Джоди Пиколт
Обращаться с осторожностью

Пайпер

Формально я была твоей крестной. Должно быть, мне следовало отвечать за твое религиозное образование – какая ирония судьбы, ведь я ни разу не переступила порога церкви (возможно, я просто боялась крыши, которая вспыхнет праведным огнем), а вот твоя мать редко пропускала воскресную мессу. Мне нравилась сказочная версия крестной матери – что однажды, с помощью мышей в крохотной одежде или без нее, я превращу тебя в принцессу.

Я редко появлялась в вашем доме с пустыми руками. Шарлотта говорила, что я балую тебя, но я же не бриллиантами тебя увешивала и не давала ключи от «хаммера». Я привозила игры, шоколадные батончики, мультфильмы, из которых выросла Эмма. Даже когда я приезжала прямиком из больницы, то импровизировала: надувала резиновую перчатку и завязывала ее как шарик. Из операционной прихватывала шапочку для волос. «В тот день, когда ты привезешь ей гинекологическое зеркало, – говорила Шарлотта, – двери этого дома закроются перед тобой».

– Привет! – кричала я с порога; если честно, не припомню случая, когда стучалась бы. – Даю тебе пять минут, – сказала я, когда Эмма побежала наверх к Амелии. – Не снимай пальто.

Я прошла по коридору в гостиную Шарлотты, где ты лежала в своих «ортопедических штанах» и читала.

– Пайпер! – просияла ты.

Глядя на тебя, я все чаще замечала не дефекты костей или низкий рост, свойственные твоему заболеванию. Я вспоминала, как плакала твоя мать, потому что у нее снова не вышло забеременеть. Или как она забрала у меня стетоскоп, чтобы послушать биение твоего крохотного, как у колибри, сердечка.

Я села рядом с тобой на диван и вынула из кармана пальто новый сувенир – пляжный мяч. Уж поверь, не так просто раздобыть его в феврале.

– Мы так и не дошли до пляжа, – сказала ты. – Я упала.

– А-а-а… Но это не просто пляжный мяч, – отозвалась я, надувая его до тех пор, пока он не стал похож на живот беременной на девятом месяце. Я положила его между твоих ног, прижимая к гипсу, и похлопала. – Это, – сказала я, – бонго.

Ты засмеялась и тоже застучала по пластиковой поверхности. На звук в комнату вошла Шарлотта.

– Выглядишь кошмарно, – сказала я. – Когда ты в последний раз спала?

– Боже, Пайпер, я тоже рада тебя видеть…

– Амелия готова?

– Для чего?

– Для катка.

Шарлотта шлепнула ладонью по лбу.

– Совершенно вылетело из головы. Амелия! – крикнула она, а потом мне: – Мы только что вернулись домой от юриста.

– И как? Шон все еще грозится засудить весь мир?

Вместо ответа Шарлотта хлопнула по пляжному мячу. Ей не нравилось, когда я критиковала Шона. Твоя мать была моей самой лучшей подругой, а вот отец выводил из себя. Если он что-то вбивал себе в голову, то все, конец, – его уже было не переубедить. Шон видел мир в черно-белом цвете, а я обожаю всплеск красок.

– Угадай что, Пайпер, – вдруг сказала ты. – Я тоже ходила на каток.

Я взглянула на Шарлотту, которая кивнула мне. Подруга до ужаса боялась пруда на заднем дворе и всех его соблазнов. Я с нетерпением ждала истории об их приключении.

– Если ты забыла о катке, то забыла и о распродаже выпечки?

Шарлотта вздрогнула:

– А ты что испекла?

– Брауни, – ответила я. – В форме коньков. А вместо лезвий и шнурков – глазурь. Понимаешь? Коньки с глазурью?

– Ты испекла брауни? – сказала Шарлотта, и я последовала за ней на кухню.

– Сама! Остальные мамочки уже внесли меня в черный список, потому что я пропустила весеннюю встречу ради медицинской конференции. Стараюсь наверстать упущенное.

– И когда ты взбила тесто? Пока накладывала швы после эпизиотомии? После полутора суток работы? – Шарлотта открыла кладовую и порылась на полках, пока не нашла упаковку чипсов «Ahoy!» и не высыпала их на блюдо. – Серьезно, Пайпер, тебе обязательно быть такой чертовски идеальной?

Подруга вилкой потрогала кексы.

– Ничего себе! – воскликнула я. – Кто подлил мочи в твой «Чириос»?

– А ты чего ожидала? Влетаешь сюда на крыльях бабочки, говоришь мне, что я кошмарно выгляжу, а потом выставляешь меня и вовсе немощной…

– Ты главный кондитер, Шарлотта. Ты можешь печь сутки на… Что ты, черт побери, делаешь?!

– Придаю им более домашний вид, – сказала Шарлотта. – Я больше не главный кондитер. Уже довольно давно.

Когда я познакомилась с Шарлоттой, ее только объявили лучшим шеф-кондитером в Нью-Гэмпшире. Впервые я прочла о ней в журнале, который расхваливал ее умение соединять несовместимые ингредиенты и выдавать самые удивительные кондитерские изделия. Именно Шарлотта раньше приходила в мой дом не с пустыми руками – приносила капкейки с глазурью из сахарной ваты, пироги с ягодами, которые взрывались как фейерверки, пудинги, напоминавшие пищу богов. Суфле у нее выходили легкими, как летние облачка, а шоколадное фондю стирало лишние мысли, накопившиеся в голове за день. Шарлотта рассказывала, что когда занимается выпечкой, то заглядывает внутрь себя, а все остальное утрачивает смысл, ведь она вспоминает свое истинное предназначение. Я ей завидовала. Я тоже могла похвастаться призванием – я была чертовски хорошим врачом, но Шарлотта обладала настоящим талантом. Она мечтала открыть кондитерский магазин и написать кулинарный бестселлер. Я даже представить себе не могла, что она может любить что-то больше выпечки. Пока не родилась ты.

Я отодвинула поднос в сторону:

– Шарлотта, ты в порядке?

– Поглядим. На прошлых выходных меня арестовали, моя дочь замурована в гипс, а у меня пока даже не было времени принять душ. Конечно, все просто супер! – Она повернулась к дверному проему и лестнице, которая вела на второй этаж. – Амелия! Идем!

– У Эммы тоже, когда ей надо, пропадает слух, – сказала я. – Клянусь тебе, она игнорирует меня намеренно! Вчера я восемь раз просила ее привести в порядок кухонную столешницу…

– Знаешь что, – устало сказала Шарлотта, – меня сейчас мало волнует, какие у вас с дочерью проблемы.

Моя челюсть уже распахнулась от удивления. Я всегда была доверенным лицом Шарлотты, а не грушей для битья, но она покачала головой и извинилась:

– Прости. Не знаю даже, что со мной не так. Мне не следовало срываться на тебе.

– Все в порядке.

В тот момент старшие девочки сбежали по лестнице и понеслись мимо нас, смеясь и перешептываясь. Я положила ладонь на руку Шарлотты.

– Чтобы ты знала, – решительно проговорила я, – ты самая преданная мать, какую я когда-либо видела. Ты посвятила всю свою жизнь заботе о Уиллоу.

Она опустила голову и кивнула, прежде чем снова посмотреть на меня:

– Помнишь ее первое УЗИ?

На секунду я задумалась, потом улыбнулась:

– Мы видели, как она сосет свой большой палец. Мне даже не пришлось говорить об этом вам с Шоном, все было ясно как день.

– Точно, – повторила твоя мать. – Ясно как день.

Шарлотта

Март 2007 года

А что, если кто-то все-таки виноват?

Эта мысль, как сорное семя, поселилась в глубине моей души, когда мы выходили из офиса юристов. Лежа рядом с Шоном и не в силах уснуть, я слышала пульсацию в крови, словно барабанную дробь: что, если, что, если, что, если. Целых пять лет я любила тебя, опекала, носила на руках при очередном переломе. Я получила именно то, чего отчаянно желала: прекрасного ребенка. Разве могла я признаться кому-то, а уж тем более себе, что твое рождение было не только самым замечательным событием в моей жизни… но еще и самым изнурительным, самым невыносимым?

Люди жаловались, что их дети грубят, или сердятся, или даже попадают в переделки, нарушая закон, а я слушала и завидовала. Когда их детям исполнится восемнадцать, они будут сами по себе, совершать собственные ошибки, сами нести ответственность. Но ты не из тех птенцов, что вылетают из родительского гнезда. А что, если ты упадешь?

И как ты будешь жить, когда меня не будет рядом, кто подхватит тебя?

Прошла неделя, за ней еще одна. Я поняла, что юридическая фирма Роберта Рамиреса, должно быть, питает ко мне то же отвращение, что и я сама, за все эти тайные мысли. Я решила отвлечься и порадовать тебя. Мы играли в скрэбл, пока я не выучила наизусть все слова из двух букв, смотрела передачи по «Энимал планет», пока не запомнила весь текст. Твой отец вернулся к рабочей рутине, Амелия снова пошла в школу.

Утром мы с тобой оказались в тесной ванной на первом этаже. Я держала тебя на руках лицом к себе, балансируя над унитазом, чтобы ты могла сходить в туалет.

– Пакеты, – сказала ты. – Они мешают!

Одной рукой, пыхтя под тяжестью веса, я поправила мусорные пакеты, обернутые вокруг твоих ног. После нескольких неудачных попыток я поняла, как пользоваться ванной комнатой, когда на тебе гипсовые штаны, – еще один любопытный нюанс, о котором забыли сказать врачи. От родителей в онлайн-форумах я узнала, что нужно подложить пластиковые мусорные мешки под край гипса, где было открытое место, своего рода прокладка, чтобы гипс оставался сухим и чистым. Нет нужды говорить, что поход в ванную комнату с тобой занимал около получаса. После нескольких провалов ты стала предугадывать, когда тебе нужно в туалет, а не терпеть до последнего.

– Каждый год в туалете травмируются сорок тысяч человек, – сказала ты.

Я стиснула зубы.

– Ради всего святого, Уиллоу, сосредоточься, чтобы не было сорок тысяч первого.

– Хорошо, я все.

Искусным маневром я передала тебе рулон туалетной бумаги и подождала, когда ты вытрешься.

– Молодец! – похвалила я, нажимая на смыв, и с радостью попятилась из узкой ванной. Но зацепилась о коврик кроссовкой и поняла, что теряю равновесие. Изогнулась так, чтобы упасть первой и смягчить своим телом твое падение.

Не знаю, кто из нас первой засмеялся, а когда одновременно зазвонили в дверь и телефон, мы лишь захохотали еще громче. Стоило поменять сообщение на автоответчике: «Простите, я не могу ответить прямо сейчас. Я держу над унитазом дочь в пятидесятифунтовом гипсе».

Я приподнялась на локтях и увлекла тебя за собой. Дверной звонок снова нетерпеливо задребезжал.

– Иду! – выкрикнула я.

– Мамочка! – завизжала ты. – А мои штанишки!

Ты все еще была полуголой после нашего похода в ванную комнату, а одеть тебя во фланелевые пижамные штаны заняло бы еще десять минут пыток. Вместо этого я взяла мусорный пакет, засунутый за гипс, и обмотала вокруг твоей талии наподобие черной пластиковой юбки.

На крыльце стояла миссис Дамброски, соседка, жившая на нашей улице. У нее было двое внуков-близнецов твоего возраста, которые в прошлом году навещали ее. Когда она уснула, они украли ее очки и подожгли сухую листву – огонь перекинулся бы на гараж, если бы в самый нужный момент не пришел почтальон.

– Здравствуй, дорогуша, – сказала миссис Дамброски. – Надеюсь, я не помешала.

– Нет, что вы, – ответила я. – Мы просто…

Я посмотрела на тебя в этом мусорном пакете вместо юбки, и мы снова рассмеялись.

– Я бы хотела забрать противень, – сказала миссис Дамброски.

– Ваш противень?

– В котором я приготовила лазанью. Надеюсь, она пришлась вам по вкусу.

Скорее всего, это блюдо ожидало нас среди множества других, когда мы вернулись из ада под названием «Дисней уорлд». Если честно, мы съели далеко не все, кое-что все еще хранилось в морозильной камере. Макароны с сыром, лазанья и запеченные зити – куда больше, чем сможет осилить человек.

Мне казалось, что если ты принес блюдо больному человеку, то не лишним будет спросить, доели ли его и готовы ли вернуть твой стеклянный противень.

– Я поищу ваш противень, миссис Дамброски, а Шона попрошу занести его вам домой.

Женщина поджала губы:

– Тогда мне придется ждать, чтобы приготовить запеканку с тунцом.

Я представила, как передаю тебя в руки миссис Дамброски, похожие на крылья курицы, и наблюдаю, как она прогибается под твоим весом, а я иду к морозильной камере, ищу ее дурацкую лазанью и бросаю к ногам, но вместо этого я вежливо улыбнулась:

– Спасибо вам за понимание. Мне нужно уложить Уиллоу спать, – и закрыла дверь.

– Я ведь не сплю днем, – возразила ты.

– Знаю. Мне пришлось так сказать, чтобы она ушла и я не успела ее убить.

Я занесла тебя в гостиную и усадила, подложив кучу подушек, чтобы тебе было удобнее. Потом потянулась за пижамными штанами и нагнулась нажать на мигающую кнопку на автоответчике.

– Сперва левую ногу, – сказала я, натягивая широкую резинку пояса поверх гипса.

У вас новое сообщение.

Я засунула в штанину твою правую ногу и натянула на гипс.

Мистер и миссис О’Киф, это Марин Гейтс из юридической фирмы Роберта Рамиреса. Мы хотели бы обсудить с вами один вопрос.

– Мам, – прошептала ты, когда мои руки замерли у тебя на талии.

Я собрала излишек ткани в узел.

– Да, – сказала я, и сердце мое забилось чаще. – Я почти закончила.

На этот раз Амелия была в школе, но Уиллоу пришлось взять с собой в фирму. Юристы подготовились: рядом с кофемашиной стояли пачки сока; возле глянцевых журналов по архитектуре лежала стопка книг с картинками. Когда секретарь вновь привела нас на встречу, то проводила не в конференц-зал. Вместо этого девушка распахнула дверь в кабинет, где царствовали сто оттенков белого: от пола из выбеленного дерева до кремовых стенных панелей и пастельных кожаных диванов. Ты изогнула шею, разглядывая все кругом. Не показалось ли тебе это место похожим на рай? И кем тогда считался Роберт Рамирес?

– Я подумал, что на диване Уиллоу будет удобнее, – спокойно сказал юрист. – И еще, что она захочет посмотреть фильм, а не слушать разговоры взрослых о таких скучных вещах.

Он поднял диск с мультфильмом «Рататуй» – твоим любимым, хотя откуда Рамиресу было это знать. Когда мы посмотрели мультик впервые, то в самом деле приготовили это блюдо на ужин.

Марин Гейтс принесла переносной DVD-плеер и современные наушники. Устроила тебя на диване, включила устройство и вставила соломинку в пачку сока.

– Сержант О’Киф, миссис О’Киф, – сказал Рамирес, – мы решили, что будет лучше обсудить наш вопрос без Уиллоу, но также мы понимаем, что, учитывая ее состояние, это физически невозможно. Именно Марин придумала идею с просмотром фильма. За две недели она проделала огромную работу. Мы проверили ваши медицинские документы и отдали их экспертам. Имя Маркус Кавендиш что-нибудь вам говорит?

Мы с Шоном переглянулись и покачали головами.

– Доктор Кавендиш – шотландец. Он один из лучших специалистов по несовершенному остеогенезу в мире. Если верить ему, у вас есть веские основания подать иск о медицинской халатности на вашего акушера-гинеколога. Вы помните, миссис О’Киф, что на восемнадцатой неделе у вас был предельно четкий снимок УЗИ… Это веское доказательство, которое упустила из виду ваша акушер-гинеколог. Ей следовало заблаговременно распознать болезнь ребенка, а не увидеть сломанные кости на позднем сроке. После этого она должна была предоставить вам эту информацию в ходе беременности, что могло бы повлиять на конечный результат.

У меня голова пошла кругом, а Шон выглядел растерянным.

– Подождите. Что это за иск?

Рамирес посмотрел на тебя:

– Неправомерное рождение.

– И что это, черт подери, значит?!

Адвокат бросил взгляд на Марин Гейтс, которая прокашлялась и пояснила:

– Иск о неправомерном рождении дает родителям право подать в суд на возмещение ущерба, вызванного рождением ребенка с тяжелыми формами инвалидности и уходом за ним. Это означает, что, скажи вам врач заранее о дефектах ребенка, у вас появился бы выбор, продолжать беременность или нет.

Я вспомнила, как несколько недель назад сорвалась на Пайпер: «Тебе обязательно быть всегда такой идеальной?»

А что, если один раз – с тобой – она все же не была идеальной?

Я была прикована к креслу, как и ты. Не могла пошевелиться или вздохнуть. Вместо меня заговорил Шон.

– Хотите сказать, что моя дочь не должна была родиться? – обвинительным тоном сказал он. – Что она ошибка? Я не собираюсь слушать этот бред!

Я взглянула на тебя: ты сняла наушники и впитывала каждое слово.

Когда твой отец встал, то же сделал и Роберт Рамирес:

– Сержант О’Киф, знаю, как ужасно это звучит. Но термин «неправомерное рождение» – юридический. Мы вовсе не хотим, чтобы ваш ребенок не рождался, она прекрасна! Мы просто считаем, что, когда врач не выполняет требования стандартного ухода за пациентом, кто-то должен понести за это ответственность. – Рамирес шагнул вперед. – Это медицинская халатность. Подумайте о времени и всех деньгах, которые ушли на заботу о Уиллоу и которые вы потратите в будущем. Почему за чужую ошибку должны расплачиваться вы?

Шон навис над адвокатом, и на мгновение я даже подумала, что он сметет Рамиреса со своего пути. Но вместо этого муж ткнул ему пальцем в грудь.

– Я люблю свою дочь, – грозно сказал Шон. – Я люблю ее.

Он поднял тебя на руки, дернув за наушники так, что перевернулся DVD-проигрыватель и на кожаный диван опрокинулся сок.

– Ах! – воскликнула я и полезла в сумку за салфеткой, чтобы вытереть лужицу.

Эта роскошная кремовая кожа будет испорчена!

– Все в порядке, миссис О’Киф, – буркнула Марин, опустившись на колени рядом со мной. – Не переживайте.

– Папочка, мультик еще не закончился, – сказала ты.

– Закончился. – Шон забрал у тебя наушники и бросил их на пол. – Шарлотта, идем скорее отсюда.

Пока я вытирала сок, муж вылетел в коридор, словно поток лавы. Я поняла, что оба юриста внимательно смотрят на меня.

– Шарлотта! – прогремел из приемной голос Шона.

– Э-э-э… спасибо. Мне правда очень жаль, что мы побеспокоили вас. – Я поднялась, скрестив руки на груди, будто от холода, и попыталась собраться с чувствами. – Просто я… есть кое-что… – Я подняла голову, глядя на юристов, и сделала глубокий вдох. – Что будет, если мы выиграем?

Часть вторая

Зашвырните в море меня, на самое дно.

Втрамбуйте в соль и во влажный песок.

Никакой деревенский плуг не разроет тогда мои кости.

Никакой тогда Гамлет не возьмет мою челюсть в руку, сказав,

что закончились шутки – и мой рот теперь пуст.

Длинные зеленоглазые падальщики расклюют мне глаза,

лиловая рыбка будет играть с моим черепом в прятки,

а я стану песнею грома, грохотом моря —

там, внизу – на грунте из влаги и соли.

Зашвырните в море меня… на самое дно.

Карл Сэндберг. Кости

(Перевод Елены Багдаевой)

Складывание: процесс, требующий аккуратности, где одна смесь добавляется в другую с помощью большой металлической ложки или лопатки.

В большинстве случаев, когда говоришь о складывании, всегда есть край. Можно складывать белье, складывать надвое лист бумаги. С тестом все немного иначе: вместе складываются две различные субстанции, но пространство между ними исчезает не полностью: смесь, которая правильно сложена, приобретает легкость, воздушность, будто обе части только узнают друг друга.

Это отношения на грани, когда одна смесь поддается другой. Представьте себе плохой расклад в покере, ссору, любую ситуацию, где одна из сторон просто сдается.

Шоколадно-малиновое суфле

1 пинта малины, перетертой до состояния пюре.

8 яичных желтков, отделенных от белков.

4 унции сахара.

3 унции муки.

8 унций настоящего горького шоколада, натертого в крошку.

2 унции ликера «Шамбор».

2 столовые ложки растопленного сливочного масла.

Сахар для украшения формочек.

Нагреть малиновое пюре до комнатной температуры в большой кастрюле. Взбить яичные желтки с 3 унциями сахара в большой миске, добавить муку и малиновое пюре, вернуть смесь в кастрюлю.

Готовить на слабом огне, постоянно помешивая, пока смесь не загустеет. Не допускать кипения. Снять с огня и вмешивать шоколад до его полного растворения. Добавить ликер. Накрыть основную смесь пленкой, чтобы не появлялась корочка.

Тем временем смазать маслом и посыпать сахаром шесть формочек. Нагреть духовку до 425 градусов по Фаренгейту.

Взбить белки до образования устойчивых пиков с оставшейся унцией сахара. На этом этапе вы сможете наблюдать момент, когда две разные смеси соединятся – когда вы добавите яичные белки в шоколад. Ни одна из них не захочет уступать: темнота шоколада станет частью пены от яичных белков, и наоборот.

Ложкой перенесите субстанцию в формочки, всего на одну четверть ниже края. Немедленно запекайте. Если суфле поднялось, наверху появилась золотисто-коричневая корочка, а когда вынимаешь его из духовки, оно опадает под весом своего обещания, значит блюдо готово.

Шарлотта

Апрель 2007 года

Ты не могла бы прожить жизнь без столкновений. Врачи объяснили нам это в первую очередь, рассказывая про тупиковую ситуацию несовершенного остеогенеза: будь активным, но не ломайся, потому что, если у тебя перелом, ты не можешь быть активным. Родители, которые держали своих детей в сидячем положении или заставляли передвигаться на коленях, чтобы уменьшить вероятность упасть и получить трещину, также подвергали их риску, ведь мышцы и связки могли недостаточно окрепнуть, чтобы поддерживать кости.

Когда речь шла о тебе, Шон предпочитал рисковать. Опять же, не он в большинстве случаев оставался дома, когда ты была с переломом. Но он не один год убеждал меня, что периодические травмы – небольшая цена за настоящую жизнь. Может, теперь я смогу убедить его, что два глупых слова вроде «неправомерного рождения» ничего не значат в сравнении с будущим, которое тебе могут обеспечить. Несмотря на стремительный уход Шона из офиса адвокатов, я надеялась, что они снова позвонят мне. Засыпая, я думала о том, что сказал Роберт Рамирес. Проснулась я с незнакомым привкусом во рту – то ли сладким, то ли кислым. Только через несколько дней я поняла, что это надежда.

Ты сидела на больничной койке, накинув на «ортопедические штаны» одеяло, и читала книгу с интересными фактами, пока мы ожидали укола памидроната. Сперва ты приезжала сюда каждые два месяца, теперь нам нужно было совершать поездки в Бостон лишь дважды в год. Памидронат не являлся лекарством от НО, скорее поддерживающим препаратом, который помогал пациентам третьего типа, как у тебя, ходить, а не быть прикованным к инвалидному креслу. До этого препарата даже обычный шаг мог привести к микротрещинам в ступне.

– Вы можете не поверить, глядя на ее переломы бедер, но Z-показатель гораздо лучше, – сказал доктор Розенблад. – У нее сейчас минус три.

Когда ты родилась и тебе сделали DEXA-сканирование на определение плотности костей, твой показатель был минус шесть. Девяносто восемь процентов населения попадает в плюс-минус два. Костная ткань всегда делает новые кости и поглощает старые, памидронат замедляет темп абсорбации костной ткани. Он позволяет тебе двигаться, чтобы укрепить кости. Однажды доктор Розенблад объяснил это мне, держа в руках губку для мытья посуды: кости обладали порами, а памидронат немного заполнял отверстия.

За пять лет лечения ты перенесла свыше пятидесяти переломов, а я и представить не могла, какой бы была жизнь без препарата.

– Уиллоу, у меня для тебя на сегодня отличный факт, – сказал доктор Розенблад. – В случае крайней необходимости, если нужна замена плазмы крови, можно использовать массу внутри кокоса.

Твои глаза расширились.

– Вы когда-нибудь пробовали это?

– Подумывал попробовать сегодня, – широко улыбнулся он. – Шутка. Есть ко мне какие-то вопросы, прежде чем мы приступим?

Ты взяла меня за руку:

– Два раза, верно?

– Таково правило, – сказала я.

Если медсестра не сможет поставить тебе катетер в вену с двух попыток, то я позову кого-нибудь еще.

Забавно, когда я ходила на свидание с Шоном, другим копом и его женой, именно я была самой скромной. Никогда не становилась душой компании, не начинала разговор с людьми, которые стояли за мной в очереди за овощами. Но поместите меня в больничные декорации, и я буду бороться за тебя не на жизнь, а на смерть. Я буду твоим голосом, пока ты не сможешь говорить за себя. Я не всегда была такой: кому не хочется поверить, что врачи знают лучше? Но есть терапевты, за всю карьеру которых не попадалось ни одного случая НО. Люди могут уверять, будто знают, что делают, но это еще не повод довериться им.

За исключением Пайпер. Я поверила ей, что не было способа узнать раньше о твоем дефекте.

– Думаю, нам пора идти, – сказал доктор Розенблад.

Процедуры длились четыре часа три дня подряд. Через два часа бесконечной вереницы медсестер и стажеров, которые проверяли твои жизненные показатели (они и правда думают, что твой вес и рост изменятся через полчаса?), появлялся доктор Розенблад, после чего ты сдавала анализ мочи. Дальше брали кровь – шесть пробирок, а ты сжимала мою руку так сильно, что оставляла ногтями на коже крохотные полумесяцы. Наконец медсестра ставила катетер, чему ты сопротивлялась больше всего. Как только я слышала в коридоре ее шаги, то старалась отвлечь тебя, подмечая факты из твоей книги.

В Древнем Риме ели языки фламинго в качестве деликатеса.

В Кентукки закон разрешает носить мороженое в заднем кармане.

– Здравствуй, солнышко, – произнесла медсестра.

На голове женщины было облако неестественно желтых волос, а на шее висел стетоскоп с обезьянкой. Медсестра несла небольшой пластиковый поднос с иглой для катетера, стерильными салфетками и двумя белыми полосками пластыря.

– Иглы – это полный отстой, – сказала ты.

– Уиллоу! Следи за языком!

– Но «отстой» не ругательство. На дне стакана тоже отстой.

– Особенно если тебе его еще мыть, – буркнула медсестра, беря твоя руку. – А теперь, Уиллоу, я досчитаю до трех, прежде чем введу иглу. Готова? Раз… два!

– Три! – возмутилась ты. – Вы меня обманули!

– Иногда проще ничего не ждать, – сказала медсестра, но снова подняла иглу. – Не очень хорошо вышло. Давай попробуем еще раз…

– Нет! – перебила я. – Есть ли другая медсестра на этаже, которая может это сделать?

– Я ставлю катетеры тринадцать лет…

– Но не моей дочери.

Лицо женщины окаменело.

– Я позову старшую медсестру.

Она вышла и закрыла дверь.

– Но это же только один раз, – сказала ты.

Я опустилась рядом с тобой на койку:

– Она схитрила. Я не хочу рисковать.

Твои пальцы перелистывали страницы книг, словно ты читала шрифт Брайля. Еще один факт пришел мне в голову: «Самый безопасный возраст, согласно статистике, – это десять лет».

Ты прошла уже половину пути.

Преимуществом твоего пребывания в больнице на ночь было и то, что мне не стоило волноваться, что ты попадешь в какую-то ситуацию, упадешь в ванной или запутаешься в рукаве куртки. Как только закончили первый ввод препарата и тебе поставили капельницу, ты глубоко уснула, а я на цыпочках вышла из темной комнаты и направилась к платным телефонным автоматам рядом с лифтами, чтобы позвонить домой.

– Как она? – подняв трубку, спросил Шон.

– Ей скучно. Волнительно. Все как всегда. Как Амелия?

– Получила пятерку по математическому тесту и закатила истерику, когда я сказал ей помыть посуду после обеда.

– Все как всегда, – улыбнувшись, повторила я.

– Угадай, что мы ели на обед, – сказал Шон. – Цыпленок кордон-блю, запеченный картофель и обжаренная зеленая фасоль.

– Ну конечно. Ты ведь даже не можешь сварить яйцо.

– А я и не говорил, что готовил сам. В отделе «Обеды на дому» в продуктовом магазине сегодня был большой выбор.

– Что ж, а мы с Уиллоу пировали пудингом из тапиоки, куриным супом с вермишелью и красным желе.

– Хочу позвонить ей завтра перед уходом на работу. Во сколько она встает?

– В шесть, когда сменяются медсестры.

– Поставлю будильник, – ответил Шон.

– Кстати, доктор Розенблад снова спросил меня насчет операции.

Это было камнем преткновения между Шоном и мной. Твой ортопед хотел поставить штифты в бедренные кости после снятия гипсовых штанов, и в дальнейшем у переломов не будет смещения. Штифты также предотвратили бы искривление, поскольку кости при НО развиваются спирально. Как сказал доктор Розенблад, это лучший способ справляться с НО, ведь вылечить его невозможно. Хотя я была настроена воинственно касательно всего, что могло уберечь тебя от боли в будущем, Шон смотрел на нынешнюю ситуацию иначе: из-за операции тебе пришлось бы вновь оказаться без движения. Я буквально слышала, как он сопротивляется.

– А ты не распечатала какую-нибудь статью о том, как штифты останавливают рост детей с НО…

– Ты говоришь о штифтах в позвоночнике. Если их ставят для исправления сколиоза, тогда Уиллоу уже не станет выше. Но это другое. Доктор Розенблад даже сказал, что сейчас такие изощренные штифты, что будут расти вместе с ней – они вытягиваются.

– А что, если у нее больше не будет перелома бедер? Тогда эта операция впустую.

Вероятность, что ты больше не заработаешь перелома ног, была столь же мала, как если бы завтра не взошло солнце. Еще одно различие между нами с Шоном – пессимистом была я.

– Хочешь опять иметь дело с гипсовыми штанами? Если это повторится в семь, десять, двенадцать лет, кто сможет ее поднять?

Шон вздохнул:

– Шарлотта, она ребенок. Разве она не может еще немного побегать, прежде чем ты снова лишишь ее этого?

– Я ее ничего не лишаю, – обиженно ответила я. – Факт в том, что она упадет. Факт в том, что у нее будет перелом. Не делай из меня злодейку, Шон, только потому, что я пытаюсь помочь ей в перспективе.

Шон колебался.

– Знаю, как сейчас сложно. Знаю, сколько всего ты для нее делаешь.

Он почти упомянул катастрофу в адвокатской конторе.

– Я не жалуюсь…

– Я этого и не говорил. Просто хочу сказать… мы же знали, что будет непросто, да?

Да, мы знали. Но, наверное, я до конца не понимала, что будет настолько тяжело.

– Мне пора, – сказала я, а когда Шон сказал, что любит меня, я сделала вид, что не расслышала.

Повесила трубку и сразу же набрала Пайпер:

– Что не так с мужчинами?

На заднем фоне я услышала льющуюся воду, грохот посуды в раковине.

– Это риторический вопрос? – поинтересовалась подруга.

– Шон не хочет, чтобы Уиллоу оперировали и ставили штифты.

– Подожди. Ты разве не в Бостоне на процедурах с памидронатом?

– Да, и Розенблад сказал об этом, когда мы сегодня встретились с ним, – ответила я. – Он уже год уговаривает нас, а Шон все откладывает, а у Уиллоу все больше переломов.

– Зная, что в будущем ей будет лучше?

– Даже зная это.

– Тогда у меня для тебя одно слово: «Лисистрата».

Я расхохоталась:

– Последний месяц я сплю с Уиллоу в гостиной на диване. Если я скажу Шону, что у нас не будет секса, это пустая угроза.

– Тогда вот тебе и ответ, – сказала Пайпер. – Принеси свечи, устрицы, останься неглиже, все по полной программе… а когда он впадет в кому блаженства, снова спроси об этом. – (Я услышала голос на заднем фоне.) – Роб сказал, что это сработает как заклинание.

– Спасибо за его поддержку.

– Кстати, скажи Уиллоу, что большой палец человека размером с его нос.

– Правда? – Я поднесла руку к лицу, чтобы проверить. – Она будет в восторге.

– Ох, черт, меня ждут на приеме! Почему малыши не рождаются в девять утра?

– Это риторический вопрос?

– Мы прошли полный цикл. Поговорим завтра, Шар.

Повесив трубку, я долго еще смотрела на телефон. «Ей будет лучше в перспективе», – сказала Пайпер.