Джон Браннер
Овцы смотрят вверх

Неизлечимо кровоточащее сердце

…ветеран кампаний в Индокитае и на Филиппинах стал еще одним из бывших офицеров, принявших участие в реализации программы усыновления «Дубль-В». Офицер взял в свою семью восьмилетнюю девочку-сироту с ужасным шрамом, ставшим, как предполагают врачи, результатом воздействия напалма. Комментируя свой шаг, офицер заявил: «Я никогда не воевал с детьми. Мы воевали с теми, кто хотел разрушить нашу жизнь». В ответ на просьбу прокомментировать рост популярности программы «Дубль-В» Президент, отправляясь на ланч, организованный членом его фан-клуба (там он должен был произнести речь о международных делах), заявил: «Если для них закрыть парадную дверь, они обязательно вломятся через заднюю». Запрос конгресса относительно возможных взяток, полученных Федеральным земельным комитетом…

Корень проблемы

– «Гуси-гуси, га-га-га…»

Дождь шел сплошным потоком, и дворники не успевали сметать воду с ветрового стекла. Дорога была отвратительна. Леонард Росс с трудом удерживал свой полноприводный «лендровер» на дороге, болезненно морщась, когда колесо попадало в очередную выбоину.

– «Есть хотите? – На хрена?!»

Из-за рева двигателя и шума дождя разобрать слова песни доктора Уильямса было трудно, но общий смысл был понятен – старая детская песенка, хотя и с вариациями.

– «Так летите! – Сам лети…»

Очередная выбоина. Рефлекторно Леонард глянул назад – все ли в порядке с оборудованием – и тут же пожалел: сзади сидел эскортировавший его полицейский, у которого кожа на физиономии мокла от какой-то болезни, а Леонарда и так мутило.

– «Да не сдохни по пути…» – радостно завершил куплет доктор и, даже не переведя дыхания, спросил: – Сколько вы уже работаете с этой конторой, «Спасем Землю»?

Леонард не сразу понял, что это вопрос.

– Около четырех лет, – наконец сказал он.

– И раньше здесь никогда не были?

– Боюсь, что нет.

– Чему тут удивляться! – хмыкнул Уильямс. – Надеюсь, хоть вас вооружили всем необходимым.

Леонард кивнул. Чего-чего, а уж информации у него предостаточно – даже в голове звенело. Но сама страна – это был сплошной парадокс! Начать хотя бы с того, что когда он увидел имя человека, который должен был стать его контактным лицом в Гуанагуа, то подумал, что тот окажется американцем. Уильям же, как выяснилось, был англичанином да еще и маньяком, который в этой удушливой субтропической жаре и влажности имел глупость и терпение носить твидовый пиджак! Хотя все это вполне соотносилось с традициями страны, жители которой еще триста с лишком лет назад отказались считать свой главный город столицей только потому, что губернатор завел себе любовницу. Да и сейчас они к своей столице относятся с таким пренебрежением, что даже не построили к ней толковой железной дороги, а международные авиакомпании отказываются туда летать – некого возить!

– Каждый раз, – говорил между тем доктор Уильямс, – когда кто-то пытается вытащить эту страну из задницы, что-то случается и все идет прахом. Бог, что ли, так развлекается? Ведь эти «Тупамарос» действительно способны на многое. Понятно, не здесь, а в городах. А здесь…

Уильямс вновь хмыкнул и продолжил:

– Посмотрите на эту дорогу. По местным стандартам это шикарное шоссе. Но люди не могут вывезти товар на рынок, продать и заработать. А нет денег – ничего не купишь, даже инструменты. Но время от времени какой-нибудь умник решает спасти страну. Все по его совету начинают сажать не то, что обычно сажают для себя, – кофе, хлопок, а то, что хорошо идет на внешнем рынке. Вся страна дышит энтузиазмом, надеждой. И тут раз – и кризис! И вся напряженная работа коту под хвост! Как и в этот раз. Впрочем, вы все…

Не закончив предложения, доктор Уильямс тронул руку Леонарда и тот, повинуясь, нажал на тормоза. Вглядевшись через залитое дождем стекло, Леонард увидел, что они подъехали к убогой деревеньке, вокруг которой росли кофейные деревья, маис и бобовые. На первый взгляд поля и посадки были вполне ухоженными, но, приглядевшись, Леонард увидел – и деревья, и кустарник почти совсем завяли, словно хозяин давно покинул их.

Выбравшись из машины, Уильямс сказал:

– Возьмите приборы.

– Как?

– Дождь не прекратится еще несколько недель, поэтому придется привыкать.

Леонард нехотя подхватил сумку с оборудованием и нырнул в водный поток, извергающийся с небес. Очки сразу же запотели, но снять он их не мог – без них он был совершенно беспомощен по причине никудышного зрения. Чувствуя, как вода заливается ему за воротник, Леонард двинулся за Уильямсом по мокрой земле.

– Совершенно не важно, где вы будете искать, – сказал Уильямс, остановившись возле первого кофейного дерева. – Эти твари здесь повсюду.

Кивнув, Леонард достал совок и принялся копаться в грязи. Поработав несколько секунд, он поднял голову и спросил:

– Вы ведь англичанин, доктор, верно?

– Если быть точным, валлиец, – ответил Уильямс.

– Вас не обидит, если я спрошу, зачем вы сюда приехали?

– Из-за девушки, если угодно.

– О, простите, я не хотел…

– Лезть в мои личные дела? Ничего страшного! Она была дочерью одного из работников посольства в Лондоне. Очень красивая. Мне двадцать четыре, ей девятнадцать. Но ее родители были католиками из Комайагуа, и очень строгих правил, и они не хотели, чтобы их дочь выходила за методиста. Поэтому ее отправили домой, а я закончил учебу, все это время экономя на всем, чтобы купить себе билет. Я думал, что, когда приеду, мне удастся убедить ее родителей в серьезности моих намерений. Я был готов даже перейти в католичество.

Между обнажившимися корнями кофейного дерева что-то шевелилось.

– И что произошло? – спросил Леонард.

– Когда я сюда приехал, оказалось, что она умерла.

– Что?

– От тифа. Эндемичная форма. И случилось это в тысяча девятьсот сорок девятом году.

Наступила пауза. Что тут можно сказать? Леонард поддел комок земли и принялся разминать его на ладони. Наконец показалось существо длиной в два дюйма, на первый взгляд напоминающее дождевого червя, но синевато-красного цвета, с небольшим утолщением на одном конце тела и щетинками, которое извивалось гораздо энергичнее, чем самый энергичный дождевой червь.

– И тем не менее, – продолжил доктор Уильямс, – я не жалею, что остался. Должен быть кто-то, чтобы помогать этим людям на месте; дистанционное управление здесь не сработает… Ну что, поймали?

Он заговорил нормальным тоном:

– Узнали, что за зверь? Я не нашел ему названия в английских источниках. Конечно, мои книги не для специалистов. По-испански эта штука называется сото-джуэла, а местные называют ее джигра.

Одной рукой, пачкая сумку комками грязи, Леонард вытащил пробирку и опустил туда свою добычу. Попытался рассмотреть ее с помощью увеличительного стекла, но не смог – дождь лил как из ведра.

– Мне бы посмотреть на нее где-нибудь под крышей, – пробормотал он.

– Здесь, в деревне, наверняка есть непротекающая крыша, – предположил доктор. – А это то, что этот вредитель делает с растениями?

Уильямс потянул куст кофейного дерева, и тот легко, без всякого сопротивления выскользнул из почвы. Ствол ниже уровня земли был пронизан порами и напоминал губку, а безвольно провисшие листья покрывал слой чего-то липкого.

– Они нападают и на зерновые, и на бобы? – спросил Леонард.

– Нам так и не удалось найти того, что эти твари не едят.

В ямке, оставленной на месте дерева, копошилось пять или шесть этих существ.

– И давно они у вас тут живут?

– Постоянно, – ответил Уильямс. – Но раньше они встречались только в лесу и жили в корнях подлеска. За все первое десятилетие, что я живу в Гуанагуа, я видел с десяток, не больше. Потом местные расчистили этот участок под кофейные деревья, и года два с половиной назад мы получили взрывной рост популяции этих существ. Настоящий бум!

Леонард выпрямился, и ноги его, пребывавшие до этого в напряжении, были ему за это благодарны.

– Нет никаких сомнений, что вы правы и ситуация действительно крайне серьезная, – сказал он. – Я запрошу разрешение на использование сильных инсектицидов, а потом мы…

– Сколько, вы сказали, вы работаете с ассоциацией «Спасем Землю»?

Леонард, прищурившись, посмотрел на доктора, почувствовав, как в нем поднимается необъяснимая волна злости.

– Вы хоть знаете, кому принадлежит эта земля? – сказал доктор. – Это – частные угодья, которыми владеет какой-то урод из правительства, а для таких закон не писан! Они вертят указами и параграфами по своему усмотрению. И земли эти буквально пропитаны инсектицидами.

Со стороны деревни к ним, покачиваясь под дождем, медленно приближались люди, целая толпа – мужчины, женщины, дети. Все худые как скелеты, все в лохмотьях, босые. Некоторые из детей были явно больны пеллагрой, если судить по их вздувшимся животам.

– Этот идиот вылил сюда так много всякой дряни, что джигру уже не берут ни ДДТ, ни гептахлор, ни дильдрин, ни пиретрум. Вы что, считаете меня последним дураком? Думаете, что эта идея никогда не приходила мне в голову? Этим людям нужны не химикаты! Им нужна еда.

Дефицит

Петронелла Пейдж:

– Привет, Америка! Привет, планета Земля!

Аудитория в студии:

– Привееет! Привееет!!!

Пейдж:

– Итак, сегодня, как и всегда, вы встретитесь с интереснейшими людьми, героями самых горячих последних новостей! Среди прочих мы рады приветствовать в нашей студии Большую Маму Прескотт, чей хит «Человек за сорок» попал нынче в самый центр горячих дебатов по поводу того, что может и что не может быть темой поп-музыки (смех в аудитории). Затем мы побеседуем с целой компанией бывших офицеров, которые подарили детям из Юго-Восточной Азии на Рождество замечательные подарки, а также дали им новые семьи и новый дом. Но для начала поприветствуем человека, который стал героем газетных публикаций совсем иного рода. Он – ученый, и вы, конечно, слышали его имя, ибо, если он прав в своих расчетах, нашу нацию очень скоро ждут далеко не лучшие времена. Итак, с нами профессор Лукас Кворри из Колумбийского университета (аплодисменты).

Профессор:

– Добрый… простите, привет!

Пейдж:

– Профессор! Поскольку сейчас наше внимание не так часто обращено к научным проблемам, как нам хотелось бы, то, может быть, вы освежите в памяти наших зрителей тот предмет, о котором вы говорили в новостях?

Кворри:

– С радостью! И если среди уважаемых зрителей есть те, кто не слышал о том, что я хочу сказать, то они удивятся – так же, как удивился я, когда впервые увидел распечатку с университетского компьютера. Когда людей спрашивают, чего больше всего импортируют Соединенные Штаты, то они называют обычные вещи: железо, алюминий, медь, сырье, которого у нас нет в объемах, необходимых для нужд экономики.

Пейдж:

– И они ошибаются?

Кворри:

– Еще как! И они, безусловно, ошибутся, если их спросят о том, чего мы больше всего экспортируем.

Пейдж:

– Так какова же наша крупнейшая статья импорта?

Кворри:

– Кислород! Мы производим менее шестидесяти процентов кислорода, который потребляем.

Пейдж:

– А как с экспортом?

Кворри:

– На этот раз это вредные газы.

Пейдж:

– И здесь, как мы все понимаем, и кроется проблема. Множество людей не понимают, как можно проследить путь дыма, скажем, из Нью-Джерси через Атлантику в Европу, особенно если ты не метеоролог или специалист по погоде. Кстати, а какова ваша научная специальность?

Кворри:

– Я разрабатываю методы улавливания микрочастиц и сейчас возглавляю проект, целью которого является создание новых, более компактных и эффективных фильтров.

Пейдж:

– Для автомобилей?

Кворри:

– О да! И для автобусов, а также для заводов и фабрик. Но главным образом для самолетов. Недавно получили заказ от нашей главной авиакомпании – найти средства, способные улучшить качество воздуха в салоне самолета, летящего на большой высоте. На большинстве авиамаршрутов воздух буквально перенасыщен выхлопными газами других самолетов, и пассажирам становится дурно даже в тихий день. Простите, особенно в тихий день, потому что в прочие дни, когда дуют ветры, концентрация газов не столь высока.

Пейдж:

– То есть вы начали с поиска того, что нужно отфильтровать, верно?

Кворри:

– Именно! Я разработал прибор, который устанавливается на крыле самолета и улавливает загрязняющие воздух вещества с помощью липких пластин. Вот, я принес образчик сюда; не знаю, виден ли он уважаемым зрителям… Виден? Отлично! Так вот. Каждый прибор имеет по пятьдесят пластин, которые настроены таким образом, чтобы собирать образцы воздуха на разных стадиях полета. И если перенести эти данные на карту, то можно, как вы сказали, определить, по какому маршруту дым из Нью-Джерси пролетит свои две тысячи миль до Европы.

Пейдж:

– Многие люди сомневаются в степени точности вашей аппаратуры.

Кворри:

– Эти люди могут сами удостовериться в ее надежности.

Пейдж:

– Все это вызывает в нас страшное беспокойство. У большинства людей создается впечатление, что после принятия закона о защите окружающей среды все в этой сфере стало гораздо лучше.

Кворри:

– Я боюсь, что это… нечто вроде оптической иллюзии. Ну, во‐первых, это беззубый закон. Вы можете добиться разнообразных поблажек, исключений, смягчений тех или иных норм закона, и компании, которые в результате его применения могли бы потерять часть прибыли, конечно же, способны эти поблажки и смягчения получить. С другой стороны, мы и сами утратили когда-то свойственную нам бдительность. Несколько лет назад, до принятия закона, общество буквально кипело, настолько нас волновало состояние окружающей среды. Но со временем мы успокоились, полагая, что жизнь налаживается, чего, собственно, в действительности и нет.

Пейдж:

– Понятно. А что вы скажете людям, которые утверждают, что открытое обнародование этих фактов, скажем, не в интересах нашей страны?

Кворри:

– Если вы действительно служите своей стране, то не станете заметать неприятные факты под ковер. Мы – не самая любимая прочими народами страна, и я считаю, что мы обязаны немедленно прекратить делать то, что усиливает антипатии к нам всего мирового сообщества.

Пейдж:

– Да, в этом кое-что есть. Спасибо за то, что пришли и поговорили с нами, Лукас! Теперь, после небольшой рекламной паузы, мы обратимся…

Хоть и любовь имеешь, а все ты – медь звенящая

– Я полагаю, что ближайшей аналогией будет аналогия с сыром, – сказал мистер Бамберли. Чтобы показать, что слушает он внимательно, Хью Петтингилл кивнул. Ему было двадцать лет, был он темноволос и кареглаз, а на лице выражение такое, будто бы его раздражают все и вся: надутые губы, прищуренные глаза, наморщенный лоб. Это выражение он вынес из тех лет, когда жилось ему действительно плохо – от четырнадцати до девятнадцати. Сейчас же шел первый год, когда он наслаждался покоем и относительным благополучием, а потому, будучи вполне сообразительным малым, он мог позволить себе роскошь притвориться, будто его в чем-то убедили.

Все началось со спора относительно его, Хью Петтингилла, будущего, когда он сказал мистеру Бамберли, что, как он полагает, крупные индустриальные державы разрушают планету, а потому ему не хочется иметь дело ни с коммерцией, ни с технологиями, ни с армией, к которой, в частности, сам мистер Бамберли относился с нескрываемым восхищением. Целью же их встречи была экскурсия на гидропонную ферму – мистер Бамберли хотел продемонстрировать Хью, как конструктивно могут применяться современные технологии.

– Не понимаю, почему мы не можем способствовать улучшению природы, – усмехнулся мистер Бамберли.

Хью же настаивал на своем:

– И что же должно произойти, чтобы вы уверились в обратном?

Довольно тучный, хотя и мускулистый, мистер Бамберли шел по стальному трапу, опоясывающему ферму под крышей, и размахивал руками направо и налево, показывая, как маниока, за производство которой они взялись, проходит различные стадии роста, прежде чем стать конечным продуктом его фермы, «нутрипоном». Под полупрозрачным куполом, накрывавшим ферму, стоял легкий дрожжевой запах – словно в пекарню ввалились измазанные машинным маслом техники из ближайшего гаража.

И это было в некотором смысле вполне рабочее сравнение. Состояние Бамберли было сколочено на нефти, но произошло это за сотню лет до рассматриваемых событий, и ни мистер Бамберли, которому при рождении дали имя Джейкоб (хотя он предпочитал, чтобы его звали Джеком), ни его младший брат Роланд ни разу в жизни не ступали ногой в грязь под буровой вышкой. Состояние уже давно выросло до того размера, когда оно воспроизводило самое себя, и ему уже не только не нужно было внешней подпитки, но, подобно амебе, оно обрело способность самостоятельно делиться и множиться. Роланд вывел свою долю из общего наследства и, жадно прильнув к ней, ждал, когда она перейдет к его единственному сыну Гектору (Хью, встретившись с ним единственный раз, счел его заносчивым снобом, хотя, наверное, это была вина его отца, а не самого Гектора, пятнадцатилетнего хлыща). Джейкоб же двадцать лет назад вложил свои деньги в «Трест Бамберли», и с тех пор они многократно увеличились и расползлись по разным точкам, словно раковые метастазы.

Хью и представления не имел относительно того, сколько людей работает во имя процветания треста, поскольку никогда не был в нью-йоркском головном офисе, где на стенах висели разные схемы и диаграммы, дающие представление о размерах фирмы, но ему виделись в его воображении сотни и сотни людей, без устали пропалывающих, удобряющих и поливающих грядки с маниокой. Эти садоводческие образы с готовностью всплывали в сознании Хью, поскольку его приемный отец превратил их семейное ранчо, расположенное в штате Колорадо, в один из лучших в стране ботанических садов. Главное же, в чем он был убежден и в чем нисколько не сомневался, так это в том, что состояние Бамберли было столь велико, что он имел возможность содержать эту крупнейшую в мире гидропонную ферму чисто из соображений благотворительности: шестьсот человек имели работу, а продукция фермы продавалась по себестоимости и даже ниже, причем все – до последней унции – шло на экспорт.

Воплощенная щедрость! Хотя, конечно, такой способ распорядиться наследством выглядит гораздо лучше, чем тот, что избрал Роланд, тратящий деньги лишь на себя и на собственного сына – им никогда не придется столкнуться с реальным миром и почувствовать вкус настоящей жизни…

– С сыром, – повторил мистер Бамберли. Они смотрели на ряд чанов совершенной круглой формы, где в прозрачной жидкости, над которой поднимался пар, сбивалось нечто, отдаленно напоминающее спагетти. Человек в маске и стерильном комбинезоне брал из чанов пробы длинной изогнутой ложкой.

– Вы используете здесь какие-нибудь химикаты? – рискнул спросить Хью. Он надеялся, что экскурсия не продлится слишком долго – утром у него случился приступ диареи, да и сейчас желудок пошаливал.

– В минимальных объемах, – ответил мистер Бамберли, и в глазах его вспыхнули огоньки. – Кстати, слово «химикаты» вызывает совершенно неверные ассоциации. С маниокой нужно держать ухо востро, поскольку кожура ее содержит высокотоксичные соединения. Есть и иные полезные растения, одни части которых можно употреблять в пищу, а другие – нет. Знаешь примеры?

Хью подавил вздох. Он никогда не говорил этого прямо, слишком хорошо понимая, чем он обязан Джеку (осиротев в четырнадцать лет во время городских беспорядков, он был помещен в приют для подростков, после чего выхвачен оттуда, вероятно, наугад, чтобы стать одним из восьми детей, усыновленных этим улыбающимся пухляшом), но бывали моменты, когда его раздражали многочисленные вопросы, которые так любил задавать Бамберли. Тот был похож на плохого учителя, который узнал где-то, что его дело пойдет гораздо лучше, если детки станут на уроках задавать вопросы, но не понял, что сначала он должен сделать так (имеются особые методики, о существовании которых он и не слышал!), чтобы его ученикам захотелось задавать свои вопросы.

Поэтому он устало сказал:

– Картофель.

– Отлично! – удовлетворенно хмыкнул Бамберли и, похлопав Хью по плечу, вновь обратил его внимание на то, что происходило внизу.

– Если хорошенько подумать о том, насколько сложными являются приемы обработки маниоки, способствующие преобразованию ее в конечный продукт… – продолжил Бамберли.

О дьявол! Он опять принялся читать свои вонючие лекции!

– …а также о малой вероятности того, что эти приемы были найдены случайно, то совершенно ясными становятся доказательства вторжения сверхъестественных сил в примитивную жизнь человеческую. Ведь речь идет не о тривиальных веществах, скажем, о какой-нибудь там щавелевой кислоте, а о страшнейшем из ядов, цианиде. В течение столетий человечество полагается на маниоку как на основной продукт и не только выживает, но и процветает. Ну не чудесно ли все это, если подумать?

Может быть. Только я думаю обо всем этом совсем не так. Мне видятся голодные люди, которые борются за жизнь на грани отчаяния и хватаются за любую соломинку в слабой надежде, что следующий из них, кто попробует это растение, не упадет замертво.

– Еще одно чудо – это кофе. Кто мог бы, без всякой подсказки, додуматься до того, чтобы высушить ягоды, очистить их от шелухи, прожарить и перемолоть, а затем смешать с водой и вскипятить?

Мистер Бамберли уже не говорил – он читал проповедь! Но тут же вернулся к своей обычной манере.

– Поэтому я бы не стал говорить о «химическом процессе», – продолжал он. – То, что мы делаем, называется иначе: мы варим продукт. Но делать то, что делают многие люди, полагаясь на маниоку как на основной продукт, я бы не стал. Я должен был упомянуть кое-что еще. И что же это?

Вновь вопрос от лектора.

– Дефицит протеинов, – сказал Хью, подумав о себе как о дорогой игрушке, которой ребенок может задать вопрос и которая, если нажать правильную кнопку, выдаст верный ответ, сопровождаемый сиянием разноцветных огоньков и веселой хрипловатой музыкой.

– Именно! – просиял мистер Бамберли. – Вот почему я сравниваю нашу работу с изготовлением сыра. Здесь…

И он открыл дверь в соседний цех фермы, залитый светом из забранных в решетку ультрафиолетовых ламп, установленных на ажурных металлических фермах.

– …здесь мы усиливаем протеиновое содержание нашей смеси, причем совершенно естественным путем, используя дрожжи и грибок с высоким питательным потенциалом. Если процесс идет идеально, мы преобразуем в протеин до восьми процентов от общей массы маниоки. Но даже шесть процентов, наш обычный результат, есть значительное достижение.

Рассказывая, мистер Бамберли дошел до следующего цеха, где готовый продукт развешивался на сушильных решетках, подобно огромным моткам шерсти, после чего нарезался кусочками длиною в человеческий палец.

– И знаешь, что тут еще необычного? – продолжал лекцию хозяин фермы. – Маниока – тропическое растение, но лучше всего оно растет при «нормальных» условиях. И знаешь почему?

Хью отрицательно мотнул головой.

– Потому что мы получаем нашу воду из тающего снега, который содержит меньше тяжелого водорода. Именно с этим веществом не справляется большинство растений.

Наконец, они пришли в цех упаковки, где мужчины и женщины в масках и стерильных комбинезонах укладывали заранее взвешенные объемы продукта в картонные коробки, укрепленные полиэтиленом, после чего их увозил погрузчик. Работники заметили мистера Бамберли, и некоторые помахали ему рукой. Широко улыбнувшись, он помахал в ответ.

О господи! Так вот от кого здесь все и зависит! Бамберли, конечно, считает этих людей своей семьей. И вот этого тоже – высокого, симпатичного белого с длинной седой бородой. Но ведь это именно он заплатил за одежду, которую я ношу, за мой колледж, за машину, которую я вожу, – пусть даже это хилый электромобиль! Как бы я хотел, чтобы этот человек мне понравился. Ведь если тебе не нравятся люди, которые делают тебе что-то хорошее…

Но с Бамберли все так сложно. Всегда, когда имеешь с ним дело, создается ощущение, что что-то не так. Нет, он отдает много времени и сил благотворительности, поставляет дешевую еду ассоциации «Спасем Землю», а из восьми приемных сыновей один – инвалид-вьетнамец. Но какой-то он… пустой внутри. Вот оно, это слово: пустой!

«Нет, мы не станем затевать споров. И ссориться не станем. Зададим-ка лучше еще вопрос».

– А куда отправят коробки с продукцией? – спросил Хью.

– Мне кажется, в Ношри, – ответил Бамберли. – В рамках программы послевоенной помощи. Но нужно уточнить.

Он крикнул, обращаясь к темнокожей работнице, которая с помощью трафарета наносила на пустые коробки название места, куда отправится маниока. Приподняв одну, она показала свою работу Бамберли, стоящему под крышей цеха.

– Нет, не в Африку, – удивленно проговорил Бамберли. – Кто-то, должно быть, неплохо поработал сверхурочно. Нужно найти и отблагодарить. Мы начали работы по новому контракту с ассоциацией «Спасем Землю».

– И для кого тогда эта партия?

– Для какой-то деревни в Гондурасе, которая лишилась своих кофейных деревьев.