Джонатан Эйг
Али: Жизнь
2. Самый громкий ребенок
Отец Мухаммеда Али дрался, только когда был пьян.
Кассиус Марселлус Клей-старший был человеком хорошо известным и не особенно уважаемым среди своих соседей в черном районе Вест-Энда в Луисвилле. Кэш, как все его называли, бросил школу после восьмого класса и зарабатывал на жизнь росписью вывесок.
В возрасте, когда большинство мужчин остепенялись и создавали семьи, Кэш щеголял в блестящих белых туфлях и узких брюках и танцевал всю ночь напролет в прокуренных джаз-клубах и забегаловках с музыкальными автоматами в окрестностях Вест-Энда и Маленькой Африки. Он был примерно 180 см ростом, мускулистый, с темной кожей и тонкими усиками. Полушутливо женщины Вест-Энда называли его «Темным фронтоном». Кэш Клей гордился своей внешностью, своим мощным телосложением, роскошным вибрато своего мелодичного голоса и красивыми рекламными щитами и вывесками, которые он рисовал для местных предприятий, большинство из которых принадлежало чернокожим: «Три комнаты мебели Кинга Карла» на Маркет-стрит; «А. Б. Харрис, M. D., роды и женские недуги» на Думеснил-стрит; «Барбершоп Джойса» на Тринадцатой-стрит. Помимо этого он изображал библейские сцены на стенах церквей. Оплата за работу в церкви могла составлять двадцать пять долларов плюс бесплатная курица на обед, что вряд ли можно было назвать солидным заработком, однако это кое-что значило для чернокожего человека на юге страны, который нашел свой собственный путь и обеспечивал себя своими руками и талантом, не ища одобрения белого человека. Кэш слышал, как его отец Герман увещевал об унижениях и опасностях, связанных с работой на белых. Герман говорил, что чернокожим всегда лучше быть самим по себе.
Кэшу было далеко до славы и даже еще дальше до богатства, но своим ремеслом он обеспечивал себе независимость, а также некоторое общественное признание, которым он, безусловно, наслаждался. Его нанимали не только за отличную работу, но и за его коммуникабельность. «Когда Кассиус работает над вывеской, ему по сто раз на дню приходится останавливаться, чтобы поговорить с прохожими на улице», – сказал Мел Дэвис, который нанял Кэша, чтобы тот нарисовал вывеску для его ломбарда на Маркет-стрит. «Лучшего кандидата на эту работу не найти, но вам вряд ли бы захотелось нанимать Кассиуса на условиях почасовой оплаты».
Кэш всем сердцем верил, что дорогу к славе и богатству ему преграждало не отсутствие таланта и образования, но сама Америка Джима Кроу[2], говорил он, ссылаясь на так называемые законы Джима Кроу, которые потворствовали расовой сегрегации на юге Соединенных Штатов.
В трезвом состоянии Кэш был невероятно забавным малым, который то и дело мог разразиться смехом или несколькими строфами из репертуара Нат Кинг Коула. Когда он пил (джин был его излюбленным напитком), то становился громким, отталкивающе самоуверенным и зачастую жестоким. «Боец из него был никудышный, – сказал один из его друзей. – Но стоило ему перебрать, как он бросал вызов любому».
Кэш не спешил сбрасывать обороты, а учитывая его характер и непостоянные заработки, женщины явно не ждали от него серьезности и ответственности. Казалось, что Клей никогда не угомонится, всю жизнь будет пить и преследовать женщин, но судьба решила иначе, и он женился. Однажды, возвращаясь домой с работы, Кэш увидел девушку на другой стороне улицы. «Вы очаровательны, леди!» – окликнул он ее согласно истории, которую позже расскажет своим детям.
Одесса Ли Грейди была светлокожей и смешливой девушкой с округлой фигурой, посещала Центральную среднюю школу в Луисвилле. Она была внучкой Тома Морхеда, светлокожего афроамериканца, который боролся на стороне Союза в гражданской войне и дослужился за год службы от рядового до сержанта. Морхед был сыном белого кентуккийца, который женился на рабыне по имени Дина. Ее другим дедушкой, возможно, тоже был белый человек, ирландский иммигрант по имени Эйб Грэйди, однако доказательства, подтверждающие ее ирландское происхождение, кажутся весьма шаткими.
Когда незнакомый мужчина окликнул ее на улице, Одесса, еще совсем юная девушка, скорее всего ничего не знала о дурной репутации Кэша Клея. Добросовестная ученица и прихожанка, она была не из числа тех девушек, что веселятся в ночных клубах.
Одессу любили за трудолюбие и мягкий характер. Она выросла в Эрлингтоне, маленьком городке в западном штате Кентукки. После того как ее отец-шахтер оставил семью, Одессу отправили в Луисвилл к одной из ее тетушек. Чтобы покупать одежду, Одессе приходилось после занятий в школе работать поваром для белых семей. Никто ни разу не слышал, чтобы она роптала на судьбу. Тем не менее для девочки-подростка, живущей в большом городе, вдали от своей матери и отца во время Великой депрессии, ранний брак с красивым и уверенным в себе зрелым мужчиной, который получал неплохой доход, казался ей соблазнительным предприятием. После того как Одесса забеременела, их женитьба оставалась лишь вопросом времени.
Кэш и Одесса во многом были противоположностями. Он был раздражительным, она была нежной. Он был высоким и сухощавым, она была низенькой и полной. Он выступил против несправедливостей расовой дискриминации, она лишь улыбалась и тихо страдала. Он был методистом, который редко посещал церковь, она была баптисткой, которая никогда не пропускала воскресную службу в церкви «Гора Сион». Он пил и поздно возвращался домой, она оставалась дома, готовила и убирала. Тем не менее, несмотря на все их различия, Кэш и Одесса любили посмеяться, и когда Кэш дразнил ее, рассказывал ей истории или начинал петь, Одесса без остатка отдавалась своему красивому звонкому смеху, благодаря которому она получила свое прозвище Пташка.
Вероятно, они встретились в 1933-м или 1934 году, учитывая, что, по воспоминаниям Одессы, на момент знакомства ей было шестнадцать, но пара обвенчалась только в 1941 году. Свадьба состоялась 25 июня в Сент-Луисе, когда Одесса была примерно на третьем месяце беременности. 17 января 1942 года на свет появился их первенец. Малыш весом 2,9 кг родился в городской больнице Луисвилля намного позже запланированного срока. Одесса сказала, что перенесла мучительные и длительные родовые муки, которые закончились только после того, как доктор использовал щипцы, которыми обхватил мальчика за большую головку и извлек его из материнской утробы. Щипцы оставили небольшую прямоугольную отметину на правой щеке мальчика, которая останется там на протяжении всей его жизни.
Кэшу приглянулось имя Рудольф в честь голливудского актера Рудольфа Валентино, но Одесса настаивала на том, чтобы ребенок унаследовал имя своего отца. «Самое красивое имя, которое я когда-либо слышала», – сказала она. Это имя уходило корнями в боль народа и конкретной семьи. Новорожденного мальчика нарекли Кассиусом Марселлусом Клеем-младшим. В свидетельстве о рождении имя было написано с ошибкой – «Кассуис», – но его родители либо не обратили внимания, либо попросту не удосужились это исправить.
Кэш и Одесса поселились на 1121-й Вест-Оук-стрит, в квартале от дома, где проживала Одесса, в квартире, которую они, вероятно, арендовали за шесть или семь долларов в месяц. В свидетельстве о рождении ребенка указывалось, что Кэш Клей работал в компании Southern Bell Telephone and Telegraph, а это означало, что он настолько был обеспокоен будущим своей семьи, что в первый и последний раз в своей жизни устроился на стабильную работу.
Кассиус-младший был самым громким ребенком в больнице, как сказала журналистам его мать много лет спустя. «Он так истошно вопил, что мог завести всех остальных детей в палате, – сказала Одесса. – Вот лежат они себе спокойно, а потом Кассиус как заорет и заплачет, и в следующее мгновение уже каждый ребенок в палате начинал плакать».
Менее чем через два года после рождения Кассиуса-младшего у Одессы и Кассиуса-старшего родился еще один сын. На этот раз Кэш добился своего, и они назвали ребенка Рудольфом Арнеттом Клеем. Семейство Клея переехало в коттедж на 3302-й Гранд-авеню, в луисвиллском районе Вест-Энд. Это был крохотный домик площадью не больше семидесяти четырех квадратных метров, с двумя спальнями и одной ванной комнатой. В какой-то момент Кэш покрасил коттедж в розовый цвет – любимый цвет Одессы. Кэш также выкопал пруд с золотыми рыбками и устроил огород на заднем дворе. Позже он сделал небольшую пристройку к задней части дома, чтобы у мальчиков было больше места для игр. Кассиус-младший и маленький Руди жили в комнате шириной около 3,5 метров и 6 метров в длину, на стенах белые обои с красными розами. Мальчики спали бок о бок в односпальных кроватях. Кровать Кассиуса стояла у окна, откуда всего в двух метрах можно было видеть дом соседей.
Их жилище было скромным, а бо́льшая часть одежды покупалась в секонд-хенде, включая обувь, которую Кэш укреплял картонными подкладками. Несмотря на это, мальчики Клея никогда не ходили в школу обессиленными или голодными. Их дом насквозь пропах краской из-за большого запаса банок и кистей Кэша. Но его зачастую перебивал аппетитный аромат стряпни Одессы. Она делала чили, готовила жареную курицу с зеленой фасолью и картофелем, она смешивала капусту с морковью и луком и жарила ее в масле, пока аромат не наполнял дом и не начинал валить из окон, привлекая внимание сыновей во дворе. Она пекла шоколадные пирожные и делала банановый пудинг. Однажды семья завела домашнюю курицу, а потом – черную собаку с белым хвостом по имени Расти. Когда дети подросли, у Кассиуса и Руди были игрушечные поезда, мотороллеры и велосипеды.
Часть дорог в Вест-Энде была грубо вымощена, а некоторые дома возле коттеджа Клеев были всего лишь лачугами. Но такое соседство было куда лучше, чем Маленькая Африка неподалеку, где все еще оставались уличные уборные и немощеные дороги. Большинство из соседей Клея в 1940-х годах были люди с хорошим достатком: сантехники, школьные учителя, водители, железнодорожные грузчики, автомеханики и владельцы магазинов. «Конечно, мы знали все жителей в округе, – вспоминает Джорджия Пауэрс, которая выросла на Гранд-авеню с Клеями и стала не только первой женщиной, но и первой афроамериканкой, избранной в сенат штата Кентукки. – Было тринадцать учителей и три доктора – один был доктором медицинских наук, другой был дантистом, и еще один был доктором философии. Джозеф Рэй был банкиром, он проезжал мимо в своем черном кадиллаке, касался своей шляпы и говорил: “Здравствуйте, мисс Джорджия”. Через меня он словно бы передавал привет всей округе».
Темнокожие дети из Вест-Энда прекрасно знали, чем чреваты прогулки по бедным и опасным районам, таким как Маленькая Африка или Смоук-Таун. Их не нужно было лишний раз просить держаться подальше от районов белых. В Вест-Энде царило чувство безопасности. «Наше детство не было тяжелым, – вспоминает Алиса Кин Хьюстон, которая проживала неподалеку от Клеев. – У нас были работа, банки и фильмы. Только когда мы побывали снаружи, до нас дошло, как сильно отличался мир, в котором мы жили».
Одесса Клей вспоминает первые годы своего сына в биографии, которую она от руки написала на линованном тетрадном листе своим чудесным почерком, но допустив при этом множество ошибок в написании, пунктуации и невпопад выписывая слова с заглавной буквы. Эти воспоминания она написала по просьбе одного журнала в 1966 году. «Для меня Кассиус младший был необыкновенным по сравнению с другими Детьми и остается необыкновенным по сегодняшний день, – писала Одесса. – Он был непоседливым молышом. Когда мы гуляли в коляске, он всегда поднимался и хотел увидеть все вокруг. Он пытался говорить в самом раннем возрасте. Он был таким старательным, что научился ходить когда ему было 10 месяцев. Когда ему был год от роду ему нравилось, когда Кто нибудь его убаюкивал, а если нет, он сидел в Кресле и билса головкой о спинку Кресла пока не заснет. Ему не нравилось когда его одевали или раздевали. Он всегда плакл. С самого детства он хотел сам кормить себя. В возрасте двух лет он всегда вставал в 5 утра вытаскивал все Из ящика камода и оставлял вещи посреди комнаты. Ему нравилось играть в воде. Он очень любил говорить и есть, ему нравилось карабкаться. Он не играл со своими игушкоми. Он вытаскивал все Кастрюли и сковородки Из Шкаффа и барабанил по ним. Он стучал по всему что угодно и добивался ритма. Когда он был совсем маленьким Ребенком он ходил на цыпочках, Таким образом у него были Очень развитые стопы, и поэтому он такой быстрый».
В детстве Кассиус любил есть, но ненавидел, когда его кормили с ложечки. Он сам хотел разделаться с едой; чем больший беспорядок ему удавалось устроить, тем лучше. Он обладал волчьим аппетитом и рос большим, сильным и невероятно игривым мальчиком. Он никогда не ходил, когда мог бегать, и, по словам Одессы, так спешил жить, что заболел ветрянкой и корью одновременно. Его первым – и единственным – словом в течение многих месяцев было «Джи» [(англ.) Gee – «Ух ты»]. Он смотрел на свою мать и говорил: «Джи! Джи!» Он смотрел на своего отца и говорил: «Джи! Джи!» Он показывал пальчиком на еду и говорил: «Джи! Джи!» Когда он чувствовал, что пришла пора менять подгузник, он объявил об этом: «Джи! Джи!» Немудрено, что Одесса и Кэш стали называть своего маленького мальчика «Джи» или иногда «Джи-Джи». Одесса также назвала своего сына «вуди бэйби», но прозвище «Джи» закрепилось за ним не только в годы детства среди домашних, но и во всем Вест-Энде на протяжении всей его жизни.
Кассиус жаждал приключений. Он заползал в стиральную машину, забирался в раковину и гонял курицу по двору. В возрасте одного-двух лет он отвесил свой первый сильный удар, случайно стукнув маму по лицу и повредив зуб, который позже удалил дантист. К тому времени, когда ему исполнилось три года, Кассиус был уже слишком большим для своей детской кроватки. Водители автобусов настаивали на том, чтобы Одесса платила за проезд своего ребенка, предполагая, что мальчику было по меньшей мере пять-шесть лет, когда как в действительности ему было всего лишь три или четыре года, и он все еще имел право ездить бесплатно. Но тихая и миролюбивая Одесса всегда безропотно платила водителю.
Одесса с самого начала понимала, что оба ее сорванца были развиты не по годам, но именно Кассиуса меньше всего заботили правила и не пугали наказания. Мятежный дух и развязность он унаследовал от отца, а душевность и щедрость от матери. Когда у Руди возникали проблемы, Кассиус предупреждал своих родителей, что Руди его ребенок и что он никому не позволит его отшлепать, после чего он за руку волок брата в их комнату.
Терпение не было его сильной стороной. Когда Кассиус начал посещать начальную школу для черных «Вирджиния-стрит», Одесса каждый раз снаряжала ему с собой обед. Но мальчик, который совсем недавно позавтракал, умудрялся съедать обед еще по пути в школу. Другие дети на его месте беспокоились бы о том, что проголодаются раньше времени, но не Кассиус – во время обеда он уговаривал друзей поделиться с ним едой. Чтобы пресечь это, Одесса прекратила снабжать Кассиуса обедами и вместо этого давала ему деньги на горячий обед в школьной столовой. Однако Кассиус был неисправим. На деньги матери он покупал ланч у своего друга Тудди и лакомился им по дороге в школу.
К тому времени, когда ему было семь или восемь, Кассиус был лидером группы мальчиков, которые всегда находились в поиске приключений. Одесса могла выглянуть через сетчатую дверь и увидеть своего старшего сына, который стоял на бетонном крыльце, словно политик на трибуне, оглашая своим юным последователям программу на день. Как только Руди Клей достаточно подрос, он стал тенью своего брата и главным его конкурентом. «Мы были как близнецы», – вспоминает Руди. Ради забавы Кассиус придумал игру: он стоял в небольшом промежутке в два метра между своим и соседским домами и позволял Руди бросать в него камни. Руди старался изо всех сил, пока его старший брат подпрыгивал, нырял и метался. Мальчики играли в шарики, кости и прятки, и Кассиус почти никогда не давал своему младшему брату одержать верх. Когда они играли в ковбоев и индейцев, Кассиус всегда был ковбоем.
Мальчиков дразнили не только потому, что они были шумными и привлекали к себе внимание, но также из-за их необычайно больших голов. «У этих детей были просто огромные головы, скажу я вам, – вспоминает их тетя Мэри Тернер. – Бывало, сидят они на краю обочины, играют в шарики или в какую другую уличную игру, как внезапно к ним подкрадывалась парочка ребят и сталкивала их головы вместе, бац! Затем эти ребята давали деру, а Руди и Кассиус гнались за ними. Им казалось, что это было ужасно весело. Но после того как мальчики немного подросли, эти шутки прекратились. Кассиус и Руди могли справиться с большинством ребят в районе, потому что были очень быстрыми и большими. В конце концов их тела выросли настолько, что их головы перестали казаться такими уж большими».
Вскоре пришел черед Кассиуса и Руди издеваться и мучить младших ребят. Они отжимали велосипеды у маленьких детей и катались на них целыми часами. «Они не были злодеями, – сказала их тетя. – Но им казалось, что лучше их не сыскать на всем белом свете. Кассиус думал, что ни у кого нет такого хорошего брата, как Руди, а Руди был того же мнения о Кассиусе».
Друзьям, которые росли вместе с Клеями в Вест-Энде, Кассиус запомнился как быстрый бегун и хороший, но не особо одаренный атлет. Плавать он совсем не умел. Он мог согласиться сыграть в софтбол или регби, но особой страсти к этим видам спорта не испытывал.
«Этот Джи везде совал свой нос и все время втягивал меня в неприятности, – вспоминает его одноклассник Оуэн Ситгрейвс. – Мы любили прятаться в переулке за цветочном магазином Кинслоу и выкатывать на пути машин старые покрышки. После того как покрышка застревала под машиной, мы прятались в другой части переулка, дворами оббегали пару домов и возвращались, чтобы насладиться зрелищем. Из машины вышла женщина и сказала: “Мальчики, я заплачу вам два доллара, если вы достанете эту покрышку из-под машины”. С помощью домкрата из ее багажника мы вытащили старое колесо из-под ее колымаги». Как-то раз Оуэн и Кассиус нашли старую футболку на улице, заполнили ее грязью, а затем зашвырнули в открытое окно проезжающего автобуса. «Там был парень в белоснежном костюме, должно быть, он собирался на свидание. Он выскочил и преследовал нас до перекрестка 34-й и Вирджинии вплоть до Коттер-Хоумс, но мы были быстрее… Я так сожалею об этом, его костюм был безупречно чистым».
Кассиус всегда любил устраивать веселые и жестокие розыгрыши. Он срубил отцовское сливовое дерево. Однажды он настолько хорошо изобразил звук сирены, что водители съехали на обочину и вытянули шею в поисках полицейской машины. Он сорвал помидоры с семейного огорода и пулял ими через забор учительского дома, забрызгивая гостей на вечеринке учителя на заднем дворе. Он привязал шнурок к шторам в спальне своих родителей, провел его через холл в свою комнату и, дождавшись, когда родители улягутся спать, начал шуршать занавеской. Он укрывался простынями и выскакивал из темных углов дома, чтобы напугать свою мать. Никакие выговоры или наказания не могли вразумить его.
«Каждый день я устраивала им тихий час, – вспоминала Одесса, – и однажды он сказал Руди: “Знаешь что, Руди? Мы слишком большие, чтобы спать днем”. И тогда тихому часу настал конец».
Когда выходки мальчиков заходили слишком далеко, Одесса отправляла их в ванную, где Кэш по очереди закидывал Кассиуса и Руди на свое колено и устраивал мальчикам порку. Эти наказания не производили на Кассиуса никакого эффекта. «Кассиус-младший всегда шел первым, получал взбучку, уходил и уже задумывал что-то новое! – смеется Одесса, рассказывая эту историю журналисту Джеку Олсену, который взял у нее интервью для серии сюжетов в Sports Illustrated в 1966 году. – Он был очень необычным ребенком».
Описывая свое радостное детство, друзья Кассиуса иногда не упоминали о бесчисленных случаях расовой дискриминации и предрассудков, которые пронизывали саму ткань их жизни. Отчасти это может быть связано с тем, что друзья и соседи Кассиуса Клея воспринимали дискриминацию как нечто должное – настолько глубоко она укоренилась в их повседневном быту. Возможно, другая причина крылась в том, что чернокожие люди в Луисвилле в конце 1940-х и начале 1950-х годов считали, что им живется лучше, чем другим афроамериканцам. Им повезло жить в городе, где в ходу был «более вежливый расизм», как выразился историк из Луисвилла Том Оуэн.
Несмотря на то что большинство кентуккийцев симпатизировали Конфедерации, штат Кентукки не отделился от поддерживавшего рабство Союза во время Гражданской войны. В промежутке между 1865-м и 1930-м в Луисвилле не было зафиксировано случаев линчевания или конфликтов на расовой почве. Начиная с 1870-х, в отличие от многих других городов на юге страны, темнокожим жителям Луисвилла было дано право участвовать в выборах, и с тех пор они никогда его не лишались. Белые общественные лидеры Луисвилла выражали регулярную и, на первый взгляд, искреннюю озабоченность условиями жизни своих чернокожих соседей и щедро выделяли свои собственные средства на поддержку афроамериканского населения. Разумеется, взамен эти белые лидеры, подобно своим предкам-рабовладельцам, ожидали, что черные покорно, без шума и борьбы примут свой статус людей второго сорта.
Некоторые из лидеров белого сообщества заявляли, что без должного руководства и поддержки негры Луисвилла вернутся к своему варварскому африканскому образу жизни, а многие белые жители Луисвилла вовсе считали сегрегацию делом естественным и неизбежным. Однако были и те, кто отличался более прогрессивными взглядами и искренним желанием помочь. Роберт Бингем, владелец издания Louisville Courier-Journal, был членом местного филиала Городской лиги и Комиссии по межрасовому сотрудничеству[3]. Лидеры еврейских общин, включая семью члена Верховного суда Луи Брандейса, работали с волонтерскими организациям, которые оказывали помощь жителям черных районов. Выдающиеся белые адвокаты из Луисвилла боролись против жилищной дискриминации по отношению к темнокожему населению города.
Черные и белые журналисты, которые посетили город в 1940–1950-х, почти единогласно заметили, что чернокожему населению Луисвилла живется лучше, чем их собратьям на Дальнем Юге и во многих городах северных штатов. Вместе с тем они, как правило, забывали упомянуть (поскольку это воспринималось как нечто само собой разумеющееся), что у чернокожих людей не было равноправного доступа к жилью, школам, рабочим местам и здравоохранению. Они не удосужились упомянуть об этом, поскольку подобная ситуация была в порядке вещей по всей стране. Например, афроамериканцы могли покупать одежду в крупных городских магазинах, но им запрещалось ее примерять. Журналисты также не упомянули, поскольку это было очевидно, что многие из зажиточных белых людей, которые помогали черным, прежде всего хотели предотвратить волнения среди афросообщества. Молодой Кассиус Клей не мог не заметить, что существовало будто бы два Луисвилла: один для черных, другой для белых. Черным был запрещен доступ к лучшим школам, лучшим магазинам и лучшим больницам, как, впрочем, и к большинству загородных клубов и банков. Лишь некоторые из крупных городских кинотеатров обслуживали черных посетителей, но даже тогда им приходилось довольствоваться самыми дальними местами.
«Пташка, – спрашивал Кассиус свою маму, когда они направлялись в центр города, – где работают цветные люди? Пташка, что они сделали с цветными людьми?»
Ответ лежал на поверхности: в годы после Второй мировой войны экономика Луисвилла процветала, предлагая населению тысячи новых рабочих мест. Табачные, ликеро-водочные и шинные заводы предлагали стабильную работу, хотя чернокожим за ту же работу платили меньше, чем белым работникам, не говоря уже о том, что им постоянно отказывали в повышении по службе. В 1949 году среднегодовой доход чернокожих рабочих в Луисвилле составлял 1 251 доллар, в то время как средний доход белого человека был почти вдвое больше – 2 202 доллара. Чернокожим поручали не только низкооплачиваемую, но и более грязную и опасную работу. Нередко темнокожие мужчины прислуживали белым в качестве официантов, кэдди[4] и чистильщиков обуви. Часто покорность была не просто требованием к работе, но необходимым качеством для выживания. Для чернокожих женщин перспективы были еще хуже. Малая толика из них работала секретарями, парикмахерами или школьными учителями, но 45 процентов всех чернокожих женщин Луисвилла зарабатывали на жизнь так же, как Одесса Клей – пешком или на автобусе они добирались в зажиточные районы, где проводили свои дни, занимаясь уборкой и готовкой для белых семей. Благодаря объедкам, которые белые хозяева великодушно разрешали забрать домой, Одесса кормила собственную семью, а заработанные деньги не только помогали ей оплачивать счета, но также шли на покупку молитвенников для церквей.
Согласно воспоминаниям матери, Кассиус быстро пришел к неутешительному выводу, что мир был создан для белых людей. Он понял это задолго до того, как смог осознать это, наблюдая за тем, как его мать возвращается домой, измученная заботой о белых семьях, а затем собирается с силами, чтобы, наконец, позаботиться и о своей собственной.
Бывало, когда Кассиус-младший был ребенком и все еще разбирался, как общество разделяло людей по цвету кожи и сколь большое значение имели эти различия, он спрашивал свою маму, была ли она черной или белой. В конце концов, ее кожа была намного светлее, чем у ее мужа. Одесса была недостаточно бледной, чтобы сойти за белую, но она и не пыталась. Оттенок ее кожи и гены ее белых предков мало что значили в повседневной жизни. По законам Кентукки и Соединенных Штатов Америки семья Клеев была черной – или «цветной», если использовать термин, который был тогда в ходу, – и расовая сегрегация определяла, где они могли есть, покупать товары, работать, учиться, жить, как к ним будут относиться в случае нарушения закона или в случае подозрений в правонарушении, с кем они могли обручиться, как с ними будут обращаться в случае болезни и где их похоронят, когда они умрут. Кассиус знал, что ему разрешалось играть в парке Чикасо, парке Баллард и на площади Бакстер, но не в парке Ирокез, парке Шауни, парке Чероки, парке Треугольник, парке Победы или на площади Бун.
Признаки неравенства были повсюду. В Луисвилле соотношение убийств среди чернокожих в середине 1950-х годов составляло примерно пятьдесят шесть на тысячу человек, а для белых – три человека на тысячу. Для чернокожих смертность от естественных причин была на 50 процентов выше, чем для белых. Но если перечисленные примеры дискриминации не особо волновали молодого энергичного мальчика, выросшего в Вест-Энде, то один наглядный случай как никогда задел его за живое. «Фонтейн Паром Парк» был самым популярным парком аттракционов в городе и находился в пределах пешей доступности от дома Клея на Гранд-авеню, но пускали туда только белых. В летние уик-энды тысячи жителей Луисвилла приезжали туда на машине, пароме или троллейбусе. Для темнокожих детей, которые жили в соседних кварталах, было настоящей пыткой видеть перед собой все это великолепие. Афроамериканские соседи «Фонтейн Паром Парка» могли слышать грохот американских горок и испуганные крики посетителей. До них доносились запахи фритюра, жареного теста и копченой говядины, а каждый вечер они наблюдали за парадом загорелых семей в «универсалах», выезжающих из парка. Им ясно давали понять, кто имел право веселиться, а кто нет.
«Мы стояли у забора, – говорит Руди Клей, – но не могли пройти внутрь».
Маленьким мальчиком Кассиус Клей-младший плакал в своей постели, недоумевая, чем цветные люди заслужили такие страдания. Он спрашивал, почему все прихожане их церкви черные, в то время как изображения Иисуса были белыми, включая портреты, сделанные его отцом.
Молодой Кассиус Клей узнавал о дискриминации и от своего деда, Германа Хитона Клея, который угодил в тюрьму за убийство на пороге нового столетия. Герман хвастался, что в молодости был талантливым бейсболистом, настолько талантливым, что мог бы играть профессионально, если бы не одно «но»: для черных Высшая лига была закрыта. Герман Хитон Клей, Кэш Клей и Кассиус Клей-младший – все они понимали, что должны жить с последствиями рабства в стране, построенной на костях рабов; что их лишили работы и даже их личностей, и что рабство оставило в наследство уродливую кастовую систему, которая уготовила для черных и белых американцев совершенно разные пути, по крайней мере в обозримом будущем.
Герман умер в 1954 году, когда его внуку было двенадцать. В том же году Верховный суд США вынес решение по делу «Браун против Совета по образованию», постановив, что Конституция США запрещает сегрегацию в государственных школах. Реакция южных штатов была незамедлительной и жесткой. Некоторые штаты пошли на хитрости, чтобы отказаться от финансирования смешанных школ. В Миссисипи белые бизнесмены и политики организовали Совет белых граждан, чтобы противостоять новому закону и отстоять превосходство белых. Лидеры Ку-клукс-клана призвали своих сторонников противостоять «смешению» белой расы, которое наступит после отмены сегрегации в школах. Летом после громкого решения Верховного суда четырнадцатилетний Эмметт Тилл из Чикаго приехал навестить своих родственников в штат Миссисипи, в крохотный городок Мани, население которого составляло пятьдесят пять человек. Согласно статистике, которую местные власти начали вести с 1882 года, в Миссисипи были линчеваны более пятисот чернокожих. Губернатор штата недавно запретил афроамериканцам принимать участие в голосованиях. Мать Тилла, обеспокоенная отъездом сына на юг летом 1955 года, предупредила его, как важно вести себя подобающим образом с белыми жителями Миссисипи. Он должен отвечать им «да, сэр», «нет, сэр» и быть тише воды, ниже травы, чтобы избежать проблем.
Но как и Кассиус Клей-младший, который был всего на шесть месяцев моложе его, Эмметт Тилл мог показать характер и пропустил предупреждения матери мимо ушей. Однажды в Мани Эмметт стоял возле продуктового магазина и показывал друзьям фотографию своей белой подруги из Чикаго. Один из ребят поспорил, что Эмметт не осмелится войти в магазин и заговорить с белой кассиршей. Эмметт принял вызов. Выйдя из магазина, он, по сообщениям очевидцев, бросил кассирше: «Пока, детка». Несколько дней спустя муж кассирши и еще один мужчина ворвались в дом дяди Тилла и вытащили Эмметта из кровати. Его ударили рукояткой пистолета и заставили просить прощения. Когда Эмметт отказался подчиниться, его убили выстрелом в голову. С помощью колючей проволоки убийцы привязали к его шее лопасть винта от хлопкоочистительной машины и сбросили его тело в реку Таллахатчи. Тело Эмметта Тилла обнаружили и подняли со дна реки спустя три дня. Полностью белой коллегии присяжных понадобилось всего шестьдесят семь минут, чтобы оправдать обвиняемых. «Если бы мы не отвлекались, чтобы выпить лимонаду, – сказал один из присяжных, – это дело не заняло бы столько времени».