Джоанна Линдсей
Очаруй меня

Глава 4

– Заставь его полюбить тебя, сокровище. Заставь влюбиться безоглядно, и у тебя будет хорошая жизнь с этим человеком, – прошептала мать дочери, прежде чем та поднялась в экипаж.

Только через несколько часов Брук оправилась от потрясения. Мать назвала ее сокровищем и дала совет? Она удивилась, уже когда Харриет вышла во двор, чтобы ее проводить. Прошлой ночью мать послала в комнату Брук дворецкого, чтобы он передал ей деньги на поездку, а не пришла сама.

Если судить по напутственным словам матери, могло показаться, что Харриет любила дочь. Но вся жизнь Брук говорила о совершенно противоположном. Почему мать так непостоянна? Почему Брук видит другую сторону ее характера так редко?

Впрочем, Брук отнюдь не глупа. Если она очарует северного волка, тот оставит в покое дорогого сыночка Харриет и больше не станет пытаться его убить. В ее семье всегда был и будет один любимый ребенок и родители сделают все, чтобы его защитить. Даже солгут своей дочери насчет возможности очаровать будущего мужа, который ненавидит ее семью с такой же силой, с какой ненавидит она сама.

Ей подали фамильный экипаж с гербом на дверце. Вероятно, гордость родителей требовала, чтобы она прибыла в дом врага со всей пышностью. Помимо кучера эскортом служили два лакея. С утра Брук побежала в конюшню в последний раз повидаться с лошадьми и уведомить старшего конюха, что Ребел она берет с собой. Если ей не суждено сюда вернуться, на что она искренне надеялась, значит, она не оставит здесь никого и ничего, сколь-нибудь ей дорогого.

Большинство слуг вышло с ней попрощаться.

Она не думала, что станет плакать по этому месту, но заплакала по людям, с которыми выросла, по слугам, которые ее любили. Конюх Уильям даже подарил ей на память собственноручно вырезанную деревянную лошадку и сказал, что надеется, что фигурка похожа на Ребел. Фигурка не была похожа на Ребел, Уильяма нельзя было назвать искусным резчиком, но Брук все равно будет бережно ее хранить.

Сопровождавшим ее слугам был дан строгий приказ привезти Брук назад, если волк не впустит ее в свое логово. В случае более благоприятного исхода все, кроме Алфриды, вернутся вместе с экипажем в Лестершир.

Брук надеялась, что ее пустят в дом. Надеялась, что сумеет найти в Доминике Вулфе то, за что сможет его полюбить, и что их свяжет не только общая неприязнь к ее брату. Но вполне возможно, что ничего она не найдет, а еще более вероятно, что даже через порог его дома не переступит.

Посланник регента сначала приехал к Уитвортам. От Лестершира до дома лорда Вулфа вблизи Йорка экипажем ехать дня три-четыре. Человек регента выехал всего на день раньше Брук, а это означает, что лорд Вулф все еще находится в блаженном неведении о происходящем. Если он придет в бешенство, когда ему все расскажут, что будет справедливо, лучше бы ему иметь более одного дня, чтобы как-то успокоиться до ее прибытия.

Для семьи было бы вполне логичным подождать, пока не станет известна реакция Вулфа на требование регента, прежде чем посылать ее на север. Их поспешный поступок говорил о страхе. Пусть они рвали и метали, но никогда не стали бы проверять, блефует ли регент. Последствия такой выходки были бы необратимы.

Какой же подлец ее брат! Когда он вчера вечером явился в ее комнату, его глаза расчетливо блестели, она сразу поняла, что «стратегия», о которой он упоминал в столовой, вряд ли ей понравится.

– Выходи за него, а потом отрави, – просто предложил он. – Мы можем предъявить права на половину его земель, а то и на все, если у него нет других родственников. Я знаю, что у него была сестра, но она умерла, а больше о Доминике Вулфе ничего не известно.

– А что, если он мне понравится? – бросила Брук.

Такое бывает. Она не надеялась на это, но все же подобное случается.

– Не понравится. Ты будешь верна своей семье и не станешь к нему испытывать ничего, кроме презрения.

Дело дейстительно вполне может кончиться тем, что она воспылает презрением к Доминику Вулфу. Но уж точно не из преданности семье.

Однако вслух она этого не сказала. И постаралась держать при себе мнение о предложении Роберта. Она знала, что брат человек злобный, гадкий и жестокий. Но убийство?

И все же он так красив! У него столько преимуществ, и к тому же он наследник графа. Его поступкам и деяниям не было оправдания, кроме одного: он истинный сын своего отца. Каков отец, таков и сын – никогда еще эта поговорка не была так правдива.

Она отказывалась думать о его гнусном предложении, но все же спросила:

– Что ты такого сделал Доминику Вулфу, что он вызвал тебя трижды?

– Ничего, что могло вызвать такую настойчивость, – фыркнул Роберт. – Но ты не сбрасывай нас со счетов, сестрица. Мы не хотим видеть его нашим родственником. Его смерть снимет все требования принца-регента к семье Уитвортов.

Брук указала ему на дверь. Он ответил таким злобным взглядом, что она на миг испугалась: вдруг, чтобы ее убедить, ему вздумается пустить в ход кулаки. Он не один раз проделывал нечто подобное.

Но Роберт все еще строил планы, и поэтому сказал на прощанье:

– Став вдовой, ты получишь свободу, больше свободы, чем могут тебе дать семья или муж. Помни это, сестра.

Ее заветная мечта! Но Брук не осуществит ее ценой, предложенной братом. И все же она потеряла шанс узнать больше о человеке, к которому ее посылают. Роберт знал его и мог что-то рассказать, но промолчал. Она едва не задала ему вопрос, прежде чем за ним закрылась дверь, но вовремя вспомнила, что в жизни ни о чем его не спрашивала, и сейчас начинать не стоит.

Какой абсурд! Единственное, что она знает о лорде Вулфе, – то, что он хочет смерти ее брата. Она понятия не имеет, молод он или стар, уродлив или красив, калека или здоров. Возможно, он так же холоден и жесток, как члены ее семьи. Он может быть уже обручен, может быть влюблен… Как ужасно думать, что его жизнь будет перевернута только потому, что он желал справедливости – справедливости, которую, очевидно, не мог получить в суде. Ей уже было его жаль.

Когда днем экипаж остановился на обед, оказалось, что они уже отъехали от Уитворта дальше, чем когда-либо приходилось бывать Брук. К вечеру они окажутся за границей Лестершира! Поездка в Лондон должна была стать ее первым путешествием, и Брук впервые выехала бы за пределы графства.

Брук бывала в Лестере и других городах вокруг него, но все это были короткие посещения, не предполагавшие ночевку вдали от дома. Поэтому Брук была полна решимости насладиться путешествием, несмотря на то что может случиться в его конце. Поэтому она почти весь день смотрела в окно на сельские пейзажи, которых раньше не видела.

Но все же не могла унять тревожные мысли. К концу дня она даже рассказала Алфриде о подлом предложении Роберта.

Горничная в ответ вскинула брови, хотя была ничуть не удивлена.

– Отравить, вот как? Да, этот парень всегда был трусом! Он попросил сделать это тебя, но сам бы никогда не решился.

– Но он дрался на дуэлях, – напомнила Брук. – Для этого нужна храбрость.

– Пфф! – фыркнула Алфрида. – Бьюсь об заклад, он выстрелил раньше команды. Спроси своего волка, когда встретитесь. Уверена, он подтвердит твою догадку.

– Он не мой волк и, возможно, не стоит называть его так лишь потому, что так называют его родители, – возразила Брук, хотя сама звала его волком.

– Но может, и тебе этого захочется.

– Называть его волком?

– Нет, отравить его.

– Прикуси язык, – ахнула Брук. – Я никогда бы…

– Не ты. Это сделаю я. Если он станет распускать руки, не позволю, чтобы ты страдала.

Несмотря на зловещую тему, Брук несколько утешилась, поняв, как далеко может зайти Алфрида, чтобы защитить ее от незнакомца, которому предстоит стать ее мужем.

Глава 5

Выехав на второй день на древнюю Грейт-Норт-роуд, ведущую до самой Шотландии, экипаж Уитвортов покатился куда быстрее. Хотя дорога была ухабистой, Растон, любимый кот Алфриды, лежащий на сиденье между женщинами, ничуть не страдал и довольно мурлыкал. Растона никогда не пускали в дом. Он жил на потолочных балках конюшни Уитвортов. Как ни странно, лошадей ничуть не беспокоило его присутствие. Алфрида приносила ему еду, да и конюхи его подкармливали. Так что Растон от такого ухода отяжелел и растолстел.

– Твой отец велел чертову кучеру поспешить, – проворчала Алфрида, когда ее тряхнуло в третий раз. – Но это уж слишком. Вряд ли лорд Уитворт желает, чтобы ты прибыла в Йорк раньше посланника принца-регента. Когда сегодня остановимся на обед, предупрежу кучера, чтобы придержал лошадей. А на обратном пути пусть хоть галопом их пускает!

– Но это так весело! – усмехнулась Брук. – Я не возражаю против тряски.

– Сегодня вечером, когда все будет болеть, возразишь, – остерегла ее Алфрида. – Но я рада видеть твою улыбку. Знаешь, теперь ты можешь быть собой: смеяться, когда захочется. Плакать, когда будет угодно, даже вспылить время от времени. Вдали от этого дома, который высасывал из тебя жизнь, ты больше не станешь сдерживаться, куколка.

– Предлагаешь, чтобы выбранный принцем жених увидел меня настоящую? – Брук подняла черную бровь.

– Но ты же можешь быть собой! Зачем притворяться?

– Я больше не знаю, какая я, – рассмеялась Брук.

– Конечно, знаешь. Со мной ты настоящая и всегда была.

– Но только с тобой и только потому, что ты была в том доме единственной, кто искренне меня любил.

– Твоя мать…

– Не защищай ее, – перебила Брук. – Она разговаривала со мной только по необходимости или когда отца и Роберта не было дома, а ей вздумывалось поболтать. И даже тогда она желала, чтобы я сидела и слушала, а не участвовала в разговоре.

Алфрида много раз пыталась убедить Брук, что Харриет ее любит. Иногда Брук думала, что это может быть правдой. Время от времени, когда никого не было рядом, мать улыбалась ей или стояла в дверях кабинета, наблюдая за тем, как дочь делает уроки. А однажды, когда Брук порезала руку, Харриет отодвинула Алфриду, чтобы самой перевязать рану. На тринадцатилетие она даже подарила дочери Ребел, самое дорогое, что было у девочки. Да, несколько раз Харриет вела себя по отношению к дочери как мать, но Брук знала, какой бывает настоящая любовь и как она выглядит. Она видела любовь в глазах Алфриды каждый раз, когда та на нее смотрела. И никогда не видела ее в глазах настоящей матери.

И все же она знала, что Харриет способна на любовь, и мать в избытке изливала ее на Роберта.

– В ней словно два разных человека, Фрида. По большей части холодная и безразличная, а в редких случаях добрая и любящая. Иногда я думала… но будь я собой в ее присутствии, могла бы пропустить момент, когда она вновь становилась ледяной глыбой, как мой отец. И тогда боль, которую она мне причиняла, стала бы в сотни раз хуже. Я не могу позволить себе надеяться. Но ты… я так часто мечтала, чтобы это ты была моей настоящей матерью!

– Не так часто, как мечтала я, чтобы ты была моей дочерью. Но ты дочь моего сердца, никогда в этом не сомневайся. – Алфрида смущенно откашлялась и добавила уже немного спокойнее: – Мы знаем, почему ты пряталась от своей ужасной семейки. Это было единственным способом уберечься от боли и унижения. Будем надеяться, что эти дни миновали навсегда.

– Как, по-твоему, что случится, если я не понравлюсь Доминику Вулфу и он отошлет меня домой? – не выдержала Брук.

– Ничего особенного. Ты, скорее всего, получишь обещанный лондонский сезон, а вскоре и другого мужа. Но если ты не понравишься лорду Вулфу, значит, с ним что-то не так.

– Но он ненавидит Роберта, а потому возненавидит и меня, – напомнила Брук.

– Значит, будет глупцом.

– Он и так может оказаться глупцом, – грустно вздохнула Брук. – Я знала, что рано или поздно придется выйти замуж, но ожидала по крайней мере ухаживаний.

– Как всякая девушка.

– Ну и, по крайней мере, рассчитывала лучше узнать мужа до того, как идти к алтарю.

– Тут слишком необычные обстоятельства. Но ты могла бы попросить, чтобы перед свадьбой был короткий период ухаживаний. Если твой волк хороший человек, он согласится.

– Или, как моя семья, может испугаться регента и сразу потащить меня к алтарю.

– Так чего тебе больше хочется? – усмехнулась Алфрида. – Чтобы тебя прогнали от двери или сразу женились?

– Я не узнаю, пока с ним не встречусь, – снова вздохнула Брук. – Лучше бы ничего этого не случилось.

– Крепись, куколка! Этот северный лорд может быть прекрасным человеком, и тогда окажется, что принц-регент сделал тебе огромное одолжение.

– А вдруг Роберт причинил мне самое большое зло, какое только мог? – возразила Брук. – Наградил меня мужем, к которому я буду питать только отвращение?

Алфрида прищелкнула языком:

– В таком случае, возможно, не стоит гадать заранее?

– Возможно, нет.

На третий день путешествия, когда они остановились пообедать в гостинице, оказалось, что Доминика Вулфа здесь никто не знает. Зато они обнаружили, что посланник регента ехал так быстро, что, возможно, уже возвращается в Лондон. Очевидно, он скакал дни и ночи напролет, меняя при первой возможности лошадей и отдыхая в карете.

К вечеру они были всего в нескольких часах от поместья лорда Вулфа, но Алфрида отказалась гнать лошадей в темноте. Она желала, чтобы Брук освежилась утром и, когда волк впервые ее увидит, выглядела как можно лучше. Они остановились в гостинице, и Алфрида спустилась вниз, чтобы заказать ванну для Брук и ужин в номер. А вернулась с рассказом о семье Вулф.

– Тебе это не понравится, – буркнула она с кислым видом. – Можно подумать, у тебя без того мало тревог, так еще и над семьей, в которую тебе приказали войти, висит проклятие. Так что думаю, нам остается только надеяться, что тебя не пустят в дом.

– Что за проклятие?

– Самое что ни на есть жуткое. Ему много сотен лет. Оно призвано убивать всех первенцев в каждом поколении, когда им исполняется двадцать пять лет. Если только раньше их не забирают болезнь или несчастный случай.

Округлив от изумления глаза, Брук прошептала:

– Ты шутишь, верно?

– Нет, всего лишь повторяю слова подавальщицы в баре, кухарки и одного из жителей деревни Вулфов, который навещал родственника неподалеку. Это все они мне рассказали.

– Но мы… то есть я не верю в проклятия. А ты?

– Не слишком. Беда в том, куколка, что очень многие верят, включая тех, кто считает себя проклятыми. Если тебе говорят, что ты должен умереть в определенном возрасте, ты становишься более небрежным и легкомысленным, не дорожишь жизнью, так что зло, обещанное проклятием, рано или поздно происходит. Но сомневаюсь, что наследники Вулфов просто падали мертвыми без всякой причины. Когда поближе познакомишься с волком, попроси объяснить.

– Обязательно. Очевидно, имеется какое-то простое объяснение, о котором семья не желает распространяться. Поэтому никто не позаботился положить конец слухам.

– Вне всякого сомнения.

– А может, по какой-то причине им нравится быть объектом этих слухов.

– Меня не нужно убеждать, куколка. Но меня беспокоит утверждение о древности проклятия. Это означает, что слухи ходят слишком долго и что первенцы действительно умирали на двадцать пятом году жизни, по крайней мере несколько. Слишком много для одной семьи бед, вряд ли их можно списать на случайность.

Брук мрачно нахмурилась, но все же ей хотелось узнать, что еще слышала Алфрида о Вулфах.

– Может, что-то было сказано конкретно о Доминике?

– Он молод. Никто не сказал, сколько именно ему лет, но двадцати пяти еще нет.

– Так ты веришь в проклятия! – Брук закатила глаза.

– Нет, просто небольшое, но неудачное уточнение с моей стороны.

– Роберт упоминал, что сестра лорда Вулфа умерла. Так что сам волк может и не быть первенцем в этом поколении.

– Что было бы прекрасной новостью, верь мы в проклятия, но смерть никогда не бывает хорошей новостью. Он мог иметь и других братьев и сестер, о которых не упомянул Роберт.

– Или он последний в роду и полон решимости погибнуть на дуэли. Жаль, что мы так мало о нем знаем, – покачала головой Брук.

– Ходит еще один слух, еще более абсурдный. Говорят, он рыщет по лесам в облике настоящего волка. А его вой – тому доказательство.

Брук потрясенно раскрыла рот:

– Скажи, что это еще одно неудачное уточнение!

Алфрида широко улыбнулась:

– Нет, но ты знаешь, до какого абсурда способны разрастаться слухи. В конце концов они так далеко отходят от правды, что становятся не чем иным, как бабьими сказками.

– Ну, этот слух уж точно суеверный бред. Человек-волк? Может, у них и чудище в башне живет?

– Хм… не думаю, что меня что-то может удивить. Но раз эти слухи вообще начались, в семье Вулфа должно происходить что-то необычное.

– Разве волки в Англии не вывелись?

– Их нет.

– Но они существовали много веков назад, когда суеверные люди стали распространять эти слухи. – Брук кивнула, чтобы подчеркнуть свою точку зрения.

– Я не спорю с тобой, куколка. Однако если волков вывели, никто не поверит, что слышит настоящего волка. Все поверят в оборотня. Но если вой действительно раздается, нет никакого сомнения, что это бродячий пес.

– Что же, ты узнала о Вулфах больше, чем я хотела, – фыркнула Брук. – Думаю, я буду такой несговорчивой, что меня действительно прогонят от дверей его дома.

Глава 6

Доминик стоял у окна, наблюдая за экипажем, медленно двигавшимся по извилистой дороге вдали. Капли пота выступили на его лбу и увлажнили волосы. Тело ныло так, что трудно было понять, виновата ли в этом рана. Прошлой ночью его уведомили, что Уитворт остановился в гостинице, всего в нескольких часах езды. Прежде чем сообщение достигло его, оно прошло через четверых человек, так что непонятно было, кто из Уитвортов почтил его визитом. Он надеялся, что это приехал закончить дело Роберт Уитворт, но очень в этом сомневался. Человек, которого прислал принц Георг, заверил его, что Уитворты примут предложение регента. Предложение!

От выражений, в которых было передано это предложение, и последовавших за ним откровенных угроз до сих пор кипела кровь. При этом посланник регента был абсолютно бесстрастен. Ему, похоже, было все равно, как примут его слова и к каким несчастным последствиям они приведут. Он всего лишь выполнял свой долг.

Рядом с Домиником стоял и хмуро смотрел на него Гейбриел Бискейн. Он, в отличие от Доминика, не обратил внимания на экипаж. Не такой высокий, как Вулф, всего шести футов ростом, светловолосый и голубоглазый Гейбриел был больше, чем просто слуга, и часто пользовался преимуществами своего положения.

Виконт и сын дворецкого выросли вместе, в этом доме. Они были ровесниками и делили все детские забавы. И нет ничего удивительного в том, что они стали друзьями до того, как этому помешало различие в их социальных статусах. Отец Доминика, возможно, помешал бы этой дружбе, если бы ни умер до того, как сыну исполнилось пять лет. Матери было все равно. А отец Гейбриела не смел вмешаться. Поэтому между Домиником и Гейбриелом существовала крепкая, отрицающая сословные различия дружба.

– Тебе нужно лечь в постель, – посоветовал Гейбриел.

– Тебе пора перестать отдавать мне приказы только потому, что считаешь меня слабым. Ты послал письмо моей матери? Я бы предпочел, чтобы она услышала о возмутительном требовании регента от меня, а не из сплетен, когда кто-то проболтается об этом.

– Конечно. Сегодня утром, милорд.

Гейбриел должен был стать слугой Доминика, но имел наглость нанять для хозяина еще одного камердинера, оставшись у него на службе без особых обязанностей. Доминик предлагал другу разные должности, которые того могли устроить, но Гейбриелу ничего не было нужно. Наконец он решил, что будет мастером на все руки и никому служить не станет. Он пока что не нашел названия для своей нынешней должности, но пообещал с готовностью сделать все, в чем будет нуждаться Доминик, и ожидал за это жалованья. И получал его. Хотя Доминик несколько раз увольнял Гейба, он знал, что будет скучать по другу, если тот воспримет увольнение всерьез и уйдет.

Гейбриел покачал головой.

– Я даю хороший совет. Не приказываю. Так что время от времени не мешало бы ко мне прислушаться. Но не ожидай, что если свалишься, я потащу тебя к постели. Позову лакеев.

– Я не настолько слаб, чтобы не дать тебе затрещину.

Прежде чем ответить, Гейбриел отступил.

– Ты очень слаб. Но я больше ничего не скажу, так что не считай необходимым доказывать обратное, хотя, если уж не можешь сам натянуть штаны…

Доминик решил, что иногда легче просто игнорировать друга. Обычно в обществе Гейбриела ему было комфортно, к тому же их общение позволяло ему поддерживать превосходную – и умственную и физическую – форму. Но с тех пор, как он вернулся домой именно с этой раной, все изменилось. Рана была пустяковой, обычной царапиной, по сути, но с каждым днем ему становилось не лучше, а хуже.

И для того, чтобы ему это сказать, не нужен был доктор. Доминик прекрасно знал, что рана не заживает так быстро, как должна бы. Он уже начал оправляться от большой потери крови, когда вдруг начался жар, лишавший его последних сил.

Приехав в этот раз в Йоркшир, Доминик совершил глупый поступок. После третьей дуэли с Уитвортом следовало остаться в городском лондонском доме и как следует отлежаться. Но он не хотел, чтобы мать узнала, насколько серьезна рана. Не хотел, чтобы знали Уитворты. Он скорее умрет, чем доставит им подобную радость. Кстати, он по-прежнему мог умереть. Потому что все еще чувствовал себя полумертвым. Но только из-за проклятого жара, который никак не мог унять.

Гнев не помогал. Угрозы регента и враг, приближавшийся к его дому в то время, как он был не в лучшей форме… все это только еще больше его бесило.

– Когда она приедет, помести ее в башню, пока я не решу, что с ней делать, – бросил Доминик.

– По-моему, тебе велели жениться на ней, – сухо ответил Гейбриел.

– Черта с два!

– Так ты собираешься ей отказать? – Гейбриел поднял золотистую бровь.

– Мне не придется. Она сама сбежит к своей семье, пока есть возможность. Пусть Уитворты имеют дело с последствиями.

– И как ты собираешься этого добиться?

– Есть много способов отпугнуть девицу, – мрачно посмотрел на него Доминик.

Гейбриел снова вскинул брови.

– Прекрасно, но должен напомнить, что у нас только одна башня, жить в которой решительно невозможно.

– В таком случае ты без труда ее найдешь, не правда ли? – так же сухо выдавил Доминик.

Гейбриел собирался уже уйти, но вдруг остановился.

– Я также должен сказать, что воюешь ты не с этой девушкой, а с ее братом, – на этот раз серьезно произнес он. – Дурным с ней обращением ничего не добьешься.

– А вот и нет, это послужит очень важной цели. Приведет Роберта Уитворта и его семью к потере земель и титула.

Глаза Гейбриела сверкнули.

– Теперь я уверен, что в твоем безумном плане есть здравый смысл. Прости, я имел в виду – логика.

– Сейчас не лучшее время, чтобы испытывать мое терпение, Гейб, – предупредил его Доминик, а затем крикнул камердинеру: – Эндрю, принесите костюм для верховой езды. Я не хочу находиться в этом доме, когда в дверь постучится враг.

Гейбриел раздраженно вздохнул:

– Доктор Бейтс прописал постельный режим.

– Я отдохну, когда вернусь после того, как выплесну свою ярость.

– Если будешь упрямиться, снова придется позвать Бейтса. Черт побери, Дом, да будь же благоразумен! У тебя швы разойдутся, если сядешь на коня! Ройялу не понравится запах крови!

– Моей лошади не нравится много чего, включая тебя. Посмотрим, как он отреагирует на запах крови. А теперь довольно мрачных предсказаний. Хотя бы раз сделай, как велено.

Гейбриел тяжело вздохнул.

– Сначала я привезу Бейтса, – проворчал он, – а уж потом поговорю с твоей невестой.

Доминик медленно направился к гардеробной, чтобы встретить на полпути Эндрю.

– Она никогда не будет моей невестой.

Стоящий уже у дверей Гейбриел даже не обернулся.

– Я помещу ее в самую неуютную комнату, которая у нас есть.

– В башню, – настаивал Доминик.

– Конечно, хотя там нет постели.

– Пусть спит на чертовом полу!

Дверь за ним закрылась.