наупало, считай, по щиколотку.
– Нападало.
– Ага. Мы наберем их столько, что у тебя голова кругом пойдет.
Утро Керри с близнецами провели, убирая остатки кукурузы и редьки в погреб и пытаясь починить крышу досками, которые они оторвали от стен коптильни.
Керри попыталась пошутить:
– Нет смысла беречь коптильню, как будто она священна. Все равно там ничего не коптится. Да и волки не будут прибегать.
Талли и Джарси только грустно заморгали глазами – как будто одно лицо раздвоилось.
Собираясь в город, Керри заплела волосы в косу, свисающую на плечо, – нет никакого смысла укладывать волосы, как они с подругами делали в Нью-Йорке. Здесь, в горах, было слишком влажно, а идти до работы слишком далеко, так что незачем было завивать, взбивать и закалывать волосы.
Она разгладила юбку из простой синей саржи и белую блузку, которую ей отдала соседка по комнате в Барнарде, когда мода сменилась в сторону более пышных рукавов. Пусть это не был сатин, и он не отделан брюссельскими кружевами, но блузка не была запачкана ошметками крыши и мха, что само по себе делало ее лучшим выбором на сегодня.
Влив отцу в рот отвар из имбирного корня с медом, она смазала его потрескавшиеся губы воском. Но все это она делала не ласково, а деловито и эффективно.
– Убили, – выдавил он с усилием. – Кого-то… убили… станция.
В глазах у него был вопрос. Должно быть, Джарси поделился с ним новостями, пока она утром отдирала доски от коптильни. Для человека, находящегося на пороге смерти, это отчаянное желание узнать о нападении было странным.
– Я иду в город искать работу, – сказала она. – Если тебе что-то нужно, близнецы будут неподалеку. Я, скорее всего, вернусь к закату.
Керри поцеловала близнецов в лоб – они были уже почти с нее ростом.
– Если вы все равно собирались пойти за каштанами, то я не против вашей компании, нам по пути. Я по вам соскучилась.
Закинув на плечи мешки из-под муки, близнецы старались держаться к ней поближе – их способ показать, что они тоже соскучились. Керри вместо мешка взяла книгу – единственную оставшуюся тут со времени мисс Хопсон, сборник стихов Вордсворта. Даже едва прикоснувшись к потертой обложке, она вспомнила эти строки. И они помогли ей отвлечься от картинок, без конца крутящихся в ее голове – нападение на станции. Реакция отца на слово Братчетта убили. Обваливающаяся крыша.
Но просто идти по горам было хорошо. По крайней мере, те несколько минут, что она не беспокоилась об их будущей жизни. И забыв о злости, возмущении и обиде на то, что ей пришлось оставить то, ради чего она так тяжело работала.
Глубоко дыша, она смотрела на солнце в соснах.
Джарси поправил пальцем твидовую кепку, которую они с Талли все же снова спасли из грязи.
– Ужасно хорошо, что мистера Бергамини не арестовали.
– Пока, – пробормотала Керри громче, чем хотела.
Близнецы вскинули головы.
– Ну, – поспешила она заверить их, – правда все равно выйдет наружу. Когда-нибудь.
Керри вспомнила поезд, Джона Кэбота и Мэдисона Гранта, то, как репортер напрягся, увидев их, как он проговорил свое предупреждение об одном из них или об обоих, как заметил, ближе к концу пути, что они упомянули имя одного из гостей. Как делал свои заметки.
Но, когда Берковича убили, при нем не было блокнота. Она встряхнула головой. Сейчас она не будет огорчать близнецов своими подозрениями. Она расскажет Вольфе, что репортер сказал ей в поезде, и про предупреждение, которое он сделал итальянцу, про это берегись насчет двух джентльменов, которые зашли в их вагон. Она расскажет шерифу все, что видела и слышала, и пусть он делает свое дело. Даже если и не очень умело.
– Может, сегодня я найду в городе работу, – она попыталась изобразить самый оптимистичный тон. Но даже она сама слышала в нем неуверенность.
Джарси, шагающий впереди, вышел на утреннее солнце. На широкий, ступенчатый склон ярко-зеленого холма. Впереди стояла беседка с греческой статуей.
– Нет, – отшатнулась Керри. – Я не собиралась идти с вами к самому…
Талли фыркнула.
– Тетя Рема говорила, что будет часто приходить помогать заботиться о папе. Но теперь она перебралась сюда, в замок.
Керри попыталась догнать их.
– Не нужно нам никакого замка!
Талли и Джарси одновременно взглянули в сторону, как будто их головы росли на одной и той же шее.
Керри добавила, уже мягче:
– Теперь, когда друг у друга есть мы.
Билтмор Хауз, переливающийся на солнце от сиреневого до светло-жемчужно-серого, раскинувшийся и сияющий отблесками золота, начал вздыматься перед ними, заслоняя вершины гор. Его окружали осенние краски леса – пурпур, охра, багрянец и топаз, смешанные с зеленью цикуты и бальзамина.
Керри замотала головой.
– Я посмотрю на горы. Но я не буду любоваться этим домом. Замком. Как бы его ни называли. – И отвернулась.
Талли снова заговорила первой.
– Господи, это похоже на узор лоскутного одеяла. На тот, что делала мама. Медвежья Лапа, что ли. Или Дети Заблудились.
– Как по мне, это Тропа Пьяницы, – проговорил Джарси. – Или нет… Загадка Холостяка.
Керри опустилась на траву и села, прижав к груди колени и книгу.
– Узел Любви. Вот что это.
Плюхнувшись рядом с ней, близнецы смотрели на серо-сиреневую громаду здания.
Хотя бы, думала Керри, им хватает ума ничего не говорить.
– А школа, – вдруг вспомнила она. – Вы же должны быть в школе.
Джарси пожал плечами.
– Ты на весь день уходишь искать работу, на которую нам надо жить. Мы с Талли должны ухаживать за папой и делать все на ферме, пока ты не вернешься, чтобы заняться вечерними делами. Если учитель и может нас чему учить, то мы и сами сможем учить.
– Научить. Мы можем выучить, – вздохнув, поправила его Керри. – Ну да, между теми двумя последними учителями, что сбежали в середине года, и… – Она не смогла добавить житьем с тетушкой Ремой. – Но, как говорится, вы оба могли бы уделять больше внимания своему образованию, верно? Впрочем, я виновата в этом еще больше, потому что меня тут не было. Может, я смогу раздобыть какие-то учебники, мисс Хопсон пришлет их мне. Но как долго…
Талли заговорила дрожащим, сбивающимся, полным слез голосом, хотя она редко позволяла себе плакать.
– А если папа никогда не поправится?
Не отвечая, Керри наклонилась и утерла ее единственную вытекшую слезу. В этом вся Талли. Эти женщины гор. Сдержанные. Отчужденные. И в горе, и в надежде. Потому что впереди всегда еще больше горя, и новая надежда.
По щекам Джарси же уже двумя потоками текли слезы. С той же силой, с какой он поглощал лепешки огромными кусками. Как будто в его жизни никогда больше не будет ни лепешек, ни слез.
Все трое молча смотрели на ведущий к дому длинный зеленый склон.
Дернув ногой в ботинке, каблук которого начинал отходить от подошвы, Джарси спросил:
– Может, тебе стоит спросить в той гостинице, куда ехали все эти люди со станции «Бэттери Парк». Им там может понадобиться помощь.
– Я не… – начала было Керри. Она вспомнила Джона Кэбота и то, как он рассматривал все вокруг. Наблюдал, как будто это была витрина в музее.
Примитивные люди на своей примитивной земле и их жалкие попытки выжить в условиях угрозы их привычному существованию.
Деревенская пастушка.
Да она близко не подойдет ни к нему, ни к Мэдисону Гранту и таким, как они.
– Я не… – Керри осеклась. Вздохнула. Прижала близнецов к себе.
Было ясно – ей придется зайти в шикарные двери отеля. Увидеть блеск мрамора, сверкание дамских нарядов, взгляды джентльменов, разгуливающих со стаканами бренди. Но она будет высоко держать голову.
Она опустила взгляд. Ее руки были в ссадинах и темно-лиловых пятнах. И этого нельзя было скрыть, как высоко ни задирай голову.
Керри вздохнула.
– Ради вас я буду просить работу в «Бэттери Парк», да хоть в самом аду. Где угодно, только не в Билтморе.
Глава 10
До наступления сумерек Керри успела обойти весь Бест и бо́льшую часть Эшвилла. Но никакой работы за деньги не нашла.
Она одиноко брела мимо станции. В телеграфной комнате сидел Фарнсуорт. Он курил, закинув ноги на свой стол, посреди которого стоял телеграфный щит, утыканный сложными рычагами. Может быть, подумала Керри, теперь, когда название деревни стало Билтмор, все работы направлены на прославление родового щита Вандербильтов – как знать?
Фарнсуорт не поднял головы, когда она подошла, но может, оно и к лучшему. Ей надо было послать телеграмму, но заплатить за нее было нечем. А люди гор не просят об одолжениях.
Нашарив в кармане марку – последнюю, оставшуюся от дней в Барнарде, где у нее была небольшая стипендия, – Керри подошла к мусорной корзине, стоящей за дверями телеграфной, и, высоко держа голову, стала перебирать чистые, хоть и использованные, листы бумаги. Один из них был телеграммой Мэдисону Гранту.
Влияние ЛНА растет, особенно среди эрудитов. Галльскому петуху по нраву Рейхсадлер[20], а лысый орел набирает силу.
Продолжайте распространять: если так продолжать – проиграем гонку.
Какое-то странное сообщение. Может, оно относится к защите природных ресурсов, на которые Грант ссылался в поезде? Керри зачеркнула эти слова и написала то, что, без сомнения, выглядело как отчаянный крик о помощи, адресованный мисс Хопсон.
Необходимы учебники для близнецов, им тринадцать лет. Они умные, но…
Тут она помедлила, а затем дописала последнюю строчку, разрываясь между правдой и лояльностью к своим родным – и к своим горам. И к крошечной школе в одну комнату, которая давала своим ученикам образование, только если попадался такой же редкий учитель, с каким повезло ей самой и близнецам, которых мисс Хопсон учила четыре года до того, как уехала в Нью-Йорк. После мисс Хопсон в школе сменилась череда почти не отличающихся друг от друга учителей, чьи добрые сердца и стремления изменить мир даже отдаленно не готовили их к тому, сколько у них будет учеников, каких разных с какими потребностями. Один за другим они худели, грустнели, а потом исчезали.
Очень умные, но им нужно подучить грамматику…
Она вздохнула.
Математику, географию, научные предметы. Все, что может пригодиться. Правда.
С наилучшими пожеланиями.
Керри.
Она решительно отмела угрызения совести по поводу того, как выглядит это письмо – ни настоящего конверта, ни даже чистого листа. Сложив бывшую телеграмму так, что обе внешние стороны были чистыми, Керри написала адрес мисс Хопсон в Барнарде и приклеила марку. Чтобы заклеить письмо, она подошла к растущей возле рельсов сосне, окунула щепку в каплю смолы, потом наклонилась к рельсам за обломком угля из паровозной топки. Клей был бы лучше, если бы уголь со смолой удалось нагреть, но сойдет и так.
Фарнсуорт, очевидно, наблюдал за всеми ее телодвижениями, почесывая бороду.
– Мистер Фарнсуорт, – сказала она, протягивая ему письмо. – Я буду вам признательна, если это будет отправлено со следующей почтой. – И ушла, прежде чем он успел задать хоть какой-то вопрос.
Проходя мимо ряда болиголова, она миновала беседку с мраморной богиней. Теперь, когда рядом не было близнецов, наблюдающих, как она смотрит на Билтмор – смотрит по-настоящему, впервые за последние два года, – Керри направила взгляд через длинную полосу газона.
В жизни ей редко приходилось бороться с завистью, даже когда она гуляла со своими соученицами из Барнарда по Пятой авеню, и мимо них проезжали кабриолеты и кареты четверней. Но теперь, вернувшись вновь в свои горы…
Она никогда не представляла себе ничего подобного, даже когда читала близнецам старую книжку в потрепанной обложке, на которой можно было различить только часть слова Гримм. Эти сказочные башенки. Проблеск меди на башнях и скатах крыш. Общая невероятность этого волшебного замка, окруженного лесом и несколькими почти заброшенными хижинами.
Почти заброшенными. Потому что ее не заставят бросить свою.
Но замок стоял здесь, перед ней, в меркнущем свете дня: шпили его башен, казалось, пронзали плывущие в небе облака. Выгнутый стеклянный купол, отражающий облака, казался продолжением неба. Как будто к нему были неприменимы физические законы, определяющие, где кончается небо и начинается замок.
Стоя у каменной ограды, она услышала сзади шаги. Она узнала этот быстрый хруст веток, торопливые шаги по влажной земле, широкую поступь. Она знала, что Дирг Тейт не станет ее окликать.
Мужчины гор лаконичны. И на добро, и на худо они реагируют одним и тем же стоическим молчанием. О его волнении за него говорил его бег.
Она напряглась. Вместе с привычной старой радостью. И старой дружбой. И старой тягой к его явной, открытой силе.
Но вдоль спины у нее пробежал и ужас.
Взобравшись на каменную балюстраду, она посмотрела вниз, на двойной излом дороги, бегущей по обеим сторонам холма, на кирпичную террасу и фонтан в добрых десяти метрах под тем местом, где она стояла, с трудом удерживая равновесие. Но она выросла, прыгая по скалам, и чувство равновесия у нее было не хуже, чем у горной козы. А сейчас ей надо было казаться повыше.
Она видела замок на ранних стадиях строительства – как рабочие ровняли лужайку, размечали помещения, возводили деревянные клети лесов. Но сегодня она впервые увидела больше, чем его размер и великолепие.
Сегодня она в первый раз поняла, что все это значит.
Дверь к переменам была открыта – но обратного пути не существовало.
Ей показалось, что где-то вдалеке послышался свисток поезда. А потом ей почудились воображаемые звуки отцовской скрипки – оттуда, из тех ночей, когда его зрачки были нормальны, а пальцы верно держали деку инструмента.
Теперь из-за куста рододендронов, кроме шагов Дирга, слышалось постукивание его ружья, которым он опирался о землю при каждом шаге. Подойдя, он остановился и поднял голову к ней, стоящей на каменной балюстраде.
Не сказав ни слова, они оба протянули руки, касаясь друг друга пальцами – и былое течение возобновилось. Затем она быстро отдернула руку – течение было слишком сильно, чтобы быть безопасным.
Он проследил ее взгляд в сторону замка и голубых волн горных хребтов позади него.
– Мы все скучали по тебе, Керри. Просто чертовски.
– И я по всем скучала.
Она соскочила вниз. Дала ему обхватить себя мощными, сильными руками. Его объятия всегда уносили ее куда-то прочь. Но путы, связывающие их, могли однажды прервать ее дыхание.
– Прости, что не встретил тебя с поезда, – сказал он, – застрял в Уитнеле, там с мельницей проблемы. Когда я наконец закончил, то встретил на станции Фарнсуорта. Он сказал, что передал тебе мое письмо.
Пальцы Керри скользнули к карману юбки: телеграмма от Дирга все еще была там, бумага хрустнула под рукой. После нападения она даже не вспомнила о ней.
– Спасибо тебе за это. Ты слышал, что там случилось – до того, как ты вернулся? – Перед ней снова замелькали образы – репортер, такой серьезный, такой милый, лицом в грязи.
Дирг покачал головой.
– Просто позор. Да вся станция только и говорила об этом, когда я пришел. Как папа?
– Плохо. Но я это знала еще до возвращения.
Он вытащил из жилетного кармана часы, блеснувшие бронзой.
– Это что-то новое, – откинув голову, она заметила, что его шляпа тоже была новой: светло-серый фетр, который испачкался бы после первой же борозды, пройденной по пашне. И ружье, поняла вдруг она – не старый обрез, а настоящая новая винтовка. Винчестер. – По твоим письмам я думала…
Не отвечая, он прислонил винчестер к каменным перилам.
– Ты только посмотри на себя, Керри МакГрегор. Ничего-то в тебе не изменилось. – Он указал на то, что она прижимала к себе. – И вечно с книжкой под мышкой.
Она и забыла, что брала ее с собой. Хотя весь день читала ее урывками между очередными отказами в работе.
Эта книга будет напоминать тебе, сказала мисс Хопсон, что ты можешь сделать со своей жизнью все, что захочешь.
Керри зажмурилась при этом воспоминании. Потому что это была неправда.
Дирг сжал губы.
– Я вот так и вспоминал тебя, пока тебя не было. Даже если тебя приглашали на танцы и всякие такие вечера – с книжкой под мышкой. Когда уж слишком сильно скучал по тебе.
Она знала, что это последнее признание было для него рискованным. Вот это я вместо мы скучали. Как лесная рысь, перевернувшаяся на спину и открывшая мягкое брюхо.
Она улыбнулась ему одной из прежних улыбок, со всем сладким грузом общих воспоминаний детства – записки мелом на доске, венки из незабудок и босые ноги в ручье.
Но она была уже не той, которая уехала несколько лет назад.
Она опустила глаза на свою книгу. Словно та служила ей щитом – от изможденного, серого отца, от прогнившей крыши хижины, от наступающей зимы.
Книжка. Защита от всего этого. Довольно жалкий щит.
– Это одна из книг мисс Хопсон, – сказала она. Дирг знал это.
– Как она?
– Ей нравится преподавать в Барнарде. Она привыкла жить в Нью-Йорке. Думаю, она бы сказала, это стоило всех тех лет, которые она провела здесь.
– Я помню, как она давала тебе всякое, чтобы читать твоей маме, пока она лежала в лежку. Тогда-то ты и начала говорить, как она. И думать, как она.
Это было правдой. Мисс Хопсон позволила Керри ходить в школу с четырех лет – с тех пор, как она начала сидеть на школьном пороге, как пришитая. И все годы мисс Хопсон посылала с малышкой домой свои собственные книги – чтобы та прятала их от отца и читала своей прикованной к постели матери. Это стало спасением для Керри – и для ее мамы.
В голосе Дирга появились хриплые нотки.
– Она была хорошая.
Именно эта хрипотца в его голосе, снова напомнившая об их прошлом, и эти горы заставили Керри повернуться к нему.
Голубые глаза над загорелыми щеками. Жесткая шершавость домотканой рубахи, выкрашенной вручную, в горных традициях – она так скучала по всему этому все два года. Вечный намек на бороду, чуть темнее, чем волосы на голове. Капли пота на широком лбу. Он прошел несколько миль, ища ее – наверное, начал с хижины, где близнецы отправили его в город. Наверняка он шел по следам ее городских ботинок.
Он проследил ее взгляд в сторону замка.
– Ты хочешь быть одной из тех, кто приедет сюда жить?
– Нет, конечно.
Но она ясно представила себе эту картину: женщины в сверкающих платьях, увешанные гирляндами рубинов, бриллиантов и жемчугов, спускающиеся по длинному пролету лестницы, которую им никогда не придется мыть. Женщины, которые не варили репу все утро, подолы юбок которых оторочены кружевом, а не приставшими ошметками сена и навоза.