Джон Гришэм
Последний присяжный

Глава 4

На следующий день мистер Диси рассказывал мне: удостоверившись в том, что Рода мертва, он оставил ее в качалке на террасе, а сам пошел в ванную, разделся и, встав под душ, наблюдал, как смываемая с него кровь соседки стекает в слив, после чего, переодевшись в рабочий комбинезон, стал ждать полицию и «скорую», держа под прицелом соседский дом и готовый стрелять, если заметит там хоть малейшее шевеление. Но никакого шевеления не было, ни единого шороха оттуда не доносилось. Потом он услышал приближающийся звук сирены.

Его жена уложила детей в дальней спальне и, укрыв одеялами, легла рядом, охраняя их покой. Майкл все время спрашивал о маме и о том, кто был тот мужчина. Тереза же была слишком перепугана, чтобы говорить. Она лишь дрожала, словно замерзла, сосала палец и время от времени издавала нечленораздельный звук – не то стон, не то мычание.

Очень скоро Беннинг-роуд ожила, повсюду замигали красные и синие проблесковые маячки. Прежде чем увезти, тело Роды сфотографировали под разными углами. Вокруг ее дома поставили оцепление. Действиями помощников руководил сам шериф Коули. Не выпуская из рук ружья, мистер Диси сделал заявление сначала следователю, потом шерифу.

Вскоре после двух часов ночи явился помощник шерифа и сообщил, что врач считает необходимым привезти детей на обследование. Они сели на заднее сиденье патрульной машины: Майкл, тесно прижавшись к мистеру Диси, Тереза – на коленях у миссис Диси. В больнице малышам дали легкое успокоительное и поместили в отдельную палату. Сестры принесли им молока с печеньем и не оставляли одних, пока дети не заснули. На следующий день приехала сестра Роды из Миссури и увезла племянников с собой.

Телефон зазвонил за несколько секунд до полуночи. Это был Уайли Мик, наш фотограф. Он узнал о происшествии по каналу полицейской связи и уже слонялся перед зданием тюрьмы, ожидая, когда привезут задержанного. В крайнем возбуждении он сообщил, что там полно полиции и мне необходимо срочно приехать. «Давай скорее сюда, – торопил он меня. – Это может стать настоящей бомбой!»

В то время я жил над старым гаражом, примыкавшим к разрушающемуся, но все еще величественному викторианскому зданию, известному как дом Хокутов. Его населяла орда престарелых Хокутов: три сестры и брат, которые по очереди выступали в роли моих хозяев. Их усадьба – пять акров земли – находилась всего в нескольких кварталах от центральной площади Клэнтона и вот уже сто лет представляла собой семейный капитал. Она заросла деревьями, запущенными цветочными клумбами, дебрями вымахавших сорняков, и во всех этих джунглях водилось столько зверья, что в пору было официально объявить ее охотничьими угодьями. Кролики, белки, скунсы, опоссумы, еноты, мириады птиц, зеленые и черные змеи всевозможных размеров – не ядовитые, как меня заверили, – и десятки кошек. Но – никаких собак. Хокуты собак ненавидели. Каждая кошка имела имя, и главным пунктом в моем устном договоре найма было требование уважать их.

Я уважал. Моя четырехкомнатная квартира на чердаке была просторной, чистой и обходилась в смешную сумму – пятьдесят долларов в месяц. Если хозяева желали, чтобы за такую щадящую арендную плату я уважал их котов, я был готов это делать.

Глава семьи, врач Майлс Хокут, несколько десятков лет практиковавший в Клэнтоне, был человеком эксцентричным. Мать умерла во время родов, и, согласно местной легенде, после ее смерти доктор Хокут стал болезненно трястись над детьми. Чтобы оградить их от внешнего мира, он состряпал самую невероятную ложь, когда-либо слыханную в округе Форд: объяснил детям, будто проклятие безумия родовое, коренится в глубине веков, поэтому они никогда не должны жениться и выходить замуж, чтобы не плодить идиотов. Дети боготворили отца, верили ему, и, вероятно, в какой-то мере он внушил им веру в собственную психическую неполноценность. Ни один из них не связал себя узами брака. Сыну, Максу Хокуту, когда он сдал мне квартиру, был восемьдесят один год. Близнецам Вилме и Джилме – по семьдесят семь, а Мелберте, «малышке», семьдесят три, и уж она-то была совершенно чокнутой.

Думаю, когда я в полночь спускался по деревянной лестнице, из кухонного окна подглядывала за мной Джилма. На нижней ступеньке, загораживая дорогу, спала кошка, и я почтительно переступил через нее, хотя мне хотелось наподдать так, чтобы та вылетела на улицу.

В гараже стояли две машины. Мой «спитфайр» с поднятым верхом – чтобы кошки не залезали внутрь – и длинный блестящий «мерседес» с красно-белыми мясницкими ножами, нарисованными на дверцах. Под ножами зеленой краской были выведены цифры. Кто-то когда-то сказал мистеру Максу Хокуту, что можно полностью окупить стоимость новой машины, если использовать ее для дела, изобразив на бортах какой-нибудь логотип. Мистер Хокут приобрел «мерседес» и стал точильщиком. Он утверждал, будто в багажнике у него инструменты.

Машине было более десяти лет, но прошла она за это время менее восьми тысяч миль. Еще одна бредовая идея, внушенная Хокутам отцом, состояла в том, что для женщины водить машину – грех, поэтому единственным шофером в семье был мистер Макс.

Я вывел свой «спитфайр» из гаража и помахал подглядывавшей из-за занавески Джилме. Та отдернула голову и скрылась. Тюрьма находилась в шести кварталах от дома. Поспать мне удалось всего полчаса.

Когда я прибыл, у Дэнни Пэджита снимали отпечатки пальцев. Контора шерифа располагалась в передней части тюремного здания и была набита его помощниками, резервистами, добровольцами-пожарными и прочим людом, имевшим хоть какое-то право носить служебную форму. Уайли поджидал меня перед входом.

– Это Дэнни Пэджит! – в большом возбуждении сообщил он.

Я задумался на мгновение.

– Кто?

– Дэнни Пэджит, с острова.

Прожив в округе Форд менее трех месяцев, я не встречал пока ни одного Пэджита. Они, как известно, жили замкнуто. Но мне уже к тому времени – а впоследствии и подавно – доводилось слышать разные версии «Легенды о Пэджитах». Рассказывать истории об этом семействе было излюбленной формой развлечения в округе.

Уайли продолжал фонтанировать:

– Я сделал несколько потрясающих снимков в тот момент, когда его выводили из машины. Он весь в крови. Обалденные будут фотографии! Девушка мертва!

– Какая девушка?

– Ну, та, которую он убил. А еще изнасиловал, по крайней мере так говорят.

– Дэнни Пэджит?! – До меня стал доходить наконец смысл сенсации. В мозгу вспыхнул заголовок – уж конечно, самый крупный и жирный за много лет существования местной «Таймс». Несчастный старина Пятно держался подальше от сенсационных историй. Вот он и разорился. У меня были другие планы.

Протиснувшись внутрь, мы стали искать шерифа Коули. За время своей недолгой работы в газете я дважды сталкивался с ним, и на меня произвели впечатление его доброжелательность и вежливость. Он называл меня «мистер», ко всем обращался не иначе как «сэр» или «мэм» – и всегда с улыбкой. Он был шерифом еще во время памятной бойни 1943 года, так что возраст наверняка приближался к семидесяти. Высокий, подтянутый, без обязательного для большинства южных шерифов толстого живота. Внешне он являл собой тип истинного джентльмена, и впоследствии, сталкиваясь с ним, я всегда задавался вопросом: как такой обходительный человек может быть таким коррумпированным? Шериф вышел из комнаты в глубине помещения, за ним помощник, а я, исполненный понимания необходимости овладевать профессиональной хваткой, бросился к нему.

– Шериф, всего пара вопросов, – твердо сказал я. Других репортеров вокруг не наблюдалось. Его ребята – официальные, неофициальные помощники, желающие стать таковыми, плохо обученные констебли в кустарно сшитых мундирах – тут же смолкли и насмешливо-недоброжелательно уставились на меня. Они все еще воспринимали меня как богатого мальчика-чужака, которому каким-то образом удалось прибрать к рукам их газету. Я не имел права вмешиваться в их дела, да еще в такой момент.

Шериф Коули, как всегда, улыбнулся так, будто подобные полуночные встречи здесь были в порядке вещей.

– Да, сэр, мистер Трейнор. – У него был низкий, глубокий голос, который действовал успокаивающе. Такой господин просто не способен лгать.

– Что вы можете рассказать об убийстве?

Сложив руки на груди, он сухим полицейским языком изложил суть событий:

– Белая женщина, тридцати одного года, подверглась нападению в собственном доме на Беннинг-роуд. Изнасилована, получила ножевые ранения, скончалась. До разговора с ее родными я не могу оглашать ее имени.

– Вы произвели арест?

– Да, сэр, но пока – никаких подробностей. Дайте нам часа два. Мы ведем следствие. Это все, мистер Трейнор.

– По слухам, вы задержали Дэнни Пэджита?..

– Я не имею дела со слухами, мистер Трейнор. Это не моя профессия. И не ваша.

Мы с Уайли поехали в больницу, попытались там что-нибудь разнюхать, но не услышали ничего, что годилось бы для печати. Потом отправились на место преступления, на Беннинг-роуд. Полицейский кордон окружал дом, несколько соседей стояли у почтового ящика за желтой оградительной лентой. Мы подошли к ним поближе, но, несмотря на все старания, не услышали ничего интересного. Люди, казалось, онемели от потрясения, так что, поглазев немного на дом, мы удалились.

Племянник Уайли служил добровольным помощником шерифа. Мы отыскали его среди тех, кто охранял дом Диси, – там все еще продолжался осмотр террасы и качалки, в которой Рода испустила последний вздох, – отозвали его в сторонку, за окружавшую дом живую миртовую изгородь, и он-то нам все рассказал. Разумеется, не для печати – будто в округе Форд возможно было сохранить в тайне подобные кровавые подробности.

По периметру главной площади Клэнтона были расположены три маленьких кафе – два для белых и одно для черных. Уайли предложил сразу после открытия занять там столик и просто послушать.

Я обычно не завтракаю и в то время, когда подают завтрак, еще сплю. Ничего не имею против того, чтобы работать до полуночи, но вставать предпочитаю тогда, когда солнце уже в зените. Я быстро сообразил, что одним из преимуществ владельца маленького еженедельника является возможность работать допоздна, но и поздно вставать. Статьи можно писать в любое время, главное – вовремя сдать номер в печать. Пятно сам, как известно, появлялся в редакции незадолго до полудня, предварительно, разумеется, заглянув в бюро ритуальных услуг. Меня такой режим вполне устраивал.

На второй день после моего вселения в квартиру над гаражом Хокутов Джилма начала колотить в дверь в половине десятого утра. Она колотила до тех пор, пока я, в исподнем, не притащился в свою крохотную кухоньку и не увидел, что она пытается заглянуть внутрь сквозь жалюзи. По словам хозяйки, она уже готова была вызвать полицию. Остальные Хокуты бродили вокруг гаража, осматривали мою машину и были уверены, что совершено преступление.

Джилма спросила, что я делаю. Я ответил, что мирно спал до тех пор, пока кто-то не начал молотить в эту проклятую дверь. Она поинтересовалась, почему это я еще сплю в половине десятого в будний день. Я потер глаза, пытаясь придумать разумный ответ, и только тут сообразил, что стою перед семидесятитрехлетней девственницей почти голый. Она не сводила глаз с моих бедер.

Хокуты встают в пять, объяснила Джилма. В Клэнтоне никто не спит до половины десятого. Может, я перепил накануне? Они просто волновались, вот и все. Закрыв дверь, я, все еще сонный, заверил ее, что совершенно трезв, поблагодарил за беспокойство, но уведомил, что буду часто оставаться в постели после девяти утра.

В этом кафе мне уже доводилось бывать: несколько раз – не слишком рано – я пил там кофе и однажды обедал. Как владелец местной газеты я считал себя обязанным вращаться в обществе – в разумное время, конечно, – и искренне намеревался в предстоящие годы писать об округе Форд, его людях, разных его уголках и событиях.

Уайли предупредил, что в кафе спозаранку будет куча народу.

– Как обычно после футбольных матчей и автомобильных аварий, – сказал он.

– А после убийств? – спросил я.

– Их здесь давно не бывало.

Он оказался прав: когда мы вошли, зал был забит до отказа, хотя только что пробило шесть. Уайли кое с кем обменялся приветствиями, кое с кем – рукопожатиями, кое с кем переругнулся. Он здесь был своим и знал всех. Я кивал, улыбался и ловил на себе случайные взгляды. В округе Форд требуются годы, чтобы тебя признали. Местные жители доброжелательны к посторонним, но относятся к ним настороженно.

Мы нашли два свободных места за стойкой, и я заказал себе кофе. Больше ничего. Официантка явно не одобрила меня, однако смягчилась благодаря Уайли, который попросил принести омлет, ветчину по-сельски, крекеры, овсянку и блины – во всем этом холестерола было достаточно, чтобы угробить даже мула.

Все разговоры вертелись только вокруг изнасилования и убийства, да и понятно: если даже погода способна была вызывать здесь оживленные споры, представьте себе, какую бурю подняло настоящее убийство. Сто лет Пэджиты держали округ в кулаке, пора всех их отправить в тюрьму. И для этого, если потребуется, окружить остров национальной гвардией. Маккей Дон должен уйти, слишком долго он был марионеткой в их руках, позволял этой банде мошенников гулять на свободе и думать, что закон писан не для них. Теперь вот еще и это.

О Роде говорили мало, поскольку никто о ней почти ничего не знал. Кто-то слышал, что она бывала в барах, расположенных вдоль границы округа, кто-то – будто бы она спала с каким-то здешним юристом. С кем именно – неизвестно. Просто слухи.

Слухами гудело и кафе. Парочка наиболее горластых посетителей поочередно держали трибуну, и меня поразило, как безответственно выдавали они свои версии случившегося. Жаль, что я не мог опубликовать все те диковинные сплетни, которых мы наслушались.

Глава 5

Тем не менее напечатали мы немало. Заголовок вверху первой полосы гласил, что Рода Кассело изнасилована и убита, а Дэнни Пэджит задержан по подозрению в совершении этого преступления. Заголовок можно было прочесть с расстояния двадцати ярдов, стоя на любом углу площади перед зданием суда.

Под заголовком были помещены два снимка: Рода в бытность старшеклассницей и Пэджит в момент, когда его вели в тюрьму в наручниках. Уайли отлично ухватил момент. Снимок получился классный: Пэджит презрительно ухмылялся, глядя прямо в объектив. Кровь была у него и на лбу – след аварии, и на рубашке – след убийства. Тип выглядел мерзким, злобным, высокомерным, пьяным и безоговорочно виновным, я не сомневался, что фотография станет сенсацией. Уайли считал, что лучше бы нам этого избежать, но мне было двадцать три года – возраст, не располагающий к осторожности. Я жаждал донести до своих читателей всю правду, какой бы отвратительной она ни была. Я хотел, чтобы газета продавалась.

Фотографию Роды удалось получить через ее сестру, она жила в Миссури. Когда я первый раз разговаривал с ней по телефону, та, почти ничего не сообщив, быстро повесила трубку. Во второй раз чуточку оттаяла, сообщила, что дети находятся под наблюдением врача, что похороны состоятся во вторник, в полдень, в маленьком городке неподалеку от Спрингфилда, и что их семья горячо желает всему штату Миссисипи гореть в аду.

Я заверил, что прекрасно понимаю их чувства, и сказал, что сам я из Сиракьюса и никакого отношения к этим гадам не имею, после чего она согласилась наконец прислать фотографию.

Ссылаясь на источники, пожелавшие остаться неназванными, я подробно описал то, что произошло в предыдущую субботу на Беннинг-роуд. Сведения, в которых был уверен, я излагал прямо, без обиняков, те, которые не подтверждались фактами, обкусывал по краям и, обставив всеми необходимыми оговорками, приводил в сослагательном наклонении: как, по моим соображениям, это могло было быть. Бэгги Сагс героически хранил трезвость в течение необычно долгого времени, чтобы внимательно прочесть и отредактировать материалы и тем самым уберечь нас от судебного преследования, а то и от пули.

На второй полосе мы поместили план места преступления и большую фотографию дома Роды, сделанную наутро после убийства: дом и часть сада, окруженные желтой оградительной лентой и полицейскими машинами. На снимке были видны велосипеды и игрушки Майкла и Терезы, разбросанные по лужайке. В некотором смысле этот снимок производил даже более зловещее впечатление, чем если бы на нем был изображен труп, – такой фотографии у меня не было, хотя я и пытался ее раздобыть. Помещенный же нами снимок наглядно свидетельствовал о том, что в доме мирно жили дети, ставшие свидетелями преступления, столь чудовищного, что большинство жителей округа до сих пор не могут поверить в то, что оно действительно имело место.

Что именно успели увидеть дети? Это был самый жгучий вопрос.

Я не мог дать точного ответа, но подбирался к нему предельно близко. Описав интерьер дома и его окружение, я, опираясь на те же анонимные источники, размышлял: детская находится примерно в тридцати ярдах от спальни их матери. Дети выскочили из дома до того, как удалось выбраться самой Роде; подбегая к соседскому дому, они были в шоке, такими их увидел мистер Диси. Майклу и Терезе потребовалась врачебная помощь, и теперь там, в Миссури, они проходят курс терапии. Следовательно, увидели они немало.

Будут ли брат и сестра выступать в качестве свидетелей на суде? Бэгги считал, что это исключено: они просто слишком малы. Но вопрос носился в воздухе, и я не обошел его стороной, чтобы подбросить читателям еще один повод для обсуждений и споров. Потоптавшись вокруг возможности появления детей в зале суда, я делал вывод, что, по мнению «экспертов», такой сценарий маловероятен. Бэгги звание эксперта чрезвычайно польстило.

Некролог на смерть Роды был длинным настолько, насколько это вообще возможно. Впрочем, учитывая традиции «Таймс», неожиданностью это ни для кого не явилось.

Во вторник мы отправили газету в печать около десяти часов вечера, на стендах вокруг главной площади она появилась в среду к семи утра. В период банкротства наш тираж не дотягивал до тысячи двухсот экземпляров, за первый месяц моего бесстрашного руководства он подскочил до двух с половиной тысяч, и цифра пять тысяч не казалась нам утопией.

Номер, освещающий убийство Роды Кассело, мы напечатали тиражом восемь тысяч и развесили повсюду – возле входов в кафе, в помещениях суда, газета легла на стол каждого окружного служащего, каждый посетитель банка имел возможность ознакомиться с ней в ожидании завершения своей банковской операции. Три тысячи экземпляров мы разослали потенциальным подписчикам в качестве одноразовой рекламной акции.

По словам Уайли, это убийство стало в округе первым за последние восемь лет. И оказалось связанным с одним из Пэджитов… Совершенно исключительное происшествие! Я счел это дело своим звездным часом и, разумеется, не упустил возможности разгуляться по поводу шока, который происшествие произвело на общественность, и его кровавых подробностей, подав их в сенсационном ключе. Разумеется, получился типичный образчик скандальной дешевой статейки, но меня это не смущало.

Я и представить себе не мог, что ответ последует так быстро и окажется столь неприятным.

В девять часов утра в четверг главный зал на втором этаже здания окружного суда оказался переполненным. Это была епархия достопочтенного Рида Лупаса, престарелого судьи выездного суда округа Тайлер, который посещал Клэнтон восемь раз в году, чтобы вершить здесь правосудие. Если верить Бэгги – а наш репортер большую часть своей трудовой жизни околачивался в помещении суда и его окрестностях, где собирал сплетни или плодил их, – Лупас был легендарной личностью: закаленный воин, правивший железной рукой, неподкупно честный судья, которому каким-то чудом удалось уберечься от пэджитовских щупальцев. Может быть, потому, что сам был из другого округа, судья Лупас непоколебимо верил: преступники должны получать долгие сроки заключения и, предпочтительно, отбывать его на каторге, хотя не имел возможности приговаривать к такой мере наказания.

В понедельник, прямо с утра, адвокаты Пэджитов ринулись вызволять Дэнни из тюрьмы. Судья Лупас был занят на процессе, проходившем в другом округе, – в сферу его ответственности входило шесть округов, – и наотрез отказался от поспешного проведения процессуального заседания, назначив его на четверг и таким образом дав возможность городу несколько дней посудачить и поразмыслить.

Будучи представителем прессы, более того, владельцем местной газеты, я счел себя обязанным явиться пораньше и занять хорошее место. Да, чувство, которое я испытывал, можно было назвать самодовольством: обыватели пришли сюда из любопытства, я же выполнял важную работу. Мы с Бэгги уже сидели во втором ряду, когда зал начал заполняться.

Основным защитником Дэнни Пэджита был некий тип по имени Люсьен Уилбенкс, человек, которого я вскоре горячо возненавидел. Он представлял собой то, что осталось от некогда знаменитого клана юристов, банкиров и прочая, прочая. Род Уилбенксов плодотворно трудился на благо Клэнтона многие годы, после чего пришел Люсьен и запятнал доброе имя семьи, разрушив почти все, что ею было создано. Он строил из себя юриста-радикала, что в семидесятые годы для данного уголка мира было большой редкостью: носил бороду, ругался как извозчик, много пил и предпочитал защищать насильников, убийц и растлителей малолетних. Одного того, что он был единственным в округе членом Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, было достаточно, чтобы получить пулю в лоб. Но Люсьена это не волновало.

Люсьен Уилбенкс был резким, бесстрашным и крайне злобным. Дождавшись, пока все усядутся – как раз перед появлением судьи Лупаса, – он медленно приблизился ко мне с последним номером «Таймс» в руке и, размахивая им перед моим носом, проорал так, что зал мгновенно затих:

– Вы – сукин сын! Кем вы, черт подери, себя возомнили?

Я был настолько обескуражен, что даже не попытался ответить, и почувствовал, как Бэгги осторожно отодвинулся от меня. В зале не осталось ни одной пары глаз, которая не была бы устремлена в мою сторону; я понимал, что обязан что-нибудь сказать.

– Я всего лишь рассказываю людям правду, – выдавил я, постаравшись, насколько смог, изобразить убежденность.

– Это «желтая пресса»! – надрывался он, размахивая газетой в нескольких дюймах от моего носа. – Бульварная брехня, выдаваемая за сенсацию!

– Премного благодарен. – Как подобает поистине мудрому человеку в подобной ситуации, я не стал лезть на рожон. В зале находилось по меньшей мере пять помощников шерифа, но ни один из них не выказал ни малейшего интереса к происходящему.

– Мы завтра же подадим на вас в суд! – сверкая глазами, сообщил Уилбенкс. – И потребуем миллион долларов в возмещение морального ущерба!

– У меня тоже есть адвокаты, – ответил я, моментально испугавшись, что вслед за Коудлами окажусь банкротом. Люсьен швырнул газету мне на колени, развернулся и пошел к своему столу. Я смог наконец вздохнуть; сердце едва не выпрыгивало из груди. Щеки пылали от смущения и страха.

Но мне удавалось сохранять на лице глупую ухмылку – нельзя же было показать здешним старожилам, что меня, редактора-издателя их газеты, можно запугать. Миллион долларов за моральный ущерб! Перед моим мысленным взором тут же предстала бабушка. Это будет трудный разговор…

За судейской скамьей послышалось какое-то шевеление, судебный пристав открыл дверь и провозгласил:

– Встать, суд идет!

Судья Лупас, в волочившейся по полу выцветшей черной мантии, протиснулся в дверь и прошаркал к своему креслу. Усевшись, он осмотрел аудиторию и сказал:

– Доброе утро. На редкость большой для процессуального заседания сбор.

Подобное мероприятие обычно не привлекало внимания публики, на нем присутствовали лишь обвиняемый, его адвокат, ну, иногда мать обвиняемого. На сей раз в зал набилось не менее трехсот человек.

Но это ведь было не просто процессуальное заседание. Оно касалось дела об изнасиловании и убийстве, и мало кто в Клэнтоне мог позволить себе пропустить такое. Однако я прекрасно отдавал себе отчет в том, что большинству горожан не удастся попасть в зал суда, они будут полагаться на «Таймс», и был полон решимости предоставить им наиболее полную информацию.

Каждый раз, когда мой взгляд падал на Люсьена Уилбенкса, я вспоминал об иске в миллион долларов. Нет, это несерьезно, он не будет преследовать в судебном порядке мою газету. Или будет? Но за что? В моих материалах не содержалось ни клеветы, ни диффамации.

Судья Лупас сделал знак другому судебному приставу, и тот открыл боковую дверь. В зал ввели Дэнни Пэджита в наручниках, сковывавших его руки за спиной. На нем были тщательно выглаженная белая рубашка, брюки цвета хаки и мокасины. На чисто выбритом лице – никаких видимых ссадин. Ему было двадцать четыре, на год больше, чем мне, но выглядел он намного моложе: аккуратно подстриженный, привлекательный – такой юноша должен был бы учиться в колледже, невольно подумал я. Держался обвиняемый надменно и, когда с него снимали наручники, презрительно ухмыльнулся, а оглядев зал, похоже, обрадовался повышенному вниманию к своей персоне. У него был вид человека, уверенного в том, что неограниченные возможности семейного кошелька будут использованы, чтобы вытащить его из этой маленькой неприятности.

В первом ряду, прямо за его спиной, сидели его родители и разные прочие Пэджиты. Его отец Джилл, внук печально знаменитого Кловиса Пэджита, имел высшее образование и, по слухам, являлся главным «отмывателем» денег в банде. Мать Дэнни оказалась со вкусом одетой и весьма привлекательной дамой, что было странно: чтобы выйти замуж за Пэджита, войти в клан и провести остаток жизни запертой на острове, нужно быть не в своем уме.

– Я ее никогда прежде не видел, – шепнул мне Бэгги.

– А сколько раз ты видел Джилла? – спросил я.

– Пару раз за последние двадцать лет.

Обвинение от имени штата поддерживал окружной прокурор, тоже выездной, по имени Роки Чайлдерс. Судья Лупас обратился к нему:

– Мистер Чайлдерс, полагаю, штат возражает против освобождения подозреваемого под залог?

Чайлдерс встал и подтвердил:

– Да, сэр.

– На каком основании?

– На основании тяжкого характера совершенных им преступлений, ваша честь. Жестокое изнасилование жертвы в ее собственной постели на виду у ее малолетних детей и убийство, явившееся следствием по меньшей мере двух ножевых ран. А также попытка бегства обвиняемого, мистера Пэджита, с места преступления. – Чеканные формулировки Чайлдерса, как шпаги, рассекали воздух в притихшем зале. – Существует высокая вероятность того, что, выпустив мистера Пэджита из тюрьмы, мы никогда его больше не увидим.

Люсьен Уилбенкс не смог дождаться своей очереди, тут же вскочил и вступил в пререкания:

– Возражение, ваша честь! У моего подзащитного нет никакого криминального прошлого, он никогда в своей жизни не подвергался аресту.

Судья Лупас спокойно посмотрел на адвоката поверх очков и сказал:

– Мистер Уилбенкс, надеюсь, это первый и последний раз, когда вы прерываете ход заседания. Предлагаю вам сесть. Когда суд сочтет необходимым вас выслушать, вас об этом уведомят. – Судья говорил ледяным тоном, почти зло, и я подумал: интересно, сколько раз этим двоим уже приходилось схлестываться в этом самом зале?

Но Люсьена Уилбенкса невозможно было пронять ничем, шкура заступника клана была толстой, как у носорога.

Чайлдерс сделал краткий экскурс в историю. Одиннадцать лет тому назад, в 1959 году, некто Джералд Пэджит был обвинен в угоне автомобилей в Тьюпело. Потребовался год, чтобы найти двух помощников шерифа, согласившихся наконец вступить на остров Пэджитов, чтобы предъявить ордер на арест, и, хоть они остались живы, миссию свою им выполнить не удалось. Джералд Пэджит то ли улизнул из страны, то ли спрятался где-то на острове.

– Как бы то ни было, – подвел итог Чайлдерс, – его так и не нашли, тем более не арестовали.

– Ты слышал про этого Джералда Пэджита? – шепотом спросил я у Бэгги.

– Не-а…

– Если обвиняемый будет отпущен под залог, ваша честь, мы его никогда больше не увидим, – повторил Чайлдерс. – Это ясно как день, – заключил он и сел.

– Мистер Уилбенкс? – сказал судья.

Медленно поднявшись, Люсьен махнул рукой в сторону Чайлдерса.

– Обвинитель, как обычно, пытается запутать суд, – любезнейшим голосом начал он. – Не Джералда Пэджита здесь судят. Я не представляю его интересов, и мне наплевать на то, что с ним случилось.

– Следите за своими выражениями, – одернул его Лупас.

– Повторяю, здесь судят не Джералда, а Дэнни Пэджита, молодого человека, не имеющего никакого криминального прошлого.

– Ваш клиент владеет недвижимостью в этом округе? – спросил Лупас.

– Нет, не владеет. Ему всего двадцать четыре года.

– Тогда прямо к делу, мистер Уилбенкс. Я знаю, что семья вашего подзащитного имеет здесь весьма обширные владения, и соглашусь отпустить его под залог только в том случае, если все эти владения будут предоставлены в качестве обеспечения явки вашего подзащитного в суд.

– Неслыханно! – взревел Люсьен.

– Это вполне соответствует тяжести предъявленных обвинений.

Люсьен швырнул на стол свой блокнот.

– Дайте мне минуту, я должен посоветоваться с семьей моего подзащитного.

Среди Пэджитов требование судьи подняло бурю волнений. Все сгрудились вокруг стола Уилбенкса, и мнения их разделились с первого мгновения. Было почти забавно наблюдать, как эти чрезвычайно богатые мошенники трясут головами и набрасываются друг на друга. Семейные разборки бывают быстрыми и жестокими, особенно когда на кону большие деньги. Казалось, у каждого из присутствующих Пэджитов свое особое мнение относительно того, какое решение принять. Можно себе представить, каково бывает, когда они делят добычу.

Люсьен понял, что согласие маловероятно, поэтому, отвернувшись от стола, обратился к судье:

– Это невозможно, ваша честь. Земля Пэджитов принадлежит по крайней мере сорока членам семьи, большинство из которых здесь не присутствуют. Требование суда представляется необоснованным и явно чрезмерным.

– Даю вам несколько дней, чтобы обсудить его, – ответствовал Лупас, явно наслаждаясь произведенным им смятением.

– Нет, сэр. Это несправедливо. Мой клиент имеет право рассчитывать на разумный залог, так же как любой другой обвиняемый.

– В таком случае решение об освобождении под залог откладывается до предварительных слушаний.

– Мы отказываемся от предварительных слушаний.

– Ваше право, – кивнул Лупас, делая пометку в бумагах.

– И требуем, чтобы дело было рассмотрено Большим жюри как можно скорее.