Отель «Нью-Гэмпшир» – Джон Ирвинг

You can check out any time you like

But you can never leave!

The Eagles, «Hotel California»Наверное, Ирвинг прав. Потому что я тоже думал когда-то, что всё у меня обязательно будет хорошо и славно, и будет любовь, и будет счастье, и смысл тоже будет, и будет всё-всё-всё вообще. Наверное, все так думали. А потом – бац! – и ты уже взрослый, и жизнь начинает разгоняться вниз, и ты понимаешь, что жизнь твоя стала каким-то чёртовым отелем. Где постоянно снуют какие-то странные и не очень симпатичные люди, а родные и дорогие уходят и не возвращаются, и всё привинчено к полу, и ты не радушный хозяин, а какой-то жалкий забитый постоялец из углового номера, а где-то в ванной с тошнотворно-надсадным булькающим звуком всплывает Грустец.Ты пробовал травить его, поджигал и вот теперь утопил, а он, каналья, не тонет, прямо Распутин какой-то. И остаётся только сидеть и печально удивляться тому, что жизнь внезапно стала какой-то чужой, а забавная семейная сага – безумным постмодернистским макабром в отрыве от реальности, и не вернуться назад. Ирвинг, жопа с ручкой, ты что такое творишь, а? Я хотел почитать про милых фриков и медведя на мотоцикле, зачем ты так, а?И что делать – я топил, а он не тонет. Или идти тихонько сквозь годы по обшарпанному гостиничному коридору, захлопывая за собой двери и не оглядываясь назад, или вот, пожалуйста, окно. Так или иначе, в конце коридора всё равно окно, так не проще ли сразу? Потому что ты, например, карлик, или совсем не умеешь целоваться, или мышиный король. Потому что-то где-то четыреста шестьдесят четыре, а ты так и не начал считать, и не знаешь, как сказать, что любишь, потому что:– ты гей – таксидермист

– ты влюблён в собственную сестру

– ты старая дева со штангой

– ты слишком умный, но очень грустный медведь

– ты девочка – радикал с кучей мусора в голове

– ты бездарность по сравнению со Скоттом Фицджеральдом

– тебя изнасиловали в детстве

– Грустец не тонет.Ирвинг, мать твою, что ты такое курил, а? Зачем ты с ними так? Зачем ты так со мной, а? Они ведь не заслужили и не виноваты, да и я, наверное, тоже. Слишком много крови и schlagobers, и боги, как же талантливо.И вот твоя неосуществлённая любовь разрастается, как раковая опухоль, и ты кричишь, и плачешь, и бьёшься в агонии, и во всём великом и могучем не хватает слов. Weltschmerz, ощетинился своими жесткими согласными и сидит, смотрит. Слово – надгробие, слово – приговор. Любовь камнем лежит на сердце, на живую нитку привязанная, и тоже не тонет, хоть и такая невыносимо-тяжёлая, а так хотелось бы утонуть, но любовь не тонет и вместе с ней сердце. И где-то поблизости так и маячит окно и в нём бессердечные тела Габсбургов, и так не хочется к ним лежать под weltschmerz и слушать безумные оперы Доницетти. И ты уже не понимашь, где кончается любовь, а где начинается Грустец. Если религия – просто очередная разновидность таксидермии, то любовь определённо подвид Грустеца, особенно пакостный и непотопляемый. И остаётся только учиться говорить самому и плавать, тоже самому, раз уж такая штука. И хорошо бы украсить отель к Рождеству, раз уж всё же. И непременно жить дальше и верить, и не сдаваться. И найти свою любовь, и потом уже не отпускать, хоть это и так трудно, что совершенно точно понадобится медведь, здоровенный, как эйфелева башня, и умный как четыреста шестьдесят четыре Эйнштейна. И верьте Фрейдам, обоим, и не расставайтесь с бейсбольной битой, потому что мало ли, и обязательно запоминайте сны, а лучше записывайте в тетрадочку. И самое-самое главное, умоляю вас......проходите мимо открытых окон.

Дорогой Джон!

Ты, конечно, извращенец, но я тебя обожаю!

Любовь эта граничит с мазохизмом, боль и наслаждение на каждой странице. С моим сердцем ты обращаешься с деликатностью ножа для колки льда. Измочалишь его в мелкую крошку, заставляя сначала привязаться к твоим героям, а после изощренно их истребив. Подчеркиваю – изощренно. Убийственная фантазия. Убийственные книги.Не икалось ли тебе на прошлой неделе? Я побывала с визитом у семьи Берри. Милейшие люди. Главная их беда в том, что они попали к такому кровожадному богу как ты. Как только я заселилась в отель «Нью-Гэмпшир» №1, я собрала маленький чемоданчик и отправила свою логику в отпуск. Здесь она мне не пригодится. Она слишком стандартна для этого места. К твоим героям, дорогой Джон, нельзя подходить с обычным мерилом.

А вот Берри держатся молодцом, несмотря на весь тот ад, который ты на них вывалил.

Это не семейная сага, это семейная анатомия. Ты срываешь все покровы с маниакальностью эксгибициониста.

Всё началось с того, что Вин Берри купил старого медведя, мотоцикл, родил пятерых детей и купил старое здание женской семинарии, чтобы перестроить его в отель. Какой простор для твоих фирменных пыток!

…так вот мы приближались к Рождеству: размышляя о росте, подслушивая любовь, отказываясь от ванн, подбирая подходящую позу для мертвой собаки, бегая, отжимая тяжести и надеясь на дождь.

На самом деле эта фраза неимоверно точно характеризует всё твоё творчество. В этих строках ты весь. В твоих романах будничное так естественно переплетается с патологией, извращениями и насилием, они так неотъемлемы друг от друга, что вскоре и сам перестаешь различать, а где, собственно, грань.

"Если вы хотите легкой жизни, сказал старый Троцкий, – вы ошиблись столетием".

Если вы хотите легкой книги, сказала я, – вы ошиблись автором.

Ты же все жилы вытянешь. А потом приласкаешь языком по ранам (ох уж этот мне язык, знаток всех эрогенных зон чеканутого читателя), излечишь, успокоишь и всё лишь для того, чтобы опять порвать душу в клочья. Жестокий и щедрый демиург.Дорогой Джон! Ты – болезнь. И в моем случае уже хроническая.

Каждый твой роман как ожог! Больно же!

Пиши еще, умоляю!

Жизнь – корабль в бурлящем от шторма океане, который пытается тебя выкинуть за борт. А жизненный цикл отдельного человека – борьба за жизнь, попытка устоять на ногах и не выпасть в пучину страданий, ненависти и жестокости. Что выделяет нас от других существ? Способность преодолевать человеческую бесчестность, паскудство, аморальность, боль и травмы. Которые в конечном итоге помогают стать тем, кем мы являемся в моменте апофеоза своей жизни.Человек не может быть ни хорошим, ни плохим. Каждый ведет борьбу со тьмой на свой лад, рассчитывая силы и свое психологическое состояние. Еще можно предположить, жизнь – попытка найти равновесие между хорошим и плохим в себе и окружающем мире. Чаще всего люди находятся на противоположных частях ринга, одни на стороне только хорошего, другие на стороне только плохого. Но как таковая жизнь не является только плохой или только хорошей. Следовательно, плохое не может быть только плохим, а хорошее не может быть только хорошим.На страницах романа Ирвинг знакомит читателя с нетипичной семьей. В эпилоге они называют себя мечтателями, но в моем разуме они остались семьей, которая сражалась за свое счастье, за право жить, а не существовать. Путь их был тернистый, тяжелый и максимально грязный. Гладкости и предсказуемости не будет, они не были семьей, которой можно подражать или ставить в пример молодежи, но они жили, как умели.Отель «Нью-Гэмпшир» держит в напряжении до последней страницы, жизнь героев показана без розовых очков, без типичности восприятия института семьи. Автор демонстрирует человека во всех его слабостях, в борьбе или нежелании сражаться, попытках вырваться к своей мечте, либо продолжать плыть по течению без намека на попытки борьбы. Соль в том, что каждый из героев имеет право находиться там, где он желает находиться, идти той дорогой, которую он выбрал, а не по той, которую большинство считает «правильной». Нет ничего правильного, есть только то, на что мы готовы пойти или готовы принять.История семьи Берри, история судеб других людей, с которыми они сталкиваются, далека от сказок, которые принято читать детям на ночь. Жизнь героев умножена гиперболой в квадрате, ибо каждое следующие событие намного хуже предыдущего. Как заметил автор, после рождения проходят пятнадцать или шестнадцать лет жизни, когда мы поднимаемся в гору, а потом мы скатываемся вниз. До момента, когда наступает пик безысходности, и мы начинаем смотреть на вещи, на трудности жизни уже совсем по-другому.Достаточно сложное чтение! Изнасилования, проституция, политические радикалы, превратившиеся в террористов, запретная любовь между братом и сестрой, восприятие черных 60-х годов в США, отношение к гомосексуальности. Роман многослойный и глубокий, бьющий под дых скоплением грязи, пошлости, жестокости человеческих поступков. Но дающий зародыш надежды на возможное «светлое» будущее.Во многих моментах считывался поиск баланса. Между стремлением не останавливаться на достигнутом, искать большее и лучшее, либо наслаждением от полученного. Между жизнью в прошлом, настоящем или будущем. Ибо нельзя просто взять и выкинуть часть своей жизни, она всегда будет с тобой, если начнешь убегать, будет преследовать. Если будешь теряться в прошлом, то никогда не встретишь своего настоящего, тем более будущего. Между чистым счастьем и пронизывающем горем. Пес Грустец, в жизни семьи Берри, является олицетворением состояния души перед началом бури, чего-то плохого, и восходом яркого солнца, чего-то хорошего. Мое любимое – противостояние тьмы и света. Ночь играет роль времени, когда человек не боится своих гнусных мыслей и помыслов, а начало дня – маяк спасения от себя самого.Не каждый сможет закончить чтение, концентрация всего самого плохого в жизни персонажей давит с невероятной силой. Но если дойти до конца, книга долго не будет отпускать. Ведь отель «Нью-Гэмпшир» некое место, в котором человек не боится быть человеком, не боится выходить из своей медвежьей шкуры, не боится мечтать и верить в себя самого. Тяжелое, но приятное первое знакомство вышло с автором.