Джон Гришэм
Округ Форд (сборник)

– О, знаю. Он упоминал об этом в одном из писем.

– У мальчика всегда был хороший голос, – заметила Инесс.

– Лично я никогда не слышал, чтоб он пел, – сказал Леон.

– Я тоже, – кивнул Бутч.

Они добрались до объездной дороги вокруг Оксфорда и находились в двух часах езды от Парчмена. Фургон Макбрайда выжимал максимум шестьдесят миль в час; стоило немного поддать газу, и передние колеса начинали слегка вибрировать. Впрочем, спешить особенно было некуда. Холмы в западной части Оксфорда становились все более пологими; до Дельты было уже рукой подать. Инесс узнала маленькую белую церквушку справа, рядом с кладбищем, и поняла, что церковь ничуть не изменилась за долгие годы, прошедшие с тех пор, когда она ездила в федеральный исправительный дом. «Интересно, – подумала она, – сколько еще женщин из округа Форд столь же часто ездили сюда». Впрочем, ответ был и так ясен. Леон положил начало этой традиции много лет назад тридцатимесячным тюремным заключением, и тогда посещения разрешались только в первую субботу каждого месяца. Порой Бутч отвозил ее, порой она платила соседскому сыну, но ни разу не пропустила ни одного свидания и неизменно брала с собой упаковку арахисового масла и тюбик зубной пасты. Через полгода после того, как Леона выпустили на поруки, уже он стал возить ее туда навещать Бутча. Затем одновременно сидели Бутч и Реймонд, но в разных отделениях, где правила содержания отличались.

А потом Реймонд убил шерифа, и его заперли в камере смертников, где тоже имелись свои правила.

Ко всему можно приспособиться, самые неприятные занятия входят в привычку, и Инесс Грейни даже научилась с нетерпением ожидать этих посещений. Братьев осуждал весь округ, но мать никогда не бросала своих детей. Она рожала их, она была рядом, когда они подрастали, когда их обижали и били. Она страдала на судебных процессах и слушаниях по условно-досрочному освобождению и говорила каждому, кто соглашался выслушать, что мальчики они хорошие, просто с ними плохо обращался человек, за которого она имела несчастье выйти замуж. А потому это ее вина. Выйди она за приличного человека, дети выросли бы нормальными людьми.

– Думаешь, эта женщина там будет? – спросил Леон.

– Свят-свят, – простонала Инесс.

– Разве она пропустит такое шоу? – заметил Бутч. – Уверен, непременно будет ошиваться поблизости.

– Господи, спаси и сохрани.

«Этой женщиной» была Талуя, городская сумасшедшая; она вошла в их жизнь несколько лет назад и умудрилась еще больше осложнить и без того скверную ситуацию. Через одного из активистов группы, требующей отмены смертной казни, она вышла на Реймонда, который в присущей ему манере ответил длинным письмом, где утверждал, что невиновен, что обращаются с ним просто ужасно, ну а дальше шла обычная чепуха о том, как он намерен построить карьеру писателя и музыканта. Он посылал ей стихи, любовные сонеты – словом, совсем вскружил голову дурочке. Они виделись в приемной для посетителей, и, глядя друг на друга через окошко, затянутое толстой металлической сеткой, умудрились влюбиться. Реймонд пропел несколько блюзовых мелодий, Талуя разрыдалась. Поговаривали даже о женитьбе, но планы эти пришлось отложить, поскольку тогдашнего мужа Талуи казнили в штате Джорджия. После недолгого траура она вновь приехала в Парчмен, где и состоялась странная церемония, прошедшая вразрез с законами штата, а также всеми религиозными доктринами. А потому брак признан не был. Это, впрочем, не помешало Реймонду продолжать пребывать в состоянии влюбленности, вдохновившей его, как он писал в очередном пространном послании, на новые литературные подвиги. В этом же письме он сообщил семье, что Талуя желает посетить округ Форди познакомиться с новыми родственниками со стороны мужа.

И действительно, вскоре она приехала, но поскольку семья отказалась признать ее своей, тут же нанесла визит в редакцию «Округ Форд таймс», где поделилась своими путаными соображениями о смертной казни, предчувствиями касательно великого предназначения бедного Реймонда Грейни, а также уверенностью, что новооткрывшиеся обстоятельства дела и улики помогут снять с него обвинение в убийстве шерифа. Мало того, Талуя заявила, что носит во чреве ребенка Реймонда – результат нескольких проведенных совместно супружеских ночей. Согласно новым законам, приговоренным к смертной казни такое теперь разрешалось.

Откровения Талуи вместе со снимком занимали всю первую полосу, однако журналист проявил достаточно мудрости и, прежде чем отправить номер в печать, связался с тюремным начальством в Парчмене. Выяснилось, что никаких супружеских свиданий там не разрешалось, в особенности заключенным, приговоренным к смертной казни. К тому же официальных записей о том, что вышеупомянутые персоны состоят в законном браке, у администрации не было. Тем не менее несгибаемая Талуя, продолжая размахивать флагом Реймонда, даже решила отправить несколько его объемистых рукописей в Нью-Йорк, где ограниченные, тупые издатели их снова отвергли.

Со временем Талуя поутихла и отвязалась от семьи Грейни, но Инесс, Леон и Бутч продолжали жить в постоянном страхе, опасаясь, что на свет вскоре может появиться отпрыск Реймонда. Несмотря на все запретительные правила и законы, касающиеся интимных супружеских встреч в тюрьме, они слишком хорошо знали младшенького. Уж он-то всегда найдет способ.

Прошло два года, и Реймонд известил родных о том, что собирается разводиться с Талуей, а для этого ему требуется пятьсот долларов. Это вызвало очередной скандал с обвинениями в мошенничестве, безобразной руганью и упреками, и деньги были собраны только после угрозы Реймонда покончить жизнь самоубийством, причем угрожал он не впервые. Вскоре после того как ему были высланы чеки, пришло очередное письмо, где он сообщал радостную новость: они с Талуей помирились. Однако Реймонд не предложил вернуть деньги Инесс, Бутчу и Леону, хотя все трое придерживались мнения, что не мешало бы вернуть. Реймонд ответил отказом, объяснив: сумма эта должна пойти адвокатам для найма новых экспертов и следователей по делу.

Леона и Бутча больше всего бесило в брате ощущение собственной значимости, точно они, семья, обязаны высылать ему деньги по первому требованию – всего лишь по той причине, что он приговорен к смертной казни. В самом начале, когда Реймонда только упекли за решетку, Леон с Бутчем напомнили ему, что он не прислал им и цента, когда сами они сидели, а он находился на свободе. Это привело к очередному безобразному скандалу, и Инесс была вынуждена вмешаться, чтобы утихомирить сыновей.

Она сидела сгорбившись в инвалидной коляске, на ее коленях лежала большая полотняная сумка. Прогнав мысли о Талуе, Инесс открыла сумку и достала самое последнее письмо Реймонда. Вскрыла простой белый конверт с витиеватой надписью курсивом, развернула два вырванных из блокнота листка желтоватой бумаги и начала читать:

«Дорогая мамочка!

Становится совершенно ясно и очевидно, что неуклюжие и громоздкие и даже в каком-то смысле летаргические махинации нашей неадекватной и бесчестной, даже коррупционной судебной системы неизбежно и неотвратимо привели к тому, что она нацелила на меня отвратительный кровожадный взгляд».

Инесс перевела дух, потом прочла первое предложение еще раз. Большинство слов казались знакомыми. За годы тренировок с письмом Реймонда в одной руке и словарем в другой она не переставала дивиться, как много можно почерпнуть из этих словарей.

Бутч обернулся, увидел письмо, покачал головой, однако промолчал.

«Тем не менее штат Миссисипи снова проявил несговорчивость и злую волю, стремление загнать человека в угол, достиг наивысшей точки деградации в своей решимости выпустить кровь из Реймонда Т. Грейни. И тому пришлось обеспечить себе услуги молодого адвоката поразительных способностей, этот человек экстраординарных юридических талантов был выбран мной из бесчисленных легионов барристеров, которые в буквальном смысле слова бросались к моим ногам».

Снова пауза, снова быстрое перечитывание. И Инесс продолжила:

«Неудивительно, что юрист столь исключительных и высочайших, и да, даже можно сказать, уникальных способностей и достоинств не может работать и эффективно защищать меня без соответствующей рекомпенсации».

– Что такое «рекомпенсация»? – спросила она.

– Прочти по буквам, – попросил Бутч.

Инесс медленно произнесла слово по буквам, и все трое задумались, что бы оно могло означать. Упражнения в лингвистике стали для семьи делом привычным, даже рутинным, как разговоры о погоде.

– А о чем там вообще речь? – спросил Бутч, и Инесс перечитала предложение. – Ясно. О деньгах, – заключил Бутч, и Леон тут же с ним согласился. Загадочные слова, употребляемые Реймондом, чаще всего относятся к деньгам.

– Дай я продолжу, – предложил Леон. – У него новый адвокат, и ему нужны деньги на оплату услуги.

Инесс проигнорировала слова сына и продолжила чтение:

«С большой неохотой и даже определенным душевным трепетом я отчаянно умоляю, даже призываю вас собрать вполне обоснованную сумму 1500 долларов, которая найдет должное применение в деле моей защиты и, несомненно, поспособствует моему оправданию и освобождению – иными словами, спасет мою задницу. Давай же, мама! Пробил час, и вся семья должна взяться за руки, соединить усилия и в метафорическом смысле осилить это единственное препятствие. Ваш отказ, даже непокорство приведут к самым пагубным последствиям, которые только можно вообразить».

– Что такое «непокорство»? – спросила она.

– Прочти по буквам, – попросил Леон. Она прочла по буквам слово «непокорство», затем – слово «пагубным», и после кратких, но жарких дебатов стало очевидно, что ключа к пониманию этих слов у них нет.

«И наконец, еще финальное примечание, прежде чем я отправлю эту корреспонденцию: Леон и Бутч снова пренебрегли своим долгом, не выслали мне стипендию. Последние выплаты должны были поступить в июне, а сейчас уже середина июля. Пожалуйста, помучай, припугни, заклейми, отругай, устыди этих предателей и отступников, заставь этих тупоголовых. Не отступай, пока они не внесут лепту в фонд моей защиты.

Как всегда, с любовью, твой лучший и любимейший сын Реймонд!»

Каждое письмо, адресованное приговоренным к смертной казни, прочитывается дежурным в почтовом отделении Парчмена, каждое исходящее письмо также тщательно изучается. И Инесс часто жалела бедную невинную душу, обязанную разбираться в причудливых посланиях Реймонда. Письма эти никогда не надоедали Инесс, наверное, потому, что требовали активной работы ума. И еще она всегда боялась что-то пропустить.

Письма младшего сына вытягивали из нее все силы. От лирических излияний клонило в сон. От романов начиналась мигрень. Стихи ставили в полное недоумение.

Ответы она писала регулярно, два раза в неделю, потому как знала: любое пренебрежение к «младшенькому» может вылиться в поток оскорблений и упреков в его следующем письме, возможно, четырехстраничном или даже пятистраничном, и там будут встречаться слова, которых ни в одном словаре не найдешь. Малейшая задержка в отправке «стипендии» сулила весьма неприятные телефонные звонки.

Из троих братьев Реймонд учился лучше всех, хотя ни один из них так и не закончил среднюю школу. Леон был лучшим спортсменом, Бутч – лучшим музыкантом, зато у маленького Реймонда были мозги и он добрался до одиннадцатого класса, но тут его впервые арестовали за кражу мотоцикла. Ему пришлось провести шестьдесят дней в колонии для несовершеннолетних. Было ему шестнадцать, на пять лет меньше, чем Бутчу, и на десять – чем Леону. К тому времени все мальчики семейства Грейни имели репутацию умелых автомобильных воров и угонщиков. Ну и, естественно, Реймонд присоединился к семейному бизнесу и напрочь забыл о школе.

– Так сколько он хочет на этот раз? – спросил Бутч.

– Полторы тысячи для нового адвоката. Пишет, что вы не выслали ему стипендию за последний месяц.

– Перестань, мам, – грубо сказал Леон, и довольно долго в машине никто не произносил ни слова.

Когда первая автомобильная кража была раскрыта, Леон взял всю вину на себя и отсидел положенный срок в Парчменте. А как только вышел, второй раз женился и постепенно встал на праведный путь. А вот Бутч с Реймондом не проявляли ни малейшего желания исправиться – напротив, удвоили свою активность: торговали крадеными пистолетами и запчастями, были замешаны в сбыте марихуаны, контрабандного спиртного, ну и, разумеется, угоняли автомобили, а затем толкали их хозяевам разных подозрительных автомастерских на севере штата Миссисипи. Бутч попался на краже газонокосилки из магазина, где, по его предположениям, должно было находиться полно телевизоров «Сони». Но на деле то была обычная провинциальная лавка, где торговали садовым инвентарем и запчастями. Сбыть на черном рынке телевизор легко, а вот садовый инвентарь, напротив, довольно трудно. Шериф между тем разнюхал, где тайник Бутча, – во время обыска там был найден контрабандный товар и ворованные вещи, по большей части совершенно бесполезные. И вот Бутч получил восемнадцать месяцев тюрьмы, и первый свой срок тоже отбывал в Парчмене. Реймонду же удалось отвертеться, и он продолжал воровать. Он был верен первой своей любви – легковушкам и пикапам – и имел весьма приличный доход, хотя все деньги уходили на наркотики, азартные игры и бесчисленных женщин легкого поведения.

С самого начала воровской карьеры по следу братьев Грейни шел совершенно несносный помощник шерифа по имени Кой Чилдерс. Кой подозревал их в каждом преступлении, совершенном на территории округа Форд. Он следил за ними, вынюхивал, шел по пятам, угрожал, запугивал и много раз арестовывал, имея на то веские основания или вовсе беспричинно. Все трое получали изрядные взбучки от Коя в укромных уголках местной окружной тюрьмы. Братья слезно жаловались шерифу, начальнику Коя, но причитания закоренелых преступников никто и слушать не хотел. А к тому времени братья Грейни стали личностями известными.

Как-то раз из мести Реймонд угнал патрульную машину Коя и продал ее одному подпольному дилеру в Мемфисе. А рацию оставил себе и чуть позже отправил ее Кою посылкой, без обратного адреса, разумеется. Реймонда арестовали и непременно посадили бы, не вмешайся назначенный судом адвокат. У копов не было никаких доказательств, ровным счетом ничего, что могло бы связать Реймонда с преступлением, – одни подозрения, хоть и обоснованные. Младшего Грейни отпустили, а через два месяца после этого Кой купил жене новенький автомобиль «шевроле-импала». Естественно, Реймонд угнал и его, прямо со стоянки у церкви, где вечером в среду собрались прихожане, а затем продал машину хозяину автомастерской рядом с Тьюпело. И Кой при всех поклялся убить этого негодяя, Реймонда Грейни.

Свидетелей убийства не было; по крайней мере ни один не объявился. Случилось это в пятницу, поздно вечером, на дорожке, посыпанной гравием, неподалеку от трейлера, где Реймонд проживал со своей последней подружкой. Версия обвинения сводилась к тому, что Кой припарковал свою машину поодаль, а затем, стараясь ступать как можно тише, направился к трейлеру с намерением посмотреть Реймонду в глаза, а возможно даже, арестовать его. Тело Коя нашли с восходом солнца охотники на оленей. Ему дважды выстрелили в лоб из крупнокалиберного ружья, а затем столкнули в неглубокую канаву рядом с дорогой, где он и лежал, утопая в собственной крови. При просмотре снимков с места преступления двоих присяжных вырвало.

Реймонд и его девица утверждали, будто тусовались всю ночь в каком-то заведении, но, очевидно, они оказались там единственными посетителями, поскольку ни одного свидетеля, способного подтвердить их алиби, не нашлось. Баллистики установили, что пули выпущены из украденного ружья; полицейские вышли и на его владельца, скупщика краденого, одного из давних знакомых Реймонда, промышлявшего подпольной торговлей оружием. И хотя никаких доказательств, что Реймонд когда-либо владел этим ружьем, украл его или позаимствовал, не было, одних подозрений оказалось достаточно. Обвинитель убедил присяжных, что у Реймонда был мотив – он ненавидел Коя. К тому же у него имелась судимость. Мало того, у него была и возможность сделать это, поскольку тело Коя нашли неподалеку от трейлера Реймонда. Место уединенное, никаких соседей на мили вокруг. К тому же у обвиняемого были и средства: пресловутое орудие убийства – ружье, которое продемонстрировали в зале суда. Мощное ружье с армейским оптическим прицелом, позволяющим киллеру видеть жертву даже в темноте, хотя опять же никаких доказательств, что прицел был прикручен к ружью в момент убийства Коя, не нашлось.

Алиби у Реймонда оказалось слабенькое. У подружки также имелось криминальное прошлое, а потому свидетель из нее был никакой. Назначенный судом защитник вызвал на заседание трех свидетелей, которые должны были подтвердить, что слышали, как Кой поклялся убить Реймонда Грейни. Но все трое дрогнули под давлением обстановки, яростных взглядов, которые метал на них шериф, окруженный по меньшей мере десятью помощниками в форме. Вообще подобную стратегию защиты с самого начала можно было поставить под сомнение. Если Реймонд считал, что Кой пришел убивать его, тогда получается, что он, Реймонд, защищался? Признавал ли Реймонд, что совершил преступление? Нет, не признавал. Он только и твердил, что ничего об этом не знает, что танцевал со своей девчонкой в баре в то время, когда кто-то другой убивал Коя.

Несмотря на огромное давление возмущенной общественности, требовавшей признать Реймонда виновным, жюри присяжных совещалось два дня, прежде чем вынести приговор.

Год спустя федералы накрыли банду, промышлявшую сбытом амфетамина. В ходе расследования выяснилось, что помощник шерифа Кой Чилдерс был по самые уши замешал в деяниях этого преступного синдиката. В шестидесяти километрах, в округе Маршал, было совершено еще два схожих до мельчайших деталей убийства. Репутации покойного Коя был нанесен существенный урон. В округе пышным цветом расцвели слухи о том, кто действительно мог убить Коя, но Реймонд по-прежнему оставался главным подозреваемым.

Приговор – смертная казнь – был единодушно утвержден Верховным судом штата. За апелляциями следовали новые утверждения приговора, и вот теперь, одиннадцать лет спустя, дело близилось к завершению.

К западу от Бейтсвилля холмы плавно переходили в равнины, и теперь автострада пролегала между полями, плотно засаженными вызревающим хлопком и соей. Фермеры на своих зеленых машинах «Джон Дир»^[4] тащились по дороге, точно она была построена для тракторов, а не автомобилей. Однако Грейни не спешили. Фургон катил вперед, мимо бездействующих хлопкоочистительных машин, заброшенных амбаров, новеньких сдвоенных трейлеров со спутниковыми тарелками на крышах и грузовиков, припаркованных у дверей. Время от времени вдали мелькал чей-то добротный и красивый дом, специально отодвинутый от дороги, чтобы шум движения не беспокоил владельцев. Проехав городок Маркс, Леон свернул к югу.

– Сдается мне, Чарлин тоже там будет, – заметила Инесс.

– Это уж определенно, – буркнул в ответ Леон.

– Да чтобы она такое пропустила – ни за что на свете, – добавил Бутч.

Чарлин была вдовой Коя. Многострадальная женщина, воспринявшая гибель мужа с необычным энтузиазмом. На протяжении многих лет она присоединялась к каждой группе, защищающей права жертв насилия как на местном уровне, так и на федеральном. Она угрожала газетам и любому, кто ставил под сомнение порядочность Коя, грозила всем им судебными исками. Она писала длинные письма в редакции с требованием как можно скорее привести приговор Реймонду Грейни в исполнение. И еще она не пропустила ни единого слушания по пересмотру дела, даже не поленилась съездить в Новый Орлеан, когда дело поступило на рассмотрение Апелляционного суда по Пятому федеральному округу.

– Она молилась, чтобы этот день поскорее настал, – заметил Леон.

– Уж лучше бы не тратила силы и перестала молиться, потому как Реймонд сказал: этому не бывать, – проворчала Инесс. – Сам писал мне, что новые адвокаты куда лучше тех, что выделены от штата, и что у них подготовлено столько бумаг с доказательствами, что они и в трейлер не влезут.

Леон покосился на Бутча, тот ответил понимающим взглядом, затем братья вновь устремили взоры на пробегающие мимо хлопковые поля. Они проезжали мимо фермерских поселений Вэнс, Тутвайлер и Роум, солнце клонилось к западу. Вместе с сумерками явились тучи насекомых; они ударялись о капот, били в ветровое стекло. Все трое опустили стекла и закурили; говорили мало. Приближение к Парчмену всегда действовало на семью Грейни угнетающе – на Бутча и Леона по вполне очевидным причинам, а Инесс в очередной раз вспоминала обо всех промахах, допущенных ею как матерью.

Парчмен был знаменит не только своей тюрьмой; помимо нее там находились ферма и плантация, раскинувшаяся на восемнадцать тысяч акров, с черной плодородной землей, на которой выращивали хлопок. Это обеспечивало приличные доходы на протяжении десятилетий, пока не вмешались федеральные суды и не был отменен труд рабов. Другим своим постановлением другой федеральный суд покончил с расовой сегрегацией. Еще несколько судебных разбирательств – и жизнь стала немного лучше, хотя насилие процветало, а преступность даже возросла.

Проведенные здесь Леоном тридцать месяцев заключения избавили его от тяги к преступлениям, для чего, собственно, в понимании законопослушных граждан и созданы тюрьмы. Бутча же первая отсидка убедила в том, что он запросто может выдержать еще одну, а потом украсть любую легковушку или грузовик в округе Форд.

Автомагистраль под номером три – прямая и ровная, движение обычно неплотное. Уже почти стемнело, когда их фургон миновал маленький зеленый знак у обочины, где было выведено всего одно слово – «Парчмен». Впереди замелькали огни – здесь явно происходило что-то необычное. Справа белые каменные ворота тюрьмы, по другую сторону дороги, на засыпанной гравием площадке, возводилось нечто напоминавшее цирк шапито. Противники смертной казни развили бурную деятельность: одни, встав в круг, молились; другие расхаживали с самодельными плакатами в поддержку Рея Грейни. Какая-то группа распевала гимн. Собравшиеся рядом люди, со священником, опускались на колени и держали свечи. Чуть впереди виднелась еще одна небольшая команда – сторонники смертной казни. Они выкрикивали лозунги и осыпали оскорблениями тех, кто выступал в защиту Грейни. Порядок поддерживали полицейские в униформе. Съемочные группы телевидения тщательного фиксировали все это.

Леон остановился у будки охраны. Там просто кишели тюремные охранники и озабоченный персонал по безопасности. К двери со стороны водителя подошел охранник со списком и спросил:

– Фамилия?

– Грейни. Семья Реймонда Грейни. Леон, Бутч и наша мать Инесс.

Охранник не стал ничего записывать, отошел на шаг, выдавил:

– Подождите минутку. – И исчез. Прямо перед машиной застыли еще три стража, перекрывая въезд.

– Он пошел за Фитчем, – сказал Бутч. – Хочешь, поспорим?

– Нет, – ответил Леон.

Фитч был помощником надзирателя, рьяным тюремным служакой, монотонную работу которого скрашивали и оживляли лишь побеги да экзекуции. Он расхаживал по Парчмену в ковбойских сапогах, поддельной шляпе стетсоне и с огромным пистолетом на бедре. Вид у него был такой, точно все вокруг принадлежит ему. Фитч пережил дюжину надзирателей и стал свидетелем множества казней. Подходя к машине, он громко сказал:

– Так-так: смотрю, ребятишки Грейни вернулись туда, где им самое место! Мебель, что ли, починять собрались, а, мальчики? У нас имеется старый электрический стул. Можете его перетянуть по новой! – Он громко засмеялся собственной шутке, и за его спиной тоже послышались смешки.

– Вечер добрый, мистер Фитч, – сказал Леон. – Мы приехали с мамой.

– Добрый вечер, мэм, – сказал Фитч, заглянув в глубину фургона.

Инесс ему не ответила.

– Где раздобыли машину? – осведомился Фитч.

– Одолжили, – коротко ответил Леон. Бутч устремил взгляд в никуда, избегая смотреть на помощника надзирателя.

– Как же, одолжили! Когда это вы, ребятки, в последний раз что-нибудь одалживали, а? Уверен, этот мистер Макбрайд как раз сейчас разыскивает свой фургон. Могу ему позвонить.

– Звони, Фитч, – бросил Леон.

– Для тебя я мистер Фитч.

– Как скажете, сэр.

Фитч смачно сплюнул на дорогу, а потом кивком указал вперед, опять же с таким видом, точно контролировал здесь все до мелочей.

– Думаю, вам, ребятки, известно, куда дальше ехать, – сказал он. – Бог свидетель, пробыли здесь достаточно долго. А теперь поезжайте вон к той машине службы безопасности. Там вас обыщут. – Он махнул рукой охранникам, преграждавшим путь. Те расступились, образовался проход, и, не сказав Фитчу больше ни слова, Грейни отъехали.

Несколько минут двигались за машиной без опознавательных знаков, где было полно вооруженных людей. Они проезжали мимо одного тюремного блока за другим, каждый был отделен высокой металлической сеткой с мотками колючей проволоки наверху. Бутч покосился на блок, в котором провел несколько лет жизни. Хорошо освещенная «игровая площадка» – так они ее называли. На ней, как всегда, проходил баскетбольный матч, носились голые до пояса потные мужчины, причем ни один не упускал возможности лягнуть или толкнуть зазевавшегося противника. Грязная бессмысленная игра. Он увидел тихонь, сидевших вокруг небольших столиков и терпеливо дожидавшихся десяти вечера, когда всех погонят в камеры спать; дожидались, когда жара спадет хоть немного, поскольку в помещениях кондиционеры работали из рук вон плохо, особенно в июле.

Как обычно, Леон лишь бегло взглянул на свой старый блок и вспоминать о времени, которое провел там, не стал.

По прошествии стольких лет он научился отгонять мысли об обидах, издевательствах и прочих моральных и физических шрамах, что нанесли ему здесь. Заключенные этого блока на восемьдесят процентов были чернокожими, а потому тюрьма Парчмен стала одной из немногих в Миссисипи, где правила устанавливали не белые.

Строже других охранялось красное кирпичное одноэтажное здание в стиле 1950-х годов с плоской крышей. В ту пору множество начальных школ строились именно по такому проекту. Его тоже окружала высокая металлическая изгородь с мотками колючей проволоки наверху, по углам вышки, где несли дежурство вооруженные до зубов охранники. Впрочем, этой ночью вся охрана была мобилизована и возбуждена до крайности. Леон припарковал машину там, где ему указали, затем его и Бутча тщательно обыскал целый батальон неулыбчивых тюремщиков. Инесс вместе с инвалидной коляской вытащили из фургона, подкатили к контрольно-пропускному пункту и тоже обыскали – две надзирательницы в форме. Затем их провели в здание, через целый ряд массивных дверей, мимо охранников.

И вот они оказались в маленькой комнатке, где никогда не бывали прежде. Обычная комната для посетителей находилась где-то в другом месте. Они уселись, с ними остались двое надзирателей. В комнате был диван, два складных кресла и древняя картотека с файлами у стены – все как в кабинете мелкого чиновника, которого выгнали отсюда на ночь.

Два надзирателя весили по меньшей мере 250 фунтов каждый, шеи толстенные, в 24 дюйма в окружности, головы гладко выбритые. Несколько минут прошло в неловком молчании, наконец Бутч не выдержал, сделал несколько шагов и спросил надзирателей без обиняков:

– А вы чего здесь делаете?

– Исполняем приказы, – ответил один из громил.

– Чьи приказы?

– Начальника тюрьмы.

– Неужели не понимаете, что выглядите по-дурацки? Здесь собралась семья приговоренного к смерти человека. Лично я хотел провести с братом несколько минут в этой чертовой крысиной норе, этой клетушке без окон, с голыми стенами, где есть только одна дверь, а вы торчите тут и охраняете, словно от нас исходит какая опасность. Неужто не понимаете, что это глупо?

Казалось, шеи у обоих вот-вот лопнут. Их физиономии побагровели. Будь Бутч заключенным, его просто избили бы, но он таковым не являлся. Он являлся гражданином, бывшим заключенным, ненавидевшим каждого копа, военного, охранника, стража и агента безопасности. Любой человек в форме был для него врагом.

– Пожалуйста, сядьте, сэр, – холодно произнес надзиратель.

– Неужели вы, идиоты, не понимаете, что комнату с тем же успехом можно охранять и снаружи? Клянусь, что можно! Понимаю, вас, наверное, недостаточно натаскали, чтобы усечь это, но если вы выйдете из этой двери и разместите свои толстые задницы в коридоре по обе ее стороны, то и безопасность не пострадает, и мы сможем побыть наедине с членом семьи. Сможем поговорить с нашим младшим братишкой, не опасаясь, что нас слушают два клоуна.

– Ты бы лучше заткнулся, парень.

– Давайте выходите. Хотя бы попробуйте! Закройте за собой дверь с той стороны, смотрите на нее и охраняйте себе на здоровье. Уверен, вы, ребята, справитесь. Вы вполне способны на это.

Разумеется, надзиратели и с места не сдвинулись. И Бутчу ничего не оставалось, кроме как опуститься в складное кресло рядом с матерью. Они прождали еще минут тридцать, и это время показалось вечностью. Наконец вошел начальник тюрьмы, представился и произнес:

– Экзекуцию запланировано провести в двенадцать ноль одну. – Тон был сух и официален, точно начальник тюрьмы выступал на обычном собрании перед сотрудниками. – Нас уведомили, что звонка в последнюю минуту из офиса губернатора не поступит. – Снова ни намека на сострадание.

Инесс закрыла обеими руками лицо и зарыдала.

Он же невозмутимо продолжил:

– Адвокаты заняты возней с бумагами, так всегда бывает, но наши юристы сообщили, что отсрочка приведения приговора в исполнение маловероятна.

Леон и Бутч уставились в пол.

– На случай подобных событий режим у нас немного ослаблен. Вы можете оставаться здесь сколько захотите. Реймонда мы скоро приведем. Сожалею, что дошло до этого. Если смогу чем-то помочь, обращайтесь.

– Уберите отсюда этих двух придурков, – попросил Бутч, указывая на надзирателей. – Надо уважать частную жизнь.

Начальник тюрьмы явно колебался. Осмотрел помещение, затем кивнул.

– Нет проблем. – Он вышел и забрал с собой громил.

Минут через пятнадцать дверь снова распахнулась, вошел Реймонд с широкой улыбкой на лице и сразу бросился к матери. Они долго обнимались, прослезившись, затем он крепко обнял братьев и сообщил, что все развивается в самом благоприятном для него направлении. Они придвинули кресла к дивану и уселись, Реймонд сжимал руку матери.

– Дела идут, контора пишет, – с улыбкой заявил Реймонд, так и излучавший уверенность. – Мои адвокаты загружают целый фургон прошений habeas corpus^[5] – так тут принято у нас говорить. И они на все сто уверены, что в течение часа Верховный суд США издаст сертиорари^[6].